О крещении и вере
Сейчас можно встретить немало людей, которых втайне от неверующих родителей крестили бабушки, дедушки, родственники, а то и просто добрые люди, если видели, что младенцу угрожает опасность и он может умереть. Бывает, человек собирается креститься и уверяет, что он не крещен, а те, кто его окружает, сомневаются в этом. Но если нет уверенности, что человека крестили в раннем детстве, его можно окрестить с такими словами: «Крещается раб Божий (имя), аще не крещен».
Так было и с родственником нашего зятя Дамиром. Он преподавал в институте химию и самозабвенно играл в футбол: до 67-ми лет капитаном команды был!
– Если я не буду ходить на стадион, команда распадется, – объяснял он.
Дамир переживал из-за команды, а мы из-за того, что он некрещенным был. Но все наши беседы с ним кончались одинаково:
– Я кандидат наук, привык все анализировать, а вы мне о вере!
Но именно способность к аналитическому мышлению в конце концов и помогла Дамиру всерьез задуматься о крещении. К тому же в разговоре с ним нет-нет, да и промелькнет у кого-то сомнение:
– А может быть, тебя в детстве крестили?
– Да нет же! – обычно возражал на это Дамир. – У меня папа татарин, мама татарка, она главврачом была, членом партии, некрещеный я.
– Ну, а раз некрещеный, значит, креститься надо!
– Да, надо! – согласился, наконец, Дамир.
Мы поехали с ним в Троице-Сергиеву лавру, чтобы взять благословение у преподобного Сергия и у лаврского старца отца Наума. По дороге я опять задала ему все тот же вопрос:
– А вдруг ты все-таки крещен?
– Нет, это невозможно: татарин я, и все мои родственники – татары, – пресек он мои дальнейшие расследования.
– Вот это Дамир, он креститься собрался, благословите, батюшка, – сказала я, когда мы вошли к отцу Науму в келью.
А батюшка заулыбался и накрыл его епитрахилью:
– А ты разве некрещеный?
А Дамир и сказать ничего не может: слезы заливают ему лицо, и он, как ребенок, вытирает его рукавом. Потом мы погуляли по лавре, купили Дамиру крестик, большой, сделанный по старинному образцу, ему именно такой понравился. А на обратном пути, вспоминая встречу с батюшкой, я опять вернулась к вопросу о крещении.
– Да у меня мама татарка и папа татарин, – снова начал было Дамир, но я его перебила:
– Слышала уже про твоих татар, ты лучше детство свое вспоминай, ты думаешь, батюшка просто так спросил?
– Да я мало что помню. Папа от нас ушел, как только я родился, и маме одной приходилось о семье заботиться: трое ведь нас у нее было, целыми днями на работе пропадала. А за мной до трех лет нянечка русская ухаживала, она меня очень любила, мы тогда неподалеку от Новодевичьего монастыря жили. И мы с няней часто в монастыре бывали, гуляли по аллеям, а потом в храм заходили, няня свечи покупала, а я их на подсвечник ставил, мне это очень нравилось, а еще к иконкам любил прикладываться.
– А что же ты мне никогда не рассказывал об этом? – обрадовалась я. – Да няня тебя, скорее всего, и окрестила! Сам же говоришь, что любила тебя. А няня-то жива?
– Нет, она давно уже скончалась.
– Значит, спросить не у кого, а раз это только предположение, тебя будут крестить, как крестят тех, кто не уверен в своем крещении: «Аще не крещен, крещается раб Божий…». Только надо священнику об этом сказать.
Так Дамир стал Даниилом. А когда мы после Таинства Крещения приехали к нам домой, он с порога стал свой крестик вытаскивать, чтобы показать его моей маме:
– Вот какой! – а сам сияет от счастья.
Мама потом недоумевала:
– Что это с ним? Он так изменился: всегда строгим был, а тут – как ребенок.
– Мамочка, да он же покрестился, потому и такой, и не «как ребенок», а самый настоящий ребенок, он ведь только что родился!
Маме такое объяснение, похоже, не очень понравилось, она все еще никак не могла сбросить груз прошлого. Моей мамочке, которая с детства пела на клиросе и потом долго ломала себя, убеждая, что Бога нет, теперь пришлось признать Его существование, и это было нелегко.
А потом Даниил повенчался со своей женой Верой – тетей нашего зятя. Свою маму Анну он к тому времени уже окрестил, но все равно боялся ей сказать о венчании: мало ли что, вдруг возражать начнет. Но мама (на то она и мама!) в самый последний момент узнала об этом каким-то ведомым только мамам образом и расплакалась:
– Вы что же, не собираетесь меня в церковь брать?
И Даниил ласково обнял ее:
– Что ты, мамочка, очень даже собираемся!
Мы заранее обо всем договорились со священником, просили, чтобы нашу пару повенчали в первую очередь, рассчитывая сразу же после венчания собраться у Даниила за праздничным столом: их тверским родственникам надо было еще на электричку успеть. В Переделкино мы приехали к началу литургии: наши «молодожены» хотели причаститься перед тем, как начать новую жизнь. Но после службы к ним подошел псаломщик и сказал, что сейчас будут венчать каких-то важных людей (кажется, это была дочка министра) и что им придется подождать. И действительно, вскоре подкатили на «Чайке» жених с невестой, приехали на диковинных для того времени иномарках разодетые дамы и господа, благоухая французскими духами и розами.
– Пожалуйста, пожалуйста, ничего, мы подождем, – поспешил успокоить Даниил псаломщика.
Но, наверное, потому, что у нас не было и мысли о несправедливости происходящего («То есть как это – “попозже”? Мы ведь заранее договаривались, что первыми венчаться будем! Мы к началу службы пришли, а они только что объявились!»), к нашим «молодоженам» снова подошел тот же псаломщик:
– Сейчас ваша очередь, – и Таинство началось.
А когда батюшка, который их венчал, повел Даниила с Верой к алтарю, мама Даниила неожиданно для всех оторвалась от гостей и начала тоже потихоньку продвигаться в их сторону. Мы испугались: а вдруг что-нибудь говорить начнет, станет возмущаться или еще что? Но решили все-таки не вмешиваться. А мамочка подошла совсем близко к новобрачным и принялась снимать со спины Даниила одной только ей видимые пылинки, и, оглядываясь по сторонам, с гордостью приговаривала:
– Это мой сын!
И гордость матери всем была понятна: Таинство Венчания – настолько значимое событие, что каждому хочется показать свою причастность к нему.
А после бракосочетания те самые «важные люди», которые собирались опередить нас, бросились поздравлять наших новобрачных и даже преподнесли им роскошный букет из своего благоухающего сада.
Теперь жена Даниила перестала скрывать, что в храм ходит и что детей давно уже окрестила. Однако нельзя было сказать, что Даниил воцерковился. В храм он, правда, иногда заходил и даже причащался раз в год Великим постом, однако наотрез отказывался поститься. Но самым печальным для нас было то, что по воскресеньям он вместо службы гонял мяч. И не помогали никакие наши увещевания, угрозы и устрашающие примеры. Мы даже его сломанный во время тренировок палец попытались использовать в «воспитательных целях»:
– Вот видишь, неужели не понимаешь, что это тебя Господь наказал? – в один голос говорили мы, хотя это был запрещенный прием: кто из нас знает настоящие причины происходящего? Такие выводы можно только относительно себе делать.
Но ведь надо было что-то предпринимать! Тем более что я его крестная, а он – мой первый крестник, и называет он меня «матушкой», хотя я значительно младше его, а крестные, я тогда это уже хорошо усвоила, за своих крестников отвечают. И я снова повезла Даниила в лавру к батюшке в надежде, что он его обличит и образумит.
Старец принимал на улице, и около него толпился народ. Перед батюшкой стоял, опустив голову и тщетно пытаясь вытащить нитку из своей рубашки, подросток, а отец Наум что-то выговаривал ему строгим голосом, каким он редко с кем говорил. «Вот, – думаю, – Даниильчик, теперь ты попался со своим футболом, это тебе не меня “отфутболивать”». Потом к батюшке подошла пожилая женщина, но не успела она что-то спросить, как отец Наум подозвал Даниила к себе. Я за ним: «Ну, сейчас тебе достанется!» И Даниилу досталась и батюшкина улыбка, и любящие глаза, и ласковый голос:
– Ну, как ты? У тебя же все хорошо? Вот и хорошо! Езжайте, езжайте домой!
А Даниил смотрел на батюшку, и слезы, как и в прошлый раз, обильно текли по его лицу. «Ну что ж, раз батюшка говорит, что все хорошо, значит, мне не о чем беспокоиться, – с облегчением вздохнула я. – Наверное, он действительно как ребенок, и то, что другим не положено делать, для него естественно и органично».
А через несколько лет воскресным утром он, как обычно, пошел играть в футбол и прямо на стадионе умер из-за оторвавшегося тромба, который дошел до сердца. И в тот же день, в тот же час, может быть, даже в ту самую минуту (точное время установить не удалось) и тоже после игры в футбол, только на другом стадионе, умер его родной брат Эльдар. Оба – татары, но Даниил – мой крестник, а Эльдар некрещеным ушел. А ведь если бы он был жив, непременно настоял бы на том, чтобы Даниила на мусульманском кладбище хоронили: он хотел с ним в одной могиле лежать. И нам вряд ли удалось бы тогда что-то сделать: Эльдар был для Даниила, младшего брата, и его жены Веры непререкаемым авторитетом. Да и старший брат, который в Питере живет, к его мнению всегда прислушивался.
– Там будем лежать, где наша мать, – безоговорочно заявлял Эльдар, отметая все возражения.
А его мать Анна к тому времени уже покрестилась, только он об этом не знал. Но теперь жена Эльдара тоже захотела своего мужа на православном кладбище похоронить, «под крестом», рядом с Даниилом. Отпевали Даниила в храме Архистратига Божия Михаила три священника: настоятель храма и два его племянника, наш зять отец Николай и его брат отец Сергий. Покойно-радостное отпевание было, тихий теплый августовский день. На Ваганьковском кладбище тоже тихо и умиротворенно. Младшая внучка Мария подходит ко мне:
– Бабушка, как здесь хорошо, уходить не хочется, такая радость на душе!
Проходим мимо знакомых могил с безнадежно-грустной символикой. Высоцкий усиленно рвется вперед, но за его спиной гитара, к которой он почему-то накрепко прикручен пеленами, не позволяющими ему вырваться из ее плена. А на могиле Окуджавы – кусок брусчатой мостовой с огромным булыжником. Сизифов камень, указывающий на бессмысленность человеческого существования? Или это что-то другое? Уверенность, что душе не освободиться из-под такого гнета? Иллюстрация к сентенции, произнесенной во время его похорон: «Он был атеистом и умер как атеист»? Это даже не грустно, а, скорее, отстраненно, поскольку не имеет никакого отношения ни к его жизни, ни, тем более, к его смерти. Вообще все, что громоздится на могилах, кроме креста, – чужеродное, никчемное, пустое, безотрадно-тягостное…
На поминках старший брат вспоминал свое детство, а значит, и детство Даниила и Эльдара. Все трое были веселыми и озорными, но учились на одни пятерки, хотя следить за их уроками было некому. И всегда Даниила окружали любящие друзья. А его невозможно было не любить, потому что он сам любил всех и помнил обо всех. И каждый из них рассказывал, как Даниил спешил первым поздравить друга и с праздником, и с днем рождения.
А еще, когда мы сидели за тем поминальным столом, матушка Иулиания сказала:
– Знаете, о чем я сейчас подумала? Известно ведь, что ничего не происходит случайно, всем Промысл Божий управляет. И такое удивительное совпадение, как одновременная смерть двух родных братьев, должно же что-то значить! Жена Даниила, Вера, только что сказала, что ее муж ни на что не жаловался, хорошо себя чувствовал. А может, он ради брата умер? Брат же некрещеный был. Повели Даниила в рай, а он и говорит ангелу: «Нет, я без Эльдара не пойду!». А ангел ему в ответ: «Ну что же, давай с Эльдаром!»
Вот какое утешение матушка придумала! И всем стало от этого радостно: и верующим, и неверующим. И каждый из нас подумал примерно так: конечно, ведь Даниил всегда о других заботился, такое любящее у него сердце было – не мог он брата оставить. И хотя святоотеческое учение и говорит о том, что некрещеные в рай не попадают, но ведь всегда остается надежда. И тайна сердца человеческого от нас сокрыта, и пути Божии неведомы нам: а вдруг Эльдар тоже был крещен своей няней? Ведь стоит же теперь на его могиле крест. Это тоже о чем-то говорит. А так бы оба на мусульманском кладбище лежали.
***
Подобная история произошла и с моей подругой Еленой, которая живет по соседству со мной. Она была некрещеной, и я расстраивалась из-за этого. Как же так, думаю? И бабушка, и прабабушка, которые ее воспитывали, были из православной семьи, а внучку не покрестили. Хотя понятно, почему. Родители были членами партии, отец занимал высокий пост в Совмине, мама преподавала французский в элитной московской школе, куда иностранцы толпами ходили. Да и сама моя подруга в партии состояла, поскольку успешно училась на только что открытом психологическом факультете МГУ, где и осталась после окончания учебы преподавать на кафедре.
Но однажды Елена стала вспоминать свою прабабушку Александру:
– Прабабушка очень заботилась обо мне. Бывало, пойдет со мной в Ленинскую библиотеку и ищет для меня интересные задачи по химии. Хотела, чтобы я на химический поступала. А еще она как-то сказала мне: «Запомни, Леночка, ты – Елена». Как ты думаешь, что бы это значило?
– Может, бабушка хотела этим сказать, что она окрестила тебя втайне ото всех родственников? – предположила я.
Но ведь бабушки давно уже не было в живых, и никто теперь не мог ответить на этот вопрос.
Время шло, а Лена все еще оставалась некрещеной.
Однажды я поехала в лавру и после службы купила большую просфору, которую захотела съесть. Но только собралась отломить кусочек, как мою руку будто отвел кто-то, и в душе раздался приказ: вези Елене!
«Ну вот, – думаю я, – даже просфорку съесть не дают!». А у самой на сердце теплая радость.
Поднимаюсь на свой этаж, а Лена из квартиры выходит и бросается мне навстречу:
– Поздравь меня! Я крещена! Потом, потом все расскажу, спешу на лекции!
Мы обнялись, и я протянула ей просфорку:
– А это тебе! Сам преподобный Сергий тебя поздравляет!
Вечером Лена зашла ко мне и поведала чудесную историю. Оказывается, готовясь утром к занятиям, она стала перебирать папки с бумагами, которых у преподавателей великое множество, и вдруг наткнулась на записку своей прабабушки, а в ней – подробное описание ее младенческого крещения: и в каком храме крестили, и кто крестил, и когда.
– Сколько же лет этой записке? – удивилась я.
– Может, сорок, а может, и все пятьдесят!
– Надо же! А я просфору принесла! Будто мне ее кто вручил!
Мы долго еще не могли успокоиться, все возвращались к одному и тому же. А потом мне пришла такая мысль: ведь и няня Окуджавы, по его словам, часто говорила ему:
– Ну, какой же ты Булат? Ты Ванечка, Иван! Смотри, у тебя и нос картошиной!
И пострадала няня из-за того, что своего любимого мальчика в церковь водила. Однажды, когда переполненный впечатлениями ребенок в очередной раз пришел из храма и поделился с мамой своим восторгом, няне отказали от места, и Окуджава навсегда расстался с ней. Но слова няни о том, что он не Булат, а Иван, запомнились ему на всю жизнь, это имя стало его любимым именем. С таким именем няня, скорее всего, его и окрестила. Разве могла она оставить своего воспитанника, дороже которого у нее никого не было, без Ангела-хранителя? Потому и хотела, чтобы мальчик запомнил имя, данное ему в крещении, свое настоящее имя – то имя, с которым и окрестила его перед смертью жена Ольга Владимировна. Если это так, тогда понятно, почему нам с подругой, когда мы бывали у него в гостях, всегда казалось, что он православный. Душа у него живая была, и это невозможно было не почувствовать.
Светлана Сидорова
Так было и с родственником нашего зятя Дамиром. Он преподавал в институте химию и самозабвенно играл в футбол: до 67-ми лет капитаном команды был!
– Если я не буду ходить на стадион, команда распадется, – объяснял он.
Дамир переживал из-за команды, а мы из-за того, что он некрещенным был. Но все наши беседы с ним кончались одинаково:
– Я кандидат наук, привык все анализировать, а вы мне о вере!
Но именно способность к аналитическому мышлению в конце концов и помогла Дамиру всерьез задуматься о крещении. К тому же в разговоре с ним нет-нет, да и промелькнет у кого-то сомнение:
– А может быть, тебя в детстве крестили?
– Да нет же! – обычно возражал на это Дамир. – У меня папа татарин, мама татарка, она главврачом была, членом партии, некрещеный я.
– Ну, а раз некрещеный, значит, креститься надо!
– Да, надо! – согласился, наконец, Дамир.
Мы поехали с ним в Троице-Сергиеву лавру, чтобы взять благословение у преподобного Сергия и у лаврского старца отца Наума. По дороге я опять задала ему все тот же вопрос:
– А вдруг ты все-таки крещен?
– Нет, это невозможно: татарин я, и все мои родственники – татары, – пресек он мои дальнейшие расследования.
– Вот это Дамир, он креститься собрался, благословите, батюшка, – сказала я, когда мы вошли к отцу Науму в келью.
А батюшка заулыбался и накрыл его епитрахилью:
– А ты разве некрещеный?
А Дамир и сказать ничего не может: слезы заливают ему лицо, и он, как ребенок, вытирает его рукавом. Потом мы погуляли по лавре, купили Дамиру крестик, большой, сделанный по старинному образцу, ему именно такой понравился. А на обратном пути, вспоминая встречу с батюшкой, я опять вернулась к вопросу о крещении.
– Да у меня мама татарка и папа татарин, – снова начал было Дамир, но я его перебила:
– Слышала уже про твоих татар, ты лучше детство свое вспоминай, ты думаешь, батюшка просто так спросил?
– Да я мало что помню. Папа от нас ушел, как только я родился, и маме одной приходилось о семье заботиться: трое ведь нас у нее было, целыми днями на работе пропадала. А за мной до трех лет нянечка русская ухаживала, она меня очень любила, мы тогда неподалеку от Новодевичьего монастыря жили. И мы с няней часто в монастыре бывали, гуляли по аллеям, а потом в храм заходили, няня свечи покупала, а я их на подсвечник ставил, мне это очень нравилось, а еще к иконкам любил прикладываться.
– А что же ты мне никогда не рассказывал об этом? – обрадовалась я. – Да няня тебя, скорее всего, и окрестила! Сам же говоришь, что любила тебя. А няня-то жива?
– Нет, она давно уже скончалась.
– Значит, спросить не у кого, а раз это только предположение, тебя будут крестить, как крестят тех, кто не уверен в своем крещении: «Аще не крещен, крещается раб Божий…». Только надо священнику об этом сказать.
Так Дамир стал Даниилом. А когда мы после Таинства Крещения приехали к нам домой, он с порога стал свой крестик вытаскивать, чтобы показать его моей маме:
– Вот какой! – а сам сияет от счастья.
Мама потом недоумевала:
– Что это с ним? Он так изменился: всегда строгим был, а тут – как ребенок.
– Мамочка, да он же покрестился, потому и такой, и не «как ребенок», а самый настоящий ребенок, он ведь только что родился!
Маме такое объяснение, похоже, не очень понравилось, она все еще никак не могла сбросить груз прошлого. Моей мамочке, которая с детства пела на клиросе и потом долго ломала себя, убеждая, что Бога нет, теперь пришлось признать Его существование, и это было нелегко.
А потом Даниил повенчался со своей женой Верой – тетей нашего зятя. Свою маму Анну он к тому времени уже окрестил, но все равно боялся ей сказать о венчании: мало ли что, вдруг возражать начнет. Но мама (на то она и мама!) в самый последний момент узнала об этом каким-то ведомым только мамам образом и расплакалась:
– Вы что же, не собираетесь меня в церковь брать?
И Даниил ласково обнял ее:
– Что ты, мамочка, очень даже собираемся!
Мы заранее обо всем договорились со священником, просили, чтобы нашу пару повенчали в первую очередь, рассчитывая сразу же после венчания собраться у Даниила за праздничным столом: их тверским родственникам надо было еще на электричку успеть. В Переделкино мы приехали к началу литургии: наши «молодожены» хотели причаститься перед тем, как начать новую жизнь. Но после службы к ним подошел псаломщик и сказал, что сейчас будут венчать каких-то важных людей (кажется, это была дочка министра) и что им придется подождать. И действительно, вскоре подкатили на «Чайке» жених с невестой, приехали на диковинных для того времени иномарках разодетые дамы и господа, благоухая французскими духами и розами.
– Пожалуйста, пожалуйста, ничего, мы подождем, – поспешил успокоить Даниил псаломщика.
Но, наверное, потому, что у нас не было и мысли о несправедливости происходящего («То есть как это – “попозже”? Мы ведь заранее договаривались, что первыми венчаться будем! Мы к началу службы пришли, а они только что объявились!»), к нашим «молодоженам» снова подошел тот же псаломщик:
– Сейчас ваша очередь, – и Таинство началось.
А когда батюшка, который их венчал, повел Даниила с Верой к алтарю, мама Даниила неожиданно для всех оторвалась от гостей и начала тоже потихоньку продвигаться в их сторону. Мы испугались: а вдруг что-нибудь говорить начнет, станет возмущаться или еще что? Но решили все-таки не вмешиваться. А мамочка подошла совсем близко к новобрачным и принялась снимать со спины Даниила одной только ей видимые пылинки, и, оглядываясь по сторонам, с гордостью приговаривала:
– Это мой сын!
И гордость матери всем была понятна: Таинство Венчания – настолько значимое событие, что каждому хочется показать свою причастность к нему.
А после бракосочетания те самые «важные люди», которые собирались опередить нас, бросились поздравлять наших новобрачных и даже преподнесли им роскошный букет из своего благоухающего сада.
Теперь жена Даниила перестала скрывать, что в храм ходит и что детей давно уже окрестила. Однако нельзя было сказать, что Даниил воцерковился. В храм он, правда, иногда заходил и даже причащался раз в год Великим постом, однако наотрез отказывался поститься. Но самым печальным для нас было то, что по воскресеньям он вместо службы гонял мяч. И не помогали никакие наши увещевания, угрозы и устрашающие примеры. Мы даже его сломанный во время тренировок палец попытались использовать в «воспитательных целях»:
– Вот видишь, неужели не понимаешь, что это тебя Господь наказал? – в один голос говорили мы, хотя это был запрещенный прием: кто из нас знает настоящие причины происходящего? Такие выводы можно только относительно себе делать.
Но ведь надо было что-то предпринимать! Тем более что я его крестная, а он – мой первый крестник, и называет он меня «матушкой», хотя я значительно младше его, а крестные, я тогда это уже хорошо усвоила, за своих крестников отвечают. И я снова повезла Даниила в лавру к батюшке в надежде, что он его обличит и образумит.
Старец принимал на улице, и около него толпился народ. Перед батюшкой стоял, опустив голову и тщетно пытаясь вытащить нитку из своей рубашки, подросток, а отец Наум что-то выговаривал ему строгим голосом, каким он редко с кем говорил. «Вот, – думаю, – Даниильчик, теперь ты попался со своим футболом, это тебе не меня “отфутболивать”». Потом к батюшке подошла пожилая женщина, но не успела она что-то спросить, как отец Наум подозвал Даниила к себе. Я за ним: «Ну, сейчас тебе достанется!» И Даниилу досталась и батюшкина улыбка, и любящие глаза, и ласковый голос:
– Ну, как ты? У тебя же все хорошо? Вот и хорошо! Езжайте, езжайте домой!
А Даниил смотрел на батюшку, и слезы, как и в прошлый раз, обильно текли по его лицу. «Ну что ж, раз батюшка говорит, что все хорошо, значит, мне не о чем беспокоиться, – с облегчением вздохнула я. – Наверное, он действительно как ребенок, и то, что другим не положено делать, для него естественно и органично».
А через несколько лет воскресным утром он, как обычно, пошел играть в футбол и прямо на стадионе умер из-за оторвавшегося тромба, который дошел до сердца. И в тот же день, в тот же час, может быть, даже в ту самую минуту (точное время установить не удалось) и тоже после игры в футбол, только на другом стадионе, умер его родной брат Эльдар. Оба – татары, но Даниил – мой крестник, а Эльдар некрещеным ушел. А ведь если бы он был жив, непременно настоял бы на том, чтобы Даниила на мусульманском кладбище хоронили: он хотел с ним в одной могиле лежать. И нам вряд ли удалось бы тогда что-то сделать: Эльдар был для Даниила, младшего брата, и его жены Веры непререкаемым авторитетом. Да и старший брат, который в Питере живет, к его мнению всегда прислушивался.
– Там будем лежать, где наша мать, – безоговорочно заявлял Эльдар, отметая все возражения.
А его мать Анна к тому времени уже покрестилась, только он об этом не знал. Но теперь жена Эльдара тоже захотела своего мужа на православном кладбище похоронить, «под крестом», рядом с Даниилом. Отпевали Даниила в храме Архистратига Божия Михаила три священника: настоятель храма и два его племянника, наш зять отец Николай и его брат отец Сергий. Покойно-радостное отпевание было, тихий теплый августовский день. На Ваганьковском кладбище тоже тихо и умиротворенно. Младшая внучка Мария подходит ко мне:
– Бабушка, как здесь хорошо, уходить не хочется, такая радость на душе!
Проходим мимо знакомых могил с безнадежно-грустной символикой. Высоцкий усиленно рвется вперед, но за его спиной гитара, к которой он почему-то накрепко прикручен пеленами, не позволяющими ему вырваться из ее плена. А на могиле Окуджавы – кусок брусчатой мостовой с огромным булыжником. Сизифов камень, указывающий на бессмысленность человеческого существования? Или это что-то другое? Уверенность, что душе не освободиться из-под такого гнета? Иллюстрация к сентенции, произнесенной во время его похорон: «Он был атеистом и умер как атеист»? Это даже не грустно, а, скорее, отстраненно, поскольку не имеет никакого отношения ни к его жизни, ни, тем более, к его смерти. Вообще все, что громоздится на могилах, кроме креста, – чужеродное, никчемное, пустое, безотрадно-тягостное…
На поминках старший брат вспоминал свое детство, а значит, и детство Даниила и Эльдара. Все трое были веселыми и озорными, но учились на одни пятерки, хотя следить за их уроками было некому. И всегда Даниила окружали любящие друзья. А его невозможно было не любить, потому что он сам любил всех и помнил обо всех. И каждый из них рассказывал, как Даниил спешил первым поздравить друга и с праздником, и с днем рождения.
А еще, когда мы сидели за тем поминальным столом, матушка Иулиания сказала:
– Знаете, о чем я сейчас подумала? Известно ведь, что ничего не происходит случайно, всем Промысл Божий управляет. И такое удивительное совпадение, как одновременная смерть двух родных братьев, должно же что-то значить! Жена Даниила, Вера, только что сказала, что ее муж ни на что не жаловался, хорошо себя чувствовал. А может, он ради брата умер? Брат же некрещеный был. Повели Даниила в рай, а он и говорит ангелу: «Нет, я без Эльдара не пойду!». А ангел ему в ответ: «Ну что же, давай с Эльдаром!»
Вот какое утешение матушка придумала! И всем стало от этого радостно: и верующим, и неверующим. И каждый из нас подумал примерно так: конечно, ведь Даниил всегда о других заботился, такое любящее у него сердце было – не мог он брата оставить. И хотя святоотеческое учение и говорит о том, что некрещеные в рай не попадают, но ведь всегда остается надежда. И тайна сердца человеческого от нас сокрыта, и пути Божии неведомы нам: а вдруг Эльдар тоже был крещен своей няней? Ведь стоит же теперь на его могиле крест. Это тоже о чем-то говорит. А так бы оба на мусульманском кладбище лежали.
***
Подобная история произошла и с моей подругой Еленой, которая живет по соседству со мной. Она была некрещеной, и я расстраивалась из-за этого. Как же так, думаю? И бабушка, и прабабушка, которые ее воспитывали, были из православной семьи, а внучку не покрестили. Хотя понятно, почему. Родители были членами партии, отец занимал высокий пост в Совмине, мама преподавала французский в элитной московской школе, куда иностранцы толпами ходили. Да и сама моя подруга в партии состояла, поскольку успешно училась на только что открытом психологическом факультете МГУ, где и осталась после окончания учебы преподавать на кафедре.
Но однажды Елена стала вспоминать свою прабабушку Александру:
– Прабабушка очень заботилась обо мне. Бывало, пойдет со мной в Ленинскую библиотеку и ищет для меня интересные задачи по химии. Хотела, чтобы я на химический поступала. А еще она как-то сказала мне: «Запомни, Леночка, ты – Елена». Как ты думаешь, что бы это значило?
– Может, бабушка хотела этим сказать, что она окрестила тебя втайне ото всех родственников? – предположила я.
Но ведь бабушки давно уже не было в живых, и никто теперь не мог ответить на этот вопрос.
Время шло, а Лена все еще оставалась некрещеной.
Однажды я поехала в лавру и после службы купила большую просфору, которую захотела съесть. Но только собралась отломить кусочек, как мою руку будто отвел кто-то, и в душе раздался приказ: вези Елене!
«Ну вот, – думаю я, – даже просфорку съесть не дают!». А у самой на сердце теплая радость.
Поднимаюсь на свой этаж, а Лена из квартиры выходит и бросается мне навстречу:
– Поздравь меня! Я крещена! Потом, потом все расскажу, спешу на лекции!
Мы обнялись, и я протянула ей просфорку:
– А это тебе! Сам преподобный Сергий тебя поздравляет!
Вечером Лена зашла ко мне и поведала чудесную историю. Оказывается, готовясь утром к занятиям, она стала перебирать папки с бумагами, которых у преподавателей великое множество, и вдруг наткнулась на записку своей прабабушки, а в ней – подробное описание ее младенческого крещения: и в каком храме крестили, и кто крестил, и когда.
– Сколько же лет этой записке? – удивилась я.
– Может, сорок, а может, и все пятьдесят!
– Надо же! А я просфору принесла! Будто мне ее кто вручил!
Мы долго еще не могли успокоиться, все возвращались к одному и тому же. А потом мне пришла такая мысль: ведь и няня Окуджавы, по его словам, часто говорила ему:
– Ну, какой же ты Булат? Ты Ванечка, Иван! Смотри, у тебя и нос картошиной!
И пострадала няня из-за того, что своего любимого мальчика в церковь водила. Однажды, когда переполненный впечатлениями ребенок в очередной раз пришел из храма и поделился с мамой своим восторгом, няне отказали от места, и Окуджава навсегда расстался с ней. Но слова няни о том, что он не Булат, а Иван, запомнились ему на всю жизнь, это имя стало его любимым именем. С таким именем няня, скорее всего, его и окрестила. Разве могла она оставить своего воспитанника, дороже которого у нее никого не было, без Ангела-хранителя? Потому и хотела, чтобы мальчик запомнил имя, данное ему в крещении, свое настоящее имя – то имя, с которым и окрестила его перед смертью жена Ольга Владимировна. Если это так, тогда понятно, почему нам с подругой, когда мы бывали у него в гостях, всегда казалось, что он православный. Душа у него живая была, и это невозможно было не почувствовать.
Светлана Сидорова
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
