Почему мы жмёмся к Церкви

Деян Бальошевич, автор из Косово и Метохии, делится любовью к храму, без которого невозможно представить жизнь православных Ораховца и с которым связаны самые важные ее события – печальные, радостные и чудесные.

Храм Успения Пресвятой Богородицы в Ораховце

Детские игры у немецкого танка

Сколько помню себя самого, столько помню и эту церковь. Она – часть моей жизни, хотя я, молодой и суетливый, продирающийся через годы и десятилетия в поисках смысла жизни, этого не замечал. Сколько раз проходил мимо, спеша по каким-то своим делам – мелким, важным, почти всегда грешным, – а она, как престарелая мать, всегда ждала меня. Ждала с любовью, светлой грустью, благородством: «Сынок, когда же ты зайдешь?» Да, скромная, родная и любимая церковь Успения Пресвятой Богородицы в нашем анклаве Ораховац.
Жизнь приводила меня во многие храмы, гораздо больше и красивее этого, но именно под ее куполами я чувствовал в сердце тот мир, который дает тебе общение с почившими предками, только звон ее колоколов я слышал, когда находился на чужбине.
В первый раз по-настоящему я ощутил нашу родственную связь с этим храмом, когда в один из испепеляюще жарких послевоенных дней сидел на опустевшей площади около Успенской церкви. Сидел с оставшимися сербами – в тоске, унынии, печали, смотря, как несколько ребят играют в «кликер» (детская игра в шарики, задача которой – попасть своим шариком в ямку в земле, не дав это сделать противнику) рядом с танком немецкого КФОРа. Я смотрел на них, переводя взгляд на храм, пытаясь понять неисповедимые пути Господа, идя по которым, мы оказались под новой оккупацией.
Немецкие солдаты сидели на танке, дисциплинированно выполняя приказ командования «обеспечивать порядок и спокойствие в сербской части города». Терпеливо ждали окончания своей смены, но не упускали возможности развеяться – малыши и ребята постарше своими играми около их боевой машины давали им такую возможность, за что немцы были им благодарны.

Площадь перед храмом

Дети непосредственны, наивны, откровенны. Они и не скрывали, что целью их «представления» было привлечь внимание немецких солдат, порадовать их, снискать благосклонность, а может, и вовсе подружиться. После каждого точного броска его автор гордо оборачивался в сторону танка, ожидая удивления и похвалы своей меткости. Немцы приняли правила игры и подбадривали ребят, даже аплодировали. Часто делились с ними печеньем, шоколадом, соком из своего пайка. Родители и деды, у которых такая картина вызывала очень неприятные воспоминания о другой войне, поначалу были против таких контактов: кому понравится, что в твоем селе чужаки из далекой неизвестной страны, к тому же официально объявившей сербов своими врагами. Однако после того, как именно немцы защитили сербов от нескольких нападений албанских соседей, предотвратив убийства, поняли, что детям спокойнее будет играть все-таки рядом с солдатами КФОР.
А иногда между детьми и солдатами устанавливались настоящие дружеские отношения: малыши запоминали, несмотря на языковые сложности, имена «своих» немцев, те, в свою очередь, – «своих» сербов. Дети наизусть учили график дежурств и с нетерпением ждали, когда же на площади перед храмом появится их «немецкий дружбан», как они говорили.

Солдаты КФОР на дежурстве в анклаве

Ранимые детские души прекрасно чувствовали страх и бессилие своих родителей и дедов в создавшемся положении, но инстинктивно и с наивным доверием искали в солдатах немецкого КФОР защитников, видели в них воплощение киношных супергероев, не понимая, почему мы, взрослые, не разделяем их восторженных чувств. Как же: НАТОвские солдаты в своей прекрасной униформе, с ног до головы обвешанные всяким оружием, в касках, бронежилетах, выглядели очень внушительно. Наверное, с высоты башни своего танка поглядывая на разыгравшихся сербских детей, те полагали, что своим появлением на нашей земле они сделают их жизнь лучше, помогут им узнать, как надо жить в «цивилизованном мире», откуда они явились. Верили, возможно, что осуществляют благородную гуманитарную миссию. Но мне кажется, эти люди не понимали, что и у сербских детей, на которых они смотрели сверху вниз, тоже есть своя миссия – миссия перед Богом, которая гораздо серьезней и важнее всяких резолюций, альянсов, военной техники.
Долго я так сидел на площади перед храмом, наблюдая за этой картиной, размышляя над ней. На наших детей, играющих у немецкого танка, немецких солдат, угощающих их и подбадривающих, и – возвышающийся над всем этим Успенский храм.

Танк КФОР в центре Ораховца

Куда смотрят святые?

Что-то символическое было в этой картине, столь привычной для Косово и Метохии, столь знакомой историкам и старикам. Настолько символическое, что я не мог не вспомнить библейские параллели, прекрасно объясняющие причины той беды, в которой мой грешный и измученный народ оказался, в который уже раз за свою историю.
Дети, играющие на пыльной земле, стали для меня образом сербского народа, снова поставленного на колени. Немцы, смотревшие на них со своего танка, – новыми (старыми) захватчиками. А храм Успения Пресвятой Богородицы ясно свидетельствовал о Господе, Который попустил нам такое испытание и Которому одному известно, что будет со всеми нами и для чего оно нам дано.

Иконостас Успенского храма

Война всё изменила: изменился наш город, даже сама природа, сам воздух стали другими, а Успенский храм остался прежним. Церковь помнит всё бывшее: и тяжелые времена, и разных захватчиков, оккупантов. А лики древних наших святых на потемневшем деревянном иконостасе остались прежними – они смотрят на тебя так, будто их совершенно не касаются внешние мирские бури.
Помню, когда меня, еще маленького, водили сюда на службы, всегда говорили, что святые на иконах живы, что они смотрят на нас, и поэтому вести я себя должен хорошо и пристойно. Из угла церкви я со страхом, бывало, поглядывал на святых и задавался вопросом: если они живые, почему они смотрят всё время одинаково? Почему не печалятся, когда в храме идет отпевание и над усопшим плачут близкие? Почему не радуются, когда крестят младенцев или идет Венчание, и все ликуют? Если они наши святые, почему не печалятся и не веселятся вместе с нами, а всё время смотрят как-то вот сквозь тебя добрым взглядом, устремляя его куда-то вдаль, в какие-то невидимые небесные горизонты? Всё время я пытался понять этот загадочный взгляд. Когда я осознал, что и моя земная жизнь не вечна, понял, что таким же взглядом святые будут смотреть на новых людей, пришедших в храм, а мы уже будем по ту сторону горизонта. Может быть, тогда мы поймем глубину этого взгляда…
С возрастом ушла и детская чистота, увы, безвозвратно, наступило время, о котором поют: «От юности моея мнози борют мя страсти». Всё меньше я смотрел на иконы, всё чаще – в другую сторону, особенно на Пасху, когда девушки в новых нарядах. Стыдился, конечно: понимал же, что мои мысли святые читают. Кто чувствует свой грех, знает, как тяжело с таким мрачным грузом стоять перед ликом святого.

Беда и радость встречи

Похоже, однако, что святые меня не сильно осуждали (тоже ведь люди, знают о наших бедах!), а предпочли помочь, потому что именно здесь, на церковной площади, устроили мне встречу с прекрасной девушкой, которая вскоре стала моей женой.
Дело было в декабре 1999 года. Ужасный послевоенный день: я был у храма и видел, как толпа односельчан пыталась остановить любой грузовик или БТР КФОРа, а когда это удавалось, подбегала к нему и буквально умоляла взять с собой, увезти из гетто, спасти. Страшное зрелище!

Один из многочисленных визитов иностранцев

Тут появился итальянский БТР. Толпа ринулась к нему, прося о помощи. Солдат вышел и, не обращая внимания на крики, хладнокровно открыл люк, откуда вышли несколько монахов, а за ними – румяная красавица с длинными пышными черными волосами. Помню, как сначала она испугалась, увидев толпу, истерзанную страхом, как сразу посмотрела в сторону храма, где я стоял на ступенях у входа. На мгновение наши взгляды встретились. Я сразу понял, что девушка из наших, не иностранка: какой чужак заплачет, увидев столько горя? А девушка заплакала. Я догадался, что это переводчик.
И вот это мгновение, этот мимолетный взгляд стал судьбоносным для нас обоих. Что она нашла тогда во мне – истерзанном сомнениями, ропотом, унынием? Когда познакомились по-настоящему, сдружились, я спросил у нее, как она вообще могла решиться бросить всё и перебраться жить в анклав? Честно говоря, жених из меня был незавидный: что я мог предложить невесте, кроме жизни в гетто, откуда все хотят убежать? Наверное, только любовь. Она очень коротко сказала, что искала меня всю жизнь, что никакой я не губитель ее мечтаний о принце на белом коне, что главное – это любовь, надежда и вера, а всё остальное дело наживное. Убедительно очень сказала.
Мы венчались в Успенском храме, около которого впервые встретились.

Умолкнувшие трубы и звучащая молитва

Эта церковь значит многое не только для меня, но и для всех жителей нашего анклава. Она – центр всех самых важных событий городка, его православных жителей. Рядом с ней играли свадьбы, здесь раздавался радостный смех; отсюда же уносили усопшего на кладбище, здесь же лились горькие слезы. На площади у храма проводились самые важные встречи, заключались договоры, решались важнейшие вопросы. Здесь были торжества в честь сербских побед, здесь горевали о наших поражениях. Отсюда уходили в дальний путь, сюда же, к родному храму, стремились вернуться с чужбины.
Помню, каждый год в мае на нашей площади были концерты духовой музыки – играли знаменитые оркестры из города Вранье. И сейчас, в эти нелегкие времена, мне иногда кажется, что через открытое окно нашего дома я слышу ту дивную музыку. Мне представляется, что слышу ее не я один: она радует всех наших жителей – оставшихся и рассеявшихся по свету, живых и усопших.

Чудотворная икона Пресвятой Богородицы, Ораховац

…Но площадь перед Успенским храмом сегодня немноголюдна. Нет больше шумных и деловитых собраний, торжеств, обсуждений. Немногочисленные наши дети время от времени устраивают здесь концерты для гостей – поют духовные или народные песни нашего поэта Гаврила Куюнджича – в знак благодарности за помощь, которую иногда привозят. Но ни сами дети, ни гости не имеют представления, что было здесь раньше, какой была эта площадь перед храмом. Гости с чувством выполненного долга уезжают, печальные и узнавшие хоть что-то о действительном положении дел косовских сербов. Дети остаются. И ждут. И все мы ждем…
Мало нас, ждущих, осталось. Сербские дома на краю городка давно уже не сербские: их продают «соседям», и наш анклав сужается. Оставшиеся сербы живут вокруг Успенского храма – как испуганные дети стремятся к маме, так и мы жмемся к церкви. Помогаем, чем можем, следим за чистотой и порядком что в храме, что вокруг него – в надежде, что, пережив это неспокойное время, храм расскажет будущим поколениям о нас, грешных и недостойных, но – любящих. Как пчелы защищают свою королеву, хозяйку улья, так и мы. Потому что знаем: без храма нам жизни нет.
И всё ждем. И храним свою церковь.
Господи, не дай умолкнуть колоколам нашего храма! Пресвятая Богородица, наша Мать, спаси нас!

Деян Бальошевич