Хорош ли наш вариант христианства?

Когда-то в десятом классе мы с моим другом забавлялись — писали стихи, вернее, рифмовали онегинской строфой: строчку писал один, строчку другой. Рифмовать, как оказалось, не так уж сложно. Другое дело, что никто из нас всерьез такие опыты не воспринимал и написанное никому и никогда не показывал. Потому что это не поэзия. Понятно же, что гениальность пушкинского «Онегина» — не в технике рифмовки.

Часто вспоминаю эту историю, когда слышу об очередных «достижениях» неких ученых-атеистов, которые подключили к верующему электроды и доказали, что его религиозные чувства объясняются лишь импульсами в мозгу. Ну да, а «Онегин», получается,— лишь по определенной схеме ритмизованный набор слов.
Цивилизация развивается, границы знания о мире все шире и шире, и только границы «человеческого, слишком человеческого», пользуясь формулой Ницше, нам по-прежнему труднее всего преодолеть. Любому атеисту достаточно было бы чуть глубже вникнуть в суть христианства своим умом, а не электрическими приборами, чтобы понять — для верующего процесс богопознания начинается с парадоксального признания: Бог настолько Иной, что мы не можем себе Его представить. Все, что мы знаем о Боге, — это то, что Он Сам готов нам о Себе сказать.
Бог же, с которым спорят атеисты, — это всего лишь то представление о Нем, которое доступно нашему разуму. А иногда — разумом и порождено. Есть такие понятия — интеллектуальная гордыня и интеллектуальное смирение. Чем меньше человек знает, тем больше ему кажется, что наука все давно объяснила. Чем больше он знает, тем яснее понимает, что существуют пределы научного знания, они есть у любого настоящего и честного ученого, независимо от того, верующий он или атеист. В этом плане научный атеизм — это для меня такой же оксюморон, как «живой труп».
Но, думается, с атеистов в вопросах богопознания спрос все же небольшой. Гораздо тревожнее выглядит ситуация, когда мы, верующие, пытаемся свое «слишком человеческое» представление о Боге, правде и справедливости транслировать как истину в последней инстанции, а тех, кто с нами не согласен, обвинять в страшных пороках, вплоть до вероотступничества. Видимо, слишком неудобной для нас становится порой во время борьбы за истину — какой она нам видится — мысль о том, что мы находимся лишь на пути познания Бога и путь этот пролегает совсем не по полям идеологических сражений. В пылу этой борьбы нам просто не хватает сил и смелости задать себе вопрос: а уверены ли мы, что наш вариант — христианства ли, «Онегина» ли — так уж хорош?

Владимир Легойда