Христос — Любовь или Судия?
Однажды я спросил сербского иеромонаха, строгого аскета и подвижника, который регулярно служил у нас на Пятницком подворье, будучи студентом Духовной академии, есть ли какая-то разница между русским и сербским православием? Он, ни минуты не размышляя, ответил сразу: «У вас Христос — другой!»
«В каком смысле?» — в полном недоумении спрашиваю его. «Понимаете, вы, русские, смотрите на Христа и видите в Нем прежде всего Того, Кто наказывает, вы боитесь Его, вы страшно боитесь сделать что-то не так, как надо. А для нас, сербов, Христос — это прежде всего Любовь, безграничная Любовь Божия. Когда мы вспоминаем о Христе, мы радуемся, а вы начинаете искать, в чем вы еще виноваты!»
Несмотря на такое явно чрезмерное обобщение, которое сделал мой собеседник, он, на мой взгляд, очень точно подметил одну проблему. Проблему, с которой я не раз сталкивался на своем приходе, когда пытался разобраться, откуда же в душах какая-то огромная дыра, куда буквально проваливаются жизненные силы. Неожиданно стало понятно: это чувство постоянной вины. Что бы ни сделал человек, какие бы подвиги на себя ни понавешивал, даже если в прямом смысле слова он будет валиться с ног, всё равно он ощущает себя бесконечно виноватым перед всеми: Богом, Церковью, батюшкой, родственниками, детьми, собаками и кошками, да и вообще перед всем миром как таковым. Ибо он — грешник!
Уже висит в воздухе возмущенное недоумение: «А что, разве не так? Разве не об этом говорит всё Священное Писание? Что весь мир — под осуждением за свои грехи? Что каждый из нас уже осуждён? Что нет ни одного праведника, все согрешили?» Да, всё правильно. С этим бессмысленно спорить. Загвоздочка только в одном: про Христа забыли. Точнее не забыли, а в сознании произошло почему-то «поглощение» Христа как Богочеловека и Спасителя — бесконечно далеким Богом, Страшным и Грозным Судией и Нелицеприятным Мздовоздаятелем. Номинально Христос, конечно же, присутствует, но фактически дело спасения Им человечества вытеснилось куда-то за пределы гробовой доски. А здесь, в нашей земной жизни, у нас всё плохо, совсем плохо, и нет никакой надежды, «якоже бо свиния лежит в калу, тако и аз греху служу», «многажды аще каюся, лож пред Богом обретаюся, и каюся трепеща: неужели Господь поразит мя, и по часе таяжде творю»… Одним словом, полная беспросветность. Куда бы ни пошел человек, а на устах у него один вопль: «Господи, пощади!» Не «помилуй», ибо милость — это та же любовь, а именно — «пощади!»…
Вопрос, который хотелось бы проговорить, очень прост: на самом ли деле постоянное возгревание в себе чувства вины является стержневым принципом всей православной духовности? То, что это отличный инструмент в «менеджменте управления» — никаких сомнений, но вот в области духовной жизни — так ли это?
Для начала следует разобраться в понятиях. Этимологический разбор слова «вина» в разных языках позволяет увидеть, что содержательно это понятие всегда непосредственно связано с «ответственностью» и, естественно, с судопроизводством в том или ином виде. Другими словами, это всегда определенная позиция перед законом. Виновный, осужденный, приговоренный — близкие понятия. Доказанная вина предполагает осуждение и наказание. Вина — это неизбежный отклик живой души на нарушение закона. Пере-ступил закон, ты — пре-ступник. И душа это чувствует, ее не так-то легко обмануть. Чтобы дальше не путаться, условимся такое понимание вины называть «вина-позиция». В христианском понимании «вина-позиция» тождественна «греховности» как таковой. Все виновны — потому, что все «под грехом» и «под осуждением». Это следствие драмы, однажды разрушившей гармонию отношений между человеком и Творцом, и эта боль, эта ущербность, эта хроническая «сбитость» навыка любви встречает каждого, кто приходит в этот мир, без исключения.Но ведь есть и другое прочтение «вины» — эмоционально-подавленное состояние души, угнетенное осознанием своей «вины-позиции». Угрызения совести, осознание собственной неправоты, осуждение себя за совершённый проступок — всё это результат личностной интерпретации «вины-позиции». То есть чувство вины — это определенный «самосуд», который совершается человеком в прямой зависимости от его духовно-душевного состояния, особенностей его психики и личного опыта. И вовсе не объективная «вина-позиция» здесь оказывается определяющей, а именно глубинный настрой самого «интерпретатора». Назовем это прочтение «вина-реакция».
В каком соотношении находятся «вина-позиция» и «вина-реакция»? Могут быть очень разные варианты. Пребывающий в смертных грехах человек (вина-позиция максимальная), вполне может не ощущать никакой «вины-реакции» по причине душевного ожесточения, хронической нераскаянности и состояния сожженной совести. Придерживающийся в целом благочестивого образа жизни, не совершающий грехов как явных преступлений против совести и закона Божия человек (вина-позиция минимальная), при этом ощущает себя самым последним грешником, никчёмным человеком, достойным только ада (вина-реакция максимальная). Соответственно, могут быть и другие варианты.
И вот теперь самый главный вопрос. Зачем в душу человека вложена Богом способность к «вине-реакции»? Ответ очевиден: чтобы научить уклоняться от злого и греховного. Недаром чувство вины зачастую имеет эпитет «острое»: острое чувство вины требует что-то делать, оно не дает спокойно жить дальше, оно жжет изнутри, отцы называют его «предвкушением геенны». «Гееннское мучение, — пишет преподобный Исаак Сирин, — есть раскаяние». Испытав однажды полноценное чувство вины, этого душевного ожога, этой глубинной боли, человек в норме не должен уже возвращаться к причине, то есть ко греху. Вина-реакция всегда болезненная, это всегда очень больно, как сильно ноющий зуб.
А теперь мы подошли к самому интересному. Что будет с человеком, когда сгнивший зуб — причину его острой боли — ему вырвали? В норме — какое-то время поболит, потом начнет заживать, боль утихнет, нормальное состояние восстановится. И жизнь снова будет прекрасна! Но представим себе ситуацию, когда некий «мудрый» стоматолог убедил пациента, что единственный способ уберечься от подобных случаев — не давать ране зарасти, для этого ежедневно надо ее расковыривать до крови, ибо острая зубная боль — отличное средство от кариеса!
При всем безумии описанной ситуации несложно предположить, что будет дальше. Рана, расковыриваемая регулярно, не будет зарастать. К боли постепенно человек станет привыкать. На фоне этой постоянной боли другие, не столь интенсивные болевые симптомы проблем с организмом неизбежно померкнут. Ведь нас мало заботит насморк, когда от зубной боли хочется на стенку залезть. Другие гнилые зубы так и останутся на своих местах, потому что боль всё заглушает. Боль как таковая становится доминантой жизни. На всё вокруг человек смотрит сквозь призму своей непрекращающейся боли, с которой он уже сроднился. Для такого человека всё, что он ни видит, — это сплошная боль. Мир — больной, болезненный, насквозь пропитанный болью, и поэтому он — ужасный. Чем всё это закончится — можно не продолжать.
Память смертная, память о грехах, всё то, что святые отцы рекомендуют постоянно держать перед внутренним взором, — это узда, помогающая нам не падать в грех. Это память об ожоге — или о зубной боли — чтобы мы были аккуратнее или регулярно чистили зубы, но это совсем не то же самое, что расчёсывание былого ожога, чтобы никогда не зажил! Поэтому в православном духовничестве есть давно установленное правило: раскаялся в грехе, принес слезное покаяние на исповедь, получил разрешение греха от духовника — вставай и двигайся дальше. Если начинаешь возноситься мнимой «безгрешностью» — приводи на память факты своих падений, памятуй о былых ожогах, но не входи в нисходящую спираль безнадежности.
Отраженный в глазах хронический, незаживающий ожог от «вины-реакции» — свидетельство о том, что в данном человеке душа так и не смогла открыться полноценно действию Божественной благодати, которая называется «всегда немощная врачующей и оскудевающая наполняющей». Значит, где-то были даны ложные установки, поставлены изначально завышенные и недостижимые цели — и всё было приправлено культивированием «вины-реакции» как единственного признака «начинающегося здравия души». Только вот беда-то: вместо здравия с понятными для самого больного показателями в виде снижения температуры, стабилизации состояния, появления аппетита и др. — пришли в полное внутреннее расстройство. А на самом деле просто перепутали виновную самоиндукцию и переживание своей реальной отчужденности от Бога Отца, ждущего с распростертыми объятиями Своего возвращающегося сына!
Почему Спаситель так решительно запрещал кого бы то ни было осуждать? Не только потому, что любой наш суд — лицеприятен. Но еще и потому, что невозможно поставить оценку тому, кто еще не добежал до финиша. Все — до единого! — в процессе, и он никогда линейным не бывает. Ты увидел другого в его самой нижней точке и прилепил ему клеймо, а смотришь — он вынырнул и взлетел так высоко, что никто и не ожидал. Почему так некорректно стоять над душой художника, когда он пишет свою картину? Потому что ты видишь только часть процесса, ни его мыслей, ни его видения итога, ни внутренних борений не знаешь и вместо поддержки легко можешь разрушить этот и без того хрупкий внутренний мир творца.
Когда мы смотрим, как наши дети начинают что-то делать — рисовать, писать, говорить, — мы умиляемся их желанию стать лучше, их старанию и усердию, даже если все рисунки — каляки-маляки, слова — сплошная каша, а буквы пишутся как курица лапой. Не приходит же никому в голову взять линейку и бить ребенка по рукам за то, что он вылез на миллиметр за прорись — чтобы лучше старался! Почему же мы Бога — Того Самого, Который Своего Единственного Сына не пожалел, чтобы нас, злобных, спасти, — представляем в куда худшем виде, нежели безумного и фанатичного родителя?
В завершение хотелось бы привести гениальное по своей глубине прозрение преподобного Иоанна Кассиана Римлянина: «Только в одном случае надо считать печаль полезной для нас, когда она возникает от покаяния в грехах, или от желания совершенства, или от созерцания будущего блаженства. О ней святой апостол говорит: “Печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению; а печаль мирская производит смерть” (2 Кор 7:10). Но эта печаль, производящая покаяние к спасению, бывает послушна, приветлива, смиренна, кротка, приятна, терпелива, как происходящая от любви к Богу, и некоторым образом весела, ободряя надеждою своего совершенства. А бесовская печаль бывает очень сурова, нетерпелива, жестока, соединена с бесплодной грустью и мучительным отчаянием. Ослабляя подвергшегося ей, она отвлекает от усердия и спасительной скорби, как безрассудная… Итак, кроме указанной выше благой печали, которая происходит от спасительного покаяния, или от ревности к совершенству, или от желания будущих благ, всякая печаль, как мирская и причиняющая смерть, должна быть отвергаема, изгоняема из наших сердец».
Значит ли все это, что надо вычеркнуть из наших молитвословов грозные слова о нашей греховности, которые я приводил в начале статьи? Не просто нет, а — ни в коем случае! Они важны нам, как яркая вспышка запрещающего сигнала светофора. Как окрик матери, когда ребёнок подходит к краю обрыва. Но жизнь не состоит из сплошных «вспышек» и «окриков». Всё это важные, иногда жизненно необходимые инструменты ограждения, а вовсе не цель. Потому что наша цель не в бесконечном жалобливом «скулении» по поводу собственной никчёмности, а жизнь с Богом, жизнь в согласии с Его волей. И когда это действительно происходит, когда мы слышим, что конкретно правильно делать в данное время, в данном месте, — требуются силы. Потому что у Бога нет других рук для исполнения Его воли, кроме наших. А если внутри всё выжжено, и сплошная «черная дыра», и руки давно не поднимаются, такой «работник» едва ли будет в состоянии исполнить Божественную волю.
…Как-то один архиерей поделился со мной впечатлениями от общения с коптским патриархом. Его сразило то, что, как только патриарх упоминал в своей речи Христа, его глаза широко открывались и наполнялись светом и радостью. Как только разговор уходил в любую другую тему, глаза словно потухали и становились обычными человеческими. Как хотелось бы, чтобы и для нас Христос был в обычной жизни, а не только в далекой богословской теории, Действенным Спасителем и Главным Ходатаем на Суде Божием — а не Грозным и Неприступным Обвинителем!
Протоиерей Павел Великанов
«В каком смысле?» — в полном недоумении спрашиваю его. «Понимаете, вы, русские, смотрите на Христа и видите в Нем прежде всего Того, Кто наказывает, вы боитесь Его, вы страшно боитесь сделать что-то не так, как надо. А для нас, сербов, Христос — это прежде всего Любовь, безграничная Любовь Божия. Когда мы вспоминаем о Христе, мы радуемся, а вы начинаете искать, в чем вы еще виноваты!»
Несмотря на такое явно чрезмерное обобщение, которое сделал мой собеседник, он, на мой взгляд, очень точно подметил одну проблему. Проблему, с которой я не раз сталкивался на своем приходе, когда пытался разобраться, откуда же в душах какая-то огромная дыра, куда буквально проваливаются жизненные силы. Неожиданно стало понятно: это чувство постоянной вины. Что бы ни сделал человек, какие бы подвиги на себя ни понавешивал, даже если в прямом смысле слова он будет валиться с ног, всё равно он ощущает себя бесконечно виноватым перед всеми: Богом, Церковью, батюшкой, родственниками, детьми, собаками и кошками, да и вообще перед всем миром как таковым. Ибо он — грешник!
Уже висит в воздухе возмущенное недоумение: «А что, разве не так? Разве не об этом говорит всё Священное Писание? Что весь мир — под осуждением за свои грехи? Что каждый из нас уже осуждён? Что нет ни одного праведника, все согрешили?» Да, всё правильно. С этим бессмысленно спорить. Загвоздочка только в одном: про Христа забыли. Точнее не забыли, а в сознании произошло почему-то «поглощение» Христа как Богочеловека и Спасителя — бесконечно далеким Богом, Страшным и Грозным Судией и Нелицеприятным Мздовоздаятелем. Номинально Христос, конечно же, присутствует, но фактически дело спасения Им человечества вытеснилось куда-то за пределы гробовой доски. А здесь, в нашей земной жизни, у нас всё плохо, совсем плохо, и нет никакой надежды, «якоже бо свиния лежит в калу, тако и аз греху служу», «многажды аще каюся, лож пред Богом обретаюся, и каюся трепеща: неужели Господь поразит мя, и по часе таяжде творю»… Одним словом, полная беспросветность. Куда бы ни пошел человек, а на устах у него один вопль: «Господи, пощади!» Не «помилуй», ибо милость — это та же любовь, а именно — «пощади!»…
Вопрос, который хотелось бы проговорить, очень прост: на самом ли деле постоянное возгревание в себе чувства вины является стержневым принципом всей православной духовности? То, что это отличный инструмент в «менеджменте управления» — никаких сомнений, но вот в области духовной жизни — так ли это?
Для начала следует разобраться в понятиях. Этимологический разбор слова «вина» в разных языках позволяет увидеть, что содержательно это понятие всегда непосредственно связано с «ответственностью» и, естественно, с судопроизводством в том или ином виде. Другими словами, это всегда определенная позиция перед законом. Виновный, осужденный, приговоренный — близкие понятия. Доказанная вина предполагает осуждение и наказание. Вина — это неизбежный отклик живой души на нарушение закона. Пере-ступил закон, ты — пре-ступник. И душа это чувствует, ее не так-то легко обмануть. Чтобы дальше не путаться, условимся такое понимание вины называть «вина-позиция». В христианском понимании «вина-позиция» тождественна «греховности» как таковой. Все виновны — потому, что все «под грехом» и «под осуждением». Это следствие драмы, однажды разрушившей гармонию отношений между человеком и Творцом, и эта боль, эта ущербность, эта хроническая «сбитость» навыка любви встречает каждого, кто приходит в этот мир, без исключения.Но ведь есть и другое прочтение «вины» — эмоционально-подавленное состояние души, угнетенное осознанием своей «вины-позиции». Угрызения совести, осознание собственной неправоты, осуждение себя за совершённый проступок — всё это результат личностной интерпретации «вины-позиции». То есть чувство вины — это определенный «самосуд», который совершается человеком в прямой зависимости от его духовно-душевного состояния, особенностей его психики и личного опыта. И вовсе не объективная «вина-позиция» здесь оказывается определяющей, а именно глубинный настрой самого «интерпретатора». Назовем это прочтение «вина-реакция».
В каком соотношении находятся «вина-позиция» и «вина-реакция»? Могут быть очень разные варианты. Пребывающий в смертных грехах человек (вина-позиция максимальная), вполне может не ощущать никакой «вины-реакции» по причине душевного ожесточения, хронической нераскаянности и состояния сожженной совести. Придерживающийся в целом благочестивого образа жизни, не совершающий грехов как явных преступлений против совести и закона Божия человек (вина-позиция минимальная), при этом ощущает себя самым последним грешником, никчёмным человеком, достойным только ада (вина-реакция максимальная). Соответственно, могут быть и другие варианты.
И вот теперь самый главный вопрос. Зачем в душу человека вложена Богом способность к «вине-реакции»? Ответ очевиден: чтобы научить уклоняться от злого и греховного. Недаром чувство вины зачастую имеет эпитет «острое»: острое чувство вины требует что-то делать, оно не дает спокойно жить дальше, оно жжет изнутри, отцы называют его «предвкушением геенны». «Гееннское мучение, — пишет преподобный Исаак Сирин, — есть раскаяние». Испытав однажды полноценное чувство вины, этого душевного ожога, этой глубинной боли, человек в норме не должен уже возвращаться к причине, то есть ко греху. Вина-реакция всегда болезненная, это всегда очень больно, как сильно ноющий зуб.
А теперь мы подошли к самому интересному. Что будет с человеком, когда сгнивший зуб — причину его острой боли — ему вырвали? В норме — какое-то время поболит, потом начнет заживать, боль утихнет, нормальное состояние восстановится. И жизнь снова будет прекрасна! Но представим себе ситуацию, когда некий «мудрый» стоматолог убедил пациента, что единственный способ уберечься от подобных случаев — не давать ране зарасти, для этого ежедневно надо ее расковыривать до крови, ибо острая зубная боль — отличное средство от кариеса!
При всем безумии описанной ситуации несложно предположить, что будет дальше. Рана, расковыриваемая регулярно, не будет зарастать. К боли постепенно человек станет привыкать. На фоне этой постоянной боли другие, не столь интенсивные болевые симптомы проблем с организмом неизбежно померкнут. Ведь нас мало заботит насморк, когда от зубной боли хочется на стенку залезть. Другие гнилые зубы так и останутся на своих местах, потому что боль всё заглушает. Боль как таковая становится доминантой жизни. На всё вокруг человек смотрит сквозь призму своей непрекращающейся боли, с которой он уже сроднился. Для такого человека всё, что он ни видит, — это сплошная боль. Мир — больной, болезненный, насквозь пропитанный болью, и поэтому он — ужасный. Чем всё это закончится — можно не продолжать.
Память смертная, память о грехах, всё то, что святые отцы рекомендуют постоянно держать перед внутренним взором, — это узда, помогающая нам не падать в грех. Это память об ожоге — или о зубной боли — чтобы мы были аккуратнее или регулярно чистили зубы, но это совсем не то же самое, что расчёсывание былого ожога, чтобы никогда не зажил! Поэтому в православном духовничестве есть давно установленное правило: раскаялся в грехе, принес слезное покаяние на исповедь, получил разрешение греха от духовника — вставай и двигайся дальше. Если начинаешь возноситься мнимой «безгрешностью» — приводи на память факты своих падений, памятуй о былых ожогах, но не входи в нисходящую спираль безнадежности.
Отраженный в глазах хронический, незаживающий ожог от «вины-реакции» — свидетельство о том, что в данном человеке душа так и не смогла открыться полноценно действию Божественной благодати, которая называется «всегда немощная врачующей и оскудевающая наполняющей». Значит, где-то были даны ложные установки, поставлены изначально завышенные и недостижимые цели — и всё было приправлено культивированием «вины-реакции» как единственного признака «начинающегося здравия души». Только вот беда-то: вместо здравия с понятными для самого больного показателями в виде снижения температуры, стабилизации состояния, появления аппетита и др. — пришли в полное внутреннее расстройство. А на самом деле просто перепутали виновную самоиндукцию и переживание своей реальной отчужденности от Бога Отца, ждущего с распростертыми объятиями Своего возвращающегося сына!
Почему Спаситель так решительно запрещал кого бы то ни было осуждать? Не только потому, что любой наш суд — лицеприятен. Но еще и потому, что невозможно поставить оценку тому, кто еще не добежал до финиша. Все — до единого! — в процессе, и он никогда линейным не бывает. Ты увидел другого в его самой нижней точке и прилепил ему клеймо, а смотришь — он вынырнул и взлетел так высоко, что никто и не ожидал. Почему так некорректно стоять над душой художника, когда он пишет свою картину? Потому что ты видишь только часть процесса, ни его мыслей, ни его видения итога, ни внутренних борений не знаешь и вместо поддержки легко можешь разрушить этот и без того хрупкий внутренний мир творца.
Когда мы смотрим, как наши дети начинают что-то делать — рисовать, писать, говорить, — мы умиляемся их желанию стать лучше, их старанию и усердию, даже если все рисунки — каляки-маляки, слова — сплошная каша, а буквы пишутся как курица лапой. Не приходит же никому в голову взять линейку и бить ребенка по рукам за то, что он вылез на миллиметр за прорись — чтобы лучше старался! Почему же мы Бога — Того Самого, Который Своего Единственного Сына не пожалел, чтобы нас, злобных, спасти, — представляем в куда худшем виде, нежели безумного и фанатичного родителя?
В завершение хотелось бы привести гениальное по своей глубине прозрение преподобного Иоанна Кассиана Римлянина: «Только в одном случае надо считать печаль полезной для нас, когда она возникает от покаяния в грехах, или от желания совершенства, или от созерцания будущего блаженства. О ней святой апостол говорит: “Печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению; а печаль мирская производит смерть” (2 Кор 7:10). Но эта печаль, производящая покаяние к спасению, бывает послушна, приветлива, смиренна, кротка, приятна, терпелива, как происходящая от любви к Богу, и некоторым образом весела, ободряя надеждою своего совершенства. А бесовская печаль бывает очень сурова, нетерпелива, жестока, соединена с бесплодной грустью и мучительным отчаянием. Ослабляя подвергшегося ей, она отвлекает от усердия и спасительной скорби, как безрассудная… Итак, кроме указанной выше благой печали, которая происходит от спасительного покаяния, или от ревности к совершенству, или от желания будущих благ, всякая печаль, как мирская и причиняющая смерть, должна быть отвергаема, изгоняема из наших сердец».
Значит ли все это, что надо вычеркнуть из наших молитвословов грозные слова о нашей греховности, которые я приводил в начале статьи? Не просто нет, а — ни в коем случае! Они важны нам, как яркая вспышка запрещающего сигнала светофора. Как окрик матери, когда ребёнок подходит к краю обрыва. Но жизнь не состоит из сплошных «вспышек» и «окриков». Всё это важные, иногда жизненно необходимые инструменты ограждения, а вовсе не цель. Потому что наша цель не в бесконечном жалобливом «скулении» по поводу собственной никчёмности, а жизнь с Богом, жизнь в согласии с Его волей. И когда это действительно происходит, когда мы слышим, что конкретно правильно делать в данное время, в данном месте, — требуются силы. Потому что у Бога нет других рук для исполнения Его воли, кроме наших. А если внутри всё выжжено, и сплошная «черная дыра», и руки давно не поднимаются, такой «работник» едва ли будет в состоянии исполнить Божественную волю.
…Как-то один архиерей поделился со мной впечатлениями от общения с коптским патриархом. Его сразило то, что, как только патриарх упоминал в своей речи Христа, его глаза широко открывались и наполнялись светом и радостью. Как только разговор уходил в любую другую тему, глаза словно потухали и становились обычными человеческими. Как хотелось бы, чтобы и для нас Христос был в обычной жизни, а не только в далекой богословской теории, Действенным Спасителем и Главным Ходатаем на Суде Божием — а не Грозным и Неприступным Обвинителем!
Протоиерей Павел Великанов
-
Верующая
- 1
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
