Больные вопросы о приходской жизни
У кого должна быть власть на приходе? Как относиться к тому, что внутри церковной общины образуются «партии» со своим пониманием благочестия? А к тому, что настоятель не расположен слышать чье-то мнение, кроме своего? На эти и другие острые вопросы о жизни современной церковной общины отвечает протоиерей Федор Бородин, настоятелью московского храма Космы и Дамиана на Моросейке.
Фото Анны Гальпериной
— Да, жизнь христиан иерархична, она строится сверху вниз — от Господа Иисуса Христа: это Он нас к себе призывает и объединяет. Но сейчас не XIX век, когда государство, фактически, следило, соблюдаешь ли ты Великий пост, и быть православным было выгодно. Сейчас в храм приходит только тот, кто чувствует личное движение ко Христу. И очень часто первый толчок этому движению дают отношения между людьми, в которых человек нецерковный начинает тянуться к той жизни, которой живет близкий ему церковный человек. Сегодня часто цитируют Тертуллиана — что люди, показывая на первых христиан, говорили: смотрите, как они любят друг друга. Вот эта любовь и создает то, что мы называем общиной.
Именно эта общность людей внушала страх советской власти. Ее уполномоченные не столько боялись яркого проповедника, сколько хорошего духовника, вокруг которого созидалась община. Они чувствовали ее абсолютную инородность коммунистическому обществу, которое пытались строить.
Вот, мы в книге «Деяний святых апостолов» читаем: «И они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах» (2: 42). То есть, как только возникла Церковь, христиане начали друг с другом общаться как самые близкие люди. Эта общность в самой ее природе. И если ее насильственно не пресекать, как это делала советская власть, община созидается сама. Она, как трава, прорастает даже сквозь асфальт.
— Так в чем причина такой ее «живучести»? Почему для христианина так важно чувствовать себя членом общины?
— Сердце каждого человека ищет единства, ищет любви. Это может быть семья, дружба или какое-то сообщество людей, объединенных одним служением, одной идеей. Но горечь и, не побоюсь этого слова, трагедия человеческой души в том, что любое земное единство разрушается. Допустим, в молодости вы были фанатом «Спартака» или гоняли по улицам на мотоцикле. И вам казалось, что люди, которые разделяют с вами эти увлечения, составляют часть вашей души. И так и было. Но прошло десять-пятнадцать лет, и почти никого из них не осталось в вашей жизни. У вас сегодня какое-то новое единство. Потом разрушится и оно.
Но все мы ищем того единства, которое не разрушится. А оно возможно только вокруг Того, Кто вечен, Кто никогда от тебя не откажется. И это — Христос. Поэтому то единство, которое можно обрести в Церкви — как отблеск будущего единства в Царствии Божием, это максимум того, что мы можем найти на земле.
Потому что только здесь мы встаем на твердую почву. И понимаем, что с людьми, которые встали на нее вместе с нами, мы будем и в вечности.
Община — это причастие к этому единству, которое не откажется от вас, не предаст и которое приносит настоящее утешение.
— А не оставило ли нам наше советское прошлое «наследственной болезни»? Тогда ведь храм юридически принадлежал «двадцатке» — инициативной группе, которая имела тесный контакт с властями и была им полностью подконтрольна. И если появлялся священник, вокруг которого начинали объединяться община, между ней и «двадцаткой» часто возникали серьезные трения.
— Да, такое бывает и сейчас, и это очень больно. Я сам постоянно вижу, как одни прихожане, не понимая других, пытаются выдавить их из прихода под предлогом, что их поведение неблагочестиво, неправильно. У многих в голове до сих пор стереотип советского времени, когда храм был местом, куда человек, никого там не зная, приходил поисповедоваться, причаститься и, ни с кем не общаясь, уходил. Тогда Церковь вынудили, чтобы она перестала быть общиной. Но она сохраняла главное — связь Христа со своими чадами.
Да, без общины можно спастись, но община — это такая роскошь, такая радость, такое чудо, что сейчас, когда никто не давит, мешать ей создаться, бояться ее, мне кажется, это просто духовное преступление.
Вот мы два года назад с молодежным активом прихода плавали на байдарках по реке Суре — это 600 километров от Москвы. И как-то подходит ко мне один юноша и говорит: «Батюшка, у меня полное ощущение, что мы у нас в храме». Да, вокруг ни киотов, ни лампад, ни паникадил, ни иконостаса — только сосны, песок и река. Но люди… Вот в этом-то и ценность общины: этот юноша вдруг понял, люди, которые объединены любовью ко Христу и друг к другу, сохраняют свое единство где угодно.
Что нужно от нас Христу? Чтобы мы возвещали, что Он пришел в мир. Люди должны увидеть наше единство во Христе. А где они могут это увидеть? Только в христианской семье и в общине. Поэтому община — это самое действенное миссионерское средство. Там все люди разные, у них разный возраст, пол, культура, достаток, но эти люди друг друга любят.
— Но можно ли назвать общиной людей, не объединенных общей молитвой в одном храме, а просто тех, кто долгое время окормлялся у одного духовника? Если у них общая духовная школа, общность взглядов на этот мир, но они не собираются каждое воскресенье в одном храме для единой молитвы.
— Я думаю, такое вполне может быть. Потому что центр общины все-таки не священник, а Христос. И община — это колоссальная драгоценность, именно потому что в ней Христос среди нас. Это продолжение евхаристии. Вот и святой праведный Алексий Мечев говорил: «В Царствии Божьем будет и своя Моросейка, и своя Оптина». А апостол Павел — что любовь не закончится никогда. Хотя и знание упразднится, и вера будет уже не нужна, и надежда не будет иметь смысла — все исполнится.
— Для нас пример общины — это, как правило, первые христиане. Как жили приходы многочисленных храмов в той же Византийской империи, мы не знаем. Выходит, кроме опыта первых христиан, нам и опереться не на что через две тысячи лет?
— Дело в том, что в Византии жажда общины при воцерковлении империи вылилась в создание монастырей. Это не только желание более строгого и радикального исполнения заповедей Христовых. Это желание жить с братией вкупе, как говорит пророк Давид. И монастырское братство — это прекрасный пример общины. Вспомните, молодому монаху запрещали жить отшельником, ему говорили: сначала ты должен научиться жить с братией.
— Но монашество не для всех. А община? Для всех?
— Хорошо бы, чтобы было так. Но не получается. Почему во многих храмах община не созидается? Ведь нельзя назвать общиной коллектив работников храма: даже если он дружен, это еще не община. Любовь там не распространяется на всех, кто заполняет церковь.
— Чаще всего да, но если в общине есть человек, вокруг которого она объединяется, это прекрасно. И честь и слава тому священнику, который понимает, что сам он не может быть таким центром в силу каких-то своих особенностей и позволяет дополнять свои недостатки другому. А вот когда священник считает, что он все понимает и делает лучше всех — это беда, общины не будет.
Это может быть очень хороший священник, прекрасный духовник, очень мудрый человек. Но община — это связь не через священника, не через «единый центр». Это связь людей друг с другом. И мне кажется, возникновению братских отношений между ними чаще всего мешает именно нежелание священника смиряться и просто дружить. А умение дружить, как известно, начинается с умения слушать другого. И признавать, что и его мнение может быть правильным. А у нас у священника на приходе часто возникает иллюзия, что есть два мнения: его и неправильное. И общины в таком приходе не будет.
— А может в одном храме, где много штатных священников, быть несколько общин: у отца Павла своя, у отца Алексея своя, у отца Игоря третья?
— Это неизбежно. Вообще, психологи считают, что нормальный диалог, когда собеседники слышат друг друга, возможен только у такого количества людей, которое может усесться за один стол. Это где-то 10—15 человек. Вот и община не случайно начиналась с общей трапезы, переходящей в евхаристию. А когда в храме 200 или 500 человек, настоятель должен являть великое мастерство и мудрость, позволяя каждому из служащих на этом приходе священников группировать вокруг себя тех людей, которым он близок. Одни читают авву Дорофея и «Лествицу», другие — протопресвитера Александра Шмемана и митрополита Сурожского Антония, и надо не дать этим людям войти в конфронтацию друг с другом.
Мастерство настоятеля в том, чтобы обозначить эти полюсы. А если он говорит: нужно читать только эту газету, смотреть только эти передачи, придерживаться только таких политических взглядов, общины не будет. Все рассеются и разойдутся.
Ведь что больше всего мешает любви? Гордыня человеческая. Когда я уверен, что я всегда прав и духовная жизнь может быть только такой, какой ее представляю я. Но на самом деле священник с годами понимает, что любой человек находится в постоянном развитии и в разные периоды его жизни он разный. Священники это знают по себе. Человек растет, у него меняются интересы, увеличивается глубина запросов, поиска Бога.
— А может ли община существовать без священника, без учителя?
— Она может продолжить существовать после его смерти. Так, после смерти отца Алексея и отца Сергея Мечевых их община существовала в течении многих десятилетий. И костяк этой общины дожил до возрождения храма святителя Николая в Кленниках, где она зарождалась.
— Так как же объединить прихожан одного храма?
— Конечно, есть люди, совершенно по-разному культурно ориентированные. Их трудно даже усадить за один стол, вовлечь в общий разговор. И надо создавать в приходе какие-то, как это сейчас говорят, «хабы» — такие «транспортные узлы», где эти люди будут группироваться. Вот, допустим, евангельский кружок: туда вполне можно собрать таких разных людей, чтобы они там могли услышать друг друга, сдружиться и остаться в приходе.
Мы должны объединять людей понимая их язык, культуру, запросы. Причем, это касается и священников. Мне вот удается разговаривать с молодежью, а с пожилыми сложно. А есть священники, которые прекрасно общаются с пожилыми людьми. И это нормально. Настоятель же должен, как сказать, принудить всех уважительно относиться друг к другу и не пренебрегать друг другом.
Отец Федор вместе с участниками байдарочного похода прихода храма Космы и Дамиана на Маросейке, 2018. Фото из Фейсбука о. Федора
Руководство общины должно уметь «играть в песочнице»— Но создается ощущение, что прихожане мало что решают в жизни общины. Спускается какая-то «инициатива сверху», а их дело ее принимать и исполнять. Либо не принимать. И трудно представить себе внутри прихода активную «инициативу снизу».
— Ну, просто настоятель должен научиться задавать вопросы и слышать ответы. Очень полезно собирать расширенное заседание приходского собрания: чтобы буквально все, кто считают себя активными прихожанами, могли в какое-то воскресенье остаться после службы и обсудить все вопросы — и те, которые есть у них, и те, что задаст им священник.
Ведь и настоятель может придумать какой-то свой проект, а он окажется не востребован, не интересен. А что-то, о чем он даже не предполагал, может очень понравиться людям. И опять: это надо уметь слышать. Надо уметь принимать другого и относиться к нему с уважением.
То есть, руководство общины должно уметь «играть в песочнице», как в детстве, в какую-то командную игру. У нас же часто приходит очень образованный, начитанный, прекрасный проповедник, и община, которая была до него, рассыпается. Потому что он всех «строит», учит и водит за собой гуськом, а услышать, что они сами хотели бы и как строилась община до него, при прежнем настоятеле, — он даже не ставит перед собой такой задачи.
— И что в таком случае делать прихожанам? Уходить в другой храм?
— Община — в идеале — это семья. Вот я — отец, и моя цель — дать моему ребенку опыт жизни в пространстве, согретом любовью. Как отблеск Царствия Божиего. Да, члены общины меняются, настоятели умирают, да и сами общины распадаются, а прихожане расходятся по другим храмам. Но если у человека хоть раз в жизни в течении 5—10 лет был такой опыт, если он знает, как это бывает, когда собравшиеся вокруг Чаши люди становятся действительно братьями и сестрами, этого достаточно. Жаль только, что многие этого опыта лишены, потому что там, где они живут, один храм и такой общины, о которой мы говорим, нет. Ведь есть священники, которые принципиально не хотят ее строить — боятся не справиться.
— Вы считаете, что они не правы?
— Знаете, в Церкви все-таки действует Святой Дух. И надо дать Ему эту возможность. А когда мы «назначаем» какого-то человека на роль того, кто один все знает и принимает решения, с него, конечно, легко спросить священноначалию, но тогда мы не даем действовать Святому Духу. Поэтому, когда на приходе появляется человек, который всех зажал и никого не слушает, это в какой-то степени преступление против церковности, против соборности.
Отец Федор в одном из летних лагерей прихода. Фото Веры Шмыковой
— Да, это беда, и, к сожалению, Вам придется с ней смириться. Конечно, сегодня средства коммуникации позволяют людям поддерживать отношения даже на расстоянии. Но община — это роскошь, это драгоценность. Можно войти в Царство Божие и без нее, но ведь хочется уже здесь попробовать, что это такое. И в общине это возможно.
Понимаете, после долгих лет воцерковления, после наведения некоторого порядка в своем духовном мире человек зачастую сталкивается с некой исчерпанностью этой жизни. Ему чего-то не хватает. И надо двигаться дальше. А община — это люди, объединенные верой, которая, по слову апостола Павла, действует любовью.
В общине каждому есть чем заняться. Кому-то обед приготовить, квартиру убрать, кому-то детей раз в неделю в бассейн отвезти. Один может провести какую-то лекцию. Другой — организовать летний лагерь или поход. Третий — поговорить о Евангелии. Просто нужно создавать на приходах центры, куда стекаются предложения и просьбы, и соединять людей друг с другом. И каждый должен что-то делать. Потому что пока ты только получаешь, ты — еще не член общины, ты — пользователь. Ты не ощутил в полной мере правоту слов Христа: «Блаженней отдавать, чем принимать».
А частью общины ты становишься, когда засучишь рукава и будешь трудиться.
Когда человек пришел в церковь, ему понравилось, как люди там друг с другом общаются, и он подходит к старосте или настоятелю и говорит: «Чем я могу помочь?», вот тогда он начинает врастать внутрь общины. То есть нельзя просто приходить пировать каждое воскресенье. Нужно еще и трудиться.
— То есть, только молиться и трудиться? И этого достаточно?
— Нет, еще нужно обязательно изучать Священное Писание, святых отцов, историю Церкви — узнавая учение, возрастая в нем, люди очень сильно объединяются. Мы сейчас каждое воскресенье изучаем с прихожанами книгу «Деяний святых Апостолов». И это так здорово! Это такой разговор вообще о Церкви! Приходят десятки людей, им это интересно, им это важно. И это их объединяет.
Ну, и, конечно, воскресная школа. Это очень сильная точка сбора общины. Все, у кого есть дети, там друг с другом знакомятся, кто-то готовит, кто-то убирает посуду, кто-то дежурит в классе. Потом все вместе едут на экскурсию. Или в летний лагерь. Мы 15 лет по месяцу жили в палатках при каком-нибудь монастыре. Там между поколениями устанавливались действительно дружеские связи. И, я надеюсь, если Бог благословит, когда я стану старым и немощным, эти люди останутся костяком общины в храме, где я служил.
— Должна случится любовь. Чтобы человек почувствовал, что его здесь любят, что здесь он действительно среди братьев и сестер. Вот тогда он захочет прийти в храм, как в свой дом, и с радостью что-то в нем сделать. Не за деньги, а потому, что это — его.
Есть у апостола Павла такие чудные слова: «Уста наши отверсты к вам, коринфяне, сердце наше расширено. Вам не тесно в на, но в сердцах ваших тесно». Вот и сердце священника и работников храма должно быть такое широкое, чтобы человек чувствовал, что ему там не тесно.
А сейчас часто бывает: собрались в храме, попировали с Господом на Его трапезе, причастились, остались на лекцию, пока дети в воскресной школе и… разошлись. А священник сидит и думает, где завтра денег взять, потому что течет крыша, и за отопление нужно платить, и за хор. И поделиться этими заботами ему не с кем, потому что прихожане за это не отвечают.
— Но часто священник сам не хочет говорить с прихожанами о деньгах. Не на уровне: «Дорогие братья и сестры, нам нужно это, это и это», а серьезно обсуждать с ними финансирование прихода.
— Да, иногда просто неудобно, неловко. Понимаете, священник во время богослужения чувствует себя возвещающим о Царствии Божьем, и говорить о деньгах очень не хочется.
Хотя я вот помню одно из первых своих крещений. Крестный отец, который был старше меня, просто умирал от смеха, читая «Символ веры» — ему казалось, что это писали какие-то персонажи из мультиков. Я сказал: «Знаете, Вы не можете быть крестным. Встаньте в сторонке, пожалуйста». А он мне: «А я заплатил».
И тогда я понял: поскольку я в этом храме не настоятель и не могу распорядиться убрать ценники, я не могу от сердца к сердцу искренне сказать человеку то, что хочу. А если нет ценника — могу. И когда мы открыли наш храм, в нем с первого же дня не было никаких ценников. И с кружками для пожертвований у нас во время литургии не ходят. И это позволяет мне управлять ситуацией, и разговаривать с прихожанами так, как я считаю нужным.
Правда, можно было бы посмотреть на ситуацию и так: ведь это не у тебя долги, а у общины. Ведь это общине Господь дал этот храм, у которого крыша протекла. Да только как спрашивать с общины сейчас? Пока прихожане не имеют в храме никаких полномочий, почему они должны нести за него ответственность? И эту проблему рано или поздно придется решать, возможно, как-то работать с уставом.
При этом, конечно, тоже много нелегких вопросов возникнет. Как, например, сохранить меру? А то мне один батюшка рассказывал: когда его назначили настоятелем храма в Соединенных Штатах, он первый раз пришел на службу, видит — в церкви грязно, на следующий день купил метлу. А староста ему говорит: «Мы тебе за это деньги не отдадим, потому что, ты не имеешь права тратить ни цента, не согласовав с нами». Но когда все решения принимает приходское собрание или совет, священнику начинают диктовать, какие службы как служить, как читать, как проповедовать, о чем говорить, о чем не говорить. Совсем как это было в Советском Союзе. А канонически священнослужитель должен управлять общиной, как архиерей епархией.
Но если в общине есть любовь, все эти вопросы решаются как в семье, без скандалов. Община — это когда люди от чистого сердца трудятся в храме, собравшись вокруг священника, которого любят. Когда все равны во Христе и каждый другому служит своими дарами. Мы все друг другу нужны: вместе мы — тело Христово.
Фото Анны Гальпериной
Община — это роскошь, которую преступно давить
— Отец Федор, сегодня Церковь многим кажется чересчур иерархичной. А как в Евангелии? Вышел Христос на проповедь, позвал одного ученика, другого… Так вокруг Учителя образовалась первая община. А как создаются православные общины сегодня?— Да, жизнь христиан иерархична, она строится сверху вниз — от Господа Иисуса Христа: это Он нас к себе призывает и объединяет. Но сейчас не XIX век, когда государство, фактически, следило, соблюдаешь ли ты Великий пост, и быть православным было выгодно. Сейчас в храм приходит только тот, кто чувствует личное движение ко Христу. И очень часто первый толчок этому движению дают отношения между людьми, в которых человек нецерковный начинает тянуться к той жизни, которой живет близкий ему церковный человек. Сегодня часто цитируют Тертуллиана — что люди, показывая на первых христиан, говорили: смотрите, как они любят друг друга. Вот эта любовь и создает то, что мы называем общиной.
Именно эта общность людей внушала страх советской власти. Ее уполномоченные не столько боялись яркого проповедника, сколько хорошего духовника, вокруг которого созидалась община. Они чувствовали ее абсолютную инородность коммунистическому обществу, которое пытались строить.
Вот, мы в книге «Деяний святых апостолов» читаем: «И они постоянно пребывали в учении Апостолов, в общении и преломлении хлеба и в молитвах» (2: 42). То есть, как только возникла Церковь, христиане начали друг с другом общаться как самые близкие люди. Эта общность в самой ее природе. И если ее насильственно не пресекать, как это делала советская власть, община созидается сама. Она, как трава, прорастает даже сквозь асфальт.
— Так в чем причина такой ее «живучести»? Почему для христианина так важно чувствовать себя членом общины?
— Сердце каждого человека ищет единства, ищет любви. Это может быть семья, дружба или какое-то сообщество людей, объединенных одним служением, одной идеей. Но горечь и, не побоюсь этого слова, трагедия человеческой души в том, что любое земное единство разрушается. Допустим, в молодости вы были фанатом «Спартака» или гоняли по улицам на мотоцикле. И вам казалось, что люди, которые разделяют с вами эти увлечения, составляют часть вашей души. И так и было. Но прошло десять-пятнадцать лет, и почти никого из них не осталось в вашей жизни. У вас сегодня какое-то новое единство. Потом разрушится и оно.
Но все мы ищем того единства, которое не разрушится. А оно возможно только вокруг Того, Кто вечен, Кто никогда от тебя не откажется. И это — Христос. Поэтому то единство, которое можно обрести в Церкви — как отблеск будущего единства в Царствии Божием, это максимум того, что мы можем найти на земле.
Потому что только здесь мы встаем на твердую почву. И понимаем, что с людьми, которые встали на нее вместе с нами, мы будем и в вечности.
Община — это причастие к этому единству, которое не откажется от вас, не предаст и которое приносит настоящее утешение.
— А не оставило ли нам наше советское прошлое «наследственной болезни»? Тогда ведь храм юридически принадлежал «двадцатке» — инициативной группе, которая имела тесный контакт с властями и была им полностью подконтрольна. И если появлялся священник, вокруг которого начинали объединяться община, между ней и «двадцаткой» часто возникали серьезные трения.
— Да, такое бывает и сейчас, и это очень больно. Я сам постоянно вижу, как одни прихожане, не понимая других, пытаются выдавить их из прихода под предлогом, что их поведение неблагочестиво, неправильно. У многих в голове до сих пор стереотип советского времени, когда храм был местом, куда человек, никого там не зная, приходил поисповедоваться, причаститься и, ни с кем не общаясь, уходил. Тогда Церковь вынудили, чтобы она перестала быть общиной. Но она сохраняла главное — связь Христа со своими чадами.
Да, без общины можно спастись, но община — это такая роскошь, такая радость, такое чудо, что сейчас, когда никто не давит, мешать ей создаться, бояться ее, мне кажется, это просто духовное преступление.
Вот мы два года назад с молодежным активом прихода плавали на байдарках по реке Суре — это 600 километров от Москвы. И как-то подходит ко мне один юноша и говорит: «Батюшка, у меня полное ощущение, что мы у нас в храме». Да, вокруг ни киотов, ни лампад, ни паникадил, ни иконостаса — только сосны, песок и река. Но люди… Вот в этом-то и ценность общины: этот юноша вдруг понял, люди, которые объединены любовью ко Христу и друг к другу, сохраняют свое единство где угодно.
Что нужно от нас Христу? Чтобы мы возвещали, что Он пришел в мир. Люди должны увидеть наше единство во Христе. А где они могут это увидеть? Только в христианской семье и в общине. Поэтому община — это самое действенное миссионерское средство. Там все люди разные, у них разный возраст, пол, культура, достаток, но эти люди друг друга любят.
— Но можно ли назвать общиной людей, не объединенных общей молитвой в одном храме, а просто тех, кто долгое время окормлялся у одного духовника? Если у них общая духовная школа, общность взглядов на этот мир, но они не собираются каждое воскресенье в одном храме для единой молитвы.
— Я думаю, такое вполне может быть. Потому что центр общины все-таки не священник, а Христос. И община — это колоссальная драгоценность, именно потому что в ней Христос среди нас. Это продолжение евхаристии. Вот и святой праведный Алексий Мечев говорил: «В Царствии Божьем будет и своя Моросейка, и своя Оптина». А апостол Павел — что любовь не закончится никогда. Хотя и знание упразднится, и вера будет уже не нужна, и надежда не будет иметь смысла — все исполнится.
— Для нас пример общины — это, как правило, первые христиане. Как жили приходы многочисленных храмов в той же Византийской империи, мы не знаем. Выходит, кроме опыта первых христиан, нам и опереться не на что через две тысячи лет?
— Дело в том, что в Византии жажда общины при воцерковлении империи вылилась в создание монастырей. Это не только желание более строгого и радикального исполнения заповедей Христовых. Это желание жить с братией вкупе, как говорит пророк Давид. И монастырское братство — это прекрасный пример общины. Вспомните, молодому монаху запрещали жить отшельником, ему говорили: сначала ты должен научиться жить с братией.
— Но монашество не для всех. А община? Для всех?
— Хорошо бы, чтобы было так. Но не получается. Почему во многих храмах община не созидается? Ведь нельзя назвать общиной коллектив работников храма: даже если он дружен, это еще не община. Любовь там не распространяется на всех, кто заполняет церковь.
Настоятель должен принуждать… к взаимоуважению!
— Кто должен быть в центре общины? Обязательно ли это священник?— Чаще всего да, но если в общине есть человек, вокруг которого она объединяется, это прекрасно. И честь и слава тому священнику, который понимает, что сам он не может быть таким центром в силу каких-то своих особенностей и позволяет дополнять свои недостатки другому. А вот когда священник считает, что он все понимает и делает лучше всех — это беда, общины не будет.
Это может быть очень хороший священник, прекрасный духовник, очень мудрый человек. Но община — это связь не через священника, не через «единый центр». Это связь людей друг с другом. И мне кажется, возникновению братских отношений между ними чаще всего мешает именно нежелание священника смиряться и просто дружить. А умение дружить, как известно, начинается с умения слушать другого. И признавать, что и его мнение может быть правильным. А у нас у священника на приходе часто возникает иллюзия, что есть два мнения: его и неправильное. И общины в таком приходе не будет.
— А может в одном храме, где много штатных священников, быть несколько общин: у отца Павла своя, у отца Алексея своя, у отца Игоря третья?
— Это неизбежно. Вообще, психологи считают, что нормальный диалог, когда собеседники слышат друг друга, возможен только у такого количества людей, которое может усесться за один стол. Это где-то 10—15 человек. Вот и община не случайно начиналась с общей трапезы, переходящей в евхаристию. А когда в храме 200 или 500 человек, настоятель должен являть великое мастерство и мудрость, позволяя каждому из служащих на этом приходе священников группировать вокруг себя тех людей, которым он близок. Одни читают авву Дорофея и «Лествицу», другие — протопресвитера Александра Шмемана и митрополита Сурожского Антония, и надо не дать этим людям войти в конфронтацию друг с другом.
Мастерство настоятеля в том, чтобы обозначить эти полюсы. А если он говорит: нужно читать только эту газету, смотреть только эти передачи, придерживаться только таких политических взглядов, общины не будет. Все рассеются и разойдутся.
Ведь что больше всего мешает любви? Гордыня человеческая. Когда я уверен, что я всегда прав и духовная жизнь может быть только такой, какой ее представляю я. Но на самом деле священник с годами понимает, что любой человек находится в постоянном развитии и в разные периоды его жизни он разный. Священники это знают по себе. Человек растет, у него меняются интересы, увеличивается глубина запросов, поиска Бога.
— А может ли община существовать без священника, без учителя?
— Она может продолжить существовать после его смерти. Так, после смерти отца Алексея и отца Сергея Мечевых их община существовала в течении многих десятилетий. И костяк этой общины дожил до возрождения храма святителя Николая в Кленниках, где она зарождалась.
— Так как же объединить прихожан одного храма?
— Конечно, есть люди, совершенно по-разному культурно ориентированные. Их трудно даже усадить за один стол, вовлечь в общий разговор. И надо создавать в приходе какие-то, как это сейчас говорят, «хабы» — такие «транспортные узлы», где эти люди будут группироваться. Вот, допустим, евангельский кружок: туда вполне можно собрать таких разных людей, чтобы они там могли услышать друг друга, сдружиться и остаться в приходе.
Мы должны объединять людей понимая их язык, культуру, запросы. Причем, это касается и священников. Мне вот удается разговаривать с молодежью, а с пожилыми сложно. А есть священники, которые прекрасно общаются с пожилыми людьми. И это нормально. Настоятель же должен, как сказать, принудить всех уважительно относиться друг к другу и не пренебрегать друг другом.
Отец Федор вместе с участниками байдарочного похода прихода храма Космы и Дамиана на Маросейке, 2018. Фото из Фейсбука о. Федора
Руководство общины должно уметь «играть в песочнице»— Но создается ощущение, что прихожане мало что решают в жизни общины. Спускается какая-то «инициатива сверху», а их дело ее принимать и исполнять. Либо не принимать. И трудно представить себе внутри прихода активную «инициативу снизу».
— Ну, просто настоятель должен научиться задавать вопросы и слышать ответы. Очень полезно собирать расширенное заседание приходского собрания: чтобы буквально все, кто считают себя активными прихожанами, могли в какое-то воскресенье остаться после службы и обсудить все вопросы — и те, которые есть у них, и те, что задаст им священник.
Ведь и настоятель может придумать какой-то свой проект, а он окажется не востребован, не интересен. А что-то, о чем он даже не предполагал, может очень понравиться людям. И опять: это надо уметь слышать. Надо уметь принимать другого и относиться к нему с уважением.
То есть, руководство общины должно уметь «играть в песочнице», как в детстве, в какую-то командную игру. У нас же часто приходит очень образованный, начитанный, прекрасный проповедник, и община, которая была до него, рассыпается. Потому что он всех «строит», учит и водит за собой гуськом, а услышать, что они сами хотели бы и как строилась община до него, при прежнем настоятеле, — он даже не ставит перед собой такой задачи.
— И что в таком случае делать прихожанам? Уходить в другой храм?
— Община — в идеале — это семья. Вот я — отец, и моя цель — дать моему ребенку опыт жизни в пространстве, согретом любовью. Как отблеск Царствия Божиего. Да, члены общины меняются, настоятели умирают, да и сами общины распадаются, а прихожане расходятся по другим храмам. Но если у человека хоть раз в жизни в течении 5—10 лет был такой опыт, если он знает, как это бывает, когда собравшиеся вокруг Чаши люди становятся действительно братьями и сестрами, этого достаточно. Жаль только, что многие этого опыта лишены, потому что там, где они живут, один храм и такой общины, о которой мы говорим, нет. Ведь есть священники, которые принципиально не хотят ее строить — боятся не справиться.
— Вы считаете, что они не правы?
— Знаете, в Церкви все-таки действует Святой Дух. И надо дать Ему эту возможность. А когда мы «назначаем» какого-то человека на роль того, кто один все знает и принимает решения, с него, конечно, легко спросить священноначалию, но тогда мы не даем действовать Святому Духу. Поэтому, когда на приходе появляется человек, который всех зажал и никого не слушает, это в какой-то степени преступление против церковности, против соборности.
Отец Федор в одном из летних лагерей прихода. Фото Веры Шмыковой
«Чем я могу помочь?» — вопрос, который открывает двери в общину
— Но что мне делать, если я живу в маленьком городе или поселке, где один храм и один священник? Даже если там есть община, вдруг я почему-то в нее не вписываюсь?— Да, это беда, и, к сожалению, Вам придется с ней смириться. Конечно, сегодня средства коммуникации позволяют людям поддерживать отношения даже на расстоянии. Но община — это роскошь, это драгоценность. Можно войти в Царство Божие и без нее, но ведь хочется уже здесь попробовать, что это такое. И в общине это возможно.
Понимаете, после долгих лет воцерковления, после наведения некоторого порядка в своем духовном мире человек зачастую сталкивается с некой исчерпанностью этой жизни. Ему чего-то не хватает. И надо двигаться дальше. А община — это люди, объединенные верой, которая, по слову апостола Павла, действует любовью.
В общине каждому есть чем заняться. Кому-то обед приготовить, квартиру убрать, кому-то детей раз в неделю в бассейн отвезти. Один может провести какую-то лекцию. Другой — организовать летний лагерь или поход. Третий — поговорить о Евангелии. Просто нужно создавать на приходах центры, куда стекаются предложения и просьбы, и соединять людей друг с другом. И каждый должен что-то делать. Потому что пока ты только получаешь, ты — еще не член общины, ты — пользователь. Ты не ощутил в полной мере правоту слов Христа: «Блаженней отдавать, чем принимать».
А частью общины ты становишься, когда засучишь рукава и будешь трудиться.
Когда человек пришел в церковь, ему понравилось, как люди там друг с другом общаются, и он подходит к старосте или настоятелю и говорит: «Чем я могу помочь?», вот тогда он начинает врастать внутрь общины. То есть нельзя просто приходить пировать каждое воскресенье. Нужно еще и трудиться.
— То есть, только молиться и трудиться? И этого достаточно?
— Нет, еще нужно обязательно изучать Священное Писание, святых отцов, историю Церкви — узнавая учение, возрастая в нем, люди очень сильно объединяются. Мы сейчас каждое воскресенье изучаем с прихожанами книгу «Деяний святых Апостолов». И это так здорово! Это такой разговор вообще о Церкви! Приходят десятки людей, им это интересно, им это важно. И это их объединяет.
Ну, и, конечно, воскресная школа. Это очень сильная точка сбора общины. Все, у кого есть дети, там друг с другом знакомятся, кто-то готовит, кто-то убирает посуду, кто-то дежурит в классе. Потом все вместе едут на экскурсию. Или в летний лагерь. Мы 15 лет по месяцу жили в палатках при каком-нибудь монастыре. Там между поколениями устанавливались действительно дружеские связи. И, я надеюсь, если Бог благословит, когда я стану старым и немощным, эти люди останутся костяком общины в храме, где я служил.
После литургии говорить о деньгах как-то неловко
— Вот мы сравниваем общину с семьей. А каждая семья старается как-то обустроить свой дом, сделать его уютным. Но многие прихожане даже не представляют себе нужды своего храма. И, видя ценники на свечки или требы, возмущаются. Так что должно случится, чтобы человеку захотелось прийти и хотя бы просто помыть там пол, как дома?— Должна случится любовь. Чтобы человек почувствовал, что его здесь любят, что здесь он действительно среди братьев и сестер. Вот тогда он захочет прийти в храм, как в свой дом, и с радостью что-то в нем сделать. Не за деньги, а потому, что это — его.
Есть у апостола Павла такие чудные слова: «Уста наши отверсты к вам, коринфяне, сердце наше расширено. Вам не тесно в на, но в сердцах ваших тесно». Вот и сердце священника и работников храма должно быть такое широкое, чтобы человек чувствовал, что ему там не тесно.
А сейчас часто бывает: собрались в храме, попировали с Господом на Его трапезе, причастились, остались на лекцию, пока дети в воскресной школе и… разошлись. А священник сидит и думает, где завтра денег взять, потому что течет крыша, и за отопление нужно платить, и за хор. И поделиться этими заботами ему не с кем, потому что прихожане за это не отвечают.
— Но часто священник сам не хочет говорить с прихожанами о деньгах. Не на уровне: «Дорогие братья и сестры, нам нужно это, это и это», а серьезно обсуждать с ними финансирование прихода.
— Да, иногда просто неудобно, неловко. Понимаете, священник во время богослужения чувствует себя возвещающим о Царствии Божьем, и говорить о деньгах очень не хочется.
Хотя я вот помню одно из первых своих крещений. Крестный отец, который был старше меня, просто умирал от смеха, читая «Символ веры» — ему казалось, что это писали какие-то персонажи из мультиков. Я сказал: «Знаете, Вы не можете быть крестным. Встаньте в сторонке, пожалуйста». А он мне: «А я заплатил».
И тогда я понял: поскольку я в этом храме не настоятель и не могу распорядиться убрать ценники, я не могу от сердца к сердцу искренне сказать человеку то, что хочу. А если нет ценника — могу. И когда мы открыли наш храм, в нем с первого же дня не было никаких ценников. И с кружками для пожертвований у нас во время литургии не ходят. И это позволяет мне управлять ситуацией, и разговаривать с прихожанами так, как я считаю нужным.
Правда, можно было бы посмотреть на ситуацию и так: ведь это не у тебя долги, а у общины. Ведь это общине Господь дал этот храм, у которого крыша протекла. Да только как спрашивать с общины сейчас? Пока прихожане не имеют в храме никаких полномочий, почему они должны нести за него ответственность? И эту проблему рано или поздно придется решать, возможно, как-то работать с уставом.
При этом, конечно, тоже много нелегких вопросов возникнет. Как, например, сохранить меру? А то мне один батюшка рассказывал: когда его назначили настоятелем храма в Соединенных Штатах, он первый раз пришел на службу, видит — в церкви грязно, на следующий день купил метлу. А староста ему говорит: «Мы тебе за это деньги не отдадим, потому что, ты не имеешь права тратить ни цента, не согласовав с нами». Но когда все решения принимает приходское собрание или совет, священнику начинают диктовать, какие службы как служить, как читать, как проповедовать, о чем говорить, о чем не говорить. Совсем как это было в Советском Союзе. А канонически священнослужитель должен управлять общиной, как архиерей епархией.
Но если в общине есть любовь, все эти вопросы решаются как в семье, без скандалов. Община — это когда люди от чистого сердца трудятся в храме, собравшись вокруг священника, которого любят. Когда все равны во Христе и каждый другому служит своими дарами. Мы все друг другу нужны: вместе мы — тело Христово.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
