Почему люди увлекаются алкоголем
Хотя это «письмо» написано в 2000 году, проблема пьянства, его причин и возможных способов преодоления этого недуга менее актуальной и «горячей», увы, в наше время не стала.
Дорогой отец Андрей!
Позволю себе и впредь, когда Вам пишу, придерживаться формы «объяснительной записки». Это мне, кроме отражения действительной ситуации (Ваш вопрос – мой ответ), еще и прикрытие: иначе с чего бы мне заниматься рассуждениями на подобную тему, да еще и в письменном виде? Ведь мне, поскольку я в данной области не эксперт, лучше помалкивать, пока не спросят.
Вы спрашиваете, что я думаю о пьянстве как об общей российской проблеме. Я не сомневаюсь, что Вы лично на счет российской исключительности в этой области не заблуждаетесь, но всё же считаю нужным начать с того, что до сих пор не для всех очевидно.
Это не только российская проблема. Такие иллюзии у нас могли быть во времена «железного занавеса», когда вылазка за границу сама по себе уже была привилегией и означала знакомство с парой музеев, несколькими достопримечательностями и вожделенными магазинами уцененного барахла. При таких условиях можно было вернуться из Парижа или Лондона и взахлеб рассказывать, как там все чисто и красиво, а на улицах нет пьяни. Теперь уже можно и присмотреться, в частности увидеть на центральных улицах упомянутых городов тех же бомжей, устроившихся ночевать под самыми прославленными достопримечательностями, можно заглянуть в бедные кварталы, можно расспросить знакомых полицейских, часто ли им приходится разнимать пьяные драки.
Выявляется та же закономерность: пьянство связано с бедностью, во всяком случае статистически. Нищая деревня, хоть наша, хоть латиноамериканская, имеет больше шансов на то, что большинство будет пить «горькую», чем богатый столичный квартал. У тех, кто хоть какие-то деньги имеет, – сплошь и рядом – другие способы «забыться», более дорогостоящие. Но по сути ничем не отличающиеся: и привыкание наступает, и зависимость, и – все дела побоку, кроме любимой «дури», и семьи страдают. Есть, например, люди, которые в реальном мире только кофе пьют и туалетом пользуются, а живут они в интернете: там и общаются, и романы заводят, и воюют, и играют. Намного ли лучше? Все равно в реальном мире они очень скоро лыка не вяжут и с живыми людьми жить уже не умеют. Нам, конечно, свое больнее, но мне представляется важным начать с превентивного возражения застарелому советскому тезису: «Все – люди как люди, а у нас – всё не так. Да и чего у нас, кроме свинства, ожидать можно? Народ такой».
Этот тезис про «русских свиней» – даже не с Гитлера начался. В иных формулировках это и у Ленина есть, и у Жаботинского (Зеев который, а не штангист). Он также люб сердцу иного отъехавшего на историческую родину интеллигента или неотъехавшего российского корреспондента – достаточно газеты почитать, хоть израильские, хоть наши. Но нам-то зачем на эту удочку клевать? Нам настойчиво внушают комплекс неполноценности, а к чему он нам нужен? Тем более что он очень часто в основе пьянства и лежит.
Тут, впрочем, надо сразу разделить пьянство и алкоголизм.
Алкоголизм – это чисто физиологическое явление, ничего общего не имеющее с моральными качествами того или иного человека. Это вроде диабета: при диабете организм не вырабатывает достаточного количества инсулина, а при алкоголизме – достаточного количества фермента «алкогольдегидрогеназа», обращающего алкоголь в сахар. Человек может не пить вообще ничего алкогольного всю жизнь, и тогда он так и не узнает, что был врожденным алкоголиком, потому что этот фермент у него не вырабатывался. А если вздумает пить – окажется в неравном положении с теми, у кого с этим ферментом всё в порядке. Он опьянеет с первой же рюмки, и дальше последствия непредсказуемы. Именно поэтому колонизаторам всех мастей удавалось проводить «пьяный геноцид» некоторых народностей. Именно поэтому человек, имеющий недостаток этого фермента, должен соблюдать полный отказ от алкоголя, если знает про себя, что самая малая доза для него уже опасна. В этом нет ничего постыдного, как нет постыдного для диабетика отказываться от сладкого или для аллергика отказываться от определенной пищи.
Современное слово «аллергия», которое теперь все понимают, вообще очень удобно для расширительного применения. Оно напрочь отметает попытки «демьяновой ухи»: кто же хочет всерьез навредить своему гостю? Мне приходилось видеть, как женщина, желавшая похудеть и не желавшая отказаться от светского общения, успешно оборонялась словом «аллергия» от картошки и от сладкого, будучи в гостях. Она даже и не лгала: действительно, ее организму такая еда не проходила безнаказанно. Так почему же она должна была за столом распространяться о своем обмене веществ и о своей поджелудочной железе для того, чтобы оправдаться за свое воздержание? Слово «аллергия» для нее было палочкой-выручалочкой: и пристойно, и всем понятно, и никого не обидит.
Но еще до того, как это слово стали применять очень часто, мне пришлось видеть достойный пример уклонения от выпивки. Это было в самом начале семидесятых, когда в нашей веселой студенческой компании самыми старшими были Сергей с Ольгой, уже два года как женатые. Сергей – огромный спортивный мужик, Ольга – миниатюрная красавица. Наши «возлияния» – как правило, после очередного выигранного КВН – сводились, по студенческой стипендии, к бутылке сухого вина на десятерых. Но и того Сергею было нельзя. Он так и объяснил раз навсегда:
– Ребята, я с четверть-рюмки разум теряю.
Конечно, никому не хотелось видеть, как Сергей теряет разум на тесной одесской кухне, куда мы все имели доступ только по милосердию хозяев дома. Но, кстати, и Ольга, которой было «можно», откровенно не пила ни капли: из солидарности с мужем. Как вышла замуж, так и разделила с Сергеем его ограничение. У нас, горластого и бесшабашного молодняка, это ничего, кроме почтения, не вызывало. Мы «с выкрутасами» заваривали им особенный, дефицитный, чай, который для них особо и добывали. Благо в то время в Одессе почти всё было дефицитом. Сомнений в мужестве Сергея у нас не возникало: было известно, что он уже трижды проходил на плоту вместе с Ольгой через Черемош, а более зловредного переката на территории тогдашнего СССР просто не существовало. Тем более что среди нас были и альпинисты, и аквалангисты, и негласные (из-за пограничников) рекордсмены по части дальних заплывов, так что такие вещи мы понимать умели.
Ирина Ратушинская
Так у меня в памяти и осталась эта пара: веселые, красивые, сильные люди, не делающие трагедии из пустяков.
С пьянством всё и проще, и сложнее. Проще – потому, что при здоровом организме человеку сколько-то пить можно, и ничего страшного в том нет. Сложнее – потому, что меру все-таки знать надо, а с ней-то возникают проблемы уже чисто психологического порядка.
Паническая перестраховка типа «сухого закона для всех, имеющих совесть», уже испробована жизнью, и нам остается учиться на чужом опыте.
Есть такая международная организация «Моральное перевооружение», как мне известно, действующая и у нас в России. Про нее рассказывать долго, и это отдельная тема. Ее члены принципиально не курят и не пьют и то же другим проповедуют, весьма настойчиво. У нас с мужем появился друг-приятель из этой организации, Майкл (имя я, разумеется, меняю). Милейший человек, он становился агрессивным ханжой, когда видел рюмку или сигарету, и проповедь его уже нельзя было унять никакими силами. К тому же она была крайне недобросовестна по аргументации. В результате обе его дочки – заядлые курильщицы, причем младшая – с четырнадцати лет, когда это действительно опасно для растущей девочки. И только одному Майклу непонятно, почему так получилось.
Мы эти проповеди Майкла принимали, сколько могли, пока на юбилее нашего общего друга не лопнуло терпение у моего мужа. Он сказал:
– Майкл, если бы ты был в Кане Галилейской среди гостей, ты бы Господу нашему указывал обратить всё вино в воду, правда?
Бедный Майкл признал, что правда, а будучи честным протестантом, обратился к соответствующим евангельским текстам и приутих. Это положительно сказалось на его взаимоотношениях с друзьями и семьей, тем более что никто из них, конечно, и без заботы Майкла не спился.
Так вот, если не впадать в ханжество, заведомо результатов не дающее, как провести грань между пьянством и «веселием Руси»?
«Печка», от которой танцевать, мне представляется причиной: почему человек пьет? Заглушить стыд или обиду? Расслабиться после стресса? Порадоваться с друзьями? Или потому, что уж положено выпить и отставать неприлично?
Сколько у меня есть жизненного опыта (очень неполного, потому что в моей собственной семье это никогда проблемой не было), получается так.
С горя – во вред, быстро доводящий до «цепной реакции».
По принуждению – во вред тоже, но не до такой степени: пьющий по принуждению сам от того не в восторге и все усилия прилагает, чтоб не захмелеть. В противоположность первому случаю. Если говорить о привычке, то скорее вырабатывается привычка «не поддаваться», если только принуждение само по себе не ломает человеку характер и не вбивает тот самый комплекс неполноценности. Об этом есть страницы в чудесных мемуарах кавалергарда князя Трубецкого.
С радости и по своей воле – ничего страшного, может быть, и в радость, если «своя воля» ни на каком этапе не подменяется чужой (тогда уже начинается принуждение).
Почему спивается человек, не являющийся алкоголиком? Да потому что это единственный доступный ему способ душевной анестезии. Горбачев это доказал вполне убедительно: воздвиг гонение на спиртное, и люди стали находить невероятные способы «балдеть» без алкоголя. Тут уже всё пошло в ход – от вороньей крови до гуталина. То есть цель – «обалдение». Почему? Что так болит?
Об этом есть песня Трофима «Мой отец сошел с ума». Там – всесторонне, но ключевая строка, как я понимаю: «Потому что правды не было и нет». Достоевский был уже не первый, кто диагностировал: мы – максималисты. Всё, кроме настоящей правды, нас не устраивает, компромиссы мы не принимаем. И мы сами по той же причине себя в очень серьезной степени не устраиваем. Протестантское самодовольство мы не умеем в себе вырабатывать. И это счастье для нас, но счастье очень трудное, иногда кажущееся неподъемным. Бьет это в первую очередь по мужчинам.
Двадцатый век – первый, кажется, в истории цивилизации – выгнал женщин из домов на поденную работу в массовом порядке. Мы толкуем о повышении жизненного уровня, а на самом деле, если прикинуть, насколько во всем мире увеличился процент семей, где мужчина в одиночку не может прокормить своих домашних, речь идет о беспрецедентном обнищании. Неправильность такого расклада смутно ощущают все. Подавляющее большинство женщин «тянут» и работу, и домашнее хозяйство, и материнские обязанности не потому, что хотят, а потому, что деться некуда. И не успевают, и чувствуют, что не справляются. Рады бы уделить больше внимания детям и мужу – но в сутках 24 часа. Бывают исключения, но не на них же ориентироваться. А для подавляющего большинства мужчин такой расклад – сам по себе травма, причем и винить непонятно кого, кроме себя. Хотя, если разобраться, большинство мужчин поставлено перед уже свершившимся фактом, так что самообвинения им бы можно и поумерить.
Еще хуже, если мужчина не может найти работу и женщине приходится зарабатывать на семью, а ей это слишком тяжело. В наше время в России таких ситуаций катастрофически много. Никакие разговоры о равноправии тут делу не помогут – до такой степени мы обманывать себя не умеем и, надеюсь, не научимся. В итоге мужчина чувствует себя кругом виноватым, униженным, да еще вынужденным это скрывать. В том числе порой – и от самого себя, чтобы не терять мужского достоинства. При этом он при всем старании не имеет никакой уверенности, что ему удастся найти прилично оплачиваемую работу. Так что к стыду примешивается еще и страх перед будущим. Вот тут он и может ухватиться за «анестезию». У кого это выпивка, у кого наркотики – лишь бы забыться хоть ненадолго. Если при этом жена еще подливает масла в огонь попреками и нелестными сравнениями с другими, «настоящими мужчинами», дело, мягко говоря, не улучшается. Кстати, делая вид, что всё в порядке, она тоже не улучшает атмосферу: мужчина чувствует, что с ним обращаются то ли как с маленьким, то ли как с невротиком. В общем, проявить мудрость тут нелегко, тем более если женщина заморена и издергана чрезмерными нагрузками.
Счастлива та семья, где люди могут честно и спокойно «проговорить» ситуацию. Признать, что она вовсе нехороша, но не нами создана, а мы постараемся из нее выйти и надеемся, что получится. А пока она такая трудная – будем особо беречь друг друга. Потому что тут у женщины искус превратиться в «бензопилу», а у мужчины – начать утверждать свое мужское достоинство за счет других, унижая остальных членов семьи самодурскими выходками (в частности пьяными).
Униженность, конечно, больнее ощущают наиболее ранимые, то есть наиболее гордые люди. Но, поскольку она и объективно есть (мужчина не выполняет своего призвания быть главой семьи, ее кормильцем и защитником), то ощущается всеми как непорядок. Особо нервные просто не могут допустить, чтобы разум воспринял и сформулировал эти сигналы души. Кто поизощреннее – придумает тысячу теорий и оправданий и постарается сам в них поверить. А чтоб лучше удалось – разум частично выключит. Водкой либо чем-нибудь еще. Кто попроще – прямо с водки и начнет.
Кстати, большинство пьющих женщин опять же выпихнуты жизнью «не на женские роли». Вовсе не сахар для женщины жить так уж самостоятельно, без надежи и опоры. Как они ни храбрятся, а это нагрузка болезненная. Ну, некоторые и пытаются быть «как мужики» – то ли себе, то ли другим в отместку. Иногда причины регулярной выпивки вовсе не психологические, например у многих доярок. Тут уже нужно просто заглушить ломоту в теле, особенно в руках. Потому что физические нагрузки непосильные. Можно сколько угодно поздравлять такую женщину с равноправием, ей от этого легче не станет. А от водки станет. Но для изменения этой ситуации нужно переменить всё российское бытие, а это не то, что мы можем сделать прямо сейчас. Так что вернемся к психологическим причинам, с которыми можно хоть что-то поделать, если знать как. Итак, душевная боль оттого, что «всё не так, как надо». И от недовольства собой и от жалости к себе.
Тяжелые, стыдные воспоминания, перенесенные горести становятся в тот же ряд. А что «обезболивание» только ухудшит дело и заведет его в замкнутый круг, быть может, и все понимают, но не у всех есть сила воли от этого отказаться и нести свою боль в полной мере, без передышки.
Православные знают, конечно, что непосильных испытаний не бывает, а бывает бесовское страхование, и не более того. Но, во-первых, и знающих это не так много, а во-вторых, одно дело – теория, а другое дело – практика. На практике попросту делать всё, что можешь, а остальные заботы предоставить Господу – требует еще большей решимости, чем впервые оттолкнуться ногами от дна и поплыть. Причем плавать обучаешься раз навсегда, а в жизни при каждом новом испытании все страхи и уныния начинаются сначала.
Православные знают, как очистить душу от стыда и страха. Но опять же, и на это надо набраться духу. И уж какие только не возникают препятствия по дороге к храму! Сама нарочитость подтасовки этих препятствий могла бы вызвать здоровое подозрение: кому это выгодно? чьи там вылезают рога и копыта?
Размыкание этого замкнутого круга мне видится через предельную честность с самим собой. Есть вещи, которые люди в глаза не скажут, тем более любящие: пощадят. Или будут ожидать, что сам поймешь. Так что тут не на кого, кроме себя, надеяться. Раз уж мы такие правдолюбцы, что у нас от неправды душа болит, то – клин клином: можно и разум от неправды почистить. А то туда понабилось всякой мифологии.
Это, во-первых, сразу снимает преувеличения, порожденные воображением и желанием считать себя больше всех пострадавшим. Понимаешь, сколько страхов, капризов, истерического нетерпения и блажи накручено на действительные проблемы, и перестаешь убеждать себя в полной безысходности ситуации. Во-вторых, это дает представление о разграничении забот: где человеческая, а где Божия. Нечестно, обрисовав себе, к примеру, будущее России самыми черными красками, по этой причине в отчаянии опустить руки и отказаться выполнять самые элементарные житейские обязанности. Даже если кажется, что ни сил, ни воли уже не осталось ни на волос. У такого человека, пока он сил не наберется, забота очень малая: от сих до сих. Человек, способный открыть бутылку, все же может сделать с той же затратой энергии какую-нибудь мелочь – хоть умыться холодной водой, например. Как правило, после этого (при условии полной честности) выясняется, что сил хватает еще на что-нибудь, что всех мировых проблем не решит, но будет маленьким шажком в нужную сторону. После этого обычно приходит «второе дыхание». Я знаю человека, который вполне успешно вышел из запоев, начав мелкие починки в доме. Сейчас он завершает полный ремонт и уже планирует, как бы смастерить недостающую мебель. Постоянной работы пока так и не нашел, но хотя бы вспомнил, что у него золотые руки, и применил их по назначению. И с голоду, кстати, за это время не умерли ни он, ни его семья.
Об остальном остается только просить Бога, в том числе и о силе воли, и о вере, и о детях, и о решении мировых проблем.
Что делать в такой ситуации неверующим, я не знаю. Ждать помощи от других людей, наверное. На этом месте православному человеку станет, видимо, жутковато: это сколько же народу должно ждать от нас помощи! Что ж, глаза боятся – руки делают. Мы-то хоть знаем, от Кого получаем помощь сами. Ее будет ровно столько, сколько нам в действительности надо. И передышки нам тоже будут даны, и радости – больше, чем мы ожидаем.
Конечно, в счастливой семье (то есть в такой, где люди доброжелательны и честны с собой и друг с другом) вряд ли можно ожидать пьянства «с горя». Где есть честность – там есть и доверие, и маловероятно, что кого-то слишком далеко занесет в мифологию о невыносимости бытия или в обвинительный раж: будет кому отрезвить и вернуть к реальности. (Случайно ли, что в русском языке слово «отрезвить» имеет два значения?)
Да и при выпивке «на радостях» в таких семьях есть обычно условный знак или слово: пора, мол, остановиться. Его, как правило, и хватает, если люди действительно доверяют друг другу.
Если доверия нет – тогда, конечно, хуже. Но разобраться, почему нет и как сделать так, чтоб было, – опять же можно, только начиная с честности перед собой. И с доброжелательности к себе же: в конце концов, какое мы имеем право себя губить? С какой стати нам не желать себе добра? И какие к этому препятствия, кроме лицемерия, которое, опять-таки, нечестность?
Я больше пишу про пьянство людей семейных. Оно и понятно: по ним неустроенность нашей российской жизни сильнее бьет и вызывает большую панику. Да и дети страдают, а их страдания добавляют болезненности в ситуацию. Одному человеку много ли надо? И ответственность меньше: только за себя (до поры до времени). Соответственно, и груз этой ответственности вряд ли может показаться совершенно непосильным.
Одиночество – иллюзия: не остается человек один. Никогда
Но если человек один, может, он страдает как раз от одиночества? Может, именно в одиночку и пьет? Или с тоски – с кем попало? Это, я думаю, отдельная тема, очень важная: иллюзия одиночества. Потому что это (и тут уж я могу утверждать как эксперт, имеющий богатый и долгий опыт одиночных камер) именно иллюзия. Не остается человек один. Никогда. Если он физически один, без других людей – за ним особый присмотр Отца и особая поддержка. Если он одинок среди людей – это временно. Пока устанавливаются или восстанавливаются отношения с Отцом. Не может быть одиночества у человека, который молится словами «Отче наш», понимая, что значат эти слова. А понимание приобретаемо, и это совсем нетрудно. Оно для нас уже другими наработано давным-давно.
Я вижу нашу российскую проблему пьянства составной частью проблемы общемировой: неуверенность, стыд и страх заставляют людей искать забытья самыми разнообразными способами. Все эти способы рано или поздно влекут за собой дополнительные неуверенность, стыд и страх. Наркотики, «улеты в астрал», оглушение специальной, на то и созданной музыкой, виртуальное баловство, что только не… Появилось уже и слово «трудоголик», тоже из этой серии.
Но – своя рубашка ближе к телу – опасность поголовно стать «трудоголиками» пока России не грозит. Думаю, впрочем, что и опасности поголовно спиться тоже нет. А есть проблема – немалая, но для каждого отдельного взрослого вполне решаемая. Неразрешимых проблем перед нами Господь не ставит.
Нам так не хватает знания о победителях недуга и описаний того, как удалась эта победа
А если говорить о помощи других людей – то вот какой помощи, мне кажется, не хватает: знания о победителях. И радости за них, и надежды для остальных. В конце концов, любая проблема, грех или искушение – это еще и старт для победы! Осознание – самое начало боя, первая попытка дать отпор. Но, в конце-то концов, наше призвание – победа. С Божией помощью, но и с полным нашим участием.
Вот об этом, кажется мне, мы как-то позабываем, а откуда тогда возьмется веселье и упорство в бою? И вдохновение, и уверенность, что МЫ – МОЖЕМ? Если человек одолел «зеленого змия», он не просто спасся бегством, он – победитель. Ему есть что рассказать, как старому солдату. Он знает, как это делать. То же самое относится и к одолению других грехов. Конечно, грехи достаточно мерзки сами по себе, так что вряд ли можно ждать мемуаров на темы «Как я перестал воровать деньги у родителей» или «Как я перестала сплетничать», подписанных именами и фамилиями. Но это и не надо.
Тут скорее можно ждать, чтобы духовный отец с опытом, никоим образом не разглашая тайну исповеди, рассказал, как это делали некие люди, кому удавалось. На ситуативных, а не личных примерах. Возможно, совместно с врачами и психологами, используя еще и их опыт. С разбором, как в военных учебниках разбирают выигранные битвы. И подбодрил бы, и напомнил, что покаяние вовсе не обязывает к постоянно подавленному настроению и унынию – много ли с ними навоюешь? Учебников по тактике и стратегии для мирян явно не хватает. И, мне кажется, они нужны: именно в применении к нашему времени и нашей непростой ситуации. А то ведь получается, что установку «не пьянствуй» – задали, а КАК от этого избавиться – недоучили. В этот вакуум лезут всякие шарлатаны и оккультная шпана с предложениями закодировать, заговорить, излечить по фотографии и так далее.
А хорошо бы, чтоб не было вакуума.
Искренне Ваша,
Ирина Ратушинская
Дорогой отец Андрей!
Позволю себе и впредь, когда Вам пишу, придерживаться формы «объяснительной записки». Это мне, кроме отражения действительной ситуации (Ваш вопрос – мой ответ), еще и прикрытие: иначе с чего бы мне заниматься рассуждениями на подобную тему, да еще и в письменном виде? Ведь мне, поскольку я в данной области не эксперт, лучше помалкивать, пока не спросят.
Вы спрашиваете, что я думаю о пьянстве как об общей российской проблеме. Я не сомневаюсь, что Вы лично на счет российской исключительности в этой области не заблуждаетесь, но всё же считаю нужным начать с того, что до сих пор не для всех очевидно.
Это не только российская проблема. Такие иллюзии у нас могли быть во времена «железного занавеса», когда вылазка за границу сама по себе уже была привилегией и означала знакомство с парой музеев, несколькими достопримечательностями и вожделенными магазинами уцененного барахла. При таких условиях можно было вернуться из Парижа или Лондона и взахлеб рассказывать, как там все чисто и красиво, а на улицах нет пьяни. Теперь уже можно и присмотреться, в частности увидеть на центральных улицах упомянутых городов тех же бомжей, устроившихся ночевать под самыми прославленными достопримечательностями, можно заглянуть в бедные кварталы, можно расспросить знакомых полицейских, часто ли им приходится разнимать пьяные драки.
Выявляется та же закономерность: пьянство связано с бедностью, во всяком случае статистически. Нищая деревня, хоть наша, хоть латиноамериканская, имеет больше шансов на то, что большинство будет пить «горькую», чем богатый столичный квартал. У тех, кто хоть какие-то деньги имеет, – сплошь и рядом – другие способы «забыться», более дорогостоящие. Но по сути ничем не отличающиеся: и привыкание наступает, и зависимость, и – все дела побоку, кроме любимой «дури», и семьи страдают. Есть, например, люди, которые в реальном мире только кофе пьют и туалетом пользуются, а живут они в интернете: там и общаются, и романы заводят, и воюют, и играют. Намного ли лучше? Все равно в реальном мире они очень скоро лыка не вяжут и с живыми людьми жить уже не умеют. Нам, конечно, свое больнее, но мне представляется важным начать с превентивного возражения застарелому советскому тезису: «Все – люди как люди, а у нас – всё не так. Да и чего у нас, кроме свинства, ожидать можно? Народ такой».
Этот тезис про «русских свиней» – даже не с Гитлера начался. В иных формулировках это и у Ленина есть, и у Жаботинского (Зеев который, а не штангист). Он также люб сердцу иного отъехавшего на историческую родину интеллигента или неотъехавшего российского корреспондента – достаточно газеты почитать, хоть израильские, хоть наши. Но нам-то зачем на эту удочку клевать? Нам настойчиво внушают комплекс неполноценности, а к чему он нам нужен? Тем более что он очень часто в основе пьянства и лежит.
Тут, впрочем, надо сразу разделить пьянство и алкоголизм.
Алкоголизм – это чисто физиологическое явление, ничего общего не имеющее с моральными качествами того или иного человека. Это вроде диабета: при диабете организм не вырабатывает достаточного количества инсулина, а при алкоголизме – достаточного количества фермента «алкогольдегидрогеназа», обращающего алкоголь в сахар. Человек может не пить вообще ничего алкогольного всю жизнь, и тогда он так и не узнает, что был врожденным алкоголиком, потому что этот фермент у него не вырабатывался. А если вздумает пить – окажется в неравном положении с теми, у кого с этим ферментом всё в порядке. Он опьянеет с первой же рюмки, и дальше последствия непредсказуемы. Именно поэтому колонизаторам всех мастей удавалось проводить «пьяный геноцид» некоторых народностей. Именно поэтому человек, имеющий недостаток этого фермента, должен соблюдать полный отказ от алкоголя, если знает про себя, что самая малая доза для него уже опасна. В этом нет ничего постыдного, как нет постыдного для диабетика отказываться от сладкого или для аллергика отказываться от определенной пищи.
Современное слово «аллергия», которое теперь все понимают, вообще очень удобно для расширительного применения. Оно напрочь отметает попытки «демьяновой ухи»: кто же хочет всерьез навредить своему гостю? Мне приходилось видеть, как женщина, желавшая похудеть и не желавшая отказаться от светского общения, успешно оборонялась словом «аллергия» от картошки и от сладкого, будучи в гостях. Она даже и не лгала: действительно, ее организму такая еда не проходила безнаказанно. Так почему же она должна была за столом распространяться о своем обмене веществ и о своей поджелудочной железе для того, чтобы оправдаться за свое воздержание? Слово «аллергия» для нее было палочкой-выручалочкой: и пристойно, и всем понятно, и никого не обидит.
Но еще до того, как это слово стали применять очень часто, мне пришлось видеть достойный пример уклонения от выпивки. Это было в самом начале семидесятых, когда в нашей веселой студенческой компании самыми старшими были Сергей с Ольгой, уже два года как женатые. Сергей – огромный спортивный мужик, Ольга – миниатюрная красавица. Наши «возлияния» – как правило, после очередного выигранного КВН – сводились, по студенческой стипендии, к бутылке сухого вина на десятерых. Но и того Сергею было нельзя. Он так и объяснил раз навсегда:
– Ребята, я с четверть-рюмки разум теряю.
Конечно, никому не хотелось видеть, как Сергей теряет разум на тесной одесской кухне, куда мы все имели доступ только по милосердию хозяев дома. Но, кстати, и Ольга, которой было «можно», откровенно не пила ни капли: из солидарности с мужем. Как вышла замуж, так и разделила с Сергеем его ограничение. У нас, горластого и бесшабашного молодняка, это ничего, кроме почтения, не вызывало. Мы «с выкрутасами» заваривали им особенный, дефицитный, чай, который для них особо и добывали. Благо в то время в Одессе почти всё было дефицитом. Сомнений в мужестве Сергея у нас не возникало: было известно, что он уже трижды проходил на плоту вместе с Ольгой через Черемош, а более зловредного переката на территории тогдашнего СССР просто не существовало. Тем более что среди нас были и альпинисты, и аквалангисты, и негласные (из-за пограничников) рекордсмены по части дальних заплывов, так что такие вещи мы понимать умели.
Ирина Ратушинская
Так у меня в памяти и осталась эта пара: веселые, красивые, сильные люди, не делающие трагедии из пустяков.
С пьянством всё и проще, и сложнее. Проще – потому, что при здоровом организме человеку сколько-то пить можно, и ничего страшного в том нет. Сложнее – потому, что меру все-таки знать надо, а с ней-то возникают проблемы уже чисто психологического порядка.
Паническая перестраховка типа «сухого закона для всех, имеющих совесть», уже испробована жизнью, и нам остается учиться на чужом опыте.
Есть такая международная организация «Моральное перевооружение», как мне известно, действующая и у нас в России. Про нее рассказывать долго, и это отдельная тема. Ее члены принципиально не курят и не пьют и то же другим проповедуют, весьма настойчиво. У нас с мужем появился друг-приятель из этой организации, Майкл (имя я, разумеется, меняю). Милейший человек, он становился агрессивным ханжой, когда видел рюмку или сигарету, и проповедь его уже нельзя было унять никакими силами. К тому же она была крайне недобросовестна по аргументации. В результате обе его дочки – заядлые курильщицы, причем младшая – с четырнадцати лет, когда это действительно опасно для растущей девочки. И только одному Майклу непонятно, почему так получилось.
Мы эти проповеди Майкла принимали, сколько могли, пока на юбилее нашего общего друга не лопнуло терпение у моего мужа. Он сказал:
– Майкл, если бы ты был в Кане Галилейской среди гостей, ты бы Господу нашему указывал обратить всё вино в воду, правда?
Бедный Майкл признал, что правда, а будучи честным протестантом, обратился к соответствующим евангельским текстам и приутих. Это положительно сказалось на его взаимоотношениях с друзьями и семьей, тем более что никто из них, конечно, и без заботы Майкла не спился.
Так вот, если не впадать в ханжество, заведомо результатов не дающее, как провести грань между пьянством и «веселием Руси»?
«Печка», от которой танцевать, мне представляется причиной: почему человек пьет? Заглушить стыд или обиду? Расслабиться после стресса? Порадоваться с друзьями? Или потому, что уж положено выпить и отставать неприлично?
Сколько у меня есть жизненного опыта (очень неполного, потому что в моей собственной семье это никогда проблемой не было), получается так.
С горя – во вред, быстро доводящий до «цепной реакции».
По принуждению – во вред тоже, но не до такой степени: пьющий по принуждению сам от того не в восторге и все усилия прилагает, чтоб не захмелеть. В противоположность первому случаю. Если говорить о привычке, то скорее вырабатывается привычка «не поддаваться», если только принуждение само по себе не ломает человеку характер и не вбивает тот самый комплекс неполноценности. Об этом есть страницы в чудесных мемуарах кавалергарда князя Трубецкого.
С радости и по своей воле – ничего страшного, может быть, и в радость, если «своя воля» ни на каком этапе не подменяется чужой (тогда уже начинается принуждение).
Почему спивается человек, не являющийся алкоголиком? Да потому что это единственный доступный ему способ душевной анестезии. Горбачев это доказал вполне убедительно: воздвиг гонение на спиртное, и люди стали находить невероятные способы «балдеть» без алкоголя. Тут уже всё пошло в ход – от вороньей крови до гуталина. То есть цель – «обалдение». Почему? Что так болит?
Об этом есть песня Трофима «Мой отец сошел с ума». Там – всесторонне, но ключевая строка, как я понимаю: «Потому что правды не было и нет». Достоевский был уже не первый, кто диагностировал: мы – максималисты. Всё, кроме настоящей правды, нас не устраивает, компромиссы мы не принимаем. И мы сами по той же причине себя в очень серьезной степени не устраиваем. Протестантское самодовольство мы не умеем в себе вырабатывать. И это счастье для нас, но счастье очень трудное, иногда кажущееся неподъемным. Бьет это в первую очередь по мужчинам.
Двадцатый век – первый, кажется, в истории цивилизации – выгнал женщин из домов на поденную работу в массовом порядке. Мы толкуем о повышении жизненного уровня, а на самом деле, если прикинуть, насколько во всем мире увеличился процент семей, где мужчина в одиночку не может прокормить своих домашних, речь идет о беспрецедентном обнищании. Неправильность такого расклада смутно ощущают все. Подавляющее большинство женщин «тянут» и работу, и домашнее хозяйство, и материнские обязанности не потому, что хотят, а потому, что деться некуда. И не успевают, и чувствуют, что не справляются. Рады бы уделить больше внимания детям и мужу – но в сутках 24 часа. Бывают исключения, но не на них же ориентироваться. А для подавляющего большинства мужчин такой расклад – сам по себе травма, причем и винить непонятно кого, кроме себя. Хотя, если разобраться, большинство мужчин поставлено перед уже свершившимся фактом, так что самообвинения им бы можно и поумерить.
Еще хуже, если мужчина не может найти работу и женщине приходится зарабатывать на семью, а ей это слишком тяжело. В наше время в России таких ситуаций катастрофически много. Никакие разговоры о равноправии тут делу не помогут – до такой степени мы обманывать себя не умеем и, надеюсь, не научимся. В итоге мужчина чувствует себя кругом виноватым, униженным, да еще вынужденным это скрывать. В том числе порой – и от самого себя, чтобы не терять мужского достоинства. При этом он при всем старании не имеет никакой уверенности, что ему удастся найти прилично оплачиваемую работу. Так что к стыду примешивается еще и страх перед будущим. Вот тут он и может ухватиться за «анестезию». У кого это выпивка, у кого наркотики – лишь бы забыться хоть ненадолго. Если при этом жена еще подливает масла в огонь попреками и нелестными сравнениями с другими, «настоящими мужчинами», дело, мягко говоря, не улучшается. Кстати, делая вид, что всё в порядке, она тоже не улучшает атмосферу: мужчина чувствует, что с ним обращаются то ли как с маленьким, то ли как с невротиком. В общем, проявить мудрость тут нелегко, тем более если женщина заморена и издергана чрезмерными нагрузками.
Счастлива та семья, где люди могут честно и спокойно «проговорить» ситуацию. Признать, что она вовсе нехороша, но не нами создана, а мы постараемся из нее выйти и надеемся, что получится. А пока она такая трудная – будем особо беречь друг друга. Потому что тут у женщины искус превратиться в «бензопилу», а у мужчины – начать утверждать свое мужское достоинство за счет других, унижая остальных членов семьи самодурскими выходками (в частности пьяными).
Униженность, конечно, больнее ощущают наиболее ранимые, то есть наиболее гордые люди. Но, поскольку она и объективно есть (мужчина не выполняет своего призвания быть главой семьи, ее кормильцем и защитником), то ощущается всеми как непорядок. Особо нервные просто не могут допустить, чтобы разум воспринял и сформулировал эти сигналы души. Кто поизощреннее – придумает тысячу теорий и оправданий и постарается сам в них поверить. А чтоб лучше удалось – разум частично выключит. Водкой либо чем-нибудь еще. Кто попроще – прямо с водки и начнет.
Кстати, большинство пьющих женщин опять же выпихнуты жизнью «не на женские роли». Вовсе не сахар для женщины жить так уж самостоятельно, без надежи и опоры. Как они ни храбрятся, а это нагрузка болезненная. Ну, некоторые и пытаются быть «как мужики» – то ли себе, то ли другим в отместку. Иногда причины регулярной выпивки вовсе не психологические, например у многих доярок. Тут уже нужно просто заглушить ломоту в теле, особенно в руках. Потому что физические нагрузки непосильные. Можно сколько угодно поздравлять такую женщину с равноправием, ей от этого легче не станет. А от водки станет. Но для изменения этой ситуации нужно переменить всё российское бытие, а это не то, что мы можем сделать прямо сейчас. Так что вернемся к психологическим причинам, с которыми можно хоть что-то поделать, если знать как. Итак, душевная боль оттого, что «всё не так, как надо». И от недовольства собой и от жалости к себе.
Тяжелые, стыдные воспоминания, перенесенные горести становятся в тот же ряд. А что «обезболивание» только ухудшит дело и заведет его в замкнутый круг, быть может, и все понимают, но не у всех есть сила воли от этого отказаться и нести свою боль в полной мере, без передышки.
Православные знают, конечно, что непосильных испытаний не бывает, а бывает бесовское страхование, и не более того. Но, во-первых, и знающих это не так много, а во-вторых, одно дело – теория, а другое дело – практика. На практике попросту делать всё, что можешь, а остальные заботы предоставить Господу – требует еще большей решимости, чем впервые оттолкнуться ногами от дна и поплыть. Причем плавать обучаешься раз навсегда, а в жизни при каждом новом испытании все страхи и уныния начинаются сначала.
Православные знают, как очистить душу от стыда и страха. Но опять же, и на это надо набраться духу. И уж какие только не возникают препятствия по дороге к храму! Сама нарочитость подтасовки этих препятствий могла бы вызвать здоровое подозрение: кому это выгодно? чьи там вылезают рога и копыта?
Размыкание этого замкнутого круга мне видится через предельную честность с самим собой. Есть вещи, которые люди в глаза не скажут, тем более любящие: пощадят. Или будут ожидать, что сам поймешь. Так что тут не на кого, кроме себя, надеяться. Раз уж мы такие правдолюбцы, что у нас от неправды душа болит, то – клин клином: можно и разум от неправды почистить. А то туда понабилось всякой мифологии.
Это, во-первых, сразу снимает преувеличения, порожденные воображением и желанием считать себя больше всех пострадавшим. Понимаешь, сколько страхов, капризов, истерического нетерпения и блажи накручено на действительные проблемы, и перестаешь убеждать себя в полной безысходности ситуации. Во-вторых, это дает представление о разграничении забот: где человеческая, а где Божия. Нечестно, обрисовав себе, к примеру, будущее России самыми черными красками, по этой причине в отчаянии опустить руки и отказаться выполнять самые элементарные житейские обязанности. Даже если кажется, что ни сил, ни воли уже не осталось ни на волос. У такого человека, пока он сил не наберется, забота очень малая: от сих до сих. Человек, способный открыть бутылку, все же может сделать с той же затратой энергии какую-нибудь мелочь – хоть умыться холодной водой, например. Как правило, после этого (при условии полной честности) выясняется, что сил хватает еще на что-нибудь, что всех мировых проблем не решит, но будет маленьким шажком в нужную сторону. После этого обычно приходит «второе дыхание». Я знаю человека, который вполне успешно вышел из запоев, начав мелкие починки в доме. Сейчас он завершает полный ремонт и уже планирует, как бы смастерить недостающую мебель. Постоянной работы пока так и не нашел, но хотя бы вспомнил, что у него золотые руки, и применил их по назначению. И с голоду, кстати, за это время не умерли ни он, ни его семья.
Об остальном остается только просить Бога, в том числе и о силе воли, и о вере, и о детях, и о решении мировых проблем.
Что делать в такой ситуации неверующим, я не знаю. Ждать помощи от других людей, наверное. На этом месте православному человеку станет, видимо, жутковато: это сколько же народу должно ждать от нас помощи! Что ж, глаза боятся – руки делают. Мы-то хоть знаем, от Кого получаем помощь сами. Ее будет ровно столько, сколько нам в действительности надо. И передышки нам тоже будут даны, и радости – больше, чем мы ожидаем.
Конечно, в счастливой семье (то есть в такой, где люди доброжелательны и честны с собой и друг с другом) вряд ли можно ожидать пьянства «с горя». Где есть честность – там есть и доверие, и маловероятно, что кого-то слишком далеко занесет в мифологию о невыносимости бытия или в обвинительный раж: будет кому отрезвить и вернуть к реальности. (Случайно ли, что в русском языке слово «отрезвить» имеет два значения?)
Да и при выпивке «на радостях» в таких семьях есть обычно условный знак или слово: пора, мол, остановиться. Его, как правило, и хватает, если люди действительно доверяют друг другу.
Если доверия нет – тогда, конечно, хуже. Но разобраться, почему нет и как сделать так, чтоб было, – опять же можно, только начиная с честности перед собой. И с доброжелательности к себе же: в конце концов, какое мы имеем право себя губить? С какой стати нам не желать себе добра? И какие к этому препятствия, кроме лицемерия, которое, опять-таки, нечестность?
Я больше пишу про пьянство людей семейных. Оно и понятно: по ним неустроенность нашей российской жизни сильнее бьет и вызывает большую панику. Да и дети страдают, а их страдания добавляют болезненности в ситуацию. Одному человеку много ли надо? И ответственность меньше: только за себя (до поры до времени). Соответственно, и груз этой ответственности вряд ли может показаться совершенно непосильным.
Одиночество – иллюзия: не остается человек один. Никогда
Но если человек один, может, он страдает как раз от одиночества? Может, именно в одиночку и пьет? Или с тоски – с кем попало? Это, я думаю, отдельная тема, очень важная: иллюзия одиночества. Потому что это (и тут уж я могу утверждать как эксперт, имеющий богатый и долгий опыт одиночных камер) именно иллюзия. Не остается человек один. Никогда. Если он физически один, без других людей – за ним особый присмотр Отца и особая поддержка. Если он одинок среди людей – это временно. Пока устанавливаются или восстанавливаются отношения с Отцом. Не может быть одиночества у человека, который молится словами «Отче наш», понимая, что значат эти слова. А понимание приобретаемо, и это совсем нетрудно. Оно для нас уже другими наработано давным-давно.
Я вижу нашу российскую проблему пьянства составной частью проблемы общемировой: неуверенность, стыд и страх заставляют людей искать забытья самыми разнообразными способами. Все эти способы рано или поздно влекут за собой дополнительные неуверенность, стыд и страх. Наркотики, «улеты в астрал», оглушение специальной, на то и созданной музыкой, виртуальное баловство, что только не… Появилось уже и слово «трудоголик», тоже из этой серии.
Но – своя рубашка ближе к телу – опасность поголовно стать «трудоголиками» пока России не грозит. Думаю, впрочем, что и опасности поголовно спиться тоже нет. А есть проблема – немалая, но для каждого отдельного взрослого вполне решаемая. Неразрешимых проблем перед нами Господь не ставит.
Нам так не хватает знания о победителях недуга и описаний того, как удалась эта победа
А если говорить о помощи других людей – то вот какой помощи, мне кажется, не хватает: знания о победителях. И радости за них, и надежды для остальных. В конце концов, любая проблема, грех или искушение – это еще и старт для победы! Осознание – самое начало боя, первая попытка дать отпор. Но, в конце-то концов, наше призвание – победа. С Божией помощью, но и с полным нашим участием.
Вот об этом, кажется мне, мы как-то позабываем, а откуда тогда возьмется веселье и упорство в бою? И вдохновение, и уверенность, что МЫ – МОЖЕМ? Если человек одолел «зеленого змия», он не просто спасся бегством, он – победитель. Ему есть что рассказать, как старому солдату. Он знает, как это делать. То же самое относится и к одолению других грехов. Конечно, грехи достаточно мерзки сами по себе, так что вряд ли можно ждать мемуаров на темы «Как я перестал воровать деньги у родителей» или «Как я перестала сплетничать», подписанных именами и фамилиями. Но это и не надо.
Тут скорее можно ждать, чтобы духовный отец с опытом, никоим образом не разглашая тайну исповеди, рассказал, как это делали некие люди, кому удавалось. На ситуативных, а не личных примерах. Возможно, совместно с врачами и психологами, используя еще и их опыт. С разбором, как в военных учебниках разбирают выигранные битвы. И подбодрил бы, и напомнил, что покаяние вовсе не обязывает к постоянно подавленному настроению и унынию – много ли с ними навоюешь? Учебников по тактике и стратегии для мирян явно не хватает. И, мне кажется, они нужны: именно в применении к нашему времени и нашей непростой ситуации. А то ведь получается, что установку «не пьянствуй» – задали, а КАК от этого избавиться – недоучили. В этот вакуум лезут всякие шарлатаны и оккультная шпана с предложениями закодировать, заговорить, излечить по фотографии и так далее.
А хорошо бы, чтоб не было вакуума.
Искренне Ваша,
Ирина Ратушинская
-
Верующая
- 1
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
