История про пуговку
Главной целью и высшим пиком наслаждения было убежать от сторожа и потом во дворе рассказывать друг другу, кто и как «утёк». Однажды мы сперли ящик мыла, и тут же, прямо во дворе, раздали его прохожим. В другой раз ухитрились сделать утечку газа из международного газопровода, и потом под вой сирены удирали по полю от спущенной овчарки.
Могу сказать точно: от этого адреналина даже возникла определенная психологическая зависимость — такие похождения требовались каждый день.
Безусловно, была некоторая моральная неловкость перед взрослым «нельзя», «запретная зона», но ведь любому мальчишке ясно, что если ты не хочешь риска, — значит, ты трус. Поэтому чувства греха не было абсолютно, тем более, что во дворе тебя всегда ждет веселая компания друзей. А значит, ждут приключения, неизведанные места, иногда и добыча.
Конечно, от родителей мы все это тщательно скрывали. Есть миллион способов обмануть родителя, особенно если ребенок — единственный в мире. К тому же бытовая мораль взрослых тоже не отличалась чистоплотностью. Государство, как мы неоднократно слышали, у взрослых было всегда в долгу, и сами взрослые нередко возмещали эти долги, кто как мог.
Дома некоторых из нас любили и лелеяли, некоторых нещадно пороли, но в целом это никак не отражалось на нашем поведении. Дворовая и семейная мораль как бы сосуществовали параллельно.
Был у нас свой организатор и зачинщик большинства этих нездоровых приключений. Он был настоящим мастером соблазнить куда-то залезть. Ему всегда везло: на улице он часто находил деньги, или просто интересные вещи. В городе обнаруживал самые невероятные закоулки с магазинами, в которых в то позднесоветское время можно было найти дефицит. Как ни странно, он обычно и сдавал всех, если только попадался. Так как он был хорошо известен районной милиции, то частенько посещал местное УВД, а там «сливал» всех, традиционно выторговав для себя поблажки и прощения.
Я помню отвратительное чувство страха до онемения лица, когда он приходил в гости, и как бы между прочим говорил, что всех сдал. А потом выяснялось, что это — такая шутка.
Странны детские компании. Дети терпят друг от друга невероятные подлости и жестокости, а прощают тут же, легко, живут и дружат дальше. Очевидно, из-за детского незлобия. А может потому, что дружба неизмеримо дороже, чем обида.
Я «завязал» после второй комиссии по делам несовершеннолетних. Помню, я увидел, что милиционер, знакомая нашей семьи (она выгораживала меня на первой комиссии — мол, оступился мальчик, с кем не бывает) сидела и не могла поднять глаз. Тогда мне стало по-настоящему стыдно и противно за себя. Даже не за себя, а от себя. Именно не страшно, а стыдно.
Тогда завязали почти все. А я понял, что так жить нельзя, потому что если страх наказания не действовал, то такой стыд — до дна — был просто несовместим с нормальной человеческой жизнью. Видимо, это то, что в Евангелии называется «возненавидеть грех».
Я не знаю, каким образом на нас можно было повлиять в той ситуации. Суть педагогики — научить ребенка борьбе со своими желаниями — в школе выворачивалась наизнанку: жизнь превращалась в набор показушно-правильных действий из-под палки, который вызывал неистребимое отторжение. Хотелось быть плохим, хуже, чем ты есть, потому что плохим быть почетно, рискованно и интересно. Духовное наслаждение добром нам было неизвестно: нравственная оболочка хороших поступков не имела духовного содержания. Получалось, что кроме страха, запугивания наказанием, у нас не было других стимулов не красть: праведная жизнь была ботанически пресной и трусливой. Наказание могло исходить только от взрослых. Но мы абсолютно не верили в то, что нас, таких хитрых и юрких, могут поймать. А если нет страха, — значит, можно все.
Но я хотел сказать не только об этих сомнительных похождениях, но и о странной судьбе наворованного. Было много всего, а ничего не осталось. Я не говорю о продуктах или других вещах, которые можно было попросту израсходовать. Куда пропало все твердое и несъедобное — ума не приложу. Помню, украденные лампочки все разом испортились. Какие-то десятки метров проводов, инструменты, запчасти, магниты — как-то все растерялось, исчезло все. При этом я уверен, что никто из моих родных ничего специально не выкидывал, просто не зная о происхождении вещей. Конечно, дело не в мистическом растворении краденой материи. Дело в природе происхождения этих вещей.
А вот такая история приключилась со мной в этом году.
Смертельным февральским днем решил я купить брюки. В магазине понравившиеся джинсы моего размера были только в одном экземпляре — все остальные были меньше. Очевидно, их не забрали только потому, что на них отсутствовала пуговица. Самая главная пуговица. Пуговка особенная, с буковками, такую отдельно от штанов не найти. Покрутившись и поняв, что джинсы мне нравятся, и без них уходить домой мне не хочется, я оторвал пуговку от штанов меньшего размера и засунул в карман, а дома пришил. Смутный помысел о том, что вроде как нехорошо поступил, я отгонял рациональным расуждением: я плачу за джинсы с пуговицей, а там пусть сами разбираются. Тем паче, что штаны моего размера одни, а меньших — вон сколько.
И что вы думаете? Через неделю эта пуговица отлетела прямо в унитаз. Именно эта пуговица. Я вдруг поймал себя на мысли, что за все годы жизни у меня никогда безвозвратно не отлетало ни одной пуговицы. А эта — раз, и еще ушла так глубоко — мол, даже не думай…
И вспомнились все эти недобрые приключения детства.
Но нет худа без добра. Я понял, что это был грех.
Пришил себе красную пуговицу, в знак напоминания. И конечно — исповедался.
Юрий Курбатов
Могу сказать точно: от этого адреналина даже возникла определенная психологическая зависимость — такие похождения требовались каждый день.
Безусловно, была некоторая моральная неловкость перед взрослым «нельзя», «запретная зона», но ведь любому мальчишке ясно, что если ты не хочешь риска, — значит, ты трус. Поэтому чувства греха не было абсолютно, тем более, что во дворе тебя всегда ждет веселая компания друзей. А значит, ждут приключения, неизведанные места, иногда и добыча.
Конечно, от родителей мы все это тщательно скрывали. Есть миллион способов обмануть родителя, особенно если ребенок — единственный в мире. К тому же бытовая мораль взрослых тоже не отличалась чистоплотностью. Государство, как мы неоднократно слышали, у взрослых было всегда в долгу, и сами взрослые нередко возмещали эти долги, кто как мог.
Дома некоторых из нас любили и лелеяли, некоторых нещадно пороли, но в целом это никак не отражалось на нашем поведении. Дворовая и семейная мораль как бы сосуществовали параллельно.
Был у нас свой организатор и зачинщик большинства этих нездоровых приключений. Он был настоящим мастером соблазнить куда-то залезть. Ему всегда везло: на улице он часто находил деньги, или просто интересные вещи. В городе обнаруживал самые невероятные закоулки с магазинами, в которых в то позднесоветское время можно было найти дефицит. Как ни странно, он обычно и сдавал всех, если только попадался. Так как он был хорошо известен районной милиции, то частенько посещал местное УВД, а там «сливал» всех, традиционно выторговав для себя поблажки и прощения.
Я помню отвратительное чувство страха до онемения лица, когда он приходил в гости, и как бы между прочим говорил, что всех сдал. А потом выяснялось, что это — такая шутка.
Странны детские компании. Дети терпят друг от друга невероятные подлости и жестокости, а прощают тут же, легко, живут и дружат дальше. Очевидно, из-за детского незлобия. А может потому, что дружба неизмеримо дороже, чем обида.
Я «завязал» после второй комиссии по делам несовершеннолетних. Помню, я увидел, что милиционер, знакомая нашей семьи (она выгораживала меня на первой комиссии — мол, оступился мальчик, с кем не бывает) сидела и не могла поднять глаз. Тогда мне стало по-настоящему стыдно и противно за себя. Даже не за себя, а от себя. Именно не страшно, а стыдно.
Тогда завязали почти все. А я понял, что так жить нельзя, потому что если страх наказания не действовал, то такой стыд — до дна — был просто несовместим с нормальной человеческой жизнью. Видимо, это то, что в Евангелии называется «возненавидеть грех».
Я не знаю, каким образом на нас можно было повлиять в той ситуации. Суть педагогики — научить ребенка борьбе со своими желаниями — в школе выворачивалась наизнанку: жизнь превращалась в набор показушно-правильных действий из-под палки, который вызывал неистребимое отторжение. Хотелось быть плохим, хуже, чем ты есть, потому что плохим быть почетно, рискованно и интересно. Духовное наслаждение добром нам было неизвестно: нравственная оболочка хороших поступков не имела духовного содержания. Получалось, что кроме страха, запугивания наказанием, у нас не было других стимулов не красть: праведная жизнь была ботанически пресной и трусливой. Наказание могло исходить только от взрослых. Но мы абсолютно не верили в то, что нас, таких хитрых и юрких, могут поймать. А если нет страха, — значит, можно все.
Но я хотел сказать не только об этих сомнительных похождениях, но и о странной судьбе наворованного. Было много всего, а ничего не осталось. Я не говорю о продуктах или других вещах, которые можно было попросту израсходовать. Куда пропало все твердое и несъедобное — ума не приложу. Помню, украденные лампочки все разом испортились. Какие-то десятки метров проводов, инструменты, запчасти, магниты — как-то все растерялось, исчезло все. При этом я уверен, что никто из моих родных ничего специально не выкидывал, просто не зная о происхождении вещей. Конечно, дело не в мистическом растворении краденой материи. Дело в природе происхождения этих вещей.
А вот такая история приключилась со мной в этом году.
Смертельным февральским днем решил я купить брюки. В магазине понравившиеся джинсы моего размера были только в одном экземпляре — все остальные были меньше. Очевидно, их не забрали только потому, что на них отсутствовала пуговица. Самая главная пуговица. Пуговка особенная, с буковками, такую отдельно от штанов не найти. Покрутившись и поняв, что джинсы мне нравятся, и без них уходить домой мне не хочется, я оторвал пуговку от штанов меньшего размера и засунул в карман, а дома пришил. Смутный помысел о том, что вроде как нехорошо поступил, я отгонял рациональным расуждением: я плачу за джинсы с пуговицей, а там пусть сами разбираются. Тем паче, что штаны моего размера одни, а меньших — вон сколько.
И что вы думаете? Через неделю эта пуговица отлетела прямо в унитаз. Именно эта пуговица. Я вдруг поймал себя на мысли, что за все годы жизни у меня никогда безвозвратно не отлетало ни одной пуговицы. А эта — раз, и еще ушла так глубоко — мол, даже не думай…
И вспомнились все эти недобрые приключения детства.
Но нет худа без добра. Я понял, что это был грех.
Пришил себе красную пуговицу, в знак напоминания. И конечно — исповедался.
Юрий Курбатов
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
