Пасха как грустный кладбищенский день

Священник Петр Коломейцев о том, почему кладбище до сих пор для многих место, где можно выплеснуть пасхальную радость.

Новости пестрят сообщениями об инспекторах Госадмтехнадзора, которые грозились к Пасхе проверить содержание всех подмосковных кладбищ. Подъездные пути, пункты сбора мусора, кладбища и прилегающие к ним территории, ограды, даже фонари не останутся без внимания специалистов.
На автостанциях и остановках пригородного транспорта несколько недель висят объявления о запуске на Пасху дополнительных бесплатных маршрутов к подмосковным кладбищам. Администрация области к празднику готовится основательно и на Пасху особенно расточительна. Соседство главного христианского торжества и кладбища в одном объявлении почему-то никого не смущает.
Посещать кладбища, чтобы почтить память умерших в родительские субботы и на Радоницу – дело важное и понятное. Но делать это в день Пасхи как-то странно. Как минимум, это противоречит церковным канонам. Вплоть до девятого дня (вторник второй недели после Пасхи) у христиан не принято поминать умерших, ведь Пасха – праздник победы над смертью, торжества над всякой скорбью, день особой и исключительной радости. Выходит, канон против традиции? Почему люди едут на кладбище на Пасху? Как долго будет продолжаться?

Умер? Теперь можно и в храм

Традиция и правда довольно странная. Пасхальное воскресенье в СССР всегда было грустным кладбищенским днем. Такие всенародные поминки. Появилась эта традиция не случайно. В советское время с пасхальной радостью людям тоже надо было куда-то выйти. Но куда выйдешь? Не на улицу же христосоваться и одаривать всех яйцами. Деться народу некуда, вот и едет на кладбище.
Кладбище, как и похороны, в СССР были территорией демократической, пространством некоторой свободы. На похоронах многое прощалось, в том числе религиозные амбиции и проявления. Можно было, например, народную артистку и члена партии отпеть в храме. Или, я сам был тому свидетелем, в церкви организовать прощание с главным художником художественного комбината торгово-промышленной палаты, членом партии и так далее, который в молодости был секретарем архиепископа.
Со смертью людям не только многое прощалось, им даже кое-что разрешалось. Человек умер?! Теперь может и в храм прийти. Как по тексту чина отпевания: «ибо раб и владыка предстоят вместе, царь и воин, богатый и убогий в равном достоинстве, ибо каждый от своих дел или прославится или постыдится». Все уравнивалось. Перед смертью неверующих нет, как нет на войне атеистов. Что партийный, что беспартийный – все не атеисты.

Переход в мир иной с завтрашнего дня

Кладбище оставалось единственным местом, куда можно было выплеснуть пасхальную радость, канализовать ее, как говорят психологи. «Пусть они лучше туда придут, – мыслило руководство. – Водочки выпьют, яичком закусят. Благополучно чувства свои канализируют».
Не скажу, что это была уступка эпохи, скорее время, когда сознательно или бессознательно, но все религиозное сдвигалось в ритуально-похоронное. И эта мысль четко умещалась и сидела в сознании людей.
Помню, я только начинал служить священником. Это было уже 26 лет назад. Впервые пришел в больницу причащать верующих. Встретил там молодого человека, который послушал выступление нашей девушки-катехизатора. Она составляла списки желающих причащаться. Молодой человек внимательно ее выслушал и решил, что да, оно ему надо! Записался.
Когда мы с помощницей в назначенный час вошли в его палату и парень подал знак, что готов причащаться, у нас на глазах белым полотном стала девушка, мирно сидевшая на стуле – как оказалась, его супруга. Помню, как глаза стали наливаться слезами. Она еле их удерживала. Руки тряслись и дрожащими губами, едва слышно, дама выдавила из себя: «Пожалуйста, не надо. Может он еще поживет».
Церковь, ее ритуалы и чинопоследование в сознании общей массы населения ассоциировались и относились к проводам в мир иной. Так что обычай «на Пасху на кладбище» – апофеоз этого отношения. Удивительно другое: традиция-то по сей день жива. Как будто бы в регламенты и протоколы местных администраций раз и навсегда внесли распоряжение, предписывающее доставлять на Пасху людей к местам упокоения их родных.
Все, кто хоть как-то отмечал Пасху в СССР, ездили в этот воскресный день на кладбище. К тому же весна. На могилке прибраться, цветочки посадить, оградку освежить – вроде не грех. Только после широко отмечаемого Крещения Руси в 1988 году, стали поговаривать, мол, товарищи, Пасха – не про это. Вы лучше родственников и друзей посетите в этот день, порадуйтесь вместе Воскрешению Спасителя, похристосуйтесь.
Неделю празднуйте, ведь пасхальная седмица – для родных и близких, веселья, свадеб на Красной горке, а после Фоминой недели, во вторник второй седмицы по Пасхе, приходите поминать. Тогда с разъяснением некоторых положений церковного устава люди стали ездить на кладбище на Радоницу, но и пасхальных поездок не оставляли.
Это действительно что-то неистребимое. И какое-то время, я уверен, еще будет сохраняться. Как минимум до тех пор, пока живы те, кто был на этом воспитан, кому трудно представить себе, что Пасха – не то же самое, что родительская суббота.

Церковь как пенсионерский клуб

Но в советское время очевидно была еще и целенаправленная политика, которую вводили как инъекцию, работая с молодыми людьми. Церковь – удел стариков, место подготовки к смерти, переходу в мир иной с завтрашнего дня.
Одна девочка говорила про себя: «Я, когда состарюсь, буду в церковь ходить и с другими бабушками общаться. Я же крещеная. Буду вместе с ними причащаться. Это будет наш старушечий клуб».
Неожиданно наступившее религиозное пробуждение мысли молодых людей поменяло, в том числе и у этой девочки. После очередного допроса по делу «о религиозной пропаганде» она написала бессмертные строки:
И не жалея о прошлом ничуть,
Вижу как катится мир к катастрофе.
Верую в крестный, мной избранный путь,
В тайну распятой любви на Голгофе.
Свободу ищу от железных оков,
Тех, что зовутся житейское счастье.
Вся моя жизнь – это несколько слов
В тихой молитве перед причастьем.
Автора тогда не посадили, дали условный срок, выгнав заодно с работы. Ведь религия и искусствоведение – две вещи несовместные. Это же идеологический фронт против ненаучного мировоззрения. Но Ирина Константиновна Языкова, наша современница и выдающийся искусствовед, от своего не отступила.
Где-то работа государственной машины велась топорно. А где-то потоньше и поизящнее. В тогдашнем Ленинграде, например, был создан рок-клуб на улице Рубинштейна, где устраивались все рок-концерты. Параллельно там отмечали и отлавливали всех инакомыслящих. То, что рок-клуб был создан под эгидой КГБ, особо никто не знал. Там же существовал литературный альманах «Апрель», который вел особую работу, собирая сведения о религиозниках.
При этом в самом Ленинграде были открыты все кладбищенские храмы. Из городских действовало всего два – Преображенский и Никола-морской. Остальные функционировали при кладбищах. С задачей оставить Церковь, как удел пожилых людей и погребального ритуала государство блестяще справлялось.
Была попытка создать советский похоронный ритуал, с оркестрами и поминальными речами: «гражданин Советского Союза, имярек, окончил свой жизненный путь», регламентом несения венков и государственных наград, но в итоге он как-то не прижился. Хотя похоронный обряд довольно подробно был прописан и утвержден министерством коммунального хозяйства. Даже была брошюрка с рекомендациями как хоронить по-советски. Но не приживалось, и все тут.
Мне кажется, что к этим отголоскам прошлого, все еще всплывающим в распоряжениях коммунальщиков, к этим скрытым приглашениям в пасхальный день посетить кладбища, нужно относиться с юмором и как к истории. Как к собственной истории, которая не изжита. Как к свидетельству того, как оно было и во что могло девальвироваться.
Поминание усопших – и правда важная часть нашей действительности, но она не должна вытеснять собой такое торжество, как Пасха. Знаете, многие богословы на Западе сетуют, мол, у них Рождество отмечается шире, чем Пасха. У протестантов вообще Пасха – первый выезд на пикник в новом году, где нужно скушать шоколадного зайчика. Зайчик – спутник феи весны, фея весна – символ Пасхи. А яички – это потому что птички несут яички весной…
Получается, что для протестантских церквей Пасха перестает звучать, она остается отголоском какого-то народного празднования, загородным пикником. У нас для многих тоже пикник, но только на кладбище. Куда ни кинь, всюду пикник на обочине. Стоит ли?