«У каждого человека есть тяга к Богу»: интервью с бурятским священником
Священник Давид Лупсанов, клирик Вознесенского храма в Улан-Удэ, со смехом указывает на «поповский мерс» во дворе прихода: видавший виды «Москвич» требует, похоже, хорошего ремонта. «Вы часом не на машине? Нет? Ох, жаль: придется пешком идти. Ладно, ничего страшного, не впервой. Пойдемте, побеседуем, чаю попьем. Там за стеной спевка у хора, надеюсь, расслышим друг друга».
Расслышали. Более того – поняли, согласились друг с другом: лучший «миссионерский ход» – это самому быть (или стать) настоящим христианином.
Священник Давид Лупсанов
– На миссионерское служение я получил благословение еще в самом начале: владыка Савватий, когда меня рукополагал, говорит: «Давид, мы тебя рукополагаем, и я надеюсь, что ты все-таки не забудешь о бурятском народе, его надо просвещать. Ты миссионер, выходец из бурятского народа, и тебе надо просвещение нести бурятам». И я стараюсь не забывать его благословение. Христос ведь пришел для всех народов – и для бурят в том числе, правда? И нынешний наш митрополит, владыка Иосиф, говорит, что рад, что у нас есть священник-бурят, и надеется, что свет Православия будет виден и бурятам.
– Сложно ли быть «белой вороной», отец Давид? Большинство бурят ведь не относят себя к христианам.
– Никакая я не «белая ворона»! Христианство универсально, и, повторюсь, Бог обращается ко всем людям. Есть ответственность. Миссионер должен быть таким человеком, чтобы он не был источником разделения, чтобы его вера не была источником национализма. Понятное дело, что христианство – богооткровенная религия. Каждый народ любим Богом, и каждый находится на определенном этапе становления духовного. Но зачем это подчеркивать, зачем настойчиво сравнивать уровень духовного становления того или иного народа – мол, один выше, другой ниже? Вот это опасно и вредно, я думаю.
К тому же, благодаря трудам очень почитаемого в наших краях святителя Иннокентия Иркутского, Православие для бурят не в диковинку. Святитель Иннокентий много внимания миссионерству уделял. Он построил школу, там детишки получали образование – и духовно-нравственное, и обычное светское. Они могли там жить в приюте. И это тоже очень важно. Потому что многие дети, жизнь у них была тяжелая, они в таких учреждениях развивались и потом приносили пользу и своему народу, и государству, и сами становились выдающимися людьми бурятского народа. Многие семинаристы эти были потом политическими деятелями успешными. Иркутские буряты в основном. И образование в приходской школе, в семинарии дало им чувство государственности, кругозор, нравственность. Они потом становились на служение – политики, работники культуры, художники. Образование – это же ключевой момент становления личности человека. Очень многое от него зависит: можно воспитать как любящего свое Отечество патриота, так и презирающего свой народ и страну космополита. То же касается и христианского воспитания: в зависимости от качества преподавания, можно воспитать если не любящих, то хотя бы знающих и уважающих Православие людей, а можно – полуграмотных, склонных к издевкам над Церковью товарищей.
Идея и практика служения литургии на бурятском не нова. Например, отец Евгений Старцев, настоятель иркутского Михаило-Архангельского Харлампиевского храма, служит иногда на бурятском языке, на иркутском диалекте бурятского. И специально привозил переводчиков, чтобы они адаптировали текст богослужения к иркутскому диалекту. Отец Евгений собирал книги, интересовался этой тематикой. И он пришел к выводу, что многие книги устарели уже – те, которые были переведены до Гражданской войны многими миссионерами, и даже те, которые еще были сделаны в Санкт-Петербургском Институте перевода Библии. Во времена Российской Империи были сделаны некоторые переводы, как тогда говорили, на монгольский язык, а это почти то же самое, что на бурятский – в то время еще «монгольский» говорили, потому что еще такой литературный язык – бурятский – не был создан.
– А когда он был создан?
– Он был создан в ХХ веке на основе кириллицы. А в то время писали или по-тибетски, или монгольской вязью. Такие переводы были, они чаще были даже с иркутским диалектом. Это и правильно, я думаю, потому что большинство бурят разговаривают именно на этом диалекте, на хоренском, – он считается наиболее распространенным и более понятен. Уже в ХХ веке, в советское время, можно говорить о возникновении бурятского литературного языка, которое произошло, по моему мнению, на основе прежних трудов лингвистов и при мощной поддержке государства.
– А сама необходимость перевода богослужения на бурятский язык как воспринимается русскими и бурятами? Смысл какой?
– Смысл символичный. У нас вообще все в Православии символично. И то, что есть богослужение на бурятском языке, – это в духовном смысле очень мощный, я бы сказал, призыв для духовно-нравственного улучшения самого бурятского народа. Все равно нас окружает духовно-нравственный мир, который мы не очень-то знаем. Я думаю, что сама эта работа, этот труд, когда мы молимся, когда люди между собой как-то незримо нитями соединены, очень важна. Нужно ведь не только знать, что есть духовный мир – нужно выбрать для себя добрую, светлую сторону этого мира, не так ли? Благодать Божия, касающаяся народа, который даже видимо и не принимает участия, – все равно будет касаться его. Вот почему соседство с православным (подчеркну – православным) русским народом, с христианской культурой так важны для духовного просвещения.
Говорят, мол, «буряты все буддисты», да? Но даже если мы учение буддизма возьмем, где нет понятия Бога, – у нас в языке, да и в менталитете есть уже такие «неудобные» понятия, как «Бог-Отец»…
– А как это звучит по-бурятски?
– «Бурхан-Бабэ». И у нас получается, что в массы вошло: «Бог-Отец» – «Бурхан-Бабэ». Хотя учения этого нет ни в шаманизме, ни в буддизме. Но очень распространено. Это все равно духовное влияние какое-то идет.
– Вы занимаетесь переводом текста богослужения сами?
– Нет, я уже пользовался готовым переводом – опять же, благодарим отца Евгения Старцева из Иркутска за восстановление служения на бурятском. Он нашел специалистов, которые занимались этим переводом – Танхаева и Патаева. Это единственный современный перевод. Отец Евгений пришел к ним, отдал свой служебник, и они просто взяли все и перевели. Чем хорошо – они являются носителями двух языков, как родных, такая у нас тенденция сложилась. Они выросли в бурятских деревнях, поэтому прекрасно знают не только язык, но и менталитет своего народа.
– Как часто вы служите на бурятском?
– Два раза в месяц. Некоторые люди специально на нее приходят – и русские, и буряты. Но должен сказать, что полностью заменить славянские слова невозможно. Я даже думаю, что костяк какой-то должен быть русским.
– Почему?
– Потому что они носители православной культуры. Для бурят это все равно в какой-то мере новшество. Это все равно первое поколение, ну, иногда второе, тех людей, которые осознанно в Церкви, и их состояние не такое укорененное. Требуется поддержка, хотя бы психологическая. И это можно осуществить, только если будет достаточное количество верующих священнослужителей и мирян.
– В связи с этим вопрос: а русских, которые не только по Крещению, но и по жизни православные, много?
– Да, я думаю, много таких людей. По делам видно же. Я смотрю, если какая-то помощь, все равно люди такие находятся: несмотря на то что сами в стесненных обстоятельствах, они готовы жертвовать своим временем, силами, материальными средствами. Я вижу самую настоящую христианскую самоотверженность многих и многих людей.
– Вы, как человек, который одинаково хорошо владеет и бурятским, и русским, когда служите на бурятском языке, к вам приходит какое-то осознание, видите ли вы какую-то свежесть в бурятском языке богослужения, какие-то новые грани открываются вам?
– И для меня, и люди тоже так говорят, что на русском языке тоже хорошо, но и на бурятском какие-то грани появляются. Например, «Господи, помилуй» будет «Богдо эзэн, уршогышта». Перевод такой подошел бы: «богдо» – так раньше называли верховного правителя, а «эзэн» – хозяин, господин. Дословно «Верховный Господин, помилуй».
– Именно милость имеется в виду?
– Да, именно милость. «Прояви к нам милость, милосердную доброту».
– Но не жалость, как, например, к осужденному?
– Нет, это немножко другое. Это такое слово, когда равные люди просят помощи. Чувства, идущие от любящего сердца.
– Вы говорите, что сейчас живет первое или второе поколение бурят, которые осознанно, по убеждению находятся в Церкви. Не воспринимают ли язычники или буддисты бурят-христиан как отступников?
– Ну, вообще такого нет, потому что традиционный менталитет у бурят толерантный. У нас нет такого, что ты, мол, вероотступник, что можем тебя зарезать, «ты Бога предал». Но может быть какое-то недоумение, это да: «Почему ты перешел в Православие, чего тебе не хватало? В буддизме или в шаманизме такая же святость, такой же Бог». Тут, конечно, улыбаешься, вспоминая, что в буддизме нет понятия Бога, что в шаманизме почитают кого угодно, только не святых и Христа… Улыбаешься – и пытаешься донести хоть крупицу Православия до людей. Как все-таки нам нужно качественное просвещение! Надо же понимать, что шаманизм – это язычество, магия, эзотерика. В нем присутствует опасное, недружественное антропологическое соединение с падшим духом, который относится к человеку враждебно. Подобные контакты Творцом запрещены, они опасны для духовного здоровья человека.
– А вы приняли Православие или были в нем воспитаны?
– Нет, это осознанный выбор, я – из первого поколения православных бурят. У меня в семье все буддисты, традиционно. И они недоумевают. Говорят, мы тебя понимаем, ты хочешь верить, в обрядах участвовать, мы тоже это любим. Но зачем тебе надо было в Православие переходить? Ходи в дацан и верь в Бога. Зачем для этого надо было выходить из своей культуры, традиции? Культура бурятская – это буддистская культура.
– Но мешает ли Православие быть бурятом? Что-то я сильно сомневаюсь.
– Ничуть не мешает. Допустим, если исторически мы возьмем: сначала все буряты были шаманистами. А буддизм пришел только при Екатерине II. Кстати, приход буддизма был санкционирован государством, Императрицей, потому что были какие-то политические интересы с Пекином. И они, чтобы было обоюдное признание, отдали Забайкалье в «окормление» буддистам. И около двухсот лам пришло из Тибета и Монголии. И вот, они пришли, миссионеры, ассимилировались, принесли свои книги и из шаманистского народа сделали буддистский народ. А буряты как были бурятами, так и остались – шаманисты они или буддисты. Как у русских – жили-жили, князь Владимир пришел, Православие приняли. Народ сам выбирает себе веру, но остается самим собой.
– И это подтверждает ваш тезис о пользе просвещения. Стала бы Россия православной без просвещения? Князь Владимир, Ярослав Мудрый занимались просвещением народа – храмы, книги, школы, скриптории… Мне кажется, сегодня потребность в просвещении ничуть не меньше, чем тысячу лет назад. Как священник, вы видите плоды христианского просвещения?
– Разумеется. Только тут нужна осторожность: каждому времени свойственно что-то свое, каждое поколение отличается от предыдущего. Например, поколение нынешних бабушек и старых священников – они пришли, чтобы храмы построить, чтобы богослужения восстановились. А сейчас новое поколение появляется, и акцент другой: внутреннее укоренение в христианстве, акцент на осознанное следование заповедям Божьим в повседневной жизни, на просвещение, образование. Тогда нужно было формирование внешней стороны, а здесь копают глубже. Но дух и там, и там один и тот же.
– Вы это видите своими глазами? И осознанная потребность в образовании есть у бурят?
– Конечно! Это аксиома, принцип, без этого никак невозможно. Кроме того, давайте не забывать, что у каждого человека есть тяга к Богу. Наша задача – что священника-миссионера, что любого христианина – помочь этому человеку найти путь ко Христу.
– Как это можно сделать?
– Совсем не только и совсем не всегда исключительно интеллектуальными упражнениями. Иногда добрый взгляд, искренняя помощь, слово утешения помогут человеку приблизиться к Христу.
– То есть чтобы я привел кого-то к Христу, мне самому нужно быть рядом с Ним?
– А как же!
Со священником Давидом Лупсановым
беседовал Петр Давыдов
Расслышали. Более того – поняли, согласились друг с другом: лучший «миссионерский ход» – это самому быть (или стать) настоящим христианином.
Священник Давид Лупсанов
– На миссионерское служение я получил благословение еще в самом начале: владыка Савватий, когда меня рукополагал, говорит: «Давид, мы тебя рукополагаем, и я надеюсь, что ты все-таки не забудешь о бурятском народе, его надо просвещать. Ты миссионер, выходец из бурятского народа, и тебе надо просвещение нести бурятам». И я стараюсь не забывать его благословение. Христос ведь пришел для всех народов – и для бурят в том числе, правда? И нынешний наш митрополит, владыка Иосиф, говорит, что рад, что у нас есть священник-бурят, и надеется, что свет Православия будет виден и бурятам.
– Сложно ли быть «белой вороной», отец Давид? Большинство бурят ведь не относят себя к христианам.
– Никакая я не «белая ворона»! Христианство универсально, и, повторюсь, Бог обращается ко всем людям. Есть ответственность. Миссионер должен быть таким человеком, чтобы он не был источником разделения, чтобы его вера не была источником национализма. Понятное дело, что христианство – богооткровенная религия. Каждый народ любим Богом, и каждый находится на определенном этапе становления духовного. Но зачем это подчеркивать, зачем настойчиво сравнивать уровень духовного становления того или иного народа – мол, один выше, другой ниже? Вот это опасно и вредно, я думаю.
К тому же, благодаря трудам очень почитаемого в наших краях святителя Иннокентия Иркутского, Православие для бурят не в диковинку. Святитель Иннокентий много внимания миссионерству уделял. Он построил школу, там детишки получали образование – и духовно-нравственное, и обычное светское. Они могли там жить в приюте. И это тоже очень важно. Потому что многие дети, жизнь у них была тяжелая, они в таких учреждениях развивались и потом приносили пользу и своему народу, и государству, и сами становились выдающимися людьми бурятского народа. Многие семинаристы эти были потом политическими деятелями успешными. Иркутские буряты в основном. И образование в приходской школе, в семинарии дало им чувство государственности, кругозор, нравственность. Они потом становились на служение – политики, работники культуры, художники. Образование – это же ключевой момент становления личности человека. Очень многое от него зависит: можно воспитать как любящего свое Отечество патриота, так и презирающего свой народ и страну космополита. То же касается и христианского воспитания: в зависимости от качества преподавания, можно воспитать если не любящих, то хотя бы знающих и уважающих Православие людей, а можно – полуграмотных, склонных к издевкам над Церковью товарищей.
Идея и практика служения литургии на бурятском не нова. Например, отец Евгений Старцев, настоятель иркутского Михаило-Архангельского Харлампиевского храма, служит иногда на бурятском языке, на иркутском диалекте бурятского. И специально привозил переводчиков, чтобы они адаптировали текст богослужения к иркутскому диалекту. Отец Евгений собирал книги, интересовался этой тематикой. И он пришел к выводу, что многие книги устарели уже – те, которые были переведены до Гражданской войны многими миссионерами, и даже те, которые еще были сделаны в Санкт-Петербургском Институте перевода Библии. Во времена Российской Империи были сделаны некоторые переводы, как тогда говорили, на монгольский язык, а это почти то же самое, что на бурятский – в то время еще «монгольский» говорили, потому что еще такой литературный язык – бурятский – не был создан.
– А когда он был создан?
– Он был создан в ХХ веке на основе кириллицы. А в то время писали или по-тибетски, или монгольской вязью. Такие переводы были, они чаще были даже с иркутским диалектом. Это и правильно, я думаю, потому что большинство бурят разговаривают именно на этом диалекте, на хоренском, – он считается наиболее распространенным и более понятен. Уже в ХХ веке, в советское время, можно говорить о возникновении бурятского литературного языка, которое произошло, по моему мнению, на основе прежних трудов лингвистов и при мощной поддержке государства.
– А сама необходимость перевода богослужения на бурятский язык как воспринимается русскими и бурятами? Смысл какой?
– Смысл символичный. У нас вообще все в Православии символично. И то, что есть богослужение на бурятском языке, – это в духовном смысле очень мощный, я бы сказал, призыв для духовно-нравственного улучшения самого бурятского народа. Все равно нас окружает духовно-нравственный мир, который мы не очень-то знаем. Я думаю, что сама эта работа, этот труд, когда мы молимся, когда люди между собой как-то незримо нитями соединены, очень важна. Нужно ведь не только знать, что есть духовный мир – нужно выбрать для себя добрую, светлую сторону этого мира, не так ли? Благодать Божия, касающаяся народа, который даже видимо и не принимает участия, – все равно будет касаться его. Вот почему соседство с православным (подчеркну – православным) русским народом, с христианской культурой так важны для духовного просвещения.
Говорят, мол, «буряты все буддисты», да? Но даже если мы учение буддизма возьмем, где нет понятия Бога, – у нас в языке, да и в менталитете есть уже такие «неудобные» понятия, как «Бог-Отец»…
– А как это звучит по-бурятски?
– «Бурхан-Бабэ». И у нас получается, что в массы вошло: «Бог-Отец» – «Бурхан-Бабэ». Хотя учения этого нет ни в шаманизме, ни в буддизме. Но очень распространено. Это все равно духовное влияние какое-то идет.
– Вы занимаетесь переводом текста богослужения сами?
– Нет, я уже пользовался готовым переводом – опять же, благодарим отца Евгения Старцева из Иркутска за восстановление служения на бурятском. Он нашел специалистов, которые занимались этим переводом – Танхаева и Патаева. Это единственный современный перевод. Отец Евгений пришел к ним, отдал свой служебник, и они просто взяли все и перевели. Чем хорошо – они являются носителями двух языков, как родных, такая у нас тенденция сложилась. Они выросли в бурятских деревнях, поэтому прекрасно знают не только язык, но и менталитет своего народа.
– Как часто вы служите на бурятском?
– Два раза в месяц. Некоторые люди специально на нее приходят – и русские, и буряты. Но должен сказать, что полностью заменить славянские слова невозможно. Я даже думаю, что костяк какой-то должен быть русским.
– Почему?
– Потому что они носители православной культуры. Для бурят это все равно в какой-то мере новшество. Это все равно первое поколение, ну, иногда второе, тех людей, которые осознанно в Церкви, и их состояние не такое укорененное. Требуется поддержка, хотя бы психологическая. И это можно осуществить, только если будет достаточное количество верующих священнослужителей и мирян.
– В связи с этим вопрос: а русских, которые не только по Крещению, но и по жизни православные, много?
– Да, я думаю, много таких людей. По делам видно же. Я смотрю, если какая-то помощь, все равно люди такие находятся: несмотря на то что сами в стесненных обстоятельствах, они готовы жертвовать своим временем, силами, материальными средствами. Я вижу самую настоящую христианскую самоотверженность многих и многих людей.
– Вы, как человек, который одинаково хорошо владеет и бурятским, и русским, когда служите на бурятском языке, к вам приходит какое-то осознание, видите ли вы какую-то свежесть в бурятском языке богослужения, какие-то новые грани открываются вам?
– И для меня, и люди тоже так говорят, что на русском языке тоже хорошо, но и на бурятском какие-то грани появляются. Например, «Господи, помилуй» будет «Богдо эзэн, уршогышта». Перевод такой подошел бы: «богдо» – так раньше называли верховного правителя, а «эзэн» – хозяин, господин. Дословно «Верховный Господин, помилуй».
– Именно милость имеется в виду?
– Да, именно милость. «Прояви к нам милость, милосердную доброту».
– Но не жалость, как, например, к осужденному?
– Нет, это немножко другое. Это такое слово, когда равные люди просят помощи. Чувства, идущие от любящего сердца.
– Вы говорите, что сейчас живет первое или второе поколение бурят, которые осознанно, по убеждению находятся в Церкви. Не воспринимают ли язычники или буддисты бурят-христиан как отступников?
– Ну, вообще такого нет, потому что традиционный менталитет у бурят толерантный. У нас нет такого, что ты, мол, вероотступник, что можем тебя зарезать, «ты Бога предал». Но может быть какое-то недоумение, это да: «Почему ты перешел в Православие, чего тебе не хватало? В буддизме или в шаманизме такая же святость, такой же Бог». Тут, конечно, улыбаешься, вспоминая, что в буддизме нет понятия Бога, что в шаманизме почитают кого угодно, только не святых и Христа… Улыбаешься – и пытаешься донести хоть крупицу Православия до людей. Как все-таки нам нужно качественное просвещение! Надо же понимать, что шаманизм – это язычество, магия, эзотерика. В нем присутствует опасное, недружественное антропологическое соединение с падшим духом, который относится к человеку враждебно. Подобные контакты Творцом запрещены, они опасны для духовного здоровья человека.
– А вы приняли Православие или были в нем воспитаны?
– Нет, это осознанный выбор, я – из первого поколения православных бурят. У меня в семье все буддисты, традиционно. И они недоумевают. Говорят, мы тебя понимаем, ты хочешь верить, в обрядах участвовать, мы тоже это любим. Но зачем тебе надо было в Православие переходить? Ходи в дацан и верь в Бога. Зачем для этого надо было выходить из своей культуры, традиции? Культура бурятская – это буддистская культура.
– Но мешает ли Православие быть бурятом? Что-то я сильно сомневаюсь.
– Ничуть не мешает. Допустим, если исторически мы возьмем: сначала все буряты были шаманистами. А буддизм пришел только при Екатерине II. Кстати, приход буддизма был санкционирован государством, Императрицей, потому что были какие-то политические интересы с Пекином. И они, чтобы было обоюдное признание, отдали Забайкалье в «окормление» буддистам. И около двухсот лам пришло из Тибета и Монголии. И вот, они пришли, миссионеры, ассимилировались, принесли свои книги и из шаманистского народа сделали буддистский народ. А буряты как были бурятами, так и остались – шаманисты они или буддисты. Как у русских – жили-жили, князь Владимир пришел, Православие приняли. Народ сам выбирает себе веру, но остается самим собой.
– И это подтверждает ваш тезис о пользе просвещения. Стала бы Россия православной без просвещения? Князь Владимир, Ярослав Мудрый занимались просвещением народа – храмы, книги, школы, скриптории… Мне кажется, сегодня потребность в просвещении ничуть не меньше, чем тысячу лет назад. Как священник, вы видите плоды христианского просвещения?
– Разумеется. Только тут нужна осторожность: каждому времени свойственно что-то свое, каждое поколение отличается от предыдущего. Например, поколение нынешних бабушек и старых священников – они пришли, чтобы храмы построить, чтобы богослужения восстановились. А сейчас новое поколение появляется, и акцент другой: внутреннее укоренение в христианстве, акцент на осознанное следование заповедям Божьим в повседневной жизни, на просвещение, образование. Тогда нужно было формирование внешней стороны, а здесь копают глубже. Но дух и там, и там один и тот же.
– Вы это видите своими глазами? И осознанная потребность в образовании есть у бурят?
– Конечно! Это аксиома, принцип, без этого никак невозможно. Кроме того, давайте не забывать, что у каждого человека есть тяга к Богу. Наша задача – что священника-миссионера, что любого христианина – помочь этому человеку найти путь ко Христу.
– Как это можно сделать?
– Совсем не только и совсем не всегда исключительно интеллектуальными упражнениями. Иногда добрый взгляд, искренняя помощь, слово утешения помогут человеку приблизиться к Христу.
– То есть чтобы я привел кого-то к Христу, мне самому нужно быть рядом с Ним?
– А как же!
Со священником Давидом Лупсановым
беседовал Петр Давыдов
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
