Истинные христолюбцы, истинные миссионеры
Публикуем воспоминания о Николае Николаевиче и Ирине Николаевне Третьяковых – замечательных русских людях, сумевших в своем опыте преодолеть разломы, страх и неприютность прошлого века нашей истории.
Деревня Михалево Костромской обл. Май 1997 г.
– Мы в Москве редкие гости, где-то раз в 10 лет приезжаем в столицу. Все наше общение с Николаем Николаевичем и Ириной Николаевной – это костромская деревня. В 1988 году мы приехали туда с двумя детьми, и я впервые подумала, что мне, возможно, нужно креститься и крестить детей. Меня такая мысль посетила тогда первый раз, она еще была робкая, неотчетливая – и я не очень понимала: зачем? Что-то меня манило, и в то же время я не знала: зачем?! И вот в таком состоянии нерешительности я и попала в теплые руки Ирины Николаевны. Очень много она мне дала.
Это целая эпоха, целый мир. У них так всё было оформлено в доме – в этой избе. Зеленая лампа, что висела над столом, деревянный со щелями стол, который не знал никаких клеенок, только по праздникам – скатерти. Голос Ирины Николаевны – ее чудные рассказы про всех своих близких, в том числе про своих родителей.
1960-е годы. Сарафанова Татьяна Фёдоровна (мама Ирины Николаевны), Ирина Николаевна и Николай Николаевич
Она по линии отца из рода священников Зерцаловых. Рассказывала, что в первый раз отца арестовали, когда мама была еще беременна Ирой. Отец был лингвист, учился тогда в аспирантуре. Отсидел 3 года. Около года был на свободе (дочери было 3–4 годика), затем сел уже на 10 лет. Он был очень смелый человек и говорил то, что думал, не принимая в расчет последствия… Одного срока ему точно было мало. Он немного побыл дома и опять сел, и на этот раз на 10 лет. Мама говорила, что сел по глупости, просто себя не берег, а у него семья, ребенок – надо было думать о том, что кому говорить. А он рубил правду-матку. Мать на него очень сердилась, он их осиротил – может быть, и на всю оставшуюся жизнь, потому что из лагерей тогда редко кто возвращался. Потом, спустя годы, они должны были встретиться, она была проездом в Москве. И отец опоздал – какие-то его непреодолимые обстоятельства настигли. Бежал за поездом, махал, но они так и не увидели друг друга.
И только спустя еще десять или двадцать лет они встретились, всю ночь проговорили и поняли, что всю свою жизнь очень-очень-очень нежно любили друг друга, хотя и он уже был второй раз женат, и она второй раз вышла замуж.
Очень люблю Ирину Николаевну, храню в памяти множество ее рассказов. Особый у нас был день – 11 августа – Никола Мокрый – день Ангела Николая Николаевича. Это всегда был невероятно вкусный стол, душевные беседы и – много любви.
– Ирина Николаевна была героическим человеком. Так получилось, что ее отца репрессировали, а мама вышла второй раз замуж. А отец выжил в лагере, но после освобождения, как это часто бывало, никуда не поехал, а остался где-то в тех местах вольнонаемным, второй раз там тоже женился.
И Ирина жила с мамой и отчимом, а потом ехала к отцу с мачехой и какое-то время жила там с ними, а потом возвращалась… И как она рассказывала, она ставила себе целью справиться с тем, с чем и взрослые не знают, как быть. Она это всё брала в свою душу. Хотя была еще совсем юной. Но была уверена, что именно ей это надо понести. Не всем этим взрослым людям, а ей это дано. И вся ее дальнейшая жизнь свидетельствует о том, что этот героизм был востребован.
Москва. 2000 год. С Искрой Андреевной и Алексеем Валерьевичем Артемьевыми
При этом я видела много именно ласки, исходившей от нее. Ласка – как ее материализуешь? Она, например, вязала. Многим – в том числе и мне. Это не было вспомоществованием, хотя было и этим. Сам процесс, безусловно, требует усидчивости, отложения всех других трудов. Хотя она была горячим и деятельным человеком. Но потребность согревать кого-то она выражала и тем, что вязала и дарила так тепло своих рук.
Хотя ей всегда и без того было чем делиться с людьми. Ей всё было интересно. У нее до конца сохранялась исключительная память. Однажды она мне прям выговор сделала: «Ну что ж такое?! Почему ты ничего не смотришь?» – и перечислила весьма стоящие на ее взгляд передачи. «Да у меня интернета нет», – говорю. – «Так проведи себе интернет!» Я сказала об этом домашним – они через некоторое время ответили: «Мы проведем, но через всю квартиру надо протягивать провода. Ты хочешь?» – «Нет». Но Ирина Николаевна все так же экзаменовала меня: «И ты не слушаешь вот это?» – «Нет». – А телеканал “Культура” смотришь?» – «…» У нее была потрясающая включенность во все, что происходит не только вокруг нее, но и всюду – в стране, в мире. И ко мне она была просто строга: как ты можешь не быть в курсе? Это все равно что капитуляция – так рассматривалось ею. Я даже робела.
Ирина Николаевна очень много вкладывалась в то, чтобы двери их дома всегда могли быть распахнутыми. Она даже мне сказала как-то, что именно поэтому себе никогда не позволяла дома выглядеть как-то не представительски, скажем так. Она даже одета была всегда так, чтобы быть готовой встретить гостей – а кто войдет, неизвестно. Она сама себе шила, пусть и из весьма недорогих тканей, очень какие-то органично-изысканные костюмы. Всё в этом доме было со вкусом и стилем – так здесь заведено.
– Мы вот сидим тут с мамой и вспоминаем, когда в нашей жизни произошла эта для всех, кто знакомился с миром Третьяковых, судьбоносная встреча. Мама познакомилась с отцом Владиславом Свешниковым во второй половине 1960-х годов. До этого отец Владислав учился во ВГИКе и, кончая его, повстречал Николая Николаевича. Когда отец Владислав повез отца креститься в Угольку, то, я так понимаю, наводка была от Николая Николаевича. Точно так же, как в Москве Третьяковы приводили людей на Крещение к отцу Николаю Голубцову в храм Ризоположения на Донской, в Подмосковье – к отцу Валериану Кречетову в Покровскую церковь в Акулово.
Третьяковы к нам регулярно стали приходить уже в новую трехкомнатную хрущевку. С тех пор и дальше во всех квартирах, где бы это семейство ни появлялось, это было таким заветным торжеством для нас, сначала – детей, потом – подростков, после – юношей. Мы всегда с замиранием сердца ждали эту чету, потому они из себя представляли необычайное зрелище: такой нестареющий, неменяющийся юноша Николай Николаевич и такая царственная или боярская – на чей взгляд как – Ирина Николаевна, которая слушала, как заливается Николай Николаевич, – и иногда его кулуарно называла: «Певчий дрозд!». А сама она была такой основой, сокровенным либретто – для всех его песнопений.
Они, конечно, выдающиеся миссионеры. Настоящие христолюбцы. Мы это все давно и безусловно поняли. Многоразличные плоды их миссии очевидны.
– Ирине Николаевне я обязана, можно сказать, жизнью. Жизнь – неделимая субстанция, ею можно быть обязанным многим людям.
Вот Сергею Мирошниченко Ирина Николаевна заворачивала книжки, а мне она завернула… Диму и как-то так весело бросила мне этот бесценный сверток. Нас с Димой познакомил Николай Николаевич Третьяков с того света – это сама по себе необычная история. И сразу после знакомства Дима повел меня в гости к Ирине Николаевне. При том что Дима человек очень скоростной, ньютоновская механика под его натиском сдавала, Ирина Николаевна опередила и его. После нашего посещения они с Димой созвонились, и она ему сказала: «Ну и что ты тормозишь?!» А мы с ним тогда, можно сказать, всего-то второй раз виделись. И через три месяца мы уже повенчались.
Ирина Николаевна вошла в мою жизнь как юный в христианском смысле (см.: Пс. 102: 5) – радостный, задорный человек. С ней никогда не ощущалась дистанция в возрасте. Это, может быть, не очень хорошо говорит обо мне, но об Ирине Николаевне – наилучшим образом. Я-то должна была стараться из уважения соблюдать дистанцию… Но это было просто невозможно!
К ней приходишь, она тебя сразу усаживает под иконы на кухне – там, вероятно, были какие-то святыни, потому что ты чувствовал себя там как в раю. И тут же тебя занимает разговорами. И никаких банальных пустых тем никогда не было.
С нею в твою жизнь врывался целый мир, причем он совершенно естественно открывался тебе без какого-либо предваряющего периода знакомства, табельных визитов, привыкания. Нет – сразу было хорошо: как дома. Ирина Николаевна – очень ласковый человек. Она никогда не говорила елейно, ничего не смягчала. Там, где ситуация требовала резких суждений, она могла и резко сказать, чтобы отделить грязное от чистого.
Но во всех ее действиях и словах была какая-то невероятная ласка. От всех разное ощущение – от Ирины Николаевны именно такое: ласкового присутствия.
В последний раз мы виделись с Ириной Николаевной осенью. Тогда в Церкви происходили некоторые – не хочу называть имен, – но всем в общем-то известные скандальные истории. Ирина Николаевна протягивает мне статью в журнале «Москва» с острой реакцией на ряд высказываний заметных церковных деятелей:
– Посмотри, что происходит! Это чудовищно! Этого не должно быть! – и смотрит на меня.
Я беру этот журнал, пролистываю статью…
– Ну, Ирина Николаевна, это спекуляция, некачественная критика…
– Так критикуйте качественно. Вот вы, преподаватели, богословствуете сами с собою, вам все понятно. А народу ничего не понятно, ему никто ничего не объясняет. На народ воздействуют либералы от богословия. Это трагедия. Так не должно быть! Вы не выполняете свое предназначение!
Ирина Николаевна возвысила голос.
– Дома мама нам, бывало, говорила: «Вот Ирина Николаевна мне сказала…» – и дальше что-то передавалось как раз в духе прекрасной половины Третьяковых.
Костромская область, деревня Беликово. С внучкой Василисой. «Рябиновое варенье». 2007 г.
Потом, когда наш папа скончался, мама и в этом переживании своего вдовства ссылалась на опыт Ирины Николаевны. По смерти Николая Николаевича она произнесла: «Это жизнь, как будто часть тебя умерла». Я теперь и прихожанкам в таком горе повторяю эти мудрые слова, и это сразу находит отклик, скорбящие получают утешение.
Ирина Николаевна так и воспринимала свою жизнь в свете этого откровения и трепетно несла дальше по жизни память об ушедшем в мир иной ранее ее супруге. Отец Владимир Воробьев об этом сказал, что вечная память – это прежде всего сохранение общей жизни, чтобы потом ее в полноте в пакибытии осуществить.
Начаток этой вечной единой всем жизни наши родители передали и нам, они взаимно еще и нас, своих детей, перезнакомили и подружили. Так что эта жизнь продолжается и здесь, на земле.
Когда уже внук Николая Николаевича и Ирины Николаевны Коля защищал у нас здесь, в Свято-Тихоновском университете, свой дипломный проект, ему даже в качестве оценки было выставлено: «благая отрасль благаго древа». Есть отрасль, будут и еще плоды.
– Столько теплых слов всеми сказано на поминках бабушки о встречах в квартире, что возле метро «Аэропорт». Но я тогда разве что под стол пешком ходил – видел всегда там много-много ног, – пробирался, как партизан, к маме, чтобы урвать что-нибудь вкусненькое со стола, а собака, играючи, выслеживая эти мои маневры, норовила поймать меня за ноги, маленького, и выволакивала, как свою добычу.
Из всех этих прекрасных судьбоносных разговоров, что сейчас вспоминаются, я мало, конечно, тогда что вынес. Возможно, это потому, что я тогда еще в силу возраста к этому хвалимому всеми напитку не прикладывался, так сказать. Но речь не об этом.
Ирина Николаевна Третьякова. С лайками в Сибири. 1960-е гг
Сейчас хочется вспомнить, как нас на всё лето в детстве увозили в костромскую деревню. Лето там такое, что ты и в июле-августе в зимних сапогах и теплых куртках каждый день ходил, да, такая там жизнь – сохранились даже фотографии. Хотя при этом и в октябре, бывало, мы купались – мама говорила, что полезно.
Папа уезжал в Москву работать, оставляя нас с теми продуктами, которые можно было завезти на машине. И я, как старший сын, раз в два дня бегал в соседнюю деревню к бабушке за хлебом. Она сама его пекла. Там никаких магазинов. Леса вокруг. Сусанинская местность. И вот бежишь, погода порою дождливая – бабушка встречает в своем теплом доме, сразу же распахиваются двери, чаем горячим тебе напоит, усадив за широкий, как сейчас помню, стол. Хлеб прям из печки доставала при тебе, и сразу в вещмешок, который папа когда-то давно еще из армии привез, так вот бежишь от бабушки, напившись чая, потом вниз по косогору обратно, а хлеб тебе спину греет. Такое не забывается.
Как не забыть и сами посиделки у бабушки. Сидишь, пироги с чаем уминаешь и рассказываешь ей все-все-все, что тогда волновало и казалось жизненно важным и интересным. Она слушает-слушает, еще тебе чаю подливает, а сама еле-еле улыбалась всегда. Ей можно было рассказать абсолютно все. То, что ты вообще никому другому никогда не доверишь. И точно крылья вырастают. Ты потом бежишь обратно по косогору, как окрыленный, после разговоров таких.
И много-много еще подобных историй было…
Помню, с папой бабушку на поезд отвозили. Дорога там разбитая, трактора и те застревали. И этот десяток километров тянулся бесконечно, мы садились в каждой яме. Папа ложился под машину, копал не останавливаясь, чтоб хоть как-то двигаться. А бабушка сидела и отсчитывала часы: три часа до поезда осталось, два часа… Мы не всегда успевали. Нам-то детям было радостно: в деревне остаемся! Бабушка снова будет пироги печь, а бабушка, конечно, сердилась. Да, и вот присутствие таких людей, как бабушка, тот быт и те нравы, они легли в основу формирования наших, ее внуков, основополагающих жизненных принципов. И хоть тогда мы это не особо понимали, но… думаю, что сейчас каждый из нас это почувствовал.
Слушая сегодня ваши теплые слова, понимаешь, что любовь не бывает односторонней, и я уверен, что сегодня такое количество теплых слов было сказано именно потому, что Бабушка каждого входящего в их дом одаривала такой любовью, что люди после знакомства с нею уже не оставались прежними.
Царствие Небесное!
– Мы примерно в это время хотели устроить вечер памяти папы, потому что вышел второй том его лекций. Но получилось так, что поминаем маму, хотя все равно вспоминаем и папу. Они неразделимы. С самых молодых лет они стали большими единомышленниками на всю жизнь. Это повлияло и на папины взгляды в искусстве. Наверно, никто не поверит, что папа был когда-то увлечен совсем другим направлением. Именно знакомство с мамой, их совместный церковный путь и сформировали его таким, каким мы его знаем, помним.
Я не знаю ни одного ученика папы, кто бы не любил его лекции. Но все эти лекции подготовлены и даже в каком-то смысле прочитаны были не без участия мамы. Они прошли рука об руку всю жизнь, всё вместе обсуждали. Все литературные труды, которые именно у нас дома впервые, бывало, авторами прямо с пылу с жару читались. На любую выставку они обязательно ходили вдвоем, и по итогам ее просмотра у них всегда созревало общее суждение. Мы с моей женой Аней всегда имели перед собой этот образец жизни душа в душу.
Последние дни, и перед больницей, и тогда, когда маму уже госпитализировали, были очень тяжелыми, напряженными. А отпевание – такое светлое, красивое.
Мама вообще любила всё красивое, она сама была красивая женщина и умела видеть и любила красоту. Их общая жизнь в деревне и была этим напоением своих душ красотой, которой они потом так щедро делились со всеми. Мама очень любила вечерние предзакатные часы – когда последние лучи солнца на прощание освещали эти деревянные избы, реку, верхушки елей… Ради красоты папа читал свои лекции. Ради красоты они жили и, уверен, встретились сейчас там – в Свете Незаходимом.
Записала Ольга Орлова
Деревня Михалево Костромской обл. Май 1997 г.
История родителей
Ольга Игоревна Калитеевская, врач-педиатр центра «Дыхание жизни», Санкт-Петербург:– Мы в Москве редкие гости, где-то раз в 10 лет приезжаем в столицу. Все наше общение с Николаем Николаевичем и Ириной Николаевной – это костромская деревня. В 1988 году мы приехали туда с двумя детьми, и я впервые подумала, что мне, возможно, нужно креститься и крестить детей. Меня такая мысль посетила тогда первый раз, она еще была робкая, неотчетливая – и я не очень понимала: зачем? Что-то меня манило, и в то же время я не знала: зачем?! И вот в таком состоянии нерешительности я и попала в теплые руки Ирины Николаевны. Очень много она мне дала.
Это целая эпоха, целый мир. У них так всё было оформлено в доме – в этой избе. Зеленая лампа, что висела над столом, деревянный со щелями стол, который не знал никаких клеенок, только по праздникам – скатерти. Голос Ирины Николаевны – ее чудные рассказы про всех своих близких, в том числе про своих родителей.
1960-е годы. Сарафанова Татьяна Фёдоровна (мама Ирины Николаевны), Ирина Николаевна и Николай Николаевич
Она по линии отца из рода священников Зерцаловых. Рассказывала, что в первый раз отца арестовали, когда мама была еще беременна Ирой. Отец был лингвист, учился тогда в аспирантуре. Отсидел 3 года. Около года был на свободе (дочери было 3–4 годика), затем сел уже на 10 лет. Он был очень смелый человек и говорил то, что думал, не принимая в расчет последствия… Одного срока ему точно было мало. Он немного побыл дома и опять сел, и на этот раз на 10 лет. Мама говорила, что сел по глупости, просто себя не берег, а у него семья, ребенок – надо было думать о том, что кому говорить. А он рубил правду-матку. Мать на него очень сердилась, он их осиротил – может быть, и на всю оставшуюся жизнь, потому что из лагерей тогда редко кто возвращался. Потом, спустя годы, они должны были встретиться, она была проездом в Москве. И отец опоздал – какие-то его непреодолимые обстоятельства настигли. Бежал за поездом, махал, но они так и не увидели друг друга.
И только спустя еще десять или двадцать лет они встретились, всю ночь проговорили и поняли, что всю свою жизнь очень-очень-очень нежно любили друг друга, хотя и он уже был второй раз женат, и она второй раз вышла замуж.
Очень люблю Ирину Николаевну, храню в памяти множество ее рассказов. Особый у нас был день – 11 августа – Никола Мокрый – день Ангела Николая Николаевича. Это всегда был невероятно вкусный стол, душевные беседы и – много любви.
Как подарить тепло своих рук?
Оксана Васильевна Емельянова:– Ирина Николаевна была героическим человеком. Так получилось, что ее отца репрессировали, а мама вышла второй раз замуж. А отец выжил в лагере, но после освобождения, как это часто бывало, никуда не поехал, а остался где-то в тех местах вольнонаемным, второй раз там тоже женился.
И Ирина жила с мамой и отчимом, а потом ехала к отцу с мачехой и какое-то время жила там с ними, а потом возвращалась… И как она рассказывала, она ставила себе целью справиться с тем, с чем и взрослые не знают, как быть. Она это всё брала в свою душу. Хотя была еще совсем юной. Но была уверена, что именно ей это надо понести. Не всем этим взрослым людям, а ей это дано. И вся ее дальнейшая жизнь свидетельствует о том, что этот героизм был востребован.
Москва. 2000 год. С Искрой Андреевной и Алексеем Валерьевичем Артемьевыми
При этом я видела много именно ласки, исходившей от нее. Ласка – как ее материализуешь? Она, например, вязала. Многим – в том числе и мне. Это не было вспомоществованием, хотя было и этим. Сам процесс, безусловно, требует усидчивости, отложения всех других трудов. Хотя она была горячим и деятельным человеком. Но потребность согревать кого-то она выражала и тем, что вязала и дарила так тепло своих рук.
Хотя ей всегда и без того было чем делиться с людьми. Ей всё было интересно. У нее до конца сохранялась исключительная память. Однажды она мне прям выговор сделала: «Ну что ж такое?! Почему ты ничего не смотришь?» – и перечислила весьма стоящие на ее взгляд передачи. «Да у меня интернета нет», – говорю. – «Так проведи себе интернет!» Я сказала об этом домашним – они через некоторое время ответили: «Мы проведем, но через всю квартиру надо протягивать провода. Ты хочешь?» – «Нет». Но Ирина Николаевна все так же экзаменовала меня: «И ты не слушаешь вот это?» – «Нет». – А телеканал “Культура” смотришь?» – «…» У нее была потрясающая включенность во все, что происходит не только вокруг нее, но и всюду – в стране, в мире. И ко мне она была просто строга: как ты можешь не быть в курсе? Это все равно что капитуляция – так рассматривалось ею. Я даже робела.
Ирина Николаевна очень много вкладывалась в то, чтобы двери их дома всегда могли быть распахнутыми. Она даже мне сказала как-то, что именно поэтому себе никогда не позволяла дома выглядеть как-то не представительски, скажем так. Она даже одета была всегда так, чтобы быть готовой встретить гостей – а кто войдет, неизвестно. Она сама себе шила, пусть и из весьма недорогих тканей, очень какие-то органично-изысканные костюмы. Всё в этом доме было со вкусом и стилем – так здесь заведено.
Христолюбцы
Протоиерей Алексий Емельянов, настоятель храма Иверской иконы Божией Матери на Большой Полянке в Москве, проректор по воспитательной работе ПСТГУ, декан факультета церковного пения ПСТГУ, заведующий кафедрой библеистики ПСТГУ:– Мы вот сидим тут с мамой и вспоминаем, когда в нашей жизни произошла эта для всех, кто знакомился с миром Третьяковых, судьбоносная встреча. Мама познакомилась с отцом Владиславом Свешниковым во второй половине 1960-х годов. До этого отец Владислав учился во ВГИКе и, кончая его, повстречал Николая Николаевича. Когда отец Владислав повез отца креститься в Угольку, то, я так понимаю, наводка была от Николая Николаевича. Точно так же, как в Москве Третьяковы приводили людей на Крещение к отцу Николаю Голубцову в храм Ризоположения на Донской, в Подмосковье – к отцу Валериану Кречетову в Покровскую церковь в Акулово.
Третьяковы к нам регулярно стали приходить уже в новую трехкомнатную хрущевку. С тех пор и дальше во всех квартирах, где бы это семейство ни появлялось, это было таким заветным торжеством для нас, сначала – детей, потом – подростков, после – юношей. Мы всегда с замиранием сердца ждали эту чету, потому они из себя представляли необычайное зрелище: такой нестареющий, неменяющийся юноша Николай Николаевич и такая царственная или боярская – на чей взгляд как – Ирина Николаевна, которая слушала, как заливается Николай Николаевич, – и иногда его кулуарно называла: «Певчий дрозд!». А сама она была такой основой, сокровенным либретто – для всех его песнопений.
Они, конечно, выдающиеся миссионеры. Настоящие христолюбцы. Мы это все давно и безусловно поняли. Многоразличные плоды их миссии очевидны.
«Ты моя книга, Ты мое Евангелие»
Мария Владимировна Таланкина, жена крестника Ирины Николаевны и крестного отца ее внучки, преподаватель:– Ирине Николаевне я обязана, можно сказать, жизнью. Жизнь – неделимая субстанция, ею можно быть обязанным многим людям.
Вот Сергею Мирошниченко Ирина Николаевна заворачивала книжки, а мне она завернула… Диму и как-то так весело бросила мне этот бесценный сверток. Нас с Димой познакомил Николай Николаевич Третьяков с того света – это сама по себе необычная история. И сразу после знакомства Дима повел меня в гости к Ирине Николаевне. При том что Дима человек очень скоростной, ньютоновская механика под его натиском сдавала, Ирина Николаевна опередила и его. После нашего посещения они с Димой созвонились, и она ему сказала: «Ну и что ты тормозишь?!» А мы с ним тогда, можно сказать, всего-то второй раз виделись. И через три месяца мы уже повенчались.
Ирина Николаевна вошла в мою жизнь как юный в христианском смысле (см.: Пс. 102: 5) – радостный, задорный человек. С ней никогда не ощущалась дистанция в возрасте. Это, может быть, не очень хорошо говорит обо мне, но об Ирине Николаевне – наилучшим образом. Я-то должна была стараться из уважения соблюдать дистанцию… Но это было просто невозможно!
К ней приходишь, она тебя сразу усаживает под иконы на кухне – там, вероятно, были какие-то святыни, потому что ты чувствовал себя там как в раю. И тут же тебя занимает разговорами. И никаких банальных пустых тем никогда не было.
С нею в твою жизнь врывался целый мир, причем он совершенно естественно открывался тебе без какого-либо предваряющего периода знакомства, табельных визитов, привыкания. Нет – сразу было хорошо: как дома. Ирина Николаевна – очень ласковый человек. Она никогда не говорила елейно, ничего не смягчала. Там, где ситуация требовала резких суждений, она могла и резко сказать, чтобы отделить грязное от чистого.
Но во всех ее действиях и словах была какая-то невероятная ласка. От всех разное ощущение – от Ирины Николаевны именно такое: ласкового присутствия.
В последний раз мы виделись с Ириной Николаевной осенью. Тогда в Церкви происходили некоторые – не хочу называть имен, – но всем в общем-то известные скандальные истории. Ирина Николаевна протягивает мне статью в журнале «Москва» с острой реакцией на ряд высказываний заметных церковных деятелей:
– Посмотри, что происходит! Это чудовищно! Этого не должно быть! – и смотрит на меня.
Я беру этот журнал, пролистываю статью…
– Ну, Ирина Николаевна, это спекуляция, некачественная критика…
– Так критикуйте качественно. Вот вы, преподаватели, богословствуете сами с собою, вам все понятно. А народу ничего не понятно, ему никто ничего не объясняет. На народ воздействуют либералы от богословия. Это трагедия. Так не должно быть! Вы не выполняете свое предназначение!
Ирина Николаевна возвысила голос.
Дар хранения жизни
Протоиерей Николай Емельянов, проректор по учебной работе ПСТБИ, преподаватель ПСТГУ:– Дома мама нам, бывало, говорила: «Вот Ирина Николаевна мне сказала…» – и дальше что-то передавалось как раз в духе прекрасной половины Третьяковых.
Костромская область, деревня Беликово. С внучкой Василисой. «Рябиновое варенье». 2007 г.
Потом, когда наш папа скончался, мама и в этом переживании своего вдовства ссылалась на опыт Ирины Николаевны. По смерти Николая Николаевича она произнесла: «Это жизнь, как будто часть тебя умерла». Я теперь и прихожанкам в таком горе повторяю эти мудрые слова, и это сразу находит отклик, скорбящие получают утешение.
Ирина Николаевна так и воспринимала свою жизнь в свете этого откровения и трепетно несла дальше по жизни память об ушедшем в мир иной ранее ее супруге. Отец Владимир Воробьев об этом сказал, что вечная память – это прежде всего сохранение общей жизни, чтобы потом ее в полноте в пакибытии осуществить.
Начаток этой вечной единой всем жизни наши родители передали и нам, они взаимно еще и нас, своих детей, перезнакомили и подружили. Так что эта жизнь продолжается и здесь, на земле.
Когда уже внук Николая Николаевича и Ирины Николаевны Коля защищал у нас здесь, в Свято-Тихоновском университете, свой дипломный проект, ему даже в качестве оценки было выставлено: «благая отрасль благаго древа». Есть отрасль, будут и еще плоды.
Бабушка
Николай Николаевич Третьяков, внук, выпускник факультета церковных художеств ПСТГУ, художник-монументалист:– Столько теплых слов всеми сказано на поминках бабушки о встречах в квартире, что возле метро «Аэропорт». Но я тогда разве что под стол пешком ходил – видел всегда там много-много ног, – пробирался, как партизан, к маме, чтобы урвать что-нибудь вкусненькое со стола, а собака, играючи, выслеживая эти мои маневры, норовила поймать меня за ноги, маленького, и выволакивала, как свою добычу.
Из всех этих прекрасных судьбоносных разговоров, что сейчас вспоминаются, я мало, конечно, тогда что вынес. Возможно, это потому, что я тогда еще в силу возраста к этому хвалимому всеми напитку не прикладывался, так сказать. Но речь не об этом.
Ирина Николаевна Третьякова. С лайками в Сибири. 1960-е гг
Сейчас хочется вспомнить, как нас на всё лето в детстве увозили в костромскую деревню. Лето там такое, что ты и в июле-августе в зимних сапогах и теплых куртках каждый день ходил, да, такая там жизнь – сохранились даже фотографии. Хотя при этом и в октябре, бывало, мы купались – мама говорила, что полезно.
Папа уезжал в Москву работать, оставляя нас с теми продуктами, которые можно было завезти на машине. И я, как старший сын, раз в два дня бегал в соседнюю деревню к бабушке за хлебом. Она сама его пекла. Там никаких магазинов. Леса вокруг. Сусанинская местность. И вот бежишь, погода порою дождливая – бабушка встречает в своем теплом доме, сразу же распахиваются двери, чаем горячим тебе напоит, усадив за широкий, как сейчас помню, стол. Хлеб прям из печки доставала при тебе, и сразу в вещмешок, который папа когда-то давно еще из армии привез, так вот бежишь от бабушки, напившись чая, потом вниз по косогору обратно, а хлеб тебе спину греет. Такое не забывается.
Как не забыть и сами посиделки у бабушки. Сидишь, пироги с чаем уминаешь и рассказываешь ей все-все-все, что тогда волновало и казалось жизненно важным и интересным. Она слушает-слушает, еще тебе чаю подливает, а сама еле-еле улыбалась всегда. Ей можно было рассказать абсолютно все. То, что ты вообще никому другому никогда не доверишь. И точно крылья вырастают. Ты потом бежишь обратно по косогору, как окрыленный, после разговоров таких.
И много-много еще подобных историй было…
Помню, с папой бабушку на поезд отвозили. Дорога там разбитая, трактора и те застревали. И этот десяток километров тянулся бесконечно, мы садились в каждой яме. Папа ложился под машину, копал не останавливаясь, чтоб хоть как-то двигаться. А бабушка сидела и отсчитывала часы: три часа до поезда осталось, два часа… Мы не всегда успевали. Нам-то детям было радостно: в деревне остаемся! Бабушка снова будет пироги печь, а бабушка, конечно, сердилась. Да, и вот присутствие таких людей, как бабушка, тот быт и те нравы, они легли в основу формирования наших, ее внуков, основополагающих жизненных принципов. И хоть тогда мы это не особо понимали, но… думаю, что сейчас каждый из нас это почувствовал.
Слушая сегодня ваши теплые слова, понимаешь, что любовь не бывает односторонней, и я уверен, что сегодня такое количество теплых слов было сказано именно потому, что Бабушка каждого входящего в их дом одаривала такой любовью, что люди после знакомства с нею уже не оставались прежними.
Царствие Небесное!
Ради красоты они жили
Николай Николаевич Третьяков, сын, член Союза художников России, художник:– Мы примерно в это время хотели устроить вечер памяти папы, потому что вышел второй том его лекций. Но получилось так, что поминаем маму, хотя все равно вспоминаем и папу. Они неразделимы. С самых молодых лет они стали большими единомышленниками на всю жизнь. Это повлияло и на папины взгляды в искусстве. Наверно, никто не поверит, что папа был когда-то увлечен совсем другим направлением. Именно знакомство с мамой, их совместный церковный путь и сформировали его таким, каким мы его знаем, помним.
Я не знаю ни одного ученика папы, кто бы не любил его лекции. Но все эти лекции подготовлены и даже в каком-то смысле прочитаны были не без участия мамы. Они прошли рука об руку всю жизнь, всё вместе обсуждали. Все литературные труды, которые именно у нас дома впервые, бывало, авторами прямо с пылу с жару читались. На любую выставку они обязательно ходили вдвоем, и по итогам ее просмотра у них всегда созревало общее суждение. Мы с моей женой Аней всегда имели перед собой этот образец жизни душа в душу.
Последние дни, и перед больницей, и тогда, когда маму уже госпитализировали, были очень тяжелыми, напряженными. А отпевание – такое светлое, красивое.
Мама вообще любила всё красивое, она сама была красивая женщина и умела видеть и любила красоту. Их общая жизнь в деревне и была этим напоением своих душ красотой, которой они потом так щедро делились со всеми. Мама очень любила вечерние предзакатные часы – когда последние лучи солнца на прощание освещали эти деревянные избы, реку, верхушки елей… Ради красоты папа читал свои лекции. Ради красоты они жили и, уверен, встретились сейчас там – в Свете Незаходимом.
Записала Ольга Орлова
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
