О тюремных службах и жизни за решеткой
Как в одной колонии сгорело все, кроме Ветхого Завета, что будет, если заключенный вырежет крест из дерева, и на сколько чтение 50-го псалма приближает день освобождения. Алла Мождженская провела целый день в лечебно-исправительной колонии и записала истории игумена Георгия (Шабанова).
Поселок Абагур-Лесной под Новокузнецком местные жители называют «Территория ЗэКа». Здесь находится лечебно-исправительная колония ФКУ ЛИУ-16, где от СПИДа и туберкулеза лечатся около 500 заключенных. И здесь же, в поселке, осужденные находятся на временном поселении.
Храмы при исправительных учреждениях – в общем-то не редкость в современной России. Только в Кемеровской области насчитывается 17 православных храмов, домовых церквей и часовен, относящихся к пенитенциарной системе.
Преступники они для вас, а для нас – люди– Хлоп! Бум-м! – звонко, как будто невидимый охранник щелкает затвором винтовки, закрывается за мной железный замок. Звук резкий и неприятный, заставляет вздрогнуть. На пропускном пункте необходимо предъявить документы, сдать телефон – и вот я в ЛИУ-16. На территорию колонии мы проходим втроем: я, психолог психологической лаборатории, капитан внутренней службы Вячеслав Чепизубов и игумен Георгий (Шабанов), местный тюремный священник. Из пакета батюшки жизнерадостно торчит самый обыкновенный желтый веник. Когда в храме уборка, без него никак.
– Не боитесь заболеть туберкулезом?
– Что вы, – успокаивает меня Вячеслав. – Проще подхватить его на свободе! Мы же регулярно обследуемся, проходим флюорографию два раза в год. Я в системе работаю с 2009 года, как видите, жив-здоров!
Отец Георгий улыбается. В этой колонии, в храме св. архистратига Божия Михаила он официально служит уже на протяжении 15 лет.
– Сюда приезжать я стал еще в начале 2000-х, когда служил в Спасо-Преображенском соборе Новокузнецка. Мы с другими священниками по очереди посещали осужденных. Один батюшка говорил: «Тяжело, тяжело». А я не мог понять, что там тяжелого? Очень легко привык к такому контингенту, бояться тут нечего. Обычные люди. Их же здесь лечат, заразиться практически невозможно.
В колонии ФКУ ЛИУ-16 заключенные лечатся по несколько лет – до полного выздоровления. Длительное время они принимают антибиотики, потом переходят под медицинское наблюдение. Весь процесс занимает не меньше трех-четырех лет. В Кемеровской области есть три колонии для заболевших туберкулезом: ЛИУ-16 для первично заболевших, ЛИУ-33 для повторно заболевших (Мариинск) и ЛИУ-21 в Тайге для тех, кто вылечился, но продолжает находиться под наблюдением врачей. Бывает, что заключенные умирают, не дожив до окончания своего срока. Виноват в этом не только туберкулез, но и ВИЧ-инфекция, так как немало осужденных имеют положительный ВИЧ-статус.
– Вам эмоционально не тяжело работать с людьми, которые преступили закон?
– Преступники они для вас. А для нас они еще и люди, с которыми мы работаем, общаемся каждый день.
Мы – медики, воспитатели, психологи, сотрудники отдела безопасности, несем за них ответственность. Конечно, тут испытываешь определенное сочувствие, эмпатию. Жалею их, иногда сопереживаю даже. Они мне как родные!
«Сюда как бы жизнь привела»В колонии тихо. По режиму сейчас у заключенных свободное время. Многие просто курят на улице, провожая нас заинтересованными взглядами. Некоторые из них сидят по третьему или четвертому разу. А на свободе их ждут жены и дети.
– Вот тут у нас общежитие, вон там фонтан в виде змеи – символ того, что у нас лечебное учреждение, – по пути в храм показывает Вячеслав.
Храм, библиотека и клуб располагаются здесь в одном большом здании. Помещения разделяют двери с окошечками, через которые хорошо видно, что происходит внутри той или иной комнаты.
Обычно субботним утром в храме идет литургия, но сегодня из-за моего приезда, чтобы оставить время на общение, было решено провести только исповедь и причастие. В храме тут же выстраивается небольшая очередь, человек 10-15. Все они еще не завтракали в преддверии таинства. Лица серьезные, даже – сосредоточенные.
Чтобы не мешать, выхожу в библиотеку. Здесь можно спокойно поговорить «за жизнь» под надписью на стене «7 лет Победе». Почему семь? Да просто каждый год цифру меняют: старую пока сняли, а новую еще не повесили.
От общения заключенные не отказываются. Правда, далеко не все готовы рассказывать многое о себе и своей жизни. Это слишком личное.
– Сюда как бы жизнь привела, – рассказывает Денис. – Статья 111, часть 4. Нанес человеку повреждения… Просто подрались, и он в больнице умер. Дали 9,5 лет. Осталось еще 2,5 года.
Денис готовится к условно-досрочному освобождению. В ЛИУ-16 он заведует клубом и библиотекой, следит за порядком в церкви и снимает видеоролики на тюремной киностудии. Видео потом транслируют по внутренней кабельной сети. В каждом общежитии стоит телевизор, оттуда заключенные и узнают все новости.
Говорит, за все время, пока он отбывает наказание, не было ни одного замечания – а это значительно повышает шансы на то, что он может выйти на свободу раньше срока.
– Я программист по образованию. Компьютеры вообще моя страсть. Снимаю праздники, потом монтирую. У нас проводится много разных мероприятий. Хоккей, концерты, конкурсы разные, по выходным фильмы на большом экране показываем. В прошлом году на Крещение к нам приезжал епископ Новокузнецкий и Таштагольский Владимир, и я снимал всю службу. Мы тогда большую бочку ставили и обливались, хотя морозище страшный был!
«Хочу помочь ребенку не повторить моих ошибок»Дмитрий сидит уже 18 лет. До конца срока ему остается два года. Мечтает о досрочном освобождении и активно занимается различными видами творчества. В колонию попал за убийство. И вину свою, считает Дмитрий, он уже искупил сполна, отсидев в колониях Кузбасса практически половину своей жизни.
– Вы там напишите, что нам тоже надо условно-досрочное освобождение, – советует он мне. – Сейчас такое время, на свободе помогать надо. Жена уже сколько лет ждет! Она на работу в шесть встает, в десять обратно уезжает. Ноги опухают, ипотеку надо платить. Я – ее единственная опора. У меня одна надежда – на УДО. Один раз я подавал, меня не пропустили. Сейчас повторно буду пытаться. Хоть у меня и большой срок, но и я домой хочу! Мне говорят, что там все изменилось, все по-другому стало. С 99-го года я сижу!
Дмитрий – личность колоритная. У начальства он на хорошем счету: поет, рисует, сочиняет стихи и вырезает по дереву. И очень переживает за нынешнюю молодежь.
– Раньше талантливых ребят в тюрьме больше сидело. А те, кто сейчас отбывает наказание, – совсем потерянное поколение. Они в основном за наркотики получают срок, им мало что интересно. Недавно к нам приехал парень, 1997 года рождения, у него за спиной детдом. В голове нет вообще ничего! Вы уж мне поверьте, я прошел все колонии Кузбасса, столько повидал!
– Что для вас сейчас главное в жизни?
– Для меня жизнь определяется по принципу «ребенок, дерево, семья». Хотя бы вот это в совершенстве сделать. Оправдать надежды, которые на меня возлагают, помочь ребенку не сделать таких ошибок, которые сделал я. Вот мой идеал. А после освобождения главная цель – помогать своим близким, найти работу.
Тюрьма – это исправительное учреждение, и если этим заниматься, тогда мы действительно людей исправляем. А если только следить за тем, чтобы они не сбежали, были сыты и работали, тогда и толку в этом нет никакого.
Вообще, поиск работы после выхода на свободу – непростой процесс. Для работодателей человек с судимостью – априори неблагонадежный. Поэтому многие освободившиеся работают неофициально. Изредка, если преступление не связано с кражами или наркотиками, могут взять на работу. В основном это низкоквалифицированный труд.
Профессиональные навыки многие заключенные впервые приобретают на зоне. В ЛИУ-16 они занимаются металло- и деревообработкой, делают пенопласт, шлакоблоки, контейнеры для мусора, ремонтируют автомобили. Все работы проводятся на возмездной основе: с заработанных денег осужденные получают зарплату. С них же они платят иски по исполнительным листам за совершенные преступления, также государство забирает себе сумму на их содержание.
– Был у нас такой раб Божий Александр несколько лет назад. Он после тюрьмы устроился работать на шахту, даже институт закончил, хотя ему уже пятый десяток идет, – говорит отец Георгий. – С ним такая история была. Он каждое утро приходил в храм читать 50-й псалом. И вот однажды, только он дочитал псалом до конца, говорят товарищи: «Тебя освобождают!» Александр, конечно, не поверил, потому что на УДО не подавал документы и освобождения не ждал. Оказалось, была амнистия и его освободили! Сейчас он женат, я его венчал даже. Все у него хорошо.
– Случалось вам встречать бывших своих подопечных на улице или еще где-то? Здороваются? – интересуюсь у Вячеслава.
– Конечно, такое происходит! Недавно встретил одного, работает в крупном магазине, тележки катает. Здоровается постоянно, спрашивает, как дела. Притом отсидел уже раза три. Хотя последние 1,5 года у него все идет нормально, надеюсь, и дальше так будет.
– Вы там передайте на свободу, что нам УДО всем надо! – присоединяется к разговору Павел Х.
Интересуюсь, за что попал за решетку.
– Да по глупости.
– Глупости разные бывают. У вас какая именно?
– В квартиру за бутылкой водки залез, выпить захотелось. Дали 3,5 года.
– Первый раз в тюрьме?
– Нет, уже четвертый. В первый раз попал в 14 лет за кражу, так и пошло. По мелочам сидел. Между отсидками у меня самое большое было два года. А до этого – четыре месяца. Когда освободился, с наркотиками связался. А потом завязал, на шахту устроился. Думал, жить нормально буду. И жил – пока пить не начал.
– В храм ходите?
– Да, конечно. Храм здесь нужен. Только у каждого вера своя, и у меня тоже. Я не могу объяснить, какая именно. Я знаю, что Господь есть, верю, но не настолько, чтобы биться лбом об пол. Без фанатизма. Бывает так, кто-то приходит, здесь верит, а освобождается и забывает о храме. Как правило, мы заняты постоянно: встал, почистил зубы и на работу. Когда появляется свободное время, приходим в храм. Мы привыкаем к тому распорядку дня, который у нас здесь, и потом от него сложно отвыкнуть.
Не все из нас приспособлены к жизни после освобождения. Не знаем, как разговаривать, как себя вести во многих вещах, хотя сотрудники администрации готовят нас к свободе, помогают наладить связи с родственниками, найти работу, но, выходя на волю, многие из нас возвращаются в те же условия, откуда пришли на зону, и все начинается заново… Это очень большая проблема даже для тех, кто отсидел небольшой срок.
– Я думаю, вера все равно важна для них, что бы они ни говорили, – рассказывает отец Георгий. – Они, конечно, разные люди, но и среди заключенных есть костяк людей, которые ходят постоянно, стараются молиться, читать духовную литературу, стремиться к внутреннему исправлению. На них в храме все и держится. Такие люди не скажут, что они верят по-своему. Церковь для них – некий островок, место, где на них никто не давит и где они могут быть сами собой, не подчиняясь напрямую тюремному режиму.
Здесь церковь действительно расширяет свободу человека. А есть те, кто приходит и уходит. Это как в любом храме.
– Обманывают вас?
– Бывает и такое. На исповеди, конечно, они искренне говорят все как есть, это видно.
– Те, кто сидит здесь, они добрые люди?
– Когда заключенные приходят в храм, они все добрые! Потому, что они готовы и хотят услышать слово Божье, они расположены к этому. И идут сюда они добровольно, их силком никто не тащит. А с другими я не общался.
Хотя я наблюдаю такую тенденцию: в первые годы моего служения здесь сидели совершенно другие люди. Они истово молились, истово верили. Читали духовную литературу, очень ждали моего прихода. Служба в храме в те годы была серьезным событием. После освобождения многие из них обзавелись семьями, детьми, обустроились в жизни. У них такая твердая закваска произошла. Они до сих пор и сами причащаются, и детей приводят. А сейчас я вижу, все как-то по-иному, нет уже того внутреннего горения, как раньше.
– Зовут меня Александр. Преступление я совершил. Наркотики. Дали восемь лет. Сижу с 2014 года. Я был мусульманином, азербайджанец, здесь крестился осознанно, – рассказывает о себе Александр. У него яркие, выразительные глаза и совершенно не запоминающееся лицо. – Мне было на душе очень плохо. И я пришел в храм. Тогда был праздник – Преображение. И через месяц меня покрестили. Я материться перестал. Курить еще до этого бросил, в 2015 году. Я когда попал сюда из другой колонии, у меня три органа были повреждены туберкулезом и я весил всего 60 кг. За 9 месяцев я набрал 15 килограмм и лечение у меня кончилось. Наверное, Бог помог.
– Тяги к наркотикам не осталось?
– Нет, совсем нет. Я наркотики такие употреблял… ну, курил я, не кололся.
– А семья есть?
– У меня была жена… Хорошая. Врачом работала. А когда меня посадили, я сказал ей: «Выходи замуж, не жди меня восемь лет». Она так и сделала, родила ребенка, а мне все равно, нет-нет, да помогает. Мы с ней пять лет прожили, но детей у нас не было. Наверное, так надо было. А родителей я давно похоронил.
Вот перед Пасхой был случай: мне было плохо, я много плакал. Мне каждую ночь снился отец и ругал меня, не знаю за что. Когда я зашел в храм, мне стало легче. А когда крестился, отец перестал приходить во сне.– О чем вы молитесь в храме?
– Я прихожу на все службы и благодарю Бога за то, что прожил этот день, за пищу, которую здесь дают, за одежду. Молюсь за бывшую жену и ее ребенка.
– Как ваши соотечественники отнеслись к тому, что вы стали христианином?
– Перед тем, как креститься, я советовался с земляками, их тут немало. Говорил: ну надо же как-то молиться! Они мне ответили: «У нас Всевышний один, а служения все разные». Крещение в итоге – это мой личный выбор.
Или случилась вот еще такая история, больше юмористическая. В той же 12-й колонии у нас был престольный праздник. Но литургию тогда не служили, был только водосвятный молебен. Пришли в алтарь, все приготовили. Совершаем молебен – слышим, храп стоит. А понять не можем, откуда. Причем храп шел явно из алтаря. Но там никого нет! Служим дальше – опять храп. Молебен закончился, мы Царские врата закрыли, а храп все равно слышим. Пусто, нет никого, а звук этот есть! Потом выяснилось, что в тумбе, на которую мы складывали облачения, спал заключенный! Там отверстие-то небольшое, он еле-еле туда протиснулся и храпел! В бараке так просто не поспишь, так он нашел уединенное тихое пристанище и заснул.
Еще один заключенный в храм никогда не ходил, но занимался резьбой по дереву. Как-то его попросили вырезать крест, но предупредили, что надо поститься и молиться. Он понемногу стал читать молитвы, заинтересовался религией. И вот он как крест вырезал, его сразу же и освободили по УДО!
Был еще такой Василий. Он в храм ходил и очень ждал досрочного освобождения. Был на 100% уверен, что судья положительно решит его дело, и заранее говорил, чтобы все его забыли и что он не будет никому писать и передавать передачу. Однако его не освободили. Он полгода отходил, наверное, от этого отказа. Многое переосмыслил и изменил отношение к другим заключенным. Он освободился позднее и сейчас ходит в храм, женился. Я венчал их.
– Я хотел попросить, – начинает он свою просьбу и вопросительно заглядывает мне в глаза. – У меня есть любимая девушка. Можно обратиться через газету к ней? Чтобы она отозвалась. Она тоже сидит в тюрьме, за наркотики. Не знаю, в какой именно.
– А вы тут как оказались?
– Недоразумение.
– Нет такой статьи.
– Оказался не в то время и не в том месте, – отвечает Дмитрий. Видно, что говорить о себе он не хочет. Для него просьба – скорее игра в русскую рулетку: выстрелит – не выстрелит? Повезет – не повезет? Напечатают или нет?
– Можно так написать: «Наташа, если ты прочитаешь эту статью, отзовись, пожалуйста!» Я Наташу очень сильно люблю! И подпишите, что я верю, жду и надеюсь на скорую встречу.Пишу, Дима, пишу. Привет вам, Наташа!
Все колонии, как известно, делятся по гендерному признаку: мужские и женские. Но это не значит, что отношения между заключенными на время, пока идет срок, прекращаются. У многих осужденных на свободе остаются любимые женщины, которые посещают их на свиданиях, разрешенных в заключении. Бывает, случаются и свадьбы: на территорию колонии приезжает представитель органов ЗАГС и регистрирует новую семью.
– Даже в тюрьме человек остается человеком, – комментирует тюремный психолог Вячеслав. – Если он в жизни любил кого-то, то продолжает любить и здесь. Если у осужденного есть семья и он поддерживает связь со своими родственниками, это характеризует его положительно и имеет значение для условно-досрочного освобождения.
– Мы проводим в храме почти все таинства, кроме отпевания и венчания, – говорит отец Георгий. – Поначалу я венчал заключенных, но потом оказалось, что многие браки распадаются еще в колонии. И тогда я стал предлагать им: сначала зарегистрируйтесь, поживите вместе, а потом мы уже посмотрим, стоит ли вас венчать. За последние несколько лет таких желающих не нашлось. Многие из них знакомятся заочно, по телефону или в письмах. В реальной жизни они практически не знакомы. Поэтому такие браки часто и распадаются.
– Стойте, Алла, – тихонько зовет меня Дима. Оборачиваюсь. Он протягивает бумажку. – Я тут написал письмо… Для Наташи. Возьмите, пожалуйста.
«Господи, прошу, услышь меня.
Господи, прошу, верни любимую, ведь я люблю ее.
Господи, прошу, верни семью мою!» – написано на клочке, вырванном из тетради. Меня предупреждали, что не стоит верить всему, что говорят заключенные. Они не всегда искренни, любят врать и манипулировать людьми. Но мне бы очень хотелось верить, что Дима не позировал и не красовался передо мной.
Да люди как люди, – думаю я, уже не вздрагивая от звука засова. Надеть на них вместо робы сланцы, футболку и «треники» – станут самыми обычными, каких немало я встречаю на улицах Новокузнецка. Но что творится у них внутри на самом деле – знают только они сами и, может быть, священник, которому они исповедуются.
Поселок Абагур-Лесной под Новокузнецком местные жители называют «Территория ЗэКа». Здесь находится лечебно-исправительная колония ФКУ ЛИУ-16, где от СПИДа и туберкулеза лечатся около 500 заключенных. И здесь же, в поселке, осужденные находятся на временном поселении.
Храмы при исправительных учреждениях – в общем-то не редкость в современной России. Только в Кемеровской области насчитывается 17 православных храмов, домовых церквей и часовен, относящихся к пенитенциарной системе.
Преступники они для вас, а для нас – люди– Хлоп! Бум-м! – звонко, как будто невидимый охранник щелкает затвором винтовки, закрывается за мной железный замок. Звук резкий и неприятный, заставляет вздрогнуть. На пропускном пункте необходимо предъявить документы, сдать телефон – и вот я в ЛИУ-16. На территорию колонии мы проходим втроем: я, психолог психологической лаборатории, капитан внутренней службы Вячеслав Чепизубов и игумен Георгий (Шабанов), местный тюремный священник. Из пакета батюшки жизнерадостно торчит самый обыкновенный желтый веник. Когда в храме уборка, без него никак.
– Не боитесь заболеть туберкулезом?
– Что вы, – успокаивает меня Вячеслав. – Проще подхватить его на свободе! Мы же регулярно обследуемся, проходим флюорографию два раза в год. Я в системе работаю с 2009 года, как видите, жив-здоров!
Отец Георгий улыбается. В этой колонии, в храме св. архистратига Божия Михаила он официально служит уже на протяжении 15 лет.
– Сюда приезжать я стал еще в начале 2000-х, когда служил в Спасо-Преображенском соборе Новокузнецка. Мы с другими священниками по очереди посещали осужденных. Один батюшка говорил: «Тяжело, тяжело». А я не мог понять, что там тяжелого? Очень легко привык к такому контингенту, бояться тут нечего. Обычные люди. Их же здесь лечат, заразиться практически невозможно.
В колонии ФКУ ЛИУ-16 заключенные лечатся по несколько лет – до полного выздоровления. Длительное время они принимают антибиотики, потом переходят под медицинское наблюдение. Весь процесс занимает не меньше трех-четырех лет. В Кемеровской области есть три колонии для заболевших туберкулезом: ЛИУ-16 для первично заболевших, ЛИУ-33 для повторно заболевших (Мариинск) и ЛИУ-21 в Тайге для тех, кто вылечился, но продолжает находиться под наблюдением врачей. Бывает, что заключенные умирают, не дожив до окончания своего срока. Виноват в этом не только туберкулез, но и ВИЧ-инфекция, так как немало осужденных имеют положительный ВИЧ-статус.
– Вам эмоционально не тяжело работать с людьми, которые преступили закон?
– Преступники они для вас. А для нас они еще и люди, с которыми мы работаем, общаемся каждый день.
Мы – медики, воспитатели, психологи, сотрудники отдела безопасности, несем за них ответственность. Конечно, тут испытываешь определенное сочувствие, эмпатию. Жалею их, иногда сопереживаю даже. Они мне как родные!
«Сюда как бы жизнь привела»В колонии тихо. По режиму сейчас у заключенных свободное время. Многие просто курят на улице, провожая нас заинтересованными взглядами. Некоторые из них сидят по третьему или четвертому разу. А на свободе их ждут жены и дети.
– Вот тут у нас общежитие, вон там фонтан в виде змеи – символ того, что у нас лечебное учреждение, – по пути в храм показывает Вячеслав.
Храм, библиотека и клуб располагаются здесь в одном большом здании. Помещения разделяют двери с окошечками, через которые хорошо видно, что происходит внутри той или иной комнаты.
Обычно субботним утром в храме идет литургия, но сегодня из-за моего приезда, чтобы оставить время на общение, было решено провести только исповедь и причастие. В храме тут же выстраивается небольшая очередь, человек 10-15. Все они еще не завтракали в преддверии таинства. Лица серьезные, даже – сосредоточенные.
Чтобы не мешать, выхожу в библиотеку. Здесь можно спокойно поговорить «за жизнь» под надписью на стене «7 лет Победе». Почему семь? Да просто каждый год цифру меняют: старую пока сняли, а новую еще не повесили.
От общения заключенные не отказываются. Правда, далеко не все готовы рассказывать многое о себе и своей жизни. Это слишком личное.
– Сюда как бы жизнь привела, – рассказывает Денис. – Статья 111, часть 4. Нанес человеку повреждения… Просто подрались, и он в больнице умер. Дали 9,5 лет. Осталось еще 2,5 года.
Денис готовится к условно-досрочному освобождению. В ЛИУ-16 он заведует клубом и библиотекой, следит за порядком в церкви и снимает видеоролики на тюремной киностудии. Видео потом транслируют по внутренней кабельной сети. В каждом общежитии стоит телевизор, оттуда заключенные и узнают все новости.
Говорит, за все время, пока он отбывает наказание, не было ни одного замечания – а это значительно повышает шансы на то, что он может выйти на свободу раньше срока.
– Я программист по образованию. Компьютеры вообще моя страсть. Снимаю праздники, потом монтирую. У нас проводится много разных мероприятий. Хоккей, концерты, конкурсы разные, по выходным фильмы на большом экране показываем. В прошлом году на Крещение к нам приезжал епископ Новокузнецкий и Таштагольский Владимир, и я снимал всю службу. Мы тогда большую бочку ставили и обливались, хотя морозище страшный был!
«Хочу помочь ребенку не повторить моих ошибок»Дмитрий сидит уже 18 лет. До конца срока ему остается два года. Мечтает о досрочном освобождении и активно занимается различными видами творчества. В колонию попал за убийство. И вину свою, считает Дмитрий, он уже искупил сполна, отсидев в колониях Кузбасса практически половину своей жизни.
– Вы там напишите, что нам тоже надо условно-досрочное освобождение, – советует он мне. – Сейчас такое время, на свободе помогать надо. Жена уже сколько лет ждет! Она на работу в шесть встает, в десять обратно уезжает. Ноги опухают, ипотеку надо платить. Я – ее единственная опора. У меня одна надежда – на УДО. Один раз я подавал, меня не пропустили. Сейчас повторно буду пытаться. Хоть у меня и большой срок, но и я домой хочу! Мне говорят, что там все изменилось, все по-другому стало. С 99-го года я сижу!
Дмитрий – личность колоритная. У начальства он на хорошем счету: поет, рисует, сочиняет стихи и вырезает по дереву. И очень переживает за нынешнюю молодежь.
– Раньше талантливых ребят в тюрьме больше сидело. А те, кто сейчас отбывает наказание, – совсем потерянное поколение. Они в основном за наркотики получают срок, им мало что интересно. Недавно к нам приехал парень, 1997 года рождения, у него за спиной детдом. В голове нет вообще ничего! Вы уж мне поверьте, я прошел все колонии Кузбасса, столько повидал!
– Что для вас сейчас главное в жизни?
– Для меня жизнь определяется по принципу «ребенок, дерево, семья». Хотя бы вот это в совершенстве сделать. Оправдать надежды, которые на меня возлагают, помочь ребенку не сделать таких ошибок, которые сделал я. Вот мой идеал. А после освобождения главная цель – помогать своим близким, найти работу.
Только дочитал 50-й псалом, и его освободили
– Человеку в тюрьме надо разобраться, что с ним случилось и что ему делать дальше, – говорит отец Георгий. – Поэтому они приходят к нам в храм, где мы вместе пытаемся разрешить эти внутренние проблемы.Тюрьма – это исправительное учреждение, и если этим заниматься, тогда мы действительно людей исправляем. А если только следить за тем, чтобы они не сбежали, были сыты и работали, тогда и толку в этом нет никакого.
Вообще, поиск работы после выхода на свободу – непростой процесс. Для работодателей человек с судимостью – априори неблагонадежный. Поэтому многие освободившиеся работают неофициально. Изредка, если преступление не связано с кражами или наркотиками, могут взять на работу. В основном это низкоквалифицированный труд.
Профессиональные навыки многие заключенные впервые приобретают на зоне. В ЛИУ-16 они занимаются металло- и деревообработкой, делают пенопласт, шлакоблоки, контейнеры для мусора, ремонтируют автомобили. Все работы проводятся на возмездной основе: с заработанных денег осужденные получают зарплату. С них же они платят иски по исполнительным листам за совершенные преступления, также государство забирает себе сумму на их содержание.
– Был у нас такой раб Божий Александр несколько лет назад. Он после тюрьмы устроился работать на шахту, даже институт закончил, хотя ему уже пятый десяток идет, – говорит отец Георгий. – С ним такая история была. Он каждое утро приходил в храм читать 50-й псалом. И вот однажды, только он дочитал псалом до конца, говорят товарищи: «Тебя освобождают!» Александр, конечно, не поверил, потому что на УДО не подавал документы и освобождения не ждал. Оказалось, была амнистия и его освободили! Сейчас он женат, я его венчал даже. Все у него хорошо.
– Случалось вам встречать бывших своих подопечных на улице или еще где-то? Здороваются? – интересуюсь у Вячеслава.
– Конечно, такое происходит! Недавно встретил одного, работает в крупном магазине, тележки катает. Здоровается постоянно, спрашивает, как дела. Притом отсидел уже раза три. Хотя последние 1,5 года у него все идет нормально, надеюсь, и дальше так будет.
Церковь для них – место, где можно быть самим собой
Об условно-досрочном освобождении здесь мечтают многие, поэтому дисциплину стараются не нарушать. Кроме того, хорошее поведение является стимулом для того, чтобы получить внеочередное свидание с родственниками.– Вы там передайте на свободу, что нам УДО всем надо! – присоединяется к разговору Павел Х.
Интересуюсь, за что попал за решетку.
– Да по глупости.
– Глупости разные бывают. У вас какая именно?
– В квартиру за бутылкой водки залез, выпить захотелось. Дали 3,5 года.
– Первый раз в тюрьме?
– Нет, уже четвертый. В первый раз попал в 14 лет за кражу, так и пошло. По мелочам сидел. Между отсидками у меня самое большое было два года. А до этого – четыре месяца. Когда освободился, с наркотиками связался. А потом завязал, на шахту устроился. Думал, жить нормально буду. И жил – пока пить не начал.
– В храм ходите?
– Да, конечно. Храм здесь нужен. Только у каждого вера своя, и у меня тоже. Я не могу объяснить, какая именно. Я знаю, что Господь есть, верю, но не настолько, чтобы биться лбом об пол. Без фанатизма. Бывает так, кто-то приходит, здесь верит, а освобождается и забывает о храме. Как правило, мы заняты постоянно: встал, почистил зубы и на работу. Когда появляется свободное время, приходим в храм. Мы привыкаем к тому распорядку дня, который у нас здесь, и потом от него сложно отвыкнуть.
Не все из нас приспособлены к жизни после освобождения. Не знаем, как разговаривать, как себя вести во многих вещах, хотя сотрудники администрации готовят нас к свободе, помогают наладить связи с родственниками, найти работу, но, выходя на волю, многие из нас возвращаются в те же условия, откуда пришли на зону, и все начинается заново… Это очень большая проблема даже для тех, кто отсидел небольшой срок.
– Я думаю, вера все равно важна для них, что бы они ни говорили, – рассказывает отец Георгий. – Они, конечно, разные люди, но и среди заключенных есть костяк людей, которые ходят постоянно, стараются молиться, читать духовную литературу, стремиться к внутреннему исправлению. На них в храме все и держится. Такие люди не скажут, что они верят по-своему. Церковь для них – некий островок, место, где на них никто не давит и где они могут быть сами собой, не подчиняясь напрямую тюремному режиму.
Здесь церковь действительно расширяет свободу человека. А есть те, кто приходит и уходит. Это как в любом храме.
– Обманывают вас?
– Бывает и такое. На исповеди, конечно, они искренне говорят все как есть, это видно.
– Те, кто сидит здесь, они добрые люди?
– Когда заключенные приходят в храм, они все добрые! Потому, что они готовы и хотят услышать слово Божье, они расположены к этому. И идут сюда они добровольно, их силком никто не тащит. А с другими я не общался.
Хотя я наблюдаю такую тенденцию: в первые годы моего служения здесь сидели совершенно другие люди. Они истово молились, истово верили. Читали духовную литературу, очень ждали моего прихода. Служба в храме в те годы была серьезным событием. После освобождения многие из них обзавелись семьями, детьми, обустроились в жизни. У них такая твердая закваска произошла. Они до сих пор и сами причащаются, и детей приводят. А сейчас я вижу, все как-то по-иному, нет уже того внутреннего горения, как раньше.
Был мусульманином, крестился осознанно
Раньше я думала, тюрьма пахнет безнадежностью и тоской. Нет, это не так. Она пахнет чистотой и крепким табаком. И еще – ладаном и церковными свечками. Несмотря на то, что заключенные постоянно находятся под наблюдением и каждый их шаг контролируется, внутренняя жизнь от этого не становится менее насыщенной. И все же у заключенных есть возможность совершать Поступки – ровно так, как хочется им, а не как предписывает система правил. И эта возможность – в церкви.– Зовут меня Александр. Преступление я совершил. Наркотики. Дали восемь лет. Сижу с 2014 года. Я был мусульманином, азербайджанец, здесь крестился осознанно, – рассказывает о себе Александр. У него яркие, выразительные глаза и совершенно не запоминающееся лицо. – Мне было на душе очень плохо. И я пришел в храм. Тогда был праздник – Преображение. И через месяц меня покрестили. Я материться перестал. Курить еще до этого бросил, в 2015 году. Я когда попал сюда из другой колонии, у меня три органа были повреждены туберкулезом и я весил всего 60 кг. За 9 месяцев я набрал 15 килограмм и лечение у меня кончилось. Наверное, Бог помог.
– Тяги к наркотикам не осталось?
– Нет, совсем нет. Я наркотики такие употреблял… ну, курил я, не кололся.
– А семья есть?
– У меня была жена… Хорошая. Врачом работала. А когда меня посадили, я сказал ей: «Выходи замуж, не жди меня восемь лет». Она так и сделала, родила ребенка, а мне все равно, нет-нет, да помогает. Мы с ней пять лет прожили, но детей у нас не было. Наверное, так надо было. А родителей я давно похоронил.
Вот перед Пасхой был случай: мне было плохо, я много плакал. Мне каждую ночь снился отец и ругал меня, не знаю за что. Когда я зашел в храм, мне стало легче. А когда крестился, отец перестал приходить во сне.– О чем вы молитесь в храме?
– Я прихожу на все службы и благодарю Бога за то, что прожил этот день, за пищу, которую здесь дают, за одежду. Молюсь за бывшую жену и ее ребенка.
– Как ваши соотечественники отнеслись к тому, что вы стали христианином?
– Перед тем, как креститься, я советовался с земляками, их тут немало. Говорил: ну надо же как-то молиться! Они мне ответили: «У нас Всевышний один, а служения все разные». Крещение в итоге – это мой личный выбор.
Служим мы молебен – и слышим: храп стоит!
– К вере и в церковь заключенные приходят различными путями, нередко даже почти мистическими или курьезными, – рассказывает отец Георгий. – У меня в алтаре приходского поселкового храма лежит Ветхий Завет на церковнославянском языке. Он немного закопченный, хотя полностью целый. Ни одна его страница не повреждена. И вот какая связана с ним история. Сидел в 12-й колонии, сейчас ее закрыли, но тогда она была рядом с этой, один человек, очень интересовавшийся мистической литературой. В дополнение к книгам он взял еще и Священное Писание из храмовой библиотеки. Они хранились вместе в одной комнате, сейчас не помню, где именно. И однажды там произошел пожар. Сгорело абсолютно все, и сохранился только Ветхий Завет. Для мужчины это было откровением. После этого он стал ходить в храм, крестился.Или случилась вот еще такая история, больше юмористическая. В той же 12-й колонии у нас был престольный праздник. Но литургию тогда не служили, был только водосвятный молебен. Пришли в алтарь, все приготовили. Совершаем молебен – слышим, храп стоит. А понять не можем, откуда. Причем храп шел явно из алтаря. Но там никого нет! Служим дальше – опять храп. Молебен закончился, мы Царские врата закрыли, а храп все равно слышим. Пусто, нет никого, а звук этот есть! Потом выяснилось, что в тумбе, на которую мы складывали облачения, спал заключенный! Там отверстие-то небольшое, он еле-еле туда протиснулся и храпел! В бараке так просто не поспишь, так он нашел уединенное тихое пристанище и заснул.
Еще один заключенный в храм никогда не ходил, но занимался резьбой по дереву. Как-то его попросили вырезать крест, но предупредили, что надо поститься и молиться. Он понемногу стал читать молитвы, заинтересовался религией. И вот он как крест вырезал, его сразу же и освободили по УДО!
Был еще такой Василий. Он в храм ходил и очень ждал досрочного освобождения. Был на 100% уверен, что судья положительно решит его дело, и заранее говорил, чтобы все его забыли и что он не будет никому писать и передавать передачу. Однако его не освободили. Он полгода отходил, наверное, от этого отказа. Многое переосмыслил и изменил отношение к другим заключенным. Он освободился позднее и сейчас ходит в храм, женился. Я венчал их.
Почему в тюрьме перестали венчать
Пока мы общаемся, ко мне подходит еще один заключенный. Явно хочет что-то сказать, но ждет, пока мы закончим разговор.– Я хотел попросить, – начинает он свою просьбу и вопросительно заглядывает мне в глаза. – У меня есть любимая девушка. Можно обратиться через газету к ней? Чтобы она отозвалась. Она тоже сидит в тюрьме, за наркотики. Не знаю, в какой именно.
– А вы тут как оказались?
– Недоразумение.
– Нет такой статьи.
– Оказался не в то время и не в том месте, – отвечает Дмитрий. Видно, что говорить о себе он не хочет. Для него просьба – скорее игра в русскую рулетку: выстрелит – не выстрелит? Повезет – не повезет? Напечатают или нет?
– Можно так написать: «Наташа, если ты прочитаешь эту статью, отзовись, пожалуйста!» Я Наташу очень сильно люблю! И подпишите, что я верю, жду и надеюсь на скорую встречу.Пишу, Дима, пишу. Привет вам, Наташа!
Все колонии, как известно, делятся по гендерному признаку: мужские и женские. Но это не значит, что отношения между заключенными на время, пока идет срок, прекращаются. У многих осужденных на свободе остаются любимые женщины, которые посещают их на свиданиях, разрешенных в заключении. Бывает, случаются и свадьбы: на территорию колонии приезжает представитель органов ЗАГС и регистрирует новую семью.
– Даже в тюрьме человек остается человеком, – комментирует тюремный психолог Вячеслав. – Если он в жизни любил кого-то, то продолжает любить и здесь. Если у осужденного есть семья и он поддерживает связь со своими родственниками, это характеризует его положительно и имеет значение для условно-досрочного освобождения.
– Мы проводим в храме почти все таинства, кроме отпевания и венчания, – говорит отец Георгий. – Поначалу я венчал заключенных, но потом оказалось, что многие браки распадаются еще в колонии. И тогда я стал предлагать им: сначала зарегистрируйтесь, поживите вместе, а потом мы уже посмотрим, стоит ли вас венчать. За последние несколько лет таких желающих не нашлось. Многие из них знакомятся заочно, по телефону или в письмах. В реальной жизни они практически не знакомы. Поэтому такие браки часто и распадаются.
Люди как люди
После того, как отец Георгий причастил заключенных, мы идем обратно на пропускной пункт. То ли за эти несколько часов, которые я провела с осужденными, я привыкла к ним, то ли потому, что на улице – яркий солнечный день, тюрьма не кажется мне мрачным местом. Даже черная роба при ярком свете солнца становится мышиного цвета.– Стойте, Алла, – тихонько зовет меня Дима. Оборачиваюсь. Он протягивает бумажку. – Я тут написал письмо… Для Наташи. Возьмите, пожалуйста.
«Господи, прошу, услышь меня.
Господи, прошу, верни любимую, ведь я люблю ее.
Господи, прошу, верни семью мою!» – написано на клочке, вырванном из тетради. Меня предупреждали, что не стоит верить всему, что говорят заключенные. Они не всегда искренни, любят врать и манипулировать людьми. Но мне бы очень хотелось верить, что Дима не позировал и не красовался передо мной.
Да люди как люди, – думаю я, уже не вздрагивая от звука засова. Надеть на них вместо робы сланцы, футболку и «треники» – станут самыми обычными, каких немало я встречаю на улицах Новокузнецка. Но что творится у них внутри на самом деле – знают только они сами и, может быть, священник, которому они исповедуются.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
