Об обычаях и традициях в Церкви

Свастика на саккосе, целование в уста прихожан и прихожанок – когда-то это было в церковной жизни. Почему, когда во время богослужения звучит призыв встать прямо, многие опускают голову? Протоиерей Федор Бородин, настоятель храма Космы и Дамиана на Маросейке (Москва) – о контексте символов.
Апостол Павел говорит, что каждому из нас надо совлечь с себя ветхого человека, то есть снять с себя грех, как старую одежду, и облечься в нового. Вроде очень просто. А оказывается, что бесконечно трудно: по этой дороге придется идти в течение всей жизни. Поэтому опыт людей, которые стали новыми, преображенными чадами Божьими – опыт из разных веков, эпох и культур, – передается в предании Церкви в разной форме: на языке живописи в иконах и фресках, словом в текстах, звуком в песнопениях, жестом и так далее. Опыт этот, зафиксированный в богослужении во всех традициях и обычаях, которые его окружают, даже больше, чем устав, уклад церковной жизни.
К нему надо относиться чрезвычайно бережно. Он способен очень много передать человеку, который ходит в церковь.

Университеты Бога

Например, вы хотите стать инженером, приходите учиться в институт. То есть слушать людей, которые будут вас учить, передавать вам научный опыт, вложенный поколениями специалистов, и свой собственный. Если вы отвергнете всех учителей, все учебники, вы ничему не научитесь, даже если все шесть лет ежедневно будете ходить туда. И не много узнаете, если будете брать на дом книги из библиотеки. Систематического образования не получите, инженером не станете.
Всё в институте должно послужить тому, чтобы научить каждого человека, кто пришел туда делать определенную работу, научить профессии.
В каком-то смысле молитвенное правило, традиция этих правил, перемены их в течение года, весь уклад церковной жизни – такой большой учебник, такой университет, у которого есть определенные задачи. Самое главное – помочь человеку в его преображении. Вторая задача – научить человека самому творить правильные формы своих взаимоотношений с Богом.
Если в течение многих лет я не буду произносить слова утренних и вечерних молитв, которые есть в молитвослове, я не научусь правильно разговаривать с Богом. Здесь еще можно привести аналогию с молодым художником. Сколько нужно копировать великих мастеров для того, чтобы поставить руку! Мы открываем молитвослов, а там молитвы Макария Великого, Иоанна Златоуста, Василия Великого, других известных святых. Молитвы тех людей, в духовном опыте которых Церковь не сомневается. Опыте, при долгом вырастании в который можно научиться правильному, самостоятельному молитвенному предстоянию Богу.

Вытереть окно

Бывает так, что после долгих лет церковной жизни человек начинает чувствовать себя стесненным какими-то рамками. Привычные формы теряют остроту, словно замыливаются. Происходит то, что происходит с окном в нашем доме. День за днем оно постепенно тускнеет от грязи, а мы этого не замечаем. Потом мы его вымыли и снова увидели новые яркие краски.
Так тускнеет наша духовная жизнь, и человеку кажется, что надо поменять форму общения с Богом. Молиться только своими словами, перестать читать каноны и так далее. Ему кажется, что так его сердце станет ближе к Богу. Каждый раз, когда я стою перед Богом, я начинаю читать или петь какую-нибудь молитву, у меня есть соблазн, сколько бы я ни жил христианской жизнью, превратить это исключительно во внешнее делание. Вне зависимости от того, чем я занимаюсь: читаю Псалтырь, Евангелие, творю Иисусову молитву, читаю утреннее, вечернее правило, канон ли, акафист, причем неважно, на церковнославянском или на современном языке, нужно задавать себе вопрос: «Душа, ты сейчас разговариваешь с Богом?» Может, это совсем не так, может, сейчас просто воспроизведение некой формы.
Каждый из нас имеет опыт настоящего плача, настоящего покаяния, настоящей радости предстояния Богу. И мы должны с этим опытом каждую свою молитву сравнивать.
Действительно, может, иногда что-то нужно поменять. Но только если это по-настоящему помогает именно предстоянию перед Богом. Например, человеку, может быть, лучше не прочитать утреннее, вечернее правило, а почитать Иисусову молитву. Может быть, просто постоять в тишине. Бывает так, что ты подходишь к святому углу и тебя охватывает такая благодарность Богу, что слова уже и не нужны. Ты должен сам понимать, что тебе сегодня лучше помогает предстоянию Богу.
Чаще всего бывает так, что человек долго всё исполняет, потом на какое-то время он чувствует, что дорос, чтобы говорить с Богом своими словами. И несколько лет он так и делает. А через какое-то время он всё равно возвращается к тем самым утренним, вечерним молитвам. Он понимает, что так, как сказано там, он никогда не скажет. А если что-то хочется добавить, то можно дополнить молитву. Например, в молитву, где перечисляются грехи, вставить то, что тебя сегодня особенно уязвляет, что сегодня особенно изъело твою совесть. Или в молитву ходатайства о людях в конце вечерних молитв вставить конкретные имена и прошения.

Люди из прошлого

Те, кто создал молитву в прошлые века, были совершенно другими людьми. Сейчас есть много безвкусных, ужасно построенных новых храмов, в том числе и в Москве. А есть очень удачные проекты, очень красивые. Мне кажется, что, несмотря на весь талант, ни один современный архитектор не может построить что-то, например, равное Троицкому собору в Лавре. Не потому, что архитектор плохой, необразованный, не в этом дело. Просто сейчас мы все: священники, архитекторы и все остальные – не такие, как те, кто в древние века что-либо строил, писал или рисовал. Я помню, как один искусствовед сказал, что любая провинциальная икона, которая, грубо говоря, может быть названа ширпотребом из XV или XVI века, сейчас может быть выставлена в любом музее мира как великое произведение искусства, как шедевр, просто потому, что люди были совершенно другие.
Да, они были совершенно другие: собранные, сосредоточенные, знающие, любящие созерцание в тишине, из которого только и могут родиться шедевры: шедевры иконы, шедевры храмов, шедевры текста. А мы разрублены и разбиты на тысячи кусочков. Цельный человек – это не про наше клиповое сознание. И этот процесс распада личности нарастает с погружением новых поколений в бесконечные гаджеты. А Бог, как говорят святые отцы, прост и подобное познается подобным.
Из всего XX века именно поэтому в постоянный обиход вошло очень мало молитв. В утренние, вечерние молитвы – только молитва Оптинских старцев, и то не во всей Церкви. Да, есть очень удачный опыт и нового богослужения новопрославленным святым. Но в общее употребление молитвы оттуда не вошли. Мы просто не можем сейчас дотянуть до того уровня, который был у людей, создавших основной свод молитвенных правил. И надо просто с этим смириться и очень бережно учиться на этих великих образцах прошлого.

Менять, не менять

Если говорить о том, можно ли что-то менять или нельзя в церковном укладе, ответ понятен. Конечно, можно. Думаю, что тот, кто говорит о невозможности перемен, хулит Святаго Духа, творящего жизнь в Церкви сейчас, как и в прошлом. У нас в Церкви всегда были перемены. Была редакция богослужебных текстов, например. В нашем храме на престоле в алтаре лежит очень давно изданное Евангелие, где некоторые слова взяты в кавычки и даны сноски. И там написан перевод на современный изданию язык. В древнем тексте есть слова, которые сейчас получили диаметрально противоположное значение. Например: «Радуйся! Ею же разрешися преступление!» или «Иди за Мной, сатано!» Есть слова, которые для современного человека звучат неприлично, есть устаревшие громоздкие конструкции. Конечно, над этим надо работать.
Мне кажется, что у Церкви есть инструмент, который может и имеет дар Божий это решать – Архиерейский Собор. Помимо богослужебных текстов есть еще проблема новых, бессмысленных традиций, вошедших недавно. Например, возглас «Премудрость! Прости!» перед чтением Евангелия призывает верующих буквально встать прямо. А половина храма нагибает головы. То есть люди делают ровно обратное тому, к чему призывает в своих словах священнослужитель.
Еще, например, мне кажется, что совершенно устарел священнический головной убор камилавка. Он неудобен, очень марок, ломок и он современному человеку непонятен. Тогда, когда его на Руси стало носить духовенство, он имел определенный статусный смысл. Сейчас этот смысл ушел.
То, что для человека прошлых эпох было легко читаемо и понятно на языке символов Церкви, сейчас воспринимается совершенно иначе.
Может быть, сейчас для проповедей Евангелия важнее не украшенная риза священника, а простая. Потому что всё, что дорого отделано и позолочено в одеянии священнослужителя, большинством наших современников воспринимается не как благочестивое украшение, как это воспринимали наши предки, а как свидетельство о небескорыстии, что ставит под сомнение искренность проповедующего.

Свастика на облачении

Мы знаем, что в жизни Церкви чрезвычайно важен язык символов. Эти символы берутся из конкретной культуры и должны легко и понятно читаться. Помню, в детстве попал в Рождественский собор в Суздале, который был тогда еще музеем. Очень удивился, увидев архиерейский саккос XVII века, вышитый огромным количеством свастик. Сейчас, после Второй мировой войны, как отреагируют прихожане, если какой-нибудь священнослужитель попытается надеть такое облачение?
Еще пример: целование прихожан в уста на Пасхальном богослужении, как написано в уставе. Представьте, если я пойду целовать всех женщин и мужчин в уста на Пасху?
Знаменитый поцелуй Брежнева и Хонеккера у Берлинской стены был традиционен, безукоризнен: так было принято. Так было принято и в древности (перечитайте «Князя Серебряного» Алексея Толстого). Сейчас такой поцелуй – символ мужеложества. Поэтому мы и не выполняем устав.
Еще пример. В архиерейском богослужении все участники совершают десятки поклонов епископу почти перед любым действием и после него. Этими и другими жестами подчеркивается, что во владыке мы видим образ Самого Христа, совершающего службу. Это было абсолютно понятно еще век назад, когда поклоны были естественной частью ритуальных и повседневных действий в самом обществе. А общество было разделено по табели о рангах. Современный же человек, воспитанный веком борьбы за «равенство» и «достоинство», видит в этом уже иное. Потому что в его повседневной практике полностью отсутствуют поклоны, как и целование руки. Помню ужас и полное недоумение в глазах прихожанина, доктора наук, на архиерейской литургии.
Таких вопросов очень много. Их надо срочно решать. Но повторюсь, для этого у Церкви есть инструмент – Архиерейский Собор. Ситуация изменилась только в том, что теперь мы можем донести до владыки свое мнение, а решать – Богу и Собору. Дискуссия вокруг подготовки мирянина к святому причащению – прекрасный опыт полемики, в котором сформулировались вопросы и появились на них ответы. И тут же был принят документ. Вот работающий церковный механизм.
Когда мы только открыли храм в начале девяностых, к нам приносила просфоры одна пожилая женщина. Сорок лет она была прихожанкой одного московского незакрывавшегося храма. «Я всю жизнь туда ходила, больше ходить не буду, – сказала она. – Там новый настоятель, он прочитал Евангелие лицом к народу. Вы можете представить себе, какой кошмар!» Попытался объяснить, что нигде, ни в каких указаниях не говорится, что Евангелие читается спиной к молящимся, просто такая традиция. Может, просто у священника был тихий голос и он хотел донести всем эти слова. Но не помогло.
Лично мне кажется, что это не существенный вопрос. Но та женщина ушла из храма, в который ходила почти 40 лет. Поэтому любые перемены должны проводиться чрезвычайно осторожно. Все-таки самое главное, что у нас есть – это люди. К ним надо относиться очень бережно. Может быть, должны быть разные приходы для того, чтобы разные люди могли в них находить тот строй богослужения, который им сейчас более важен, более отвечает их внутренним исканиям.

Пять лет и гордыня

А что касается перемен в личной практике, то человеку важно уберечься от поступков по страстям и по лени. Когда я читаю, допустим, в статье слова прихожанина или прихожанки: «Я пять лет хожу в храм и чувствую, что уже дорос до того, чтобы причащаться без исповеди, без поста и без правил», – я понимаю, что это по страстям и по гордыне. Потому что пяти лет не хватит, чтобы человек дорос до причащения без исповеди. Нужно как минимум 15 и очень серьезная работа над собой. Надо пройти все стадии: неофитского горения сначала, потом уныния и оставленности, и снова возвращения в сокрушенно-радостное состояние перед Богом. И тогда священник, может быть, скажет: « Сестра моя, брат мой, ты так часто причащаешься. Завтра ты можешь на службе не подходить к исповеди, если ничего особенного не произойдет. И приступать к Чаше с сокрушением и молитвой».
Когда мы решаемся на какие-то перемены для себя, надо бескомпромиссно спрашивать: «Почему я решился на это?» Почитал чьи-то статьи в интернете, увлекся этим. А может, мне просто лень? Или я действительно не могу, потому что у меня изменились жизненные обстоятельства или изменилась жизнь моего духа. Ну, например, родился пятый ребенок. Мне надо помогать жене. Я не могу читать три канона, когда она будет не успевать мыть посуду с кричащими детьми. Или просто сейчас меня быстрее ставит перед Лицом Божьим Иисусова молитва, тишина. Помните, мы ведь «род ищущих лице Бога Иаковля» (Пс. 23:6) и в этих вопросах следует следить за собой очень строго.