Священник из МЧС
Протоиерей Андрей Близнюк работает в зоне ЧС как аттестованный священник-спасатель. Он был рядом с пострадавшими при наводнениях и семьями погибших в автокатастрофах. Когда люди теряют близких, им важна надежда на продолжение жизни души и ее спасение. Мы публикуем интервью с отцом Андреем из книги «Больничный священник» епископа Пантелеимона (Шатова).
— Один раз было такое, да. От рака умирал один наш прихожанин, я собирался его причастить, договорился с его родными, что приеду после литургии. Его мама тоже стояла в храме, молилась. И вдруг во время службы мне звонит супруга больного и говорит, что он умер. И просит: «Скажите его маме, она же как раз в храме». Это был для меня очень тяжелый момент — подойти к матери и сказать, что мы не поедем к ее сыну, потому что его уже нет. Как найти слова? Трудно… Я вместе с ней в храме расплакался. Невозможно было удержаться. — Со временем появляется эмоциональная выносливость к таким ситуациям?
— Нет, наоборот — я заметил, что со временем становишься более чувствительным. Когда был помоложе, больше какой-то внутренней крепости, уравновешенности. А тут не то чтобы раскисаешь, но трудно слезы удержать. Но зато появляется опыт, и ты этих ситуаций уже не боишься, знаешь, что делать, что сказать, или понимаешь, когда не нужно ничего говорить, а просто взять человека за руку, когда большего уже не сделать. Или просто воды дать. Как было у нас с родственниками погибших пассажиров Ан-148, летевшего в Орск.
После крушения в московском специализированном морге проходила судебно-медицинская экспертиза, родственники сидели в зале и ждали своей очереди. Их приглашали к следователю, уточняли какие-то подробности, показывали найденные вещи, останки. Для всех родственников это было очень тяжелое и утомительное ожидание.
Психологи МЧС говорили людям, что в зале присутствуют священники, к которым можно обратиться. Но человек в таком состоянии порой впадает в ступор и не знает, нужно ему это или нет. Чтобы помочь сократить дистанцию, наливаешь воды, приносишь и подаешь. Спрашиваешь, не хотят ли они поесть, кофе выпить. Через самый простой человеческий контакт, через стакан воды и первые слова им легче что-то сказать. Они вдруг понимают, что сейчас можно спросить: «Как же так?», «Почему?», «Что делать дальше?».
Некоторым нужно просто рассказать о своем горе, и уже это облегчение. Помню, там были две сестры, они потеряли родителей. Родители приезжали к ним в Москву из Орска и так хорошо пожили у них: папа пролечился в больнице, они с внуками посидели, погуляли, насладились общением. Так было замечательно, так ярко и светло! Родители улетели — и вдруг такая внезапная смерть в самый счастливый момент.
Я слушал — и по рассказу понимал, что папа без мамы и дня не выдерживал. Только мама попадала в больницу — он попадал вместе с ней. Видно, они так между собой были связаны, что один потерю другого переживал бы очень болезненно, долго страдал бы. Я говорю: «А вы не видите какой-то смысл в том, что они, как в сказках, жили счастливо и умерли в один день? Что они увидели всех внуков, насладились общением, решили свои проблемы и, не видя страданий друг друга, ушли с миром. Вы представляете, если б один умирал, а другой бы его хоронил? Может быть, в этом для нас утешение?» И они согласились. Потом и на исповедь приходили.
То, что человек даже в страданиях находит смысл, ему приносит большое облегчение. И священник может помочь найти этот смысл, если ему Господь какие-то знаки подает.
— Когда была катастрофа с Ту-154, где летел ансамбль Александрова, были вопросы по поводу отпевания. Например, одна вдова спрашивала: как отпевать, когда от моего мужа нашли только кусочек легкого? Объясняешь, что отпевание порой и не связано с телом, мы иногда отпеваем человека заочно. Это все равно помощь его душе и поддержка родственникам.
Или другой случай. Решался вопрос, ставить крест на могилу погибшего или нет. Его брат сомневался: хотя брат был крещен, но он никогда не называл себя верующим. С другой стороны, всем поставят крест, а у него могила будет без креста? Я говорю: «Надо понять, действительно ли он не хотел бы этого. Может, его супруга знает?» — «Я, — говорит, — с братом в таких добрых отношениях был, что он бы мне сказал». Но все-таки пошел супруге брата звонить. Приходит ко мне через час: «Представляете, она в его форме, во внутреннем кармане, нашла иконку». Раз иконку с собой носил — значит, не мог быть атеистом. И мы решили, что можем спокойно ставить крест, мы в этом никак не своевольничаем.
— А какие-то духовные вопросы были?
— Да, мы говорим с людьми о том, что молитва за усопшего — это продолжение той любви, которая их связывает. И поэтому если они ради своего умершего близкого будут духовно расти, очищать свою душу, участвовать в таинствах, то их молитва становится все чище и сильнее, продолжая их любовь к родному человеку.
Священника заменить в таких случаях уже ни врач, ни психолог, ни социальный работник не могут. Во всяком случае, несколько психологов, которых я лично знаю, говорят нам: «Когда рядом нет священников, мы сами переходим на духовные темы, если понимаем: что-то другое говорить уже бессмысленно, человека утешить и укрепить можно только надеждой на вечную жизнь, на продолжение жизни души, ее спасение».
Поэтому нужно, чтобы все психологи МЧС о нас знали и нас звали. Чтобы было много подготовленных священников, и они могли успеть в место катастрофы.
Тут есть и технические сложности: нас должны быстро доставить в нужное место. Даже психологи МЧС нам жалуются, что их не всегда сразу берут на борт МЧС, приходится вылетать уже вторым эшелоном. На месте нас тоже нужно впустить в зону ЧС, в больнице — в реанимацию. По всем инструкциям в зону ЧС не может войти посторонний человек, даже врач скорой помощи, — только аттестованный спасатель. Но мы для этого и прошли подготовку на спасателей, чтобы не было технических препятствий. Решение всех этих задач — процесс не быстрый. Сколько лет мы уже сотрудничаем с МЧС, но сдвиги пока маленькие.
— Бывает, что у людей горе выплескивается в агрессию, истерику, и удается погасить напряжение. Был такой случай в центре судмедэкспертизы, где оформляли помощь родственникам погибших музыкантов из ансамбля Александрова. Сотрудница ритуального отдела вдруг стала спорить с одним из близких погибшего. Родственники хотели повезти гроб из центра сначала в храм, чтобы там почитали Псалтирь, а потом уже ехать на общее отпевание на Федеральное кладбище.
Но поскольку для ритуальных служб это лишние заботы, нужен новый транспорт, сотрудница стала убеждать, что это все не нужно. Брат покойного сказал, что чтение над гробом Псалтири — давняя православная традиция. Ему показалось, что сотрудница над этим засмеялась. И вот тут он не выдержал. Он взорвался, бедный, накричал на нее матом, хлопнул дверью и убежал.
А уходить ему никак нельзя было, иначе он бы не получил никакой помощи. Государство ведь там оплачивало весь транспорт, могилы, ритуальные услуги. Без этого было бы совсем тяжело: я когда увидел расценки, мне аж прямо умирать не захотелось.
Я побежал за ним на улицу, догнал, остановил. Объяснил, что это у сотрудницы был нервный смех, не издевательский, не унизительный. Она ведь сидит там 12 часов, ей тоже трудно, это просто психологический сбой. Мы поговорили, и мужчина вернулся. Думаю, что на него повлияло и то, что за ним священник вышел, поскольку это был человек верующий.
Или, помню, был психический срыв у одной матери погибшей. Она начала кричать и проклинать всех: «Хочу, чтобы и у вас дети погибли! Чтоб вы тоже все это пережили!» К ней все боялись подойти. Когда я пошел ее успокоить, как-то ее отвлек, переключил на что-то другое, то почувствовал, что психологи с облегчением вздохнули. Потому что такая паническая атака очень заразительна, всех взвинчивает, может передаться другим родственникам.
Священнику порой легче остановить такие вспышки, потому что он незаинтересованное лицо: он не является представителем ни государства, ни ритуальных услуг. Все наши требы там бесплатны, мы сразу говорим, что мы здесь только ради помощи и духовной поддержки.
— Ни в коем случае не говорить: «Как я вас понимаю». Ни в коем случае нельзя проявлять жесткость и формализм. Как в том страшном случае, в котором меня попросили разобраться (дата обращения — 01.08.2018. — Примеч. ред.).
Отпевали 4-летнюю девочку, которая была инвалидом. Она отмучилась так, что не приведи Господь. И священник запрещал родственникам плакать, разговаривал с ними сухо, даже грубо: «Что вы стоите тут, как подсвечники? Молиться надо за свою дочь!» Родственники перед этим прошли ужасные мытарства.
Когда они привезли умершую девочку в больницу, ее не хотели брать: «Откуда мы знаем, что вы ее сами дома не задушили?» Потом сжалились, забрали, но на следующий день вернули тело, чтоб родители сами делали судмедэкспертизу. Экспертизу сделать не удавалось — то не было специалиста, то огромная очередь. Пришлось просто дать взятку. После всех этих мучений — такое обращение в храме.
Священник еще и не позволил оставить гроб открытым: «Я болеть не собираюсь и на улице служить не буду. Закроем здесь, а на кладбище отнесете, закопаете». Они объясняют, что у них родственники на кладбище приедут попрощаться, а священник аж на крик сорвался: «Я сказал — здесь заколачивать!» Еще и деньги немалые взял. Они в ужасе ушли из храма.
Эту историю я узнал от директора благотворительной организации, психолога, которая была с ними. Она в Facebook описала всю эту картину. Сказала, что больше они в храм ни ногой.
Я дозвонился до этой семьи, извинился за священника. Убедился, что так все и было, никто ничего не преувеличил. Мы им помогли, поддержали их материально из средств Синодального отдела по благотворительности. А священнику я написал письмо, что если он считает себя пастырем, должен исправить свою ошибку, потому что он нанес огромную травму людям. Да еще и Церковь поносится в его лице. Особенно было горько, что такое вот отпевание произошло на Вербное воскресенье. А на Страстной мы эти разборки устраивали.
Через некоторое время священник мне ответил, что ходил просить прощения. Звоню семье девочки. «Да, приходил, — говорят. — Мы его сначала не пустили, так он у нас на веранде целый час на коленях стоял. Пришел с подарками, просил прощения». В общем, как мог — исправил.
Ни в коем случае нельзя быть таким вот жестким требоисполнителем. Это просто смертельно.
— Случай вопиющий. Но вот про «запрещал плакать», кстати, — распространенная позиция. Даже апостол Павел говорит: «Не хочу же оставить вас, братья, в неведении об умерших, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды. Ибо если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, то и умерших в Иисусе Бог приведет с Ним. Итак, утешайте друг друга сими словами». И пастыри очень часто так и «утешают»: не плачьте, не скорбите. Но психологи говорят, что нельзя запрещать скорбеть, горе имеет свои стадии проживания, все они нужны.
— Я на это отвечаю так: Христос плакал, когда Лазарь в гробу лежал. Это же настолько естественная человеческая реакция души, что ее вот так взять, зажать и остановить — это как кастрюлю с кипящей водой закупорить крышкой. Ее просто рванет! Выпускать накопившуюся боль через скорбь, слезы — это необходимо по природе человека, его Господь так устроил, дал дар слез.
Апостол Павел пишет совершенно не об этом. Он пишет об отчаянии, как у тех, кто думает, что смерть — это всё, конец. Когда произносят эти страшные слова: «мы потеряли», «пусть земля будет пухом», — от них же оторопь берет. Священник должен напомнить, что, расставаясь, мы не прерываем общение с человеком, а меняем его от непосредственного, лицом к лицу, на общение через молитву. Но ни в коем случае нельзя говорить «ты не должен плакать» — наоборот, нужно сострадать и плакать вместе. Человек должен утрату пережить и отскорбеть.
Я как-то прочел одну историю. Мужчина потерял жену. Соседский мальчик пришел к нему, сел рядом. Потом, когда вернулся домой, мама спросила его: «Что ты ему сказал?» А мальчик ответил: «Мама, я ничего не сказал. Я помогал ему плакать». Ребенок почувствовал и помог.
Только когда пройдет этот первый этап, во время которого надо просто быть рядом с человеком, вместе плакать и скорбеть, священнику нужно потихонечку вести его к следующей ступеньке, к нормальной жизни. Ведь многие люди месяцы и годы остаются в глубочайшем беспросветном горе и скорби. Через молитву, таинства нужно выводить человека на новый, духовный уровень — это и будет настоящая духовная поддержка.
— Конечно. Особенно те, кому недавно сообщили диагноз, и он не знает, что делать, как жить дальше. Он звонит психологам, с ними поплачет. Если они узнают, что человек верующий, направляют к нам. Человек порой боится рассказывать близким, друзьям, ему легче сначала открыться анонимно кому-то незнакомому. Некоторые священники говорят: пусть лучше в храм идет. Но он еще не готов в храм прийти! У него такой нарыв боли внутри, такая скорбь, что ему нужно просто поговорить об этом. Прямо дома, вот сейчас.
Поэтому хорошо, что есть такой телефон. Мы очень благодарны онкопсихологам за сотрудничество. Когда человек поговорит с психологом, а потом со священником, поплачет, расскажет о своем горе, двигаться дальше — к принятию болезни — ему уже легче.
— Если прогнозы плохие, вы говорите о смерти? Что смерть — это не конец?
— Не сразу, и если человек сам заговаривает об этом. Когда деликатно узнаешь, что это не терминальная стадия, то начинаешь говорить, что вера помогает победить болезнь. Духовный ресурс мобилизует силы человека. Все врачи говорят, что кроме лекарства нужны надежда и вера.
Я часто делюсь с больными примером из нашей семьи. Когда мой отец заболел, ему было 70 лет. Он стал регулярно исповедоваться, причащаться. Врач, Николай Владимирович Воробьев, слава Богу, вовремя заметил болезнь, руководил лечением и буквально за руку отвел на операцию. И вот уже 12 лет отец жив, у него нет метастазов. Он — офицер, более 30 лет в армии, вся его жизнь прошла в стороне от веры и Церкви. И вот уже пожилым человеком он начал церковную жизнь с болезни. Болезнь очень многих приводит к вере.
— Священников на таком телефоне доверия как-то специально готовят?
— Да, на телефоне «Ясное утро» (раньше он назывался «Содействие») работают все, кто учился на спасателя, плюс преподаватели ПСТГУ. Онкопсихологи проводили для нас консультации, рассказывали об этапах переживания болезни, горя, стадиях рака, учили нас реагированию.
— На сайт «Пастырь» пришел вопрос от священника: человек безнадежно болен, знает свой диагноз, знает неутешительные прогнозы, но не хочет в это верить. Священнику продолжать поддерживать его тщетную надежду или как-то перенаправлять его в другую сторону?
— Так бывает на этапе отрицания, непринятия болезни. Нужно спокойно с человеком беседовать, но нельзя говорить, что все безнадежно. Просто рассказывать разные случаи и с положительным, и с отрицательным исходом: «Тот выздоровел, а этот нет». Чтобы человек понимал, что в жизни есть и то, и это, и предстоит это принять. Помогает этому время, но нужно с человеком это время побыть, предлагать ему общаться, еще звонить, чтобы отрицание не переросло в отчаяние, в злобу, когда люди говорят: «Все заодно, все меня хоронят, я ни с кем не буду общаться».
— Я откликнулся на предложение владыки Пантелеимона. Когда он налаживал взаимодействие с МЧС, я сказал, что готов участвовать. Мне как офицеру запаса это было интересно.
— Для того, чтобы стать спасателем, наверное, не всякий священник подходит? Каким он должен быть?
— Священник-спасатель должен уметь правильно себя вести с жертвами ЧС, не бояться. Крепость должна быть. Устойчивая нервная система.
Помню, один священник на курсах МЧС потерял сознание, когда жуткие документальные кадры показывали. Если человек психологически не готов, то ему в ЧС самому нужна будет помощь.
Когда я первый раз был в реанимации Первой Градской больницы, меня сестры спрашивают: «Батюшка, а как вы к крови относитесь? Не падали ли вы в обморок?» Действительно, то, что я увидел, было страшно: человек в аварии был раздавлен, было вообще непонятно, как он еще жив. Нужна внутренняя готовность увидеть самое страшное и не показать человеку своего впечатления, чтобы ступором или вскриком не смутить и не испугать его. Но мне тут проще, я же все-таки бывший военный.
— На телефоне доверия для онкологических больных тоже нужны особые качества?
— Здесь нужна чуткость. Ни в коем случае не должно быть никакой формальной жесткости, как бывает у некоторых священников. Здесь это профнепригодность. Нужен хоть какой-то опыт столкновения с болезнью — может быть, у кого-то из близких. И достаточный возраст — он тоже дает какой-то опыт. Молодому священнику будет трудно. Тем более что звонят иногда ночью, и некоторые разговоры длятся часа по полтора.
Помню, разговаривал так с женщиной из дальнего региона — она просто не рассчитала, что в Москве сейчас ночь. Она умирала и понимала, что умирает. Когда-то она в аварии потеряла мужа и ребенка — оба погибли. Осталась одна, удочерила девочку. С этой девочкой прожила пять лет, дала ей все, что могла. И — умирает. Это был ее первый разговор со священником.
И я почувствовал, что она смогла самостоятельно пройти все этапы духовного роста. Представляете, все уже однажды потеряла, так рано умирает, оставляет ребенка, но при этом у нее никаких претензий к Богу: ни «за что?», ни «почему?». Она внимательно, чутко в эту тайну всматривается. Ей нужен совет: «Что мне еще нужно сделать?»
Полтора часа такого ночного разговора выдержать трудно. И в то же время понимаешь, как это правильно, что она смогла поговорить, потому что рядом у нее нет храма и нет другой возможности поговорить со священником.
— Вам самим нужно какое-то восстановление? Ведь это тяжелое служение.
— На самом деле все эти тяжелые случаи, которые так переживаешь, очень воодушевляют, укрепляют и веру, и силы. Смерть — это тайна. И когда на твоих глазах приоткрывается дверь и ты видишь, как человек преображается, ты как бы и сам участвуешь в этой тайне. Тут невозможно выгореть. Можно физически слабеть, а духово только возрастать.
В школе преподавать (хотя это прекрасная православная школа) — вот тут порой сил уже нет. Потому что заходят эти бармалеи, и думаешь: как же их настроить на духовный лад, когда у них щеки красные, пот стекает, у них весна, футбол во дворе — а ты давай с ними говори о евангельской истории! Вот тут выгоришь. А умирающие тебя сами заряжают силой. Особенно те, кто долго к этому идут через свою болезнь.
— Если бы можно было что-то вернуть назад, какие свои пастырские ошибки вы бы исправили?
— У меня было несколько случаев, когда я не успел причастить человека перед смертью. Я проводил занятие. Нужно было бросить все и ехать, но родственники не сказали мне ясно, что ситуация критическая. Я провел занятие, поехал — и не успел. Два раза такое было. Мне нужно было родственников более дотошно спрашивать, попросить к телефону врача. Ведь думаешь обычно: все всё понимают. А на самом деле это тебе так кажется.
— У меня нет общего ответа. Помню, я прямо чувствовал, что человек умирает. Уже ночь. Мы спели «Царица моя преблагая». И обнялись… И я ушел. А еще у меня есть такой опыт: когда человек уже не воспринимает слова, ему тяжело, я даю слушать песнопения.
В московской больнице я причащал одну девочку. Она умирала от онкологии. Студентка — молодая, красивая, хорошая. Потом ее увезли домой, куда-то очень далеко, и мы с ней общались через соцсети. В какой-то момент она написала: «Всё, даже отвечать уже не могу. Не могу печатать». И тогда я стал посылать ей песнопения. Она ставила лайки — это был ее единственный отклик. А потом ее бабушка написала, что она умерла.
У меня есть подборка церковной музыки, которая душу поднимает, поддерживает. Я эту подборку многим передавал — больным, родственникам. Все наши переживания с музыкой легче переносить. Помните, как авва Дорофей сказал своему ученику Досифею, когда тот умирал и больше не мог молиться? Он сказал: «Ты просто думай о Боге». Эта музыка помогает думать о Боге, осознавать Его присутствие, когда у человека уже нет возможности произносить слова.
По-разному бывает. Вот недавно у нас скончалась прихожанка. Весь последний месяц она страшно страдала: рак желудка — это невыносимые боли. Она лежала в больнице святителя Алексия, там есть возможность часто исповедоваться и обстановка очень располагает к духовной жизни. Когда эта женщина в последний раз исповедалась, причастилась, я был поражен ее радостным лицом. Она была такая счастливая! «Отец Андрей, я уже все поняла, все, что могла, сделала, и я уже не боюсь смерти. У меня какой-то трепет наступает перед этой тайной». Я был поражен, как она, такая живая, активная, так смогла преодолеть страх смерти — самый страшный, самый сильный. Она на Пасху причастилась последний раз, на Светлой умерла, простившись с родственниками. И 40 дней у нее было на святителя Николая, любимого святого, наш престольный праздник. Это Господь прямо знаки дает, что все исполнилось. Совершилось.
В таких смертях понимаешь, что Господь этот крест страдательный дает лучшим — тем, кто удивительно преображается в страданиях. Как будто дает задание. Ведь страдание, болезнь святые понимали как посещение Божие, Его поручение, а не как проклятие или непонятное несчастье. Все, с кем довелось мне побывать в эти часы, минуты, — это удивительные люди, они справились с этим поручением.
Кто-то и без страданий достигает полноты, исполненности. Вот Иван, тоже наш прихожанин. Он ездил к нам в храм из Подмосковья, много времени тратил на дорогу, но всегда во всем участвовал, всем помогал. Добрейший человек, удивительно чуткий, заботливый, внимательный. У него был такой низкий голос, что его было слышно везде. Если слышишь рокот за собой — понимаешь: это Иван. Когда стало возможным причащаться без исповеди в Великую Субботу, на Пасху, на Светлой, все эти дни Иван впервые в жизни вот так причащался — каждый день! И в последний крестный ход в субботу он мне сказал: «Вы знаете, это же просто чудо. Я впервые в жизни мог так часто причащаться и чувствую, какое это счастье». Он поблагодарил — и это оказались его последние слова.
Я в понедельник после Светлой прихожу в храм, гляжу — гроб стоит. Подхожу — Иван. Мне прямо не по себе стало. Его дочери мне объяснили: «Вы знаете, он после службы дошел до Третьяковской, до метро, у него случился сердечный приступ, и он умер». Сразу, ни с кем не успел переговорить. И я подумал: до какой вершины человек в своей жизни поднялся. Причащался каждый день, сказал «спасибо», пошел и умер. Это настоящее чудо.
В эпицентре горя
— Вы часто сталкиваетесь с человеческим страданием — как священник МЧС и как дежурный на телефоне доверия для онкологических больных. Бывает так, что вы не можете справиться со своими чувствами?— Один раз было такое, да. От рака умирал один наш прихожанин, я собирался его причастить, договорился с его родными, что приеду после литургии. Его мама тоже стояла в храме, молилась. И вдруг во время службы мне звонит супруга больного и говорит, что он умер. И просит: «Скажите его маме, она же как раз в храме». Это был для меня очень тяжелый момент — подойти к матери и сказать, что мы не поедем к ее сыну, потому что его уже нет. Как найти слова? Трудно… Я вместе с ней в храме расплакался. Невозможно было удержаться. — Со временем появляется эмоциональная выносливость к таким ситуациям?
— Нет, наоборот — я заметил, что со временем становишься более чувствительным. Когда был помоложе, больше какой-то внутренней крепости, уравновешенности. А тут не то чтобы раскисаешь, но трудно слезы удержать. Но зато появляется опыт, и ты этих ситуаций уже не боишься, знаешь, что делать, что сказать, или понимаешь, когда не нужно ничего говорить, а просто взять человека за руку, когда большего уже не сделать. Или просто воды дать. Как было у нас с родственниками погибших пассажиров Ан-148, летевшего в Орск.
После крушения в московском специализированном морге проходила судебно-медицинская экспертиза, родственники сидели в зале и ждали своей очереди. Их приглашали к следователю, уточняли какие-то подробности, показывали найденные вещи, останки. Для всех родственников это было очень тяжелое и утомительное ожидание.
Психологи МЧС говорили людям, что в зале присутствуют священники, к которым можно обратиться. Но человек в таком состоянии порой впадает в ступор и не знает, нужно ему это или нет. Чтобы помочь сократить дистанцию, наливаешь воды, приносишь и подаешь. Спрашиваешь, не хотят ли они поесть, кофе выпить. Через самый простой человеческий контакт, через стакан воды и первые слова им легче что-то сказать. Они вдруг понимают, что сейчас можно спросить: «Как же так?», «Почему?», «Что делать дальше?».
Некоторым нужно просто рассказать о своем горе, и уже это облегчение. Помню, там были две сестры, они потеряли родителей. Родители приезжали к ним в Москву из Орска и так хорошо пожили у них: папа пролечился в больнице, они с внуками посидели, погуляли, насладились общением. Так было замечательно, так ярко и светло! Родители улетели — и вдруг такая внезапная смерть в самый счастливый момент.
Я слушал — и по рассказу понимал, что папа без мамы и дня не выдерживал. Только мама попадала в больницу — он попадал вместе с ней. Видно, они так между собой были связаны, что один потерю другого переживал бы очень болезненно, долго страдал бы. Я говорю: «А вы не видите какой-то смысл в том, что они, как в сказках, жили счастливо и умерли в один день? Что они увидели всех внуков, насладились общением, решили свои проблемы и, не видя страданий друг друга, ушли с миром. Вы представляете, если б один умирал, а другой бы его хоронил? Может быть, в этом для нас утешение?» И они согласились. Потом и на исповедь приходили.
То, что человек даже в страданиях находит смысл, ему приносит большое облегчение. И священник может помочь найти этот смысл, если ему Господь какие-то знаки подает.
Вопросы горюющих
— С чем люди к вам обращаются, о чем просят — когда они прямо в эпицентре ЧС?— Когда была катастрофа с Ту-154, где летел ансамбль Александрова, были вопросы по поводу отпевания. Например, одна вдова спрашивала: как отпевать, когда от моего мужа нашли только кусочек легкого? Объясняешь, что отпевание порой и не связано с телом, мы иногда отпеваем человека заочно. Это все равно помощь его душе и поддержка родственникам.
Или другой случай. Решался вопрос, ставить крест на могилу погибшего или нет. Его брат сомневался: хотя брат был крещен, но он никогда не называл себя верующим. С другой стороны, всем поставят крест, а у него могила будет без креста? Я говорю: «Надо понять, действительно ли он не хотел бы этого. Может, его супруга знает?» — «Я, — говорит, — с братом в таких добрых отношениях был, что он бы мне сказал». Но все-таки пошел супруге брата звонить. Приходит ко мне через час: «Представляете, она в его форме, во внутреннем кармане, нашла иконку». Раз иконку с собой носил — значит, не мог быть атеистом. И мы решили, что можем спокойно ставить крест, мы в этом никак не своевольничаем.
— А какие-то духовные вопросы были?
— Да, мы говорим с людьми о том, что молитва за усопшего — это продолжение той любви, которая их связывает. И поэтому если они ради своего умершего близкого будут духовно расти, очищать свою душу, участвовать в таинствах, то их молитва становится все чище и сильнее, продолжая их любовь к родному человеку.
Священника заменить в таких случаях уже ни врач, ни психолог, ни социальный работник не могут. Во всяком случае, несколько психологов, которых я лично знаю, говорят нам: «Когда рядом нет священников, мы сами переходим на духовные темы, если понимаем: что-то другое говорить уже бессмысленно, человека утешить и укрепить можно только надеждой на вечную жизнь, на продолжение жизни души, ее спасение».
Поэтому нужно, чтобы все психологи МЧС о нас знали и нас звали. Чтобы было много подготовленных священников, и они могли успеть в место катастрофы.
Тут есть и технические сложности: нас должны быстро доставить в нужное место. Даже психологи МЧС нам жалуются, что их не всегда сразу берут на борт МЧС, приходится вылетать уже вторым эшелоном. На месте нас тоже нужно впустить в зону ЧС, в больнице — в реанимацию. По всем инструкциям в зону ЧС не может войти посторонний человек, даже врач скорой помощи, — только аттестованный спасатель. Но мы для этого и прошли подготовку на спасателей, чтобы не было технических препятствий. Решение всех этих задач — процесс не быстрый. Сколько лет мы уже сотрудничаем с МЧС, но сдвиги пока маленькие.
Священник на своем месте
— Какие еще бывают ситуации в связи с ЧС, когда вы как священник чувствуете себя на своем месте?— Бывает, что у людей горе выплескивается в агрессию, истерику, и удается погасить напряжение. Был такой случай в центре судмедэкспертизы, где оформляли помощь родственникам погибших музыкантов из ансамбля Александрова. Сотрудница ритуального отдела вдруг стала спорить с одним из близких погибшего. Родственники хотели повезти гроб из центра сначала в храм, чтобы там почитали Псалтирь, а потом уже ехать на общее отпевание на Федеральное кладбище.
Но поскольку для ритуальных служб это лишние заботы, нужен новый транспорт, сотрудница стала убеждать, что это все не нужно. Брат покойного сказал, что чтение над гробом Псалтири — давняя православная традиция. Ему показалось, что сотрудница над этим засмеялась. И вот тут он не выдержал. Он взорвался, бедный, накричал на нее матом, хлопнул дверью и убежал.
А уходить ему никак нельзя было, иначе он бы не получил никакой помощи. Государство ведь там оплачивало весь транспорт, могилы, ритуальные услуги. Без этого было бы совсем тяжело: я когда увидел расценки, мне аж прямо умирать не захотелось.
Я побежал за ним на улицу, догнал, остановил. Объяснил, что это у сотрудницы был нервный смех, не издевательский, не унизительный. Она ведь сидит там 12 часов, ей тоже трудно, это просто психологический сбой. Мы поговорили, и мужчина вернулся. Думаю, что на него повлияло и то, что за ним священник вышел, поскольку это был человек верующий.
Или, помню, был психический срыв у одной матери погибшей. Она начала кричать и проклинать всех: «Хочу, чтобы и у вас дети погибли! Чтоб вы тоже все это пережили!» К ней все боялись подойти. Когда я пошел ее успокоить, как-то ее отвлек, переключил на что-то другое, то почувствовал, что психологи с облегчением вздохнули. Потому что такая паническая атака очень заразительна, всех взвинчивает, может передаться другим родственникам.
Священнику порой легче остановить такие вспышки, потому что он незаинтересованное лицо: он не является представителем ни государства, ни ритуальных услуг. Все наши требы там бесплатны, мы сразу говорим, что мы здесь только ради помощи и духовной поддержки.
«Что вы тут плачете, идите и молитесь!»
— Вы говорите, что уже приобрели опыт, что можно сделать и сказать человеку в горе. А есть ли опыт, чего священнику НЕ делать в таких случаях?— Ни в коем случае не говорить: «Как я вас понимаю». Ни в коем случае нельзя проявлять жесткость и формализм. Как в том страшном случае, в котором меня попросили разобраться (дата обращения — 01.08.2018. — Примеч. ред.).
Отпевали 4-летнюю девочку, которая была инвалидом. Она отмучилась так, что не приведи Господь. И священник запрещал родственникам плакать, разговаривал с ними сухо, даже грубо: «Что вы стоите тут, как подсвечники? Молиться надо за свою дочь!» Родственники перед этим прошли ужасные мытарства.
Когда они привезли умершую девочку в больницу, ее не хотели брать: «Откуда мы знаем, что вы ее сами дома не задушили?» Потом сжалились, забрали, но на следующий день вернули тело, чтоб родители сами делали судмедэкспертизу. Экспертизу сделать не удавалось — то не было специалиста, то огромная очередь. Пришлось просто дать взятку. После всех этих мучений — такое обращение в храме.
Священник еще и не позволил оставить гроб открытым: «Я болеть не собираюсь и на улице служить не буду. Закроем здесь, а на кладбище отнесете, закопаете». Они объясняют, что у них родственники на кладбище приедут попрощаться, а священник аж на крик сорвался: «Я сказал — здесь заколачивать!» Еще и деньги немалые взял. Они в ужасе ушли из храма.
Эту историю я узнал от директора благотворительной организации, психолога, которая была с ними. Она в Facebook описала всю эту картину. Сказала, что больше они в храм ни ногой.
Я дозвонился до этой семьи, извинился за священника. Убедился, что так все и было, никто ничего не преувеличил. Мы им помогли, поддержали их материально из средств Синодального отдела по благотворительности. А священнику я написал письмо, что если он считает себя пастырем, должен исправить свою ошибку, потому что он нанес огромную травму людям. Да еще и Церковь поносится в его лице. Особенно было горько, что такое вот отпевание произошло на Вербное воскресенье. А на Страстной мы эти разборки устраивали.
Через некоторое время священник мне ответил, что ходил просить прощения. Звоню семье девочки. «Да, приходил, — говорят. — Мы его сначала не пустили, так он у нас на веранде целый час на коленях стоял. Пришел с подарками, просил прощения». В общем, как мог — исправил.
Ни в коем случае нельзя быть таким вот жестким требоисполнителем. Это просто смертельно.
— Случай вопиющий. Но вот про «запрещал плакать», кстати, — распространенная позиция. Даже апостол Павел говорит: «Не хочу же оставить вас, братья, в неведении об умерших, дабы вы не скорбели, как прочие, не имеющие надежды. Ибо если мы веруем, что Иисус умер и воскрес, то и умерших в Иисусе Бог приведет с Ним. Итак, утешайте друг друга сими словами». И пастыри очень часто так и «утешают»: не плачьте, не скорбите. Но психологи говорят, что нельзя запрещать скорбеть, горе имеет свои стадии проживания, все они нужны.
— Я на это отвечаю так: Христос плакал, когда Лазарь в гробу лежал. Это же настолько естественная человеческая реакция души, что ее вот так взять, зажать и остановить — это как кастрюлю с кипящей водой закупорить крышкой. Ее просто рванет! Выпускать накопившуюся боль через скорбь, слезы — это необходимо по природе человека, его Господь так устроил, дал дар слез.
Апостол Павел пишет совершенно не об этом. Он пишет об отчаянии, как у тех, кто думает, что смерть — это всё, конец. Когда произносят эти страшные слова: «мы потеряли», «пусть земля будет пухом», — от них же оторопь берет. Священник должен напомнить, что, расставаясь, мы не прерываем общение с человеком, а меняем его от непосредственного, лицом к лицу, на общение через молитву. Но ни в коем случае нельзя говорить «ты не должен плакать» — наоборот, нужно сострадать и плакать вместе. Человек должен утрату пережить и отскорбеть.
Я как-то прочел одну историю. Мужчина потерял жену. Соседский мальчик пришел к нему, сел рядом. Потом, когда вернулся домой, мама спросила его: «Что ты ему сказал?» А мальчик ответил: «Мама, я ничего не сказал. Я помогал ему плакать». Ребенок почувствовал и помог.
Только когда пройдет этот первый этап, во время которого надо просто быть рядом с человеком, вместе плакать и скорбеть, священнику нужно потихонечку вести его к следующей ступеньке, к нормальной жизни. Ведь многие люди месяцы и годы остаются в глубочайшем беспросветном горе и скорби. Через молитву, таинства нужно выводить человека на новый, духовный уровень — это и будет настоящая духовная поддержка.
«Алло, у меня рак»
— Расскажите о вашем опыте дежурства на телефоне доверия для онкологических больных. Бывало ли так, что люди просто звонили и плакали?— Конечно. Особенно те, кому недавно сообщили диагноз, и он не знает, что делать, как жить дальше. Он звонит психологам, с ними поплачет. Если они узнают, что человек верующий, направляют к нам. Человек порой боится рассказывать близким, друзьям, ему легче сначала открыться анонимно кому-то незнакомому. Некоторые священники говорят: пусть лучше в храм идет. Но он еще не готов в храм прийти! У него такой нарыв боли внутри, такая скорбь, что ему нужно просто поговорить об этом. Прямо дома, вот сейчас.
Поэтому хорошо, что есть такой телефон. Мы очень благодарны онкопсихологам за сотрудничество. Когда человек поговорит с психологом, а потом со священником, поплачет, расскажет о своем горе, двигаться дальше — к принятию болезни — ему уже легче.
— Если прогнозы плохие, вы говорите о смерти? Что смерть — это не конец?
— Не сразу, и если человек сам заговаривает об этом. Когда деликатно узнаешь, что это не терминальная стадия, то начинаешь говорить, что вера помогает победить болезнь. Духовный ресурс мобилизует силы человека. Все врачи говорят, что кроме лекарства нужны надежда и вера.
Я часто делюсь с больными примером из нашей семьи. Когда мой отец заболел, ему было 70 лет. Он стал регулярно исповедоваться, причащаться. Врач, Николай Владимирович Воробьев, слава Богу, вовремя заметил болезнь, руководил лечением и буквально за руку отвел на операцию. И вот уже 12 лет отец жив, у него нет метастазов. Он — офицер, более 30 лет в армии, вся его жизнь прошла в стороне от веры и Церкви. И вот уже пожилым человеком он начал церковную жизнь с болезни. Болезнь очень многих приводит к вере.
— Священников на таком телефоне доверия как-то специально готовят?
— Да, на телефоне «Ясное утро» (раньше он назывался «Содействие») работают все, кто учился на спасателя, плюс преподаватели ПСТГУ. Онкопсихологи проводили для нас консультации, рассказывали об этапах переживания болезни, горя, стадиях рака, учили нас реагированию.
— На сайт «Пастырь» пришел вопрос от священника: человек безнадежно болен, знает свой диагноз, знает неутешительные прогнозы, но не хочет в это верить. Священнику продолжать поддерживать его тщетную надежду или как-то перенаправлять его в другую сторону?
— Так бывает на этапе отрицания, непринятия болезни. Нужно спокойно с человеком беседовать, но нельзя говорить, что все безнадежно. Просто рассказывать разные случаи и с положительным, и с отрицательным исходом: «Тот выздоровел, а этот нет». Чтобы человек понимал, что в жизни есть и то, и это, и предстоит это принять. Помогает этому время, но нужно с человеком это время побыть, предлагать ему общаться, еще звонить, чтобы отрицание не переросло в отчаяние, в злобу, когда люди говорят: «Все заодно, все меня хоронят, я ни с кем не буду общаться».
Служение для крепких и чутких
— Как вы сами попали в МЧС и в телефонную службу для онкобольных?— Я откликнулся на предложение владыки Пантелеимона. Когда он налаживал взаимодействие с МЧС, я сказал, что готов участвовать. Мне как офицеру запаса это было интересно.
— Для того, чтобы стать спасателем, наверное, не всякий священник подходит? Каким он должен быть?
— Священник-спасатель должен уметь правильно себя вести с жертвами ЧС, не бояться. Крепость должна быть. Устойчивая нервная система.
Помню, один священник на курсах МЧС потерял сознание, когда жуткие документальные кадры показывали. Если человек психологически не готов, то ему в ЧС самому нужна будет помощь.
Когда я первый раз был в реанимации Первой Градской больницы, меня сестры спрашивают: «Батюшка, а как вы к крови относитесь? Не падали ли вы в обморок?» Действительно, то, что я увидел, было страшно: человек в аварии был раздавлен, было вообще непонятно, как он еще жив. Нужна внутренняя готовность увидеть самое страшное и не показать человеку своего впечатления, чтобы ступором или вскриком не смутить и не испугать его. Но мне тут проще, я же все-таки бывший военный.
— На телефоне доверия для онкологических больных тоже нужны особые качества?
— Здесь нужна чуткость. Ни в коем случае не должно быть никакой формальной жесткости, как бывает у некоторых священников. Здесь это профнепригодность. Нужен хоть какой-то опыт столкновения с болезнью — может быть, у кого-то из близких. И достаточный возраст — он тоже дает какой-то опыт. Молодому священнику будет трудно. Тем более что звонят иногда ночью, и некоторые разговоры длятся часа по полтора.
Помню, разговаривал так с женщиной из дальнего региона — она просто не рассчитала, что в Москве сейчас ночь. Она умирала и понимала, что умирает. Когда-то она в аварии потеряла мужа и ребенка — оба погибли. Осталась одна, удочерила девочку. С этой девочкой прожила пять лет, дала ей все, что могла. И — умирает. Это был ее первый разговор со священником.
И я почувствовал, что она смогла самостоятельно пройти все этапы духовного роста. Представляете, все уже однажды потеряла, так рано умирает, оставляет ребенка, но при этом у нее никаких претензий к Богу: ни «за что?», ни «почему?». Она внимательно, чутко в эту тайну всматривается. Ей нужен совет: «Что мне еще нужно сделать?»
Полтора часа такого ночного разговора выдержать трудно. И в то же время понимаешь, как это правильно, что она смогла поговорить, потому что рядом у нее нет храма и нет другой возможности поговорить со священником.
— Вам самим нужно какое-то восстановление? Ведь это тяжелое служение.
— На самом деле все эти тяжелые случаи, которые так переживаешь, очень воодушевляют, укрепляют и веру, и силы. Смерть — это тайна. И когда на твоих глазах приоткрывается дверь и ты видишь, как человек преображается, ты как бы и сам участвуешь в этой тайне. Тут невозможно выгореть. Можно физически слабеть, а духово только возрастать.
В школе преподавать (хотя это прекрасная православная школа) — вот тут порой сил уже нет. Потому что заходят эти бармалеи, и думаешь: как же их настроить на духовный лад, когда у них щеки красные, пот стекает, у них весна, футбол во дворе — а ты давай с ними говори о евангельской истории! Вот тут выгоришь. А умирающие тебя сами заряжают силой. Особенно те, кто долго к этому идут через свою болезнь.
— Если бы можно было что-то вернуть назад, какие свои пастырские ошибки вы бы исправили?
— У меня было несколько случаев, когда я не успел причастить человека перед смертью. Я проводил занятие. Нужно было бросить все и ехать, но родственники не сказали мне ясно, что ситуация критическая. Я провел занятие, поехал — и не успел. Два раза такое было. Мне нужно было родственников более дотошно спрашивать, попросить к телефону врача. Ведь думаешь обычно: все всё понимают. А на самом деле это тебе так кажется.
Смерть как тайна и чудо
— Когда вы в последний раз причащаете умирающего, как вы потом с ним прощаетесь? Что говорите? Как просто взять и уйти, если знаешь, что человека скоро не станет на земле?— У меня нет общего ответа. Помню, я прямо чувствовал, что человек умирает. Уже ночь. Мы спели «Царица моя преблагая». И обнялись… И я ушел. А еще у меня есть такой опыт: когда человек уже не воспринимает слова, ему тяжело, я даю слушать песнопения.
В московской больнице я причащал одну девочку. Она умирала от онкологии. Студентка — молодая, красивая, хорошая. Потом ее увезли домой, куда-то очень далеко, и мы с ней общались через соцсети. В какой-то момент она написала: «Всё, даже отвечать уже не могу. Не могу печатать». И тогда я стал посылать ей песнопения. Она ставила лайки — это был ее единственный отклик. А потом ее бабушка написала, что она умерла.
У меня есть подборка церковной музыки, которая душу поднимает, поддерживает. Я эту подборку многим передавал — больным, родственникам. Все наши переживания с музыкой легче переносить. Помните, как авва Дорофей сказал своему ученику Досифею, когда тот умирал и больше не мог молиться? Он сказал: «Ты просто думай о Боге». Эта музыка помогает думать о Боге, осознавать Его присутствие, когда у человека уже нет возможности произносить слова.
По-разному бывает. Вот недавно у нас скончалась прихожанка. Весь последний месяц она страшно страдала: рак желудка — это невыносимые боли. Она лежала в больнице святителя Алексия, там есть возможность часто исповедоваться и обстановка очень располагает к духовной жизни. Когда эта женщина в последний раз исповедалась, причастилась, я был поражен ее радостным лицом. Она была такая счастливая! «Отец Андрей, я уже все поняла, все, что могла, сделала, и я уже не боюсь смерти. У меня какой-то трепет наступает перед этой тайной». Я был поражен, как она, такая живая, активная, так смогла преодолеть страх смерти — самый страшный, самый сильный. Она на Пасху причастилась последний раз, на Светлой умерла, простившись с родственниками. И 40 дней у нее было на святителя Николая, любимого святого, наш престольный праздник. Это Господь прямо знаки дает, что все исполнилось. Совершилось.
В таких смертях понимаешь, что Господь этот крест страдательный дает лучшим — тем, кто удивительно преображается в страданиях. Как будто дает задание. Ведь страдание, болезнь святые понимали как посещение Божие, Его поручение, а не как проклятие или непонятное несчастье. Все, с кем довелось мне побывать в эти часы, минуты, — это удивительные люди, они справились с этим поручением.
Кто-то и без страданий достигает полноты, исполненности. Вот Иван, тоже наш прихожанин. Он ездил к нам в храм из Подмосковья, много времени тратил на дорогу, но всегда во всем участвовал, всем помогал. Добрейший человек, удивительно чуткий, заботливый, внимательный. У него был такой низкий голос, что его было слышно везде. Если слышишь рокот за собой — понимаешь: это Иван. Когда стало возможным причащаться без исповеди в Великую Субботу, на Пасху, на Светлой, все эти дни Иван впервые в жизни вот так причащался — каждый день! И в последний крестный ход в субботу он мне сказал: «Вы знаете, это же просто чудо. Я впервые в жизни мог так часто причащаться и чувствую, какое это счастье». Он поблагодарил — и это оказались его последние слова.
Я в понедельник после Светлой прихожу в храм, гляжу — гроб стоит. Подхожу — Иван. Мне прямо не по себе стало. Его дочери мне объяснили: «Вы знаете, он после службы дошел до Третьяковской, до метро, у него случился сердечный приступ, и он умер». Сразу, ни с кем не успел переговорить. И я подумал: до какой вершины человек в своей жизни поднялся. Причащался каждый день, сказал «спасибо», пошел и умер. Это настоящее чудо.
-
Верующая
- 1
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
