Мардарий Ускокович: воспоминания о русском духовенстве накануне революции
Будущий святитель Мардарий (Ускокович) (1889 — 1935), первый сербский епископ в США и Канаде, провел в России более 10 лет в самый канун революционных событий, принесших Церкви трагические и невиданные по своим масштабам испытания. Уникальность личности молодого сербского иеромонаха, уроженца Черногории, была в том, что в годы учебы и служения в России он общался с очень большим кругом общественных и церковных деятелей от Волыни и Кишинева до Киева и Санкт-Петербурга.
Как яркая и незаурядная личность он был принят в различных дома и кругах, много общался с архиереями и другими представителями русского духовенства. При этом он был всегда полон пламенной любви к Русской Церкви, России, ее духовности, истории и культуре, с которыми в буквальном смысле слова сроднился.
Иеромонах Мардарий (Ускокович)
Он достаточно рано начал писать и говорить о различных проблемах общества и жизни Церкви. Возможно, что его оценки и поступки были не лишены некоторой горячности и носили несколько наивный, но, в тоже время абсолютно искренний характер. В молодом служителе Церкви рано открылся талант проповедника, который был по достоинству оценен именно российской паствой. В России у будущего святителя вышло несколько сборников и брошюр, сам он был участником Поместного Собора 1917-1918 гг. Как человек глубоко погруженный в церковную жизнь и лично знакомый с ней изнутри, будущий владыка с болью писал о некоторых явлениях.
Интересно, что свое видение состояния русского духовенства, оценки отношений епископата и священства молодой иеромонах не раз высказывал в личных беседах с выдающимися иерархами и пастырями Церкви в России. Многие из них относились к его оценкам со вниманием и интересом, кто-то соглашался, а кто-то не соглашался не столько с его выводами, сколько с предложениями шагов по изменению ситуации, как их видел молодой иеромонах из далекой Черногории. Тем не менее воспоминания и описания будущего святителя представляют собой особую ценность, в первую очередь потому, что характеризуют немаловажные аспекты жизни Российской Церкви накануне тяжелых испытаний, постигших ее после революции, и заставляют задуматься нас над тем, какие уроки и примеры мы можем извлечь из трагического опыта русского духовенства более чем столетней давности.
Книга воспоминаний «Непостижимая Россия» была написана свт. Мардарием в 1930-х годах, но возможно, что ее написание носило характер периодических записей, делавшихся и раньше, а затем собранных воедино. Их текст на английском языке под названием «Incomprehenssible Russia» был найден не так давно и датируется 1935 г. Сербский перевод вышел в свет в 2017 году по благословению епископа Новограчаницко-центрально-западноамериканского Лонгина в монастыре Святого Саввы в Либервилле. В данной публикации использован перевод с английского, выполненный Марией Некипеловой.
***
Такая отрешенность объяснялась тем, что общение с прихожанами и священством могло подорвать авторитет князей Церкви, тогда как отстранение только способствовало их возвышению.
Немногим счастливчикам из младшего духовенства хоть раз в жизни удавалось получить «милостивое» приглашение к архиерейскому столу. А тех, кто мог свободно зайти к епископу в ожидании радушного приема, было еще меньше.
Отношение ко мне со стороны высшего российского духовенства было, конечно, исключительным. До сих пор с благодарностью вспоминаю, как радушно меня принимали некоторые архиереи и настоятель Казанского собора протоиерей Орнатский, бывший не только священником, но и философом. Но с русским священством дело обстояло совсем иначе, в чем я неоднократно убедился, путешествуя по России.
Но не бывает правил без исключения, и в числе ста тридцати русских епископов были заметные исключения из сформулированного мной правила высокомерного обособления. Правильнее, наверное, было бы сказать, что российский епископат разделялся на два класса: державшиеся особняком и пользовавшиеся безжизненным авторитетом, подкрепляемым их самолюбием, составляли первый, значительно больший класс, а в другую, меньшую группу входили не заботившиеся о собственном достоинстве, верившие в духовное общение с народом и видевшие в священстве не подчиненных, а соработников в деле установления Царства Божия на земле.
Эта меньшая группа не потеряла, а, наоборот, подняла свой авторитет в глазах духовенства и прихожан созданием живой связи взаимной любви и уважения взамен брони холодного формализма. Как далека первая группа от кроткого образа Спасителя, со словами любви на устах идущего по пшеничным полям Галилеи со Своими учениками и не видевшего ничего унизительного в умовении их ног. Ничем, кроме взаимной любви и верности, не объяснить то, что Господни ученики были готовы и рады умереть за Него.
Припоминаю типичный для первой большей группы случай, свидетелем которого я стал как-то в архиерейской приемной.
В большой круглой зале по стенам в ожидании стояли просители и посетители, как принято у министров и государственных служащих, пока важных и высокопоставленных особ принимали в личном кабинете епископа.
Задержавшись немного, в сопровождении секретаря с карандашом и бумагой в руках появился епископ. Он начал обходить залу, а секретарь шел следом за ним, делая необходимые заметки по делам просителей.
Сначала епископ был холоден, сух, формален. Вдруг ему что-то не понравилось в одном из пришедших с прошением священнике, на которого он и излил вся силу своего гнева. Проситель был ошарашен и слишком напуган, чтобы собраться и объясниться, да епископ и не дал ему.
Рядом стоял сельский священник с изрытым морщинами аскетическим лицом, похожий на отца древней церкви. Казалось, из Египетской пустыни сюда пришел св. Антоний Великий, Павел Фивейский или Пахомий Великий. В старческих руках его было прошение о рукоположении внука, чтобы самому ему можно было уйти на покой.
Но он не выдержал архиерейской ярости. Задрожав, он выронил прошение из слабых рук, будто ожидая, что епископ будет гневаться и на него.
От этой грустной и непристойной сцены я отвел взгляд в угол приемной в сторону благословенного образа Спасителя, долготерпящего даже глубоко согрешивших.
Хотя епископ держал в приемной икону Спасителя, я не видел доказательств тому, что суровый архиерей-громовержец хранит этот образ в своем сердце.
За время проживания в России я встречал архиереев обеих групп, и сейчас мне хотелось бы нарисовать пару противоположных портретов.
***
Епископа из первой группы я запомнил очень отчетливо, потому что учился вместе с ним.
Как студент академии, он ничем особым не выделялся, за исключением огромного роста и громогласного голоса. В этом ему равных не было.
Не отличаясь особой духовностью, он уделял особое внимание внешнему виду священника. Если кто-то из его сокурсников, монах, наделенный дарованиями, духовностью, призванием истинного пастырства, лишь подстригал бороду, наш будущий архиерей резко его критиковал. Его собственная борода всегда была большой, поскольку он считал ее необходимым внешним символом трех качеств, которыми он сам не отличался: благочестия, духовности и монашеской сдержанности.
Еще во время учебы, будучи просто монахом, он рассчитывал получить архиерейский сан, о чем говорил, не стесняясь. Тогда нас это больше позабавило, чем впечатлило. Но у него были влиятельные друзья, и по окончании Духовной академии он начал подниматься по иерархической лестнице в два раза быстрее обычного. Одаренному выпускнику без связей путь к архиерейской кафедре занимал лет десять. Ему заняло четыре года. Он быстро стал викарным архиереем, а вскоре получил и собственную епархию.
До отъезда в свою епархию он вызвал представителей епархиального духовенства к себе в столицу, чтобы дать им указания по церемониалу его торжественного вхождения на новое епископское местожительство. Все было у него расписано, и те вернулись с подробными предписаниями о том, как следовало его принимать вообще, и, в частности, как встречать на границе епархии.
Перед посадкой на поезд он изменил свой внешний вид, сменив скромный черный монашеский подрясник на фиолетовый и украсив могучую грудь всеми имеющимися у него наградами.
Поезд подъехал к станции, где в ожидании нового архиерея на платформе собрались чиновники. Его личный вагон, украшенный цветами и ветвями, остановился напротив специальной приемной, и оттуда торжественно вышел архиерей, которого сразу окружила толпа людей, которым было приказано его встретить.
В установленный час он прибыл в собор на торжественную литургию, где его ждала масса, в которой выделялись представители духовенства, чиновники и военные. При виде его огромного роста – а телосложением он походил на Илью Муромца – и заслышав его мощный голос, присутствующим показалось, что среди них находится гигант духа и плоти.
Но их ждало разочарование. В конце короткой службы епископ по обыкновению обратился к народу. Его голос доносился за стены собора, но его слова были банальны, пусты, лишены всякого духовного смысла.
Еще большее разочарование ждало явившихся к нему на прием на следующий день. Несмотря на приготовленные рекомендательные письма, оказалось, что не так-то просто получить аудиенцию у нового епископа. Уже к вечеру по городу и по всей епархии прошел слух, что стальная ограда в лице секретаря и брата-мирянина пролегла между епископом и паствой. Посетители проходили через чистилище двойного опроса. Кроме того, их правилом было не пускать просителей и даже не слушать ищущих духовной поддержки. Таких они резко обрывали: «Не следует беспокоить епископа по пустякам».
Да и сам епископ не проявлял особого гостеприимства к желавшим навестить его: ни архиереям других епархий, ни к бывшим сокурсникам, даже к тем, кто стали выдающимися проповедниками.
Он деликатно отказывался от подобных посещений. Тем самым ему удалось оградить не только свой собор, но и всю епархию от посещений авторитетных, энергичных и талантливых людей.
Таким образом ему удалось стать очень успешным представителем уже упомянутой первой группы архиереев.
***
А теперь – портрет другого рода архиерея – человека, который произвел на меня неизгладимое впечатление.
Большая масса народа, в том числе и я, ожидала прибытия поезда под теплым весенним солнцем. В тот день тоже собралась толпа, но было одно отличие. Люди пришли не из-за архиерейского указа, а добровольно, наслышавшись о нем доброго.
Оживленно переговариваясь, все напряженно смотрели на приближение поезда к платформе, и затем ринулись к последнему вагону, где обычно путешествовали губернаторы и архиереи.
Мы ждали появления епископа. Прошла минута, другая. Наше нетерпение нарастало, но на платформу так никто и не вышел. Кто-то побойчее спросил проводника и, повернувшись к нам, объявил, что епископ прибыл в вагоне третьего класса, прицепленном прямо к паровозу.
Не теряя ни минуты, мы ринулись туда, но было уже поздно. Архиерей вышел со станции через боковой выход, взял первого извозчика и поехал в собор.
Стоявших в соборе поначалу смутила его скромность и простота одеяния. Но первые слова его обращения все им пояснили. Его речь была огненной, и сердца слушающих «горели в них» (Лк. 24:32). Кто-то даже прослезился. Проповедь завершали слова великого Пастыря: «Придите ко мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф. 11:28), к которым архиерей добавил: «Поверьте, двери моего дома будут всегда открыты всем нуждающимся в помощи и совете».
Присутствовавшие на встрече с новым архиереем уходили с теплотой в душе и с хорошей новостью: «Новый епископ нам годится».
***
В первые месяцы русской революции во многих епархиях происходил феномен, на первый взгляд казавшийся удивительным. Священники собирались излить ярость на своих архиереев. Мне не раз пришлось наблюдать подобные сцены, но меня это не удивляло. В тех епархиях архиерея и паству не связывали духовные узы, и не было ничего удивительного в их желании сменить никудышного епископа на лучшего. В некоторых епархиях архиереи были лучше, и все это знали.
В те революционные дни я присутствовал на собрании одной из этих епархий. При упоминании архиерейского имени раздался гром рукоплесканий, хотя сам он находился на расстоянии тысячи верст, в Петербурге по делам епархии.
Мне было понятно, что вызвало эту овацию. За несколько лет до революции мне пришлось сопровождать его в инспекционной поездке по епархии. Он заходил к крестьянам в их простые деревенские дома. Он проводил много времени со своим священством, поучая их, уделяя внимание их детям, объясняя их женам, как они могут стать настоящими друзьями своим мужьям и помочь им в несении тяжелого бремени ответственности. С интересом и любовью он расспрашивал об их заботах и подчеркивал важность их трудов на благо русского народа.
Нет ничего удивительного, что с началом революции священники и миряне единодушно потребовали возвращения отсутствующих архиереев подобных этому. Они знали, что смогут рассчитывать на него в тяжелой ситуации.
***
Перевод с английского Марии Некипеловой
Святитель Мардарий (Ускокович)
Предисловие и подготовка текста — иеромонах Игнатий (Шестаков)
Как яркая и незаурядная личность он был принят в различных дома и кругах, много общался с архиереями и другими представителями русского духовенства. При этом он был всегда полон пламенной любви к Русской Церкви, России, ее духовности, истории и культуре, с которыми в буквальном смысле слова сроднился.
Иеромонах Мардарий (Ускокович)
Он достаточно рано начал писать и говорить о различных проблемах общества и жизни Церкви. Возможно, что его оценки и поступки были не лишены некоторой горячности и носили несколько наивный, но, в тоже время абсолютно искренний характер. В молодом служителе Церкви рано открылся талант проповедника, который был по достоинству оценен именно российской паствой. В России у будущего святителя вышло несколько сборников и брошюр, сам он был участником Поместного Собора 1917-1918 гг. Как человек глубоко погруженный в церковную жизнь и лично знакомый с ней изнутри, будущий владыка с болью писал о некоторых явлениях.
Интересно, что свое видение состояния русского духовенства, оценки отношений епископата и священства молодой иеромонах не раз высказывал в личных беседах с выдающимися иерархами и пастырями Церкви в России. Многие из них относились к его оценкам со вниманием и интересом, кто-то соглашался, а кто-то не соглашался не столько с его выводами, сколько с предложениями шагов по изменению ситуации, как их видел молодой иеромонах из далекой Черногории. Тем не менее воспоминания и описания будущего святителя представляют собой особую ценность, в первую очередь потому, что характеризуют немаловажные аспекты жизни Российской Церкви накануне тяжелых испытаний, постигших ее после революции, и заставляют задуматься нас над тем, какие уроки и примеры мы можем извлечь из трагического опыта русского духовенства более чем столетней давности.
Книга воспоминаний «Непостижимая Россия» была написана свт. Мардарием в 1930-х годах, но возможно, что ее написание носило характер периодических записей, делавшихся и раньше, а затем собранных воедино. Их текст на английском языке под названием «Incomprehenssible Russia» был найден не так давно и датируется 1935 г. Сербский перевод вышел в свет в 2017 году по благословению епископа Новограчаницко-центрально-западноамериканского Лонгина в монастыре Святого Саввы в Либервилле. В данной публикации использован перевод с английского, выполненный Марией Некипеловой.
***
Из главы «О русском духовенстве»
Представители русского епископата в большинстве своем крайне редко сходили со своего престола в гущу обыденной жизни. Избегая общения с простым народом, они старались не подпускать к себе слишком близко и младшее духовенство.Такая отрешенность объяснялась тем, что общение с прихожанами и священством могло подорвать авторитет князей Церкви, тогда как отстранение только способствовало их возвышению.
Немногим счастливчикам из младшего духовенства хоть раз в жизни удавалось получить «милостивое» приглашение к архиерейскому столу. А тех, кто мог свободно зайти к епископу в ожидании радушного приема, было еще меньше.
Отношение ко мне со стороны высшего российского духовенства было, конечно, исключительным. До сих пор с благодарностью вспоминаю, как радушно меня принимали некоторые архиереи и настоятель Казанского собора протоиерей Орнатский, бывший не только священником, но и философом. Но с русским священством дело обстояло совсем иначе, в чем я неоднократно убедился, путешествуя по России.
Но не бывает правил без исключения, и в числе ста тридцати русских епископов были заметные исключения из сформулированного мной правила высокомерного обособления. Правильнее, наверное, было бы сказать, что российский епископат разделялся на два класса: державшиеся особняком и пользовавшиеся безжизненным авторитетом, подкрепляемым их самолюбием, составляли первый, значительно больший класс, а в другую, меньшую группу входили не заботившиеся о собственном достоинстве, верившие в духовное общение с народом и видевшие в священстве не подчиненных, а соработников в деле установления Царства Божия на земле.
Эта меньшая группа не потеряла, а, наоборот, подняла свой авторитет в глазах духовенства и прихожан созданием живой связи взаимной любви и уважения взамен брони холодного формализма. Как далека первая группа от кроткого образа Спасителя, со словами любви на устах идущего по пшеничным полям Галилеи со Своими учениками и не видевшего ничего унизительного в умовении их ног. Ничем, кроме взаимной любви и верности, не объяснить то, что Господни ученики были готовы и рады умереть за Него.
Припоминаю типичный для первой большей группы случай, свидетелем которого я стал как-то в архиерейской приемной.
В большой круглой зале по стенам в ожидании стояли просители и посетители, как принято у министров и государственных служащих, пока важных и высокопоставленных особ принимали в личном кабинете епископа.
Задержавшись немного, в сопровождении секретаря с карандашом и бумагой в руках появился епископ. Он начал обходить залу, а секретарь шел следом за ним, делая необходимые заметки по делам просителей.
Сначала епископ был холоден, сух, формален. Вдруг ему что-то не понравилось в одном из пришедших с прошением священнике, на которого он и излил вся силу своего гнева. Проситель был ошарашен и слишком напуган, чтобы собраться и объясниться, да епископ и не дал ему.
Рядом стоял сельский священник с изрытым морщинами аскетическим лицом, похожий на отца древней церкви. Казалось, из Египетской пустыни сюда пришел св. Антоний Великий, Павел Фивейский или Пахомий Великий. В старческих руках его было прошение о рукоположении внука, чтобы самому ему можно было уйти на покой.
Но он не выдержал архиерейской ярости. Задрожав, он выронил прошение из слабых рук, будто ожидая, что епископ будет гневаться и на него.
От этой грустной и непристойной сцены я отвел взгляд в угол приемной в сторону благословенного образа Спасителя, долготерпящего даже глубоко согрешивших.
Хотя епископ держал в приемной икону Спасителя, я не видел доказательств тому, что суровый архиерей-громовержец хранит этот образ в своем сердце.
За время проживания в России я встречал архиереев обеих групп, и сейчас мне хотелось бы нарисовать пару противоположных портретов.
***
Епископа из первой группы я запомнил очень отчетливо, потому что учился вместе с ним.
Как студент академии, он ничем особым не выделялся, за исключением огромного роста и громогласного голоса. В этом ему равных не было.
Не отличаясь особой духовностью, он уделял особое внимание внешнему виду священника. Если кто-то из его сокурсников, монах, наделенный дарованиями, духовностью, призванием истинного пастырства, лишь подстригал бороду, наш будущий архиерей резко его критиковал. Его собственная борода всегда была большой, поскольку он считал ее необходимым внешним символом трех качеств, которыми он сам не отличался: благочестия, духовности и монашеской сдержанности.
Еще во время учебы, будучи просто монахом, он рассчитывал получить архиерейский сан, о чем говорил, не стесняясь. Тогда нас это больше позабавило, чем впечатлило. Но у него были влиятельные друзья, и по окончании Духовной академии он начал подниматься по иерархической лестнице в два раза быстрее обычного. Одаренному выпускнику без связей путь к архиерейской кафедре занимал лет десять. Ему заняло четыре года. Он быстро стал викарным архиереем, а вскоре получил и собственную епархию.
До отъезда в свою епархию он вызвал представителей епархиального духовенства к себе в столицу, чтобы дать им указания по церемониалу его торжественного вхождения на новое епископское местожительство. Все было у него расписано, и те вернулись с подробными предписаниями о том, как следовало его принимать вообще, и, в частности, как встречать на границе епархии.
Перед посадкой на поезд он изменил свой внешний вид, сменив скромный черный монашеский подрясник на фиолетовый и украсив могучую грудь всеми имеющимися у него наградами.
Поезд подъехал к станции, где в ожидании нового архиерея на платформе собрались чиновники. Его личный вагон, украшенный цветами и ветвями, остановился напротив специальной приемной, и оттуда торжественно вышел архиерей, которого сразу окружила толпа людей, которым было приказано его встретить.
В установленный час он прибыл в собор на торжественную литургию, где его ждала масса, в которой выделялись представители духовенства, чиновники и военные. При виде его огромного роста – а телосложением он походил на Илью Муромца – и заслышав его мощный голос, присутствующим показалось, что среди них находится гигант духа и плоти.
Но их ждало разочарование. В конце короткой службы епископ по обыкновению обратился к народу. Его голос доносился за стены собора, но его слова были банальны, пусты, лишены всякого духовного смысла.
Еще большее разочарование ждало явившихся к нему на прием на следующий день. Несмотря на приготовленные рекомендательные письма, оказалось, что не так-то просто получить аудиенцию у нового епископа. Уже к вечеру по городу и по всей епархии прошел слух, что стальная ограда в лице секретаря и брата-мирянина пролегла между епископом и паствой. Посетители проходили через чистилище двойного опроса. Кроме того, их правилом было не пускать просителей и даже не слушать ищущих духовной поддержки. Таких они резко обрывали: «Не следует беспокоить епископа по пустякам».
Да и сам епископ не проявлял особого гостеприимства к желавшим навестить его: ни архиереям других епархий, ни к бывшим сокурсникам, даже к тем, кто стали выдающимися проповедниками.
Он деликатно отказывался от подобных посещений. Тем самым ему удалось оградить не только свой собор, но и всю епархию от посещений авторитетных, энергичных и талантливых людей.
Таким образом ему удалось стать очень успешным представителем уже упомянутой первой группы архиереев.
***
А теперь – портрет другого рода архиерея – человека, который произвел на меня неизгладимое впечатление.
Большая масса народа, в том числе и я, ожидала прибытия поезда под теплым весенним солнцем. В тот день тоже собралась толпа, но было одно отличие. Люди пришли не из-за архиерейского указа, а добровольно, наслышавшись о нем доброго.
Оживленно переговариваясь, все напряженно смотрели на приближение поезда к платформе, и затем ринулись к последнему вагону, где обычно путешествовали губернаторы и архиереи.
Мы ждали появления епископа. Прошла минута, другая. Наше нетерпение нарастало, но на платформу так никто и не вышел. Кто-то побойчее спросил проводника и, повернувшись к нам, объявил, что епископ прибыл в вагоне третьего класса, прицепленном прямо к паровозу.
Не теряя ни минуты, мы ринулись туда, но было уже поздно. Архиерей вышел со станции через боковой выход, взял первого извозчика и поехал в собор.
Стоявших в соборе поначалу смутила его скромность и простота одеяния. Но первые слова его обращения все им пояснили. Его речь была огненной, и сердца слушающих «горели в них» (Лк. 24:32). Кто-то даже прослезился. Проповедь завершали слова великого Пастыря: «Придите ко мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас» (Мф. 11:28), к которым архиерей добавил: «Поверьте, двери моего дома будут всегда открыты всем нуждающимся в помощи и совете».
Присутствовавшие на встрече с новым архиереем уходили с теплотой в душе и с хорошей новостью: «Новый епископ нам годится».
***
В первые месяцы русской революции во многих епархиях происходил феномен, на первый взгляд казавшийся удивительным. Священники собирались излить ярость на своих архиереев. Мне не раз пришлось наблюдать подобные сцены, но меня это не удивляло. В тех епархиях архиерея и паству не связывали духовные узы, и не было ничего удивительного в их желании сменить никудышного епископа на лучшего. В некоторых епархиях архиереи были лучше, и все это знали.
В те революционные дни я присутствовал на собрании одной из этих епархий. При упоминании архиерейского имени раздался гром рукоплесканий, хотя сам он находился на расстоянии тысячи верст, в Петербурге по делам епархии.
Мне было понятно, что вызвало эту овацию. За несколько лет до революции мне пришлось сопровождать его в инспекционной поездке по епархии. Он заходил к крестьянам в их простые деревенские дома. Он проводил много времени со своим священством, поучая их, уделяя внимание их детям, объясняя их женам, как они могут стать настоящими друзьями своим мужьям и помочь им в несении тяжелого бремени ответственности. С интересом и любовью он расспрашивал об их заботах и подчеркивал важность их трудов на благо русского народа.
Нет ничего удивительного, что с началом революции священники и миряне единодушно потребовали возвращения отсутствующих архиереев подобных этому. Они знали, что смогут рассчитывать на него в тяжелой ситуации.
***
Перевод с английского Марии Некипеловой
Святитель Мардарий (Ускокович)
Предисловие и подготовка текста — иеромонах Игнатий (Шестаков)
-
Верующая
- 1
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
