Одержимость женщиной

«Что сказать? Что травиться и резать вены нехорошо? Будешь потом, как дурак, с порезанными венами… Что для мужчины нет ничего полезней, чем преодолеть боль – потому что там, за преодолённой болью, нас всегда ждёт новый прекрасный мир, в котором мы сильны и свободны, а сильных и свободных любят женщины… „ Писатель Денис Гуцко о том, как прекратить навязывать свою любовь и самому остаться в живых.
Она недавно показала мне его. Случайно встретились в аптеке, я спросил, как у них дела, и она – как будто ждала, чтобы я проявил интерес – буквально потащила меня на улицу: «Лёша, вон, на ступеньках. Две секунды. Скажите ему что-нибудь. Может, он к постороннему человеку прислушается».
Она цепляется за любую надежду.
Марине сорок с небольшим. Бывший супруг изредка названивает, живёт в другом городе и отношений с сыном не поддерживает. Сыну двадцать. И уже около двух лет Марина спасает его от жесточайшего невроза, в который перетекла его несчастная любовь. Девушка время от времени соглашается с ним встретиться, но только для того чтобы подтвердить: всё кончено. За два года несколько попыток суицида – истеричных, с оглядкой, чтобы всё-таки остановили или откачали – но матери оттого не легче. Немалая часть того, что она зарабатывает, улетает на антидепрессанты. Пыталась водить его к психологам, но Лёша упёрся: никакой пользы. Усиленно качается – усталость и ломота в мышцах заглушают душевную боль.
Взглянув на него, я растерялся. Забыл все умные слова, которые говорил ей, когда – вот так же, при случайных встречах – она втягивала меня в разговор о своём кошмаре.
У людей, которые одержимы навязчивым состоянием, страшные глаза. В них нет пелены безумия – взгляд осмыслен и вроде бы трезв. Они улыбаются, удивляются, могут рассмеяться. Но как-то не по-настоящему.
Постоянно кажется, что из глубины, укрывшись под накопленной усталостью и тоской, какая бывает у брошенных взрослых собак или у людей, давно не наедавшихся досыта – на тебя смотрит кто-то другой, опасный – тот, кто проник в этого человека, чтобы его разрушить. Сейчас ослабил хватку, но ненадолго.
Что сказать? Что травиться и резать вены нехорошо? Будешь потом, как дурак, с порезанными венами… Что для мужчины нет ничего полезней, чем преодолеть боль – потому что там, за преодолённой болью, нас всегда ждёт новый прекрасный мир, в котором мы сильны и свободны, а сильных и свободных любят женщины… Сказать ему, что та, которая над ним измывается, позволяя ему второй год умолять себя начать всё сначала – что она всего лишь фантом, созданный им самим? И как только он перестанет умолять, фантом тихонько растворится в пустоте… Вот так – вывалить всё это на ступеньках аптеки двадцатилетнему парню, которому только что, знакомясь, пожал крепенькую руку?
– У меня такое было, – говорю и понимаю, что не смогу об этом, придётся ограничиться несколькими поверхностными фразами. – Главное, понимать, что единственных не бывает. Мы сами у себя – единственные. А те, кто рядом – ну, возможны варианты.
Лёша смущён, конечно.
Дурацкий разговор.
Люди входят и выходят, от остановки отъезжает автобус.
Он ничего не говорит. Только смотрит страшными своими глазами.
Распрощались вскорости. Марина взяла сына под руку – крепко, как пожилого человека.
Марина, вот что я должен был сказать вашему сыну.
Да, я через это проходил. Сам не справился. Спасла церковь. Интимные подробности не важны. И твои – поверь – не важны. Одержимость, в которую ты угодил, слепила бы этоиз любых обстоятельств.
Моё излечение началось с испуга. Тебе нужно испугаться, Лёша – по-настоящему.
Я испугался так, что стал обходить улицы, на которых мог с ней столкнуться – когда, наконец, заметил, что одержимость женщиной, которой я безразличен, превратила меня в марионетку, в Пьеро, тщетно пытающегося сыграть трагедию – тщетно потому что всё, до чего может дотянуть Пьеро – быть жалким. Мы жалки, Лёша, когда продолжаем метать себя под ноги тем, кто нас разлюбил.
Было осознание греха: волю к жизни и радость существования променял на монотонное саморазрушение во имя фетиша, который назвал любовью. Потом была исповедь и причастие – и обычное чудо, которое случается, как я теперь понимаю, с каждым, кто готов его принять. То, что происходило тогда со мной время службы, могу описать только метафорой (извини, если покажется чересчур пафосно, но, поверь это довольно близко к пережитым ощущениям): будто кто-то влез внутрь и бережно собрал мой рассыпавшийся позвоночник.
Твоя мама говорит, ты не хочешь в церковь. Все попы, с которыми ты сталкивался, тебе либо неприятны, либо не внушили доверия. Я тоже когда-то (наверняка, как и очень многие) был зациклен на этом – думал: ну вот как я пойду исповедаться тому или этому, он не такой, не подходящий, нужен кто-то особенный, я же принесу ему нечто очень особенное, сокровенное, небывалое, большое – свою беду – а вдруг он, не дай Бог, отнесётся формально… Но не буду тебя переубеждать (кто я такой, сам прибежал только, когда припёрло). Всем свой срок, полагаю.
Я про другое скажу.
Просто обращу твоё внимание. Сам решишь, что с этим делать.
Во многих случаях священник и психолог говорят, в общем, одно и то же. Просто разными словами. Сейчас объясню, не спеши морщиться.
Самое ценное, чем я могу с тобой поделиться – алгоритм выхода из этого морока. Случится это в церкви или в кабинете психолога – не моя забота. Лишь бы это случилось.

Первое, что нужно – признаться себе, что та душевная боль, в которой ты увяз – не результат её неправильных слов и поступков. Пока ты так на это смотришь, ты ходишь по кругу: уверяешь себя, что она что-то недопоняла, что вот сейчас ты что-то сделаешь или подберёшь какие-то исключительно точные слова – и она всё поймёт, чудесным образом изменится и вы будете счастливы. Не изменится. Собственно, тот человек, которому ты в сотый раз признаёшься в любви – не совсем тот, которого ты полюбил когда-то. Своим всепринимающим обожанием ты разбудил в ней нечто такое, что питается твоим страданием. Ты позволяешь ей запросто так, ничего для этого не сделав, почувствовать свою исключительность – и это тоже работает как наркотик. Выключить это в ней можно только прекратив навязывать ей свою любовь – излечившись самому. А сейчас, пока ты ею одержим, боль – именно то, что тебе от неё нужно. Ты здесь именно за этим.
Следующий шаг после того, как ты это признаешь – вспомнить, о том, что человек это не только сознание, что мы совершаем не только осмысленные поступки. В огромной степени то, что мы называем «я» – наше подсознание. И подсознание умеет нами манипулировать. Случается, нам во вред. Ты ведь наверняка об этом читал, ну вот, это оно и есть. А ещё есть бессознательное – тёмные затопленные подвалы, в которые у нас вообще нет доступа.
Так вот, после того, как ты признался себе: всё это происходит со мной только потому что я хочу, чтобы мне было больно – нужно будет уточнить: это делает та часть меня, которая желает мне зла.
Разумеется, если ты готов признать боль – злом. Если тебе всё ещё хочется называть это любовью, придётся мучиться дальше.
Только когда ты дойдёшь до этой точки и будешь полон решимости всё закончить, психолог или священник – тут уж твой выбор – смогут тебе помочь.
Психолог прежде всего расковыряет твои отношения с близкими, с отцом и матерью, обстоятельства, при которых ты рос, будет искать корни твоего невроза, чтобы показать их тебе и объяснить, как их выкорчевать. «Вот они, – скажет психолог. – Давай, тащи».
Священник коснётся, в общем-то, тех же материй – но на другом уровне. Будет говорить с тобой о грехе. Разбираться вместе с тобой, где и как ты себе напакостил – и сделал уязвимым злу. Источник зла он вынесет вовне – назовёт это бесами, происками дьявола, который охотится за каждым из нас.
Если коротко, ключевое различие между научным и церковным подходом сводится, в сущности, к тому, что наука помещает источник зла внутрь человека (подсознание, бессознательное), а церковь объективирует его и помещает вовне.
Главное – захотеть избавиться от одержимости и вернуть себе утраченную волю.
Это всё, что я хотел сказать об одержимости женщиной.
Почти всё.
Ещё несколько слов.
Бесы или неврозы – по мне, не суть важно. Но, знаете, эти утончённые мальчики, эти начитавшиеся книжек хрупкие возвышенные существа – чрезвычайно благодатная почва для страшной напасти, как бы она ни называлась. Любовь между мужчиной и женщиной – даже не взаимную – они научились воспринимать как безусловное, абсолютное благо. Научились жаждать сильного, предельного чувства как спасения, видеть в нём возвращённый Эдем, искупление всему. И когда такое чувство с ними приключается, готовы сражаться насмерть.
Какие-то заграничные учёные недавно доказали: мы плачем одинаково и от горя, и от сильной радости потому, что мозг не умеет отличать «по знаку» слишком сильные эмоциональные импульсы – ему что горе, что радость…В общем, сдаётся мне, дорогие мои утончённые мальчики (и девочки заодно), правильнее смотреть на любовь, как на опасную непредсказуемую стихию, перед которой мы беспомощны, потому что само это слово – любовь – вгоняет нас в сакральный трепет. Проделывает она это с нами, так сказать, по умолчанию. Книги, которые мы читали, научили нас трепетать перед её величием, но не научили, как выживать, когда эта стихия принимается ломать нам хребет. А выживать нужно. Преодолевать нужно. Потому что – всё просто: «возлюби ближнего как самого себя».