Среди врачей нет атеистов
Нейрохирургия — по-настоящему ювелирная область медицины, где каждый шаг врач совершает буквально над пропастью, малейшая погрешность — и последствия необратимы. Детская нейрохирургия — это концентрация невероятной точности, абсолютной смелости и… страха врача. Как его преодолеть? Есть ли среди докторов атеисты? Готовы ли молодые люди встать на этот сложнейший путь? Рассказывает заведующий детским нейрохирургическим отделением Красноярской городской клинической больницы Юрий Савельев.
Савельев Юрий Михайлович – нейрохирург, врач высшей категории.
Опыт работы в детской нейрохирургии – 20 лет. В 1991 г. окончил педиатрический факультет Красноярского государственного медицинского института (сейчас – Красноярский государственный медицинский университет).
Высшая квалификационная категория по специальности «Нейрохирургия».
Ведет консультативный прием детей с врожденными аномалиями развития головного и спинного мозга, заболеваниями и последствиями травм центральной и периферической нервной системы.
На счету у него десятки спасенных жизней.
– Для меня и для нашего коллектива уникальность не в операции, а в том, что при рождении у этой девочки была диагностирована опухоль мозга, которая ставила под вопрос ее дальнейшую жизнь, и она воспитывалась в детском доме, а после серии проведенных нами операций малышка полностью восстановилась и, самое главное, родители забрали ее обратно в семью.
Нам приходится много оперировать детей из детских домов, и когда их потом усыновляют либо у нас в России, либо за рубежом, мы всегда за них очень радуемся. А здесь крайне важно то, что ребенок вернулся именно в свою родную семью.
Буквально сегодня в обед эта девочка с мамой были у нас в клинике. Ребенок по нервно-психическому развитию ничем не отличается от других ребятишек. Приятно смотреть, как радостно светятся глаза мамы, она сейчас, видимо, пытается отдать дочке все то, что раньше дать не смогла.
В свое время родители девочки подарили мне иконку святого великомученика Пантелеимона. И малышка, войдя ко мне в кабинет, первым делом подошла к этой иконке и начала ее целовать. Меня это очень тронуло.
– Но все-таки это была очень сложная операция, чисто технически даже?
– Да, безусловно, проведенное оперативное вмешательство было сложным, как и выхаживание этого ребенка. У девочки были множественные пороки развития головного мозга, которые не всегда удается устранить оперативным путем. У нас это получилось, слава Богу.
– А кто находится с детьми, у которых нет родителей, они совсем одни в больнице?
– Нет, не одни. Во-первых, с ребеночком, как правило, находится воспитатель. Во-вторых, к детям из детских домов особое отношение со стороны медперсонала. Каждый работник переживает, что ребенок обделен вниманием, и старается передать ему частицу своей души. Поэтому нельзя сказать, что наша девочка была одна.
Сегодня, когда он приехала, весь наш персонал сбежался к этому ребенку, тем паче, она очень общительная, разговаривает неплохо. Наш медперсонал для нее – свои, родные люди. Поэтому нельзя сказать, что она была одна и лежала, брошенная в уголочке. Нет, Боже упаси, этого не было.
Когда у нас бывают дети из асоциальных семей, такие, конечно, встречаются, этим детям тоже стараются помочь: кто-то из дома одежку принесет, кто-то угощение.
– Планы пойти в медицину были где-то с восьмого класса, когда по биологии в школе начали изучать предмет «Человек». Я заинтересовался и стал читать специальную медицинскую литературу. После восьмого класса я даже хотел бросить школу, уехать в город, поступить в медучилище. Тогда, кстати, вообще не думал о нейрохирургии. Но в те годы было всеобщее среднее образование, и тем, кто хорошо учился, аттестаты не отдавали, и мне пришлось продолжать обучение в школе.
В девятом классе я заболел, полтора года не ходил в школу, и уже целенаправленно, как и всякий больной, начал интересоваться медицинской литературой. Когда я закончил десятый класс и поступил в институт, у меня уже была какая-то медицинская база, я в болезнях понимал больше, чем мои ровесники-первокурсники.
Я мечтал о хирургии, но чтобы туда попасть, нужно было окончить ординатуру по детской хирургии. Сначала я работал детским травматологом, а когда в нашей клинике открылось детское нейрохирургическое отделение, мне предложили там работу. С тех пор и работаю.
– Вы сказали «поехать в город» – то есть вы из маленького города, получается?
– Я из сельской местности. Матери у меня не было, жил с отцом. Отец был против медицинского института, потому что в то время туда было очень трудно поступить, конкурс был большой. Отец крестьянин, «от сохи», считал, что зачем такая работа, каждый день «охи» да «ахи» слышать. Хотел, чтобы я пошел на агронома, в его понимании это очень хорошая работа: тебе машину казенную дают, квартиру, а ты ничего не делаешь. (Смеется).
Хотя в школе оценки мне поставили экстерном (я лежал в больнице, экзамены не сдавал), поступил я сам с первого раза в красноярский медвуз. При этом, когда я поступал в институт, то мне на комиссии сказали, что меня не примут, потому что инвалиды им не нужны. Тогда я сказал: «Пишите, что я здоров». Так я расстался с инвалидностью.
– Но сейчас у вас такая тяжелая работа! Она же требует столько сил!
– Понимаете, если стонать на каждом углу, кому это интересно? Никому это абсолютно не интересно. Я не хожу по поликлиникам, по врачам.
– Как говорится, сапожник без сапог.
– Нормально! Все нормально.
– А вы знаете, что вас называют и святым, и контуженным?
– Нет, я не знаю, я никогда о себе нигде и ничего не читаю. Кто-то, может, хорошее напишет, а кто-то плохое – я на человека обижаться буду, а так я ко всем людям отношусь ровно и хорошо. (Смеется).
– Я не хочу себя выделять в чем-то, честное слово, не хочу. Я нормальный человек с нормальным состоянием души. Любой врач так относится. Кто-то считает, что мы, врачи, привыкли видеть больных пациентов, больных детей, и мы относимся к ним хладнокровно. Нет, такого не бывает. Каждый врач заинтересован в результатах своего труда, независимо от того, какой больной пришел, в каком настроении, – это отступает на второй план.
Когда что-то получается хорошо, это укрепляет, дает силы работать дальше. Так же, как и неудачи – а они у всех врачей бывают – подкашивают, разочаровывают. Врач всегда заинтересован в том, чтобы, в первую очередь, было хорошо больному, да, иногда приходится не считаться со своим временем.
– А больным, кроме удачного оперативного вмешательства, что больше всего дает силы выжить? Поддержка близких, доброе слово медперсонала?
– Замечено и мною и другими врачами, когда близкие родственники настроены оптимистично, пациенты выздоравливают лучше. В этом что-то есть, несомненно. Иногда мы сами говорим матери: «Ребенок выздоровел только благодаря вашей активности, когда даже в самый критический момент вы говорили: Нет, не верю!».
– Все врачи, даже самые не верующие, все равно признают, что в их практике были случаи, которые только как чудом можно назвать. В вашей практике такое было?
– Что значит, врачи неверующие? Уверен, что даже самый отъявленный атеист из врачебной среды, как и любой человек в трудные минуты жизни, не раз обращался в душе к Богу. И хирург, идя на операцию, особенно когда она сложная, если сам не крестится и не крестит больного на операционном столе, наверняка в душе просит Господа Бога, чтобы Он помог этому больному. Мне почему-то так кажется.
Наверное, мало у кого есть истинное неверие. В трудные минуты все обращаются к Богу. У одних, конечно, это обращение показушное, на каждом углу могут накладывать крестное знамение, а в душе быть далеко не чистоплотными людьми. Другие могут прилюдно не креститься, но везде и всюду следовать заповедям Господним. Поэтому я считаю, что истинная вера – это не обязательно каждый день ходить в церковь, просить Господа Бога или каяться в чем-то. Главное, чтобы человек всегда в душе и в помыслах был чист.
– А ведь святитель Лука Войно-Ясенецкий в ваших краях во время войны был.
– В опальные годы Войно-Ясенецкий находился здесь в ссылке, а с 1941 по 1943 год профессор был консультантом всех госпиталей Красноярского края и главным хирургом эвакогоспиталя. Наш медицинский университет уже несколько лет носит имя Войно-Ясенецкого.
Свт. Лука Войно-Ясенецкий
Архивные материалы о нем спокойно читать невозможно. Он никогда не изменял своим идеалам. Никогда. У него в операционной висели иконы, и оперировал он в рясе. Когда ему пытались это запретить, угрожая даже расстрелом, он отказывался оперировать. Вот пример истинного служения и Богу, и медицине.
– Чем живет отделение? Будем так говорить: дом – работа, дом – работа, и все опять по новой. Примерно так мы живем. Другой момент, что материально-техническая оснащенность и все прочее, конечно, оставляют желать лучшего. В перспективе у нас в Красноярске намечено строительство новой, самой крупной, многопрофильной детской больницы, уже составлен проект на строительство.
Но начался кризис, и сейчас все это остановлено, так же, как и закупки нового дополнительного оборудования. Это беда, наверное, не только нашего подразделения и клиники, а в целом российская беда. Но, деваться некуда, будем переживать.
– Как вы узнаете о новых технологиях, о новых приемах?
– Конечно, мы хотим использовать передовые технологии и в целом знать, откуда ветер дует, что нового. На моей профессиональной памяти подходы к лечению постоянно менялись, появлялись новые открытия, поэтому нужно быть всегда в курсе. Вот и изыскиваем возможность поехать на конференцию, иногда даже за свой счет, чтобы быть на высоте или хотя бы не отставать от требований времени.
– А ваши дети тоже медики?
– Мой сын Антон работает в нашей больнице.
– Вы ему советовали?
– Сын окончил школу, и у него была дилемма – поступать либо в медицинский, либо в юридический, потому что у меня много знакомых юристов, и он видел, как они живут материально, и как я живу в финансовом плане. Но в последний момент Антон сказал: «Хочу учиться там, где ты». Вот и все. Я ему не помогал, учился он сам. Даже, когда преподаватели спрашивали, а не я ли его отец, он отвечал: «Нет, мы не родственники».
Когда он устраивался на работу в нашу клинику, главврач мне сказал: «Твой сын пришел. Ты чего молчишь? Ты чего мне не сказал?» Я говорю: «Он сам решает, где ему работать, как работать». Я никак не влиял на его выбор и на его решения.
– Наверное, тогда и получаются хорошие специалисты, когда решения не навязывают, а сам человек пришел?
– Вы знаете, по-разному. Чисто с житейской точки зрения – да, легче в жизни, когда тебе кто-то помогает. Наверное, я был бы плохой отец, для него плохой, если бы он меня просил помочь, а я бы сказал: «Нет, и точка». Но Антон никогда меня не просил – ни на экзаменах помочь, ни по трудоустройству. И сын никогда меня не упрекнет, в случае чего, зачем я его заставил делать то, что ему не нравится. Он сам выбирал.
– Есть у вас ученики, кто горит делом? Есть кому передать ваш опыт?
– В то время, когда учился я, была система распределения. Студенты были и из сельской местности, и городские, но все выпускники мечтали остаться работать в городе. Это считалось очень престижным, тем паче, если получалось сразу же устроиться в какую-то в клинику, – это считалось престижным вдвойне. А сейчас молодежь не испытывает желания обучаться в медицинских вузах.
Раньше в хирургию попасть было очень тяжело, потому что туда был ограниченный набор. А сейчас никто не хочет быть детским хирургом. Мне не хотелось бы кого-то обидеть, сравнивая, как учились мы, какое было отношение у нас и какое отношение сейчас.
Хотя и сейчас есть несомненно талантливые, заслуживающие всякой похвалы молодые коллеги, но почему-то они идут в детскую хирургию, а в нейрохирургию нет особого желания. Поэтому у нас сейчас даже свободные ставки есть, мы не можем их заполнить.
Я бы желал, чтобы у тех, кто пришел в медицину, было поменьше профессиональных разочарований. Чтобы они добивались профессионального роста, а не карьерного, потому что карьера – это одно, а профессионализм – это совершенно другое.
Врачу нужно видеть своих пациентов, которые приезжают за тридевять земель, сидят в очередях: у них в глазах мольба и надежда. Надо просто поставить себя на их место и понять, что у них творится в душе. Иногда человеку достаточно сказать ласковое слово, и у него глаза начинают светиться счастьем.
В День медика, хотел бы пожелать всем коллегам здоровья, успехов, терпения, сочувствия к больным и, в первую очередь, человеческой доброты, потому что без этого в нашей профессии никак не получается.
Савельев Юрий Михайлович – нейрохирург, врач высшей категории.
Опыт работы в детской нейрохирургии – 20 лет. В 1991 г. окончил педиатрический факультет Красноярского государственного медицинского института (сейчас – Красноярский государственный медицинский университет).
Высшая квалификационная категория по специальности «Нейрохирургия».
Ведет консультативный прием детей с врожденными аномалиями развития головного и спинного мозга, заболеваниями и последствиями травм центральной и периферической нервной системы.
На счету у него десятки спасенных жизней.
После операций сирот забирают в семьи
– Юрий Михайлович, для начала расскажите об операции, которую вы сделали девочке из Тувы, отданную родителями в детский дом после того, как они узнали, что у нее опухоль мозга. Насколько она уникальна, и как вы вообще на нее решились?– Для меня и для нашего коллектива уникальность не в операции, а в том, что при рождении у этой девочки была диагностирована опухоль мозга, которая ставила под вопрос ее дальнейшую жизнь, и она воспитывалась в детском доме, а после серии проведенных нами операций малышка полностью восстановилась и, самое главное, родители забрали ее обратно в семью.
Нам приходится много оперировать детей из детских домов, и когда их потом усыновляют либо у нас в России, либо за рубежом, мы всегда за них очень радуемся. А здесь крайне важно то, что ребенок вернулся именно в свою родную семью.
Буквально сегодня в обед эта девочка с мамой были у нас в клинике. Ребенок по нервно-психическому развитию ничем не отличается от других ребятишек. Приятно смотреть, как радостно светятся глаза мамы, она сейчас, видимо, пытается отдать дочке все то, что раньше дать не смогла.
В свое время родители девочки подарили мне иконку святого великомученика Пантелеимона. И малышка, войдя ко мне в кабинет, первым делом подошла к этой иконке и начала ее целовать. Меня это очень тронуло.
– Но все-таки это была очень сложная операция, чисто технически даже?
– Да, безусловно, проведенное оперативное вмешательство было сложным, как и выхаживание этого ребенка. У девочки были множественные пороки развития головного мозга, которые не всегда удается устранить оперативным путем. У нас это получилось, слава Богу.
– А кто находится с детьми, у которых нет родителей, они совсем одни в больнице?
– Нет, не одни. Во-первых, с ребеночком, как правило, находится воспитатель. Во-вторых, к детям из детских домов особое отношение со стороны медперсонала. Каждый работник переживает, что ребенок обделен вниманием, и старается передать ему частицу своей души. Поэтому нельзя сказать, что наша девочка была одна.
Сегодня, когда он приехала, весь наш персонал сбежался к этому ребенку, тем паче, она очень общительная, разговаривает неплохо. Наш медперсонал для нее – свои, родные люди. Поэтому нельзя сказать, что она была одна и лежала, брошенная в уголочке. Нет, Боже упаси, этого не было.
Когда у нас бывают дети из асоциальных семей, такие, конечно, встречаются, этим детям тоже стараются помочь: кто-то из дома одежку принесет, кто-то угощение.
«Папа хотел, чтобы я стал агрономом»
– Когда вы поняли, что нейрохирургия – это ваше будущее?– Планы пойти в медицину были где-то с восьмого класса, когда по биологии в школе начали изучать предмет «Человек». Я заинтересовался и стал читать специальную медицинскую литературу. После восьмого класса я даже хотел бросить школу, уехать в город, поступить в медучилище. Тогда, кстати, вообще не думал о нейрохирургии. Но в те годы было всеобщее среднее образование, и тем, кто хорошо учился, аттестаты не отдавали, и мне пришлось продолжать обучение в школе.
В девятом классе я заболел, полтора года не ходил в школу, и уже целенаправленно, как и всякий больной, начал интересоваться медицинской литературой. Когда я закончил десятый класс и поступил в институт, у меня уже была какая-то медицинская база, я в болезнях понимал больше, чем мои ровесники-первокурсники.
Я мечтал о хирургии, но чтобы туда попасть, нужно было окончить ординатуру по детской хирургии. Сначала я работал детским травматологом, а когда в нашей клинике открылось детское нейрохирургическое отделение, мне предложили там работу. С тех пор и работаю.
– Вы сказали «поехать в город» – то есть вы из маленького города, получается?
– Я из сельской местности. Матери у меня не было, жил с отцом. Отец был против медицинского института, потому что в то время туда было очень трудно поступить, конкурс был большой. Отец крестьянин, «от сохи», считал, что зачем такая работа, каждый день «охи» да «ахи» слышать. Хотел, чтобы я пошел на агронома, в его понимании это очень хорошая работа: тебе машину казенную дают, квартиру, а ты ничего не делаешь. (Смеется).
Хотя в школе оценки мне поставили экстерном (я лежал в больнице, экзамены не сдавал), поступил я сам с первого раза в красноярский медвуз. При этом, когда я поступал в институт, то мне на комиссии сказали, что меня не примут, потому что инвалиды им не нужны. Тогда я сказал: «Пишите, что я здоров». Так я расстался с инвалидностью.
– Но сейчас у вас такая тяжелая работа! Она же требует столько сил!
– Понимаете, если стонать на каждом углу, кому это интересно? Никому это абсолютно не интересно. Я не хожу по поликлиникам, по врачам.
– Как говорится, сапожник без сапог.
– Нормально! Все нормально.
– А вы знаете, что вас называют и святым, и контуженным?
– Нет, я не знаю, я никогда о себе нигде и ничего не читаю. Кто-то, может, хорошее напишет, а кто-то плохое – я на человека обижаться буду, а так я ко всем людям отношусь ровно и хорошо. (Смеется).
«Любой врач-атеист хоть раз обращался к Богу»
– Говорят, вы очень много заботитесь о пациентах и после операции, постоянно к ним заходите, даже в выходные. Далеко не все врачи так поступают.– Я не хочу себя выделять в чем-то, честное слово, не хочу. Я нормальный человек с нормальным состоянием души. Любой врач так относится. Кто-то считает, что мы, врачи, привыкли видеть больных пациентов, больных детей, и мы относимся к ним хладнокровно. Нет, такого не бывает. Каждый врач заинтересован в результатах своего труда, независимо от того, какой больной пришел, в каком настроении, – это отступает на второй план.
Когда что-то получается хорошо, это укрепляет, дает силы работать дальше. Так же, как и неудачи – а они у всех врачей бывают – подкашивают, разочаровывают. Врач всегда заинтересован в том, чтобы, в первую очередь, было хорошо больному, да, иногда приходится не считаться со своим временем.
– А больным, кроме удачного оперативного вмешательства, что больше всего дает силы выжить? Поддержка близких, доброе слово медперсонала?
– Замечено и мною и другими врачами, когда близкие родственники настроены оптимистично, пациенты выздоравливают лучше. В этом что-то есть, несомненно. Иногда мы сами говорим матери: «Ребенок выздоровел только благодаря вашей активности, когда даже в самый критический момент вы говорили: Нет, не верю!».
– Все врачи, даже самые не верующие, все равно признают, что в их практике были случаи, которые только как чудом можно назвать. В вашей практике такое было?
– Что значит, врачи неверующие? Уверен, что даже самый отъявленный атеист из врачебной среды, как и любой человек в трудные минуты жизни, не раз обращался в душе к Богу. И хирург, идя на операцию, особенно когда она сложная, если сам не крестится и не крестит больного на операционном столе, наверняка в душе просит Господа Бога, чтобы Он помог этому больному. Мне почему-то так кажется.
Наверное, мало у кого есть истинное неверие. В трудные минуты все обращаются к Богу. У одних, конечно, это обращение показушное, на каждом углу могут накладывать крестное знамение, а в душе быть далеко не чистоплотными людьми. Другие могут прилюдно не креститься, но везде и всюду следовать заповедям Господним. Поэтому я считаю, что истинная вера – это не обязательно каждый день ходить в церковь, просить Господа Бога или каяться в чем-то. Главное, чтобы человек всегда в душе и в помыслах был чист.
– А ведь святитель Лука Войно-Ясенецкий в ваших краях во время войны был.
– В опальные годы Войно-Ясенецкий находился здесь в ссылке, а с 1941 по 1943 год профессор был консультантом всех госпиталей Красноярского края и главным хирургом эвакогоспиталя. Наш медицинский университет уже несколько лет носит имя Войно-Ясенецкого.
Свт. Лука Войно-Ясенецкий
Архивные материалы о нем спокойно читать невозможно. Он никогда не изменял своим идеалам. Никогда. У него в операционной висели иконы, и оперировал он в рясе. Когда ему пытались это запретить, угрожая даже расстрелом, он отказывался оперировать. Вот пример истинного служения и Богу, и медицине.
«Сын говорил учителям, что мы не родственники»
– А, вообще, чем живет ваше отделение? Все-таки такие сложные операции требуют, чтобы и возможности были самые-самые передовые.– Чем живет отделение? Будем так говорить: дом – работа, дом – работа, и все опять по новой. Примерно так мы живем. Другой момент, что материально-техническая оснащенность и все прочее, конечно, оставляют желать лучшего. В перспективе у нас в Красноярске намечено строительство новой, самой крупной, многопрофильной детской больницы, уже составлен проект на строительство.
Но начался кризис, и сейчас все это остановлено, так же, как и закупки нового дополнительного оборудования. Это беда, наверное, не только нашего подразделения и клиники, а в целом российская беда. Но, деваться некуда, будем переживать.
– Как вы узнаете о новых технологиях, о новых приемах?
– Конечно, мы хотим использовать передовые технологии и в целом знать, откуда ветер дует, что нового. На моей профессиональной памяти подходы к лечению постоянно менялись, появлялись новые открытия, поэтому нужно быть всегда в курсе. Вот и изыскиваем возможность поехать на конференцию, иногда даже за свой счет, чтобы быть на высоте или хотя бы не отставать от требований времени.
– А ваши дети тоже медики?
– Мой сын Антон работает в нашей больнице.
– Вы ему советовали?
– Сын окончил школу, и у него была дилемма – поступать либо в медицинский, либо в юридический, потому что у меня много знакомых юристов, и он видел, как они живут материально, и как я живу в финансовом плане. Но в последний момент Антон сказал: «Хочу учиться там, где ты». Вот и все. Я ему не помогал, учился он сам. Даже, когда преподаватели спрашивали, а не я ли его отец, он отвечал: «Нет, мы не родственники».
Когда он устраивался на работу в нашу клинику, главврач мне сказал: «Твой сын пришел. Ты чего молчишь? Ты чего мне не сказал?» Я говорю: «Он сам решает, где ему работать, как работать». Я никак не влиял на его выбор и на его решения.
– Наверное, тогда и получаются хорошие специалисты, когда решения не навязывают, а сам человек пришел?
– Вы знаете, по-разному. Чисто с житейской точки зрения – да, легче в жизни, когда тебе кто-то помогает. Наверное, я был бы плохой отец, для него плохой, если бы он меня просил помочь, а я бы сказал: «Нет, и точка». Но Антон никогда меня не просил – ни на экзаменах помочь, ни по трудоустройству. И сын никогда меня не упрекнет, в случае чего, зачем я его заставил делать то, что ему не нравится. Он сам выбирал.
– Есть у вас ученики, кто горит делом? Есть кому передать ваш опыт?
– В то время, когда учился я, была система распределения. Студенты были и из сельской местности, и городские, но все выпускники мечтали остаться работать в городе. Это считалось очень престижным, тем паче, если получалось сразу же устроиться в какую-то в клинику, – это считалось престижным вдвойне. А сейчас молодежь не испытывает желания обучаться в медицинских вузах.
Раньше в хирургию попасть было очень тяжело, потому что туда был ограниченный набор. А сейчас никто не хочет быть детским хирургом. Мне не хотелось бы кого-то обидеть, сравнивая, как учились мы, какое было отношение у нас и какое отношение сейчас.
Хотя и сейчас есть несомненно талантливые, заслуживающие всякой похвалы молодые коллеги, но почему-то они идут в детскую хирургию, а в нейрохирургию нет особого желания. Поэтому у нас сейчас даже свободные ставки есть, мы не можем их заполнить.
Я бы желал, чтобы у тех, кто пришел в медицину, было поменьше профессиональных разочарований. Чтобы они добивались профессионального роста, а не карьерного, потому что карьера – это одно, а профессионализм – это совершенно другое.
Врачу нужно видеть своих пациентов, которые приезжают за тридевять земель, сидят в очередях: у них в глазах мольба и надежда. Надо просто поставить себя на их место и понять, что у них творится в душе. Иногда человеку достаточно сказать ласковое слово, и у него глаза начинают светиться счастьем.
В День медика, хотел бы пожелать всем коллегам здоровья, успехов, терпения, сочувствия к больным и, в первую очередь, человеческой доброты, потому что без этого в нашей профессии никак не получается.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
