Путеводная рождественская звезда
Я уже давно стала взрослой тетенькой. Я стала такой взрослой, что внутри у меня смешалось и прошлое, и настоящее, и будущее: я то становлюсь маленькой девочкой, прижимаюсь щекой к бабушкиной руке, то уже через минуту держу на коленях внуков, которые когда-нибудь у меня родятся, я даже чувствую, как пахнут их милые макушки и какие родные у них глазки.
Я надеюсь, когда-нибудь настанет тот момент, когда все изменится для меня так, что время перестанет существовать, и я буду и девочкой, и мамой, и бабушкой, и еще много кем – одновременно.
Скоро Рождество, и я чувствую, что время в эти дни теряет свою привычную власть над нами.
Я хожу по комнатам, смотрю на свое детство со стороны и многое замечаю, чего не видела, когда была маленькой.
Я вижу, как поздно вечером мама пришивает серебристую мишуру на белое платье и заплетает мне на ночь много косичек, чтобы волосы стали волнистыми. От старой белой простыни она отрывает длинные полоски, завязывает ими концы кос, доплетая до самых-самых кончиков, похожих на мышиные хвостики. Я сижу на корточках возле маминых ног, волосы неприятно натягиваются у корней, но я только морщусь и наблюдаю за белыми пылинками, которые летают вокруг нас, когда мама рвет ветхую ткань.
Я почему-то все это надолго забыла: как мама гладила праздничную одежду, как шила мне фартук в первый класс из своей кружевной косынки, как пришивала мишуру, клеила корону – как она делала все, чтобы мы были счастливы. Все, что могла.
Время спрессовывается, перемешивается, чтобы легче было увидеть то, что ты не мог понять, когда жил в том времени. Мы будем очень удивлены, когда однажды увидим всё и всех, всё поймем, чего не понимаем сейчас.
А вот мы с мамой морозным утром идем в детский сад. Шапка еле натянулась мне на голову из-за косичек. Я не свожу глаз с платья, его несет мама. Платье висит на плечиках, и мама держит его красной сморщенной рукой на весу.
В саду тихо, гулко, вкусно пахнет молочной рисовой кашей. Мама ждет, когда я разденусь, застегну сандалии, отдает платье нянечке и уходит.
День, когда проводится елка в саду, необыкновенный. Отменяются все обычные порядки: после завтрака нет занятий, после утренника не будет сон-часа, потому что родители заберут нас домой.
Мы ничем не занимаемся, только ходим в спальню и обратно и волнуемся.
В спальне – наши костюмы.
С восхищением проходишь мимо нарядов: некоторые лежат на кроватях, некоторые висят на спинках, другие – на плечиках, зацеплены за ручки шкафчиков. Подходишь к своему платью: оно самое необыкновенное, самое чудесное и волшебное, осторожно трогаешь его краешек, проводишь рукой по мишуре.
Утренник в одиннадцать часов.
Десять. Некоторые родители уже наряжают своих детей, девочкам завивают локоны, помогают натянуть прозрачные колготки.
Время так медленно бежит, сердце бьется бешено, страшно, что мама может опоздать…
***
В группе стоит гул, возле некоторых девочек стоят и мама, и бабушка, и старшая сестра. Мамы в сапогах, бабушки в теплых темных кофтах и юбках, с шалью на плечах, папы в зимних меховых шапках на голове: девочки рядом с ними – в невесомых капроновых платьях, хрустальных туфельках, с коронами, мишурой на голове, в тоненьких колготках – выглядят прекрасными беззащитными созданиями, феями или даже ангелами.
Взрослые любуются детьми, словно каждый из них ненадолго обнажил свою душу, спрятанную глубоко внутри, выпустил ее покружить вокруг елки и оберегает это хрупкое прекрасное чудо.
Я с тревогой смотрю то на часы, то на дверь. Вдруг она открывается, входит мама, румяная, запыхавшаяся. Она очень быстро помогает мне натянуть платье, расплетает косички, причесывает, выбирает белые ниточки из волос, завязывает мишуру в волосы и уходит. Она торопится. Маме некогда, я это понимаю.
Самый волнительный момент – это когда нас выстраивают в ряд перед входом в музыкальный зал. Когда все уже вот-вот случится. Я слышу, как за плотно закрытыми стеклянными дверьми родители рассаживаются на низеньких скамеечках и стульчиках, как они оживленно разговаривают, ждут, волнуются, музыкант репетирует песни, наигрывая то одну, то другую знакомую мелодию, воспитатели суетятся, что-то ищут, почему-то тоже переживают…
Вдруг заиграла музыка, родители перестали разговаривать, все стихло, воспитательница внимательно посмотрела на нас и открыла дверь в зал:
– Елка!
Мы осторожно проходим мимо родителей, делаем круг вокруг елки и садимся на стульчики. Я хоть и знаю, что мамы нет, смотрю в сторону взрослых и улыбаюсь им.
Дети по очереди выходят танцевать и рассказывать стихи. Все как в тумане, потому что главное еще не произошло. Я снова смотрю на дверь. Сердце снова вылетает из груди.
И вот наконец воспитательница говорит, что нужно звать Деда Мороза.
Он почему-то не слышит нас, хотя мы кричим изо всех сил. Я кричу и смотрю на дверь, чувствую какое-то волнение у взрослых.
И вдруг слышу этот незнакомый, но очень родной голос:
– Иду, иду!
И он заходит к нам. Дед Мороз!
Я узнаю эти румяные щеки, этот мягкий голос, хоть мама и говорит по-другому, не как обычно. Узнаю мамину мягкую фигуру, но тут же забываю об этом:
– Дед Мороз!
Дед Мороз хочет нас заморозить, бегает с посохом за нами, а потом говорит, что очень устал.
Я вглядываюсь и вижу, что правда он устал. Если приглядеться, то видно капельки пота на лбу и раскрасневшиеся от бега щеки…
***
– Я посижу, а вы мне стихи расскажите, порадуйте дедушку, – говорит Дед Мороз мягким низким голосом.
Дети обступили его, каждый хочет рассказать стихотворение и получить конфету из мешка. Я не подхожу, я стою в стороне и завороженно смотрю. Дедушка слушает внимательно, наклонив голову, иногда кажется, что он губами повторяет детские стихотворения и даже иногда подсказывает, он глядит детям в глаза, подбадривает трусишек, подзывает к себе тех, кто стесняется подойти, похлопывает мальчишек по спине, некоторых гладит по волосам и громко хвалит. Улыбается и губами, и глазами, и бородой, и бровями, весь светится добротой и заботой.
Потом мы снова водим хоровод, играем в игры, передаем рукавицу Деда Мороза, потом и Снегурочка приходит, мы помогаем спасти подарки.
А потом настает самый печальный момент. Дедушка Мороз говорит, что ему надо к другим ребятишкам. Такая короткая долгожданная встреча подходит к концу.
Слезы наворачиваются на глаза, но надо отпустить дедушку, что тут сделаешь.
Вечером за ужином мама говорит, что очень устала, отплясала три елки подряд.
Я знаю, что моя мама – Дед Мороз, но и знаю, что Дед Мороз был настоящим.
***
Сколько всего в жизни моей произошло. Столько всего и хорошего, и плохого. И вот я стою перед зеркалом и смотрю на свое отражение.
Я – Дед Мороз.
Я пытаюсь приосаниться, расправляю плечи. Дед Мороз должен быть величественным: гордо поднимаю голову. Очень похоже!
И тут же понимаю: нет! Дед Мороз другой, совсем другой. Ты забыла, что ли, какой он?
Он немного нескладный, сутулый, неуклюжий даже. И он немного уставший. Он внимательно смотрит на детей и знает каждого по имени.
Дед Мороз может даже сказать:
– Алеша Болонев, сейчас не ты рассказываешь, а Галя Сергеевич!
И он знает нас не только по имени.
Он очень родной. Он очень живой. Он не из сказки. Он – настоящий.
Я репетирую ночью, когда мои дети засыпают. В костюме жарко, трудно дышать, по лбу катятся капельки пота.
Я снимаю костюм, сажусь в кресло:
Я же была Снегурочкой с мамой. У меня была корона, белое платье, туфли, обшитые ватой. Я не могу вспомнить, чтобы я учила свою роль. Мама тоже не учила, она не репетировала с бумажкой, это было бы странно. Она знала, что говорит Дед Мороз.
А в один год Оля и Коля спасали подарки. И тогда я не играла – я спасала подарки.
Я была очень стеснительной, скромной девочкой, но играла роль хорошо, потому что я не играла.
Хорошо помнится одна елка в яслях. Мы переодевались в спальне одной из групп. Я слышу, уже дети кричат: «Дед Мороз! Дед Мороз!»
Я жду маму, волнуюсь.
Наконец она выходит с посохом в руках. И у нее – ужас! – нет бороды, белых бровей и усов!
– Мама! Что это? Ты не успела? Забыла?
– Не переживай, они малыши совсем, могут испугаться. А так они будут видеть Деда Мороза, но его лицо будет знакомым, понимаешь?
Я поняла. Мне так казалось.
Но сегодня я понимаю гораздо больше, чем тогда. Сегодня я вглядываюсь в лицо всему чудесному, непонятному, необъяснимому, невыразимому и не боюсь, потому что узнаю родное. Чувствую родное.
***
Отец всегда привозил домой елку до самого потолка. Наряжали ее все вместе. У нас были игрушки в виде домиков, поросят, сосулек, шишек, птичек, фонариков. Папа каждый год приносил немного новых игрушек, но мы любили и те игрушки, которые достались нам от бабушки. Были и особенно любимые игрушки – Танюшки и стеклянные зеркальные шары с разными блестящими рисунками, в которых можно было увидеть свое смешное отражение.
Очень странно, но мы караулили Деда Мороза возле елки всю новогоднюю ночь и были уверены, что однажды поймаем его. И носки оставляли возле елки, но они на утро были пустыми. Я чувствовала, что это хорошо и правильно.
Было приятно от того, что нет подарков. Если бы мама положила сама что-нибудь в носки, это бы значило, что чуда нет. А оно есть, просто в тот момент оно не случилось, и нужно верить без подарков, без чудес, когда совсем не радостно, трудно, больно, когда не случается то, что ты загадал.
Очень странно, я вижу свое отражение в зеркале, и верю, что Дед Мороз настоящий.
Моя мама тридцать лет была Дедом Морозом. А я – впервые. Я не учу роль, я знаю, что говорит Дед Мороз.
Когда я услышу, что дети зовут меня, я выйду к ним и скажу:
– Я так долго искал вас! Кругом снега и сугробы, и ветер, и метель, и ничего не видно! Но я нашел дорогу по звездам! Я так рад вас видеть, я столько лет добирался на этот праздник!
Я добиралась через сомнения, разочарования, потери, через суету, взрослость, умные книги и мысли, через свою глупость, страхи и слезы, я не могла найти нужную дорогу, и не было рядом того, кто мог помочь мне. Я забывала, кто я, какого я рода, откуда я пришла и для чего, забывала, куда я иду. Но сегодня я наконец-то увидела ту самую звезду, которая указала мне путь! И я здесь, с вами, дорогие дети!
С Рождеством вас!
Ольга Шигина
Я надеюсь, когда-нибудь настанет тот момент, когда все изменится для меня так, что время перестанет существовать, и я буду и девочкой, и мамой, и бабушкой, и еще много кем – одновременно.
Скоро Рождество, и я чувствую, что время в эти дни теряет свою привычную власть над нами.
Я хожу по комнатам, смотрю на свое детство со стороны и многое замечаю, чего не видела, когда была маленькой.
Я вижу, как поздно вечером мама пришивает серебристую мишуру на белое платье и заплетает мне на ночь много косичек, чтобы волосы стали волнистыми. От старой белой простыни она отрывает длинные полоски, завязывает ими концы кос, доплетая до самых-самых кончиков, похожих на мышиные хвостики. Я сижу на корточках возле маминых ног, волосы неприятно натягиваются у корней, но я только морщусь и наблюдаю за белыми пылинками, которые летают вокруг нас, когда мама рвет ветхую ткань.
Я почему-то все это надолго забыла: как мама гладила праздничную одежду, как шила мне фартук в первый класс из своей кружевной косынки, как пришивала мишуру, клеила корону – как она делала все, чтобы мы были счастливы. Все, что могла.
Время спрессовывается, перемешивается, чтобы легче было увидеть то, что ты не мог понять, когда жил в том времени. Мы будем очень удивлены, когда однажды увидим всё и всех, всё поймем, чего не понимаем сейчас.
А вот мы с мамой морозным утром идем в детский сад. Шапка еле натянулась мне на голову из-за косичек. Я не свожу глаз с платья, его несет мама. Платье висит на плечиках, и мама держит его красной сморщенной рукой на весу.
В саду тихо, гулко, вкусно пахнет молочной рисовой кашей. Мама ждет, когда я разденусь, застегну сандалии, отдает платье нянечке и уходит.
День, когда проводится елка в саду, необыкновенный. Отменяются все обычные порядки: после завтрака нет занятий, после утренника не будет сон-часа, потому что родители заберут нас домой.
Мы ничем не занимаемся, только ходим в спальню и обратно и волнуемся.
В спальне – наши костюмы.
С восхищением проходишь мимо нарядов: некоторые лежат на кроватях, некоторые висят на спинках, другие – на плечиках, зацеплены за ручки шкафчиков. Подходишь к своему платью: оно самое необыкновенное, самое чудесное и волшебное, осторожно трогаешь его краешек, проводишь рукой по мишуре.
Утренник в одиннадцать часов.
Десять. Некоторые родители уже наряжают своих детей, девочкам завивают локоны, помогают натянуть прозрачные колготки.
Время так медленно бежит, сердце бьется бешено, страшно, что мама может опоздать…
***
В группе стоит гул, возле некоторых девочек стоят и мама, и бабушка, и старшая сестра. Мамы в сапогах, бабушки в теплых темных кофтах и юбках, с шалью на плечах, папы в зимних меховых шапках на голове: девочки рядом с ними – в невесомых капроновых платьях, хрустальных туфельках, с коронами, мишурой на голове, в тоненьких колготках – выглядят прекрасными беззащитными созданиями, феями или даже ангелами.
Взрослые любуются детьми, словно каждый из них ненадолго обнажил свою душу, спрятанную глубоко внутри, выпустил ее покружить вокруг елки и оберегает это хрупкое прекрасное чудо.
Я с тревогой смотрю то на часы, то на дверь. Вдруг она открывается, входит мама, румяная, запыхавшаяся. Она очень быстро помогает мне натянуть платье, расплетает косички, причесывает, выбирает белые ниточки из волос, завязывает мишуру в волосы и уходит. Она торопится. Маме некогда, я это понимаю.
Самый волнительный момент – это когда нас выстраивают в ряд перед входом в музыкальный зал. Когда все уже вот-вот случится. Я слышу, как за плотно закрытыми стеклянными дверьми родители рассаживаются на низеньких скамеечках и стульчиках, как они оживленно разговаривают, ждут, волнуются, музыкант репетирует песни, наигрывая то одну, то другую знакомую мелодию, воспитатели суетятся, что-то ищут, почему-то тоже переживают…
Вдруг заиграла музыка, родители перестали разговаривать, все стихло, воспитательница внимательно посмотрела на нас и открыла дверь в зал:
– Елка!
Мы осторожно проходим мимо родителей, делаем круг вокруг елки и садимся на стульчики. Я хоть и знаю, что мамы нет, смотрю в сторону взрослых и улыбаюсь им.
Дети по очереди выходят танцевать и рассказывать стихи. Все как в тумане, потому что главное еще не произошло. Я снова смотрю на дверь. Сердце снова вылетает из груди.
И вот наконец воспитательница говорит, что нужно звать Деда Мороза.
Он почему-то не слышит нас, хотя мы кричим изо всех сил. Я кричу и смотрю на дверь, чувствую какое-то волнение у взрослых.
И вдруг слышу этот незнакомый, но очень родной голос:
– Иду, иду!
И он заходит к нам. Дед Мороз!
Я узнаю эти румяные щеки, этот мягкий голос, хоть мама и говорит по-другому, не как обычно. Узнаю мамину мягкую фигуру, но тут же забываю об этом:
– Дед Мороз!
Дед Мороз хочет нас заморозить, бегает с посохом за нами, а потом говорит, что очень устал.
Я вглядываюсь и вижу, что правда он устал. Если приглядеться, то видно капельки пота на лбу и раскрасневшиеся от бега щеки…
***
– Я посижу, а вы мне стихи расскажите, порадуйте дедушку, – говорит Дед Мороз мягким низким голосом.
Дети обступили его, каждый хочет рассказать стихотворение и получить конфету из мешка. Я не подхожу, я стою в стороне и завороженно смотрю. Дедушка слушает внимательно, наклонив голову, иногда кажется, что он губами повторяет детские стихотворения и даже иногда подсказывает, он глядит детям в глаза, подбадривает трусишек, подзывает к себе тех, кто стесняется подойти, похлопывает мальчишек по спине, некоторых гладит по волосам и громко хвалит. Улыбается и губами, и глазами, и бородой, и бровями, весь светится добротой и заботой.
Потом мы снова водим хоровод, играем в игры, передаем рукавицу Деда Мороза, потом и Снегурочка приходит, мы помогаем спасти подарки.
А потом настает самый печальный момент. Дедушка Мороз говорит, что ему надо к другим ребятишкам. Такая короткая долгожданная встреча подходит к концу.
Слезы наворачиваются на глаза, но надо отпустить дедушку, что тут сделаешь.
Вечером за ужином мама говорит, что очень устала, отплясала три елки подряд.
Я знаю, что моя мама – Дед Мороз, но и знаю, что Дед Мороз был настоящим.
***
Сколько всего в жизни моей произошло. Столько всего и хорошего, и плохого. И вот я стою перед зеркалом и смотрю на свое отражение.
Я – Дед Мороз.
Я пытаюсь приосаниться, расправляю плечи. Дед Мороз должен быть величественным: гордо поднимаю голову. Очень похоже!
И тут же понимаю: нет! Дед Мороз другой, совсем другой. Ты забыла, что ли, какой он?
Он немного нескладный, сутулый, неуклюжий даже. И он немного уставший. Он внимательно смотрит на детей и знает каждого по имени.
Дед Мороз может даже сказать:
– Алеша Болонев, сейчас не ты рассказываешь, а Галя Сергеевич!
И он знает нас не только по имени.
Он очень родной. Он очень живой. Он не из сказки. Он – настоящий.
Я репетирую ночью, когда мои дети засыпают. В костюме жарко, трудно дышать, по лбу катятся капельки пота.
Я снимаю костюм, сажусь в кресло:
Я же была Снегурочкой с мамой. У меня была корона, белое платье, туфли, обшитые ватой. Я не могу вспомнить, чтобы я учила свою роль. Мама тоже не учила, она не репетировала с бумажкой, это было бы странно. Она знала, что говорит Дед Мороз.
А в один год Оля и Коля спасали подарки. И тогда я не играла – я спасала подарки.
Я была очень стеснительной, скромной девочкой, но играла роль хорошо, потому что я не играла.
Хорошо помнится одна елка в яслях. Мы переодевались в спальне одной из групп. Я слышу, уже дети кричат: «Дед Мороз! Дед Мороз!»
Я жду маму, волнуюсь.
Наконец она выходит с посохом в руках. И у нее – ужас! – нет бороды, белых бровей и усов!
– Мама! Что это? Ты не успела? Забыла?
– Не переживай, они малыши совсем, могут испугаться. А так они будут видеть Деда Мороза, но его лицо будет знакомым, понимаешь?
Я поняла. Мне так казалось.
Но сегодня я понимаю гораздо больше, чем тогда. Сегодня я вглядываюсь в лицо всему чудесному, непонятному, необъяснимому, невыразимому и не боюсь, потому что узнаю родное. Чувствую родное.
***
Отец всегда привозил домой елку до самого потолка. Наряжали ее все вместе. У нас были игрушки в виде домиков, поросят, сосулек, шишек, птичек, фонариков. Папа каждый год приносил немного новых игрушек, но мы любили и те игрушки, которые достались нам от бабушки. Были и особенно любимые игрушки – Танюшки и стеклянные зеркальные шары с разными блестящими рисунками, в которых можно было увидеть свое смешное отражение.
Очень странно, но мы караулили Деда Мороза возле елки всю новогоднюю ночь и были уверены, что однажды поймаем его. И носки оставляли возле елки, но они на утро были пустыми. Я чувствовала, что это хорошо и правильно.
Было приятно от того, что нет подарков. Если бы мама положила сама что-нибудь в носки, это бы значило, что чуда нет. А оно есть, просто в тот момент оно не случилось, и нужно верить без подарков, без чудес, когда совсем не радостно, трудно, больно, когда не случается то, что ты загадал.
Очень странно, я вижу свое отражение в зеркале, и верю, что Дед Мороз настоящий.
Моя мама тридцать лет была Дедом Морозом. А я – впервые. Я не учу роль, я знаю, что говорит Дед Мороз.
Когда я услышу, что дети зовут меня, я выйду к ним и скажу:
– Я так долго искал вас! Кругом снега и сугробы, и ветер, и метель, и ничего не видно! Но я нашел дорогу по звездам! Я так рад вас видеть, я столько лет добирался на этот праздник!
Я добиралась через сомнения, разочарования, потери, через суету, взрослость, умные книги и мысли, через свою глупость, страхи и слезы, я не могла найти нужную дорогу, и не было рядом того, кто мог помочь мне. Я забывала, кто я, какого я рода, откуда я пришла и для чего, забывала, куда я иду. Но сегодня я наконец-то увидела ту самую звезду, которая указала мне путь! И я здесь, с вами, дорогие дети!
С Рождеством вас!
Ольга Шигина
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
