Почему вера не растет вместе с пивным животом

Протоиерей Павел Великанов о сетевой полемике, проблемах церковной жизни и кризисе веры.

Последние полгода в православной среде – да и далеко за её пределами – живо обсуждаются публикации, в которых бывшие – или всё ещё действующие – монашествующие и священнослужители выворачивают изнанку церковной жизни – как им кажется, с самыми что ни на есть благими целями – оздоровить Церковь, вывести на поверхность давно назревшие проблемы, перестать лгать и лицемерить.
Такие публикации – учитывая общий высокий градус раздражения последних месяцев в отношении Русской Церкви, связанный с хорошо всем известными событиями – просто обречены на фантастический успех. Это по «вкусности» – не менее интересно, а то и более – неожиданно вскрывшихся историй многолетних сексуальных домогательств известных педагогов в элитных школах. Только ленивый не почитает, не поохает и не поахает – да как же такое может быть? Ужас, да и только! Правда, интерес к подобным новостям достаточно быстро угасает – в надежде, а вдруг ещё чего-нибудь нароют не менее потрясающего, чтобы снова испытать уже знакомое душевное раздраженьице!
И тут же, по мановению волшебной палочки, вздымается волна праведного гнева – со всей мощью обрушающаяся на «обличителей»: всё врут они, Иуды, блудники и блудницы, никогда «нашими» не бывшие – но лишь непрестанно лгавшие и себе, и другим. Праведный гнев – вещь страшная: ради Бога – незачем щадить никого и ничего. Смотрят внешние наблюдатели на этот яд, во все стороны разлетающийся – и начинают чесать головы: да, похоже, и правда у них там, в их Церкви, серьезные проблемы. А маятник злобы раскачивается всё сильнее и сильнее…
Как можно было бы оценить факт этих публикаций? Да никак. Спокойно. Есть ли в Церкви – нашей, Русской – проблемы? Да, есть. Много? На всех хватит, не беспокойтесь. А в других Церквах нет? Тоже есть! Может, существенно меньше? Не знаю, едва ли. Просто другие – по объективным причинам.
Станет ли наша Церковь здоровее, когда наберётся некая «критическая масса» подобных публикаций? А разве есть какая-то исследованная прямо пропорциональная зависимость от количества «обличений» и качества жизни? Я таких не знаю, может, и есть. Узнал ли я что-то принципиально новое из этих публикаций? Нет, абсолютно ничего. Могут ли иметь место в Церкви те ситуации, которые описаны? Да, могут.
Потому что Церковь – не концлагерь Божественного добра, а открытая территория стремящихся спастись. Без заборов и колючей проволоки, вышек и автоматчиков. Кто-то всю жизнь ходит по трудно различимой границе этой территории, кто-то ныряет в самую глубину. Туда, где Христос – явным образом пребывает. Но это – вовсе не тот «сладенький Иисусик», милый и улыбчивый, которого любят изображать некоторые западные христиане. «Кто близ Меня – тот близ огня: кто далеко от Меня – тот далеко от Царства» – сказал некогда Господь, оставив нам эту фразу в аграфах. В «Хрониках Нарнии», в «Последней битве» есть гениальный эпизод, когда в хлев – в котором, как казалось, живёт богиня зла Таш – входит некий воин, из враждебного нарнийцам лагеря, и там вдруг с ужасом видит не Таш, а Аслана – против которого он всю жизнь и воевал во имя Таш. И он понимает: всё, вся жизнь – насмарку. Горе ему! Но, к его удивлению, Аслан подзывает его и между ними происходит следующий диалог: «“Добро пожаловать, сын”. Я произнес: “Увы, Господин, я не сын Твой, я слуга Таш”. Но Он ответил: “Дитя, все, что ты отдавал Таш, ты отдавал Мне”. А потом, ибо я страстно желал мудрости и понимания, я пересилил свой страх и спросил Славнейшего: “Господин, разве правду сказал Обезьян, что Таш и Ты – это одно и то же?”. И Лев зарычал в ответ так, что земля сотряслась (но гнев Его был не против меня), и сказал: “Это ложь. Не потому, что она и Я это одно, но потому, что мы – противоположное. Я беру себе то, что ты отдавал ей, ибо Я и она настолько различны, что служение Мне не может быть отвратительным, а служение ей – отвратительно всегда. Если кто-то клянется именем Таш и сдержит клятву правды ради, это Мною он клялся, того не зная, и Я отвечу ему. Если же кто совершит жестокость именем Моим, и скажет “Аслан”, он служит Таш, и Таш примет его дело. Ты понял, дитя?“ И я сказал: “Господин, Ты знаешь, что я понял”. И еще я сказал (ибо не мог лгать): “Я искал Таш все мои дни”. “Возлюбленный, – сказал Славнейший, если бы твое желание было не ко Мне, ты не искал бы так долго и так искренне, ибо искренне ищущий – всегда находит”.
К чему я веду? Да к тому, что пора нам, церковным людям, повзврослеть и перестать винить в проблемах нашей Церкви других. «Дайте мне «правильную» Церковь – и тогда я удостою её своего членства!» «Дайте мне «хороших» родителей – и вы увидите, каким я буду идеальным сыночком!» Это всё – инфантилизм, так и не переросший во взрослую ответственность. С какой бы стороны ни находились эти мнимые «причины»: церковные ли это «призраки», или, пользуясь терминологией С.Фуделя, «двойники Церкви» – или же это «предатели и Хамы, открывающие отеческую наготу», или это «злобные ревнители не по разуму». Все мы – одинаковые человеки. С очень схожими страстями и пороками, грехами и добродетелями, взлётами и падениями. Перед каждым из нас поставлена задача: восхождения – туда, к Нему, к Небу, к Богу. Перед нами – скала. Вот мы и ползём по ней, у кого как получается. Кто-то – поопытнее, почутче, повнимательнее – да и силёнок хватает – смотришь, уже совсем далеко ушёл. Кто-то – из последних сил делает ещё один шаг – и останавливается, больше не может. Другой – ради экономии сил нарушает технику безопасности и срывается. Третий – случайно наступает на неустойчивый камень и неожиданно сползает вниз. У всех всё – очень по-разному. Но ни одному адекватному альпинисту и в голову не придёт плевать сверху на тех, кто оказался внизу – без разницы, разбился ли он на смерть, или просто сполз. Не только потому, что это – безнравственно. Но и потому, что он-то сам – тоже в процессе, тоже всё ещё не на вершине. И нет никаких гарантий, что через минуту – он сам не сорвётся там, где и не ожидал.
Когда человек плотно «встраивается» в церковную жизнь, ему может показаться, что он уже встал на «духовный экскалатор», который неизбежно выплюнет его в Царство Небесное. Молись, постись, кайся, причащайся – из года в год – и спасёшься. Вера, словно жирок на животике, неизбежно будет увеличиваться из года в год. А ведь это – глубокое заблуждение. Вера требует кризисов, чтобы расти и развиваться. А кризис – это всегда больно, иногда до крика, это всегда непредсказуемые последствия, без всяких гарантий и страховок, и всегда требуется много мужества, чтобы выдержать – и не сдрейфить. Движение – всегда выход из комфортного состояния устойчивости и равновесия: можно и нос себе расшибить, вполне реально. Боишься упасть – тогда лежи, не вставай. Нет ни одного ребёнка, который бы научился ходить, ни разу не упав. Нет такого святого, который в своей жизни не проходил бы через кризисы веры. «…Не как мальчик же я верую во Христа и Его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла…» – это оставил в последней записной тетради Ф.М. Достоевский. Богооставленность – удел высших; но в разной степени через это постоянно проходит всякий – на самом деле, а не только в своём представлении, движущийся к Богу.

То, что в сегодняшнем представлении многих образ возрождающегося Православия – это фантом Российской дореволюционной Церкви – вряд ли кто-то будет оспаривать. Сегодня будет преступным забывать, с каким багажом вошла Церковь в революционное лихолетье: для этого достаточно почитать публицистику В.Свенцицкого – когда он еще не стал известным московским священником и апологетом – волосы дыбом поднимаются, и елейная картинка как-то неожиданно быстро исчезает. Среди фотографий, сделанных Михаилом Пришвиным – очевидцем разгрома Троице-Сергиевой Лавры, есть один кадр, где запечатлена бабулька в платочке – с сияющим от счастья лицом бросающая в костёр свои иконы. Те самые иконы, перед которыми она ещё вчера молилась. Образа, которые бережно передавались из поколения в поколение как главная святыня всего рода. Святые лики, которыми она же благословляла своих детей. И – что самое главное – к поруганию икон её никто не принуждал. Она делала это совершенно свободно, не под дулом револьвера – а с радостным лицом человека, сбрасывающего давно тяготившее бремя.
Насколько этот трагический разрыв между формой и содержанием был повсеместным, свидетельствует один судебный факт конца XIX столетия, который приводит С.Фудель. «Деревенская девочка возвращалась из дома в школу после пасхальных каникул. Несла она с собой несколько копеек денег, корзиночку каких–то домашних пирожков и десяток яиц. По дороге с целью ограбления ее убили. Тут же убийца был пойман. Денег у него уже не нашли, пироги были съедены, но яйца остались. На случайный вопрос следователя, почему, собственно, он не съел и яйца, последовал ответ: «Как же я мог съесть! Ведь день был постный!».
«За спиной этого соблюдающего посты убийцы – пишет С.Фудель, – чувствуешь звенья длинной цепи, уходящей в века. Этот случай только вскрыл на минуту процесс гниения, который совершался в Русской Церкви в XIX веке. «Знаю твои дела; ты носишь имя, будто жив, но ты мертв» (Откр.3:1) — это слова не к человеку, но к Церкви. Почему же в те времена, да и во все времена, члены Церкви, тем более духовенство, не решались признаться в этом, а того, кто решился, наверное, обвинили бы в неуважении к Церкви? Уважал ли Господь Церковь, когда говорил ей, что она мертвая, а не живая? Ведь мы ни в чем не отделяем себя от Церкви и всю силу обличения принимаем прежде всего на себя. Я и в этом виновнее всех».
Область неверия и нелюбви – это область не Церкви, а её призрака, коварного двойника. Именно он «совершает в истории страшное дело провокации: создает у людей впечатление, что иной Церкви кроме него, не существует, что нет на земле больше Христовой правды, что нет на земле больше тела Христова» (С.Фудель). И перед каждым христианином ежедневно стоит выбор: быть частью Церкви – любящей, горячей, небезразличной, беспокойной, неустойчивой, харизматичной – или служить её призраку – устойчивому, величественному, самодовольному – и бесплодному. Но всё это происходит не где-то там, в таинственных коридорах Патриархии или епархии – а в каждом приходе, в каждой семье, в каждой душе. И Пётр оступился и предал – потому, что сильнее других любил Иисуса и не мог вместить происходящего. И падают те, кто хотя бы когда-то пытались встать. И к каждому из нас обращено слово перед нашей главной Встречей: «ни врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда» – значит, по сей день для каждого из нас путь предательства, отступничества не закрыт. Не плюйте только, пожалуйста, на головы тех, чьи еле шевелящиеся тела всё ещё видно внизу!…
И последнее. На днях похоронили отца Кирилла (Павлова). Столько, сколько он знал о “церковной изнанке”, уверен, не знал никто. Даже всё вместе взятое священноначалие. И что же он сделал с этим? – Победил собственной святостью. Он делал чужой грех – своей болью. Которую передавал – Христу. Он никогда не глумился над чужими падениями: он всегда оставлял человеку право на ошибку. И когда ты приходил к нему с дерзким грехом – его отношение к тебе не изменялось, лишь только скорбь в глубине старческих глаз становилась ещё немного больше. Те тысячи людей, которые приехали отовсюду – и из-за рубежа – попрощаться с ним – лишь гомеопатическая капля от числа тех, кто был им отогрет от заморозки греха. Он не был ни миссионером, ни богословом, ни блестящим проповедником, ни эффективным администратором, ни монахом-исихастом. Он просто был… собой: не пытаясь жить в чьём-то образе, выполнять чьи-то установки и директивы. Он был влюблён в Евангелие – и Того Христа, о Котором – в нем и говорится. Он знал, что Церковь – в том числе и Русская – она не “русская”, а Христова. В ней Христос – Хозяин: внимательный, бережный, любящий – и ревностный. И из опыта о.Кирилл знал, как мастерски Спаситель разбирается с проблемами – не надо только Ему мешать в этом – даже из самых благих побуждений…
Этот совершенно неприметный ни в каком отношении монах – «заквасил» Церковь второй половины ХХ – начала XXI века – «заквасил» в смысле главной, глубинной тональности её жизни. Но теперь он – ушёл – как бы сказав каждому из нас: «Детки, теперь давайте – сами, вы уже – взрослые!» Протухнет ли в наших руках эта закваска, или ещё больше всё переквасит – теперь выбор каждого из нас.