Из католицизма в Православие: интервью с неофитом
Швейцарец Пьер Хааб, разочаровавшийся в католицизме, отдавший дань буддизму, индуизму и другим остромодным восточным учениям, а ныне – иподиакон Крестовоздвиженского Собора в Женеве, откровенно рассказывает о своем обращении.
Пьер Хааб
– Не могли бы вы сказать несколько слов о вашей семье, образовании и о том, как вы решили стать православным?
– Я родился в слаборазвитой стране, страдающей от нищеты и голода, в которой мрачные тучи все время закрывают небеса – все это в духовном плане, конечно.
Я говорю о Швейцарии и, в частности, о городе Женеве, центре международного масонства и банковской вселенной, цитадели мракобесной ереси и материалистическом мегаполисе, наслаждающемся незыблемым и убаюкивающим комфортом, который с легкостью ограждает от множества трагедий, составляющих повседневную жизнь человечества.
Мои родители воспитывали меня в римско-католической вере, которую они унаследовали от своих предков, за что я им бесконечно благодарен, так как с самого детства они прививали мне основы христианского Откровения, а именно – веру в Бога, догматы, а также необходимость молитвы.
Мы были, что называется, «практикующей» веру семьей: ходили к «мессе» по воскресеньям и в праздники, а молитва была частью нашей повседневной жизни (по крайней мере в течение десяти первых лет моего детства). Мой отец, журналист, посвятил свою профессиональную жизнь защите угнетенных и справедливости. Что касается моих родителей, они сделали все возможное для преемственности религиозного воспитания в нашей семье.
Что же касается собственно Церкви, назовем её настоящим именем – папизм, все оказалось несколько по-другому. Будучи ребёнком (в 1950-е годы), я чувствовал себя органично в религиозной обстановке: молитвы на латыни, например, не представляли для меня какой-либо особой трудности. Хотя вера и была для меня верой по послушанию, я задавал много вопросов, на которые взрослые – мои родители и священники – не могли ответить. А если и отвечали, то с улыбкой, снисходительно, полагая, что «я слишком глубоко копаю»: мне давали понять, что важно было просто наилучшим образом исполнять обязанности, предписанные моралью. И я решил, что получу ответы на свои вопросы позже, в самостоятельном поиске и изучении источников, из которых и проистекает мораль. Насколько позволяют судить мои детские воспоминания, я всегда был голоден в познании Истины.
Я пребывал в таком ожидании, когда, в самом начале моей юности, на Западе произошло важное событие, настоящая революция в папизме, поворот на 180°, которая продолжается и по сей день: это II Ватиканский Собор 1962 года. В течение нескольких месяцев, или двух-трех лет в некоторых случаях, целый свод правил, формировавшихся на протяжении веков живой и повседневной реальности западного христианства, был отменен, объявлен недействительным и устаревшим и даже отчасти запрещен: в одно мгновение объявлен неживой и пыльной областью археологии. Например, во время мессы алтарь и священник отныне должны быть развернуты в противоположную сторону (то есть лицом к верующим); латынь, изначальный язык литургии на Западе, объявлена запрещенной; воскресная месса перенесена на вечер субботы, чтобы дать верующим возможность покататься на лыжах или поспать в воскресенье; сутана (церковная одежда священника вне богослужения) признана ненужной; все посты (литургический, Великий пост и пятничный) отменены; на литургии Евхаристические дары таинства подаются верующим мирянами мужского и женского пола (чтобы «облегчить» священнику его «работу»); и т.д., и т.п.
А в целом, просто болезненная жажда изменений: преемственность больше не поддерживается, она стала предвестником смерти. Нестабильность стала нормой, вместе с основным, неизбежным ее следствием – самодовольной уверенностью, что мы бесконечно превосходим, благодаря нашей современной цивилизации, все то, что пришло к нам из прошлого: люди в древности были грубиянами и хамами, не так ли? И мы, мы являемся флагманом эволюции… Или, по выражению Ницше: «‟Счастье найдено нами”, – говорят последние люди, и при этом моргают». Лозунгом этой революции стало «l’aggiornamento» («привести в соответствие с требованиями современности», «обновить» – итал.), т. е. приведение Церкви в соответствие с миром, что подразумевает, что она обречена постоянно «бежать за ним» (поскольку он всегда будет впереди неё в своей собственной сфере).
В этом контексте я не получил ни одного ответа на те вопросы, которые я задавал, и не обнаружил никаких внутренних ориентиров.
Так я начал мало-помалу дистанцироваться от Церкви, называемой «католической». Это, кстати, совпало с общим ослаблением, на социальном уровне, религиозной жизни: до II Ватиканского Собора большинство людей, даже самые неактивные, за исключением отъявленных атеистов, участвовали в церковно-социальной жизни, приходя на воскресную службу. После собора новый стандарт вседозволенности и личного комфорта очистил церкви от большинства верующих.
Так начался для меня длинный, очень длинный период поиска. Римское католичество не могло предложить ничего существенного и сводилось к безвкусной внешней морали, я же вслепую искал что-то, что могло ответить на мои вопрошания.
В возрасте 17 лет я открыл для себя книгу, которая стала для меня словно окном в том сумраке, в котором я находился. Озаглавленная «Духовность индуизма» и написанная востоковедом мирового уровня, она показала мне, что существует язык, который говорит о внутренней реальности человека, той, в которой обретались мои вопрошания. До тех пор мое приближение к духовности или мистике проходило в рамках папизма, и единственным впечатлением, которое у меня сохранилось от него, были сентиментализм или внешняя ограниченная мораль. Это открытие пробудило во мне интерес к восточным религиям – во-первых, индуизму (йоге и метафизике), а затем и к буддизму и суфизму, – а также к эзотерике в целом.
Однако в те же годы мне было дано испытать бесценный дар Промысла: присутствие русской православной церкви, чьи золотые купола, Божией милостью, возвышаются над городом уже на протяжении 150 лет. Они подавали мне знак с детства, но прежде я никогда не бывал внутри здания.
Так, например, когда я учился в коллеже, я несколько раз оказывался на всенощной в субботу вечером. Глубокое спокойствие этого места, полумрак, освещенный только свечами с ароматом ладана и обернутый в псалмопение, были для меня оазисом в пустыне этого мира. Единственная проблема была в том, что я не понимал ни слова из всего того, что говорилось или пелось, и поэтому я оставался вне реальности службы, без каких-либо средств соединиться с ней. (Я даже пытался, один-единственный раз, принять участие в воскресной литургии; но, открыв дверь, очутился перед плотной толпой, заполняющей весь неф, и клиросом, громогласным, как в опере, – все это было для меня настолько непохоже на атмосферу всенощной, что, испугавшись, я тут же закрыл дверь и ушёл [улыбается]). Так что в тот период я не был готов к этому первому соприкосновению с Православной Церковью.
Эти искания, ставшие настоящим квестом, сопровождали меня все время моей учебы в университете и даже после нее. В общей сложности, в таких блужданиях я провел более 15 лет.
Между тем я женился, и мы с супругой продолжили эти поиски вместе. Надо сказать, что спустя несколько лет – оставаясь при этом открытыми и восприимчивыми ко всем видам религий – мы решили, из «духовной честности» и внутреннего стремления к Истине, приняться за изучение христианства. Но на этот раз – приближаясь, насколько это возможно, к «источнику», что де-факто означает – к традиции отцов, то есть Православию. Здесь мы открыли для себя язык, который нас полностью поглотил и который ответил на наши внутренние ожидания.
Однако, в результате наших многолетних заблуждений, основой мы, в духовном плане, по-прежнему почитали другие восточные традиции, рассматривая духовную жизнь, как своего рода западный потребитель в супермаркете, который складывает в свою корзину все, что ему нравится или что его привлекает в том или ином отделе.
Следует также упомянуть, что в те 1970-е и 1980-е годы набирала популярность новая, «спиритуалистическая» тенденция, которая, как казалось, соединяет благодать различных религий и которую можно обозначить выражением, используемым в настоящее время – трансцендентальное единство религий. Говоря простыми словами, это означает, что все религии обладают только внешними различиями (экзотеризм), связанными с историческими и культурными причинами, но по мере приближения к внутренней и метафизической доктрине – эзотерике – мы все больше встречаемся со схожей и уникальной духовной реальностью, Божественной реальностью. Стало быть, все религии равны. Такой образ мыслей по-прежнему актуален, но в то время для молодых людей, ищущих ответы на свои вопросы, как и мы, он стал откровением, необыкновенным и решающим, внесшим ясность, столь необходимую для общего духовного развития человечества.
Основным следствием, если принять такой подход – рассматривать эзотерические учения всех религий как проявление одной и той же метафизической реальности, – стала возможность переходить из одной религии в другую, следуя своим настроениям или в зависимости от времени суток, не сталкиваясь ни с какими противоречиями или несоответствиями; а если какой-либо аспект, моральный или практический, одной из них казался неприемлемым или непонятным для собственного личного видения, достаточно было ему приклеить ярлык «экзотеризма», то есть идеи, содержащей ограничения и предназначенной для нужд «непосвященного» народа, которую можно не принимать в расчёт. Это было очень удобно и комфортно для интеллектуала, каким был я… Но в то же время, несмотря на то, что богатство этих восточных учений меня соблазняло, я никак не мог найти своего места ни в одном из них: они могли быть привлекательными, но в действительности я не был в них самим собой.
Предоставившаяся возможность поехать в Грецию сразу после нашей свадьбы, эта первая поездка, стала для меня решающим опытом: неожиданно я почувствовал себя самим собой, как никогда не чувствовал себя нигде до этого: как в духовной семье или на родине, о которых я всегда мечтал, в сердечном и душевном общении с людьми и в соответствии с моими главными личными устремлениями. Мне не пришлось долго осознавать, что это произошло именно потому, что это была православная страна и что отношение и поведение людей определялось этой реальностью. Мы приняли участие в литургии, где мы также почувствовали себя дома – для нас, франкоязычных, греческий язык оказался даже немного более доступным, чем русский язык. После этой первой встречи мы смогли возвращаться туда чаще, летом, с той же радостью находя там каждый раз семейственность, внутреннюю и внешнюю.
Желая найти свое место именно в религии, в которой мы могли бы жить всем существом, а не только интеллектуально, мы сделали попытку «вернуться» в христианство, но исповедуя его в локальной, западной форме – вместо Православия, хотя оно и есть в Женеве: из-за сомнений в «честности» и «истинности» полагая, что не обращаться к тому, что в то время мне казалось «экзотикой», более соответствует «послушанию». Но вернуться к официальному папизму, невзирая на добровольную попытку, оказалось совершенно для меня невозможно (ввиду причин, о которых уже говорилось).
II Ватиканский Собор
Именно тогда, в этой ситуации глубокого кризиса, дядя и тетя, сами переживавшие поражение католицизма, предложили нам свою поддержку – просто своим сердечным, семейственным присутствием в этом затяжной растерянности. Так, например, они познакомили нас с «традиционными католиками», другими словами, с теми, кто не принял изменения II Ватиканского Собора и продолжил исповедовать свою религию, как и раньше. Здесь мы обнаружили среду, более сосредоточенную на духовности, создающую условия для умиротворяющей практики благочестия. Однако мы чувствовали себя стесненно в плане богословия, открыв наш дух православной традиции (не говоря уже о нашей восприимчивости к восточным религиям). Мы находились в ситуации, которую можно охарактеризовать как «жонглирование»: на практике соблюдая католические обряды, мысля, как думали мы тогда, в рамках православного богословия (мы произносили Символ Веры без Filioque) и принимая даже нехристианские традиции. Хотя все это вовсе не находилось в равновесии, та ситуация компромиссности не слишком смущала интеллектуала, каким я был. Так могло бы продолжаться еще долго, но настал момент, когда Божия Благодать решительно вмешалась в происходящее, чтобы заставить меня перейти от мира идей к реальности, реальной жизни, что было не только вопросом выбора ума, но конкретной направленности всего бытия.
Тогда мне было 32 года, моя жена была беременна нашим первым ребенком, и нам пришлось принять решение, которое должно было определить всю дальнейшую жизнь этого существа.
Мы решили ее крестить. Но в какой Церкви? В папизме? Это было немыслимо. В традиционном католицизме мы находились в убогом положении «отступления» или «протекционизма», «боя силами арьергарда», защищавшего ценности прошлого и считавшегося, при взгляде извне, сектой. Положение, которое может быть добровольно принято на себя взрослым человеком, но казавшееся неблагоприятным для гармоничного духовного развития ребенка.
Поэтому осталось только Православие, с которым мы находились во внутреннем согласии, но барьером перед которым являлся язык. С помощью двух знакомых, франкоговорящих прихожан русской Церкви мы смогли ближе познакомиться и проникнуть в смысл фундаментальных практических основ. Но в то время как, по логике вещей, все должно было развиваться просто и легко, кроме того, приближалось таинство Крещения, я чувствовал что-то вроде паралича: как ни парадоксально, несмотря на мое полное слияние – теоретическое – с православным учением, сила или вес (возможно, страх потерять удобство религиозности с «множественным выбором»?) этого действия мешали мне сделать конкретный шаг. Это было несколько похоже на ситуацию, когда человек ходит вокруг бассейна и хочет искупаться, но не решается прыгнуть в воду. Еще одно доказательство, если бы оно было нужно, что религия – это не выбор одной из интеллектуальных позиций, но выбор жизни во всей ее полноте.
Рождение ребенка своим свершением потребовало от нас перейти от теории к реальности, поэтому мы сделали этот шаг и прыгнули вместе с нашей дочерью, вошли в семью Церкви, и – слава Богу за все! – с тех самых пор нам открылась Истинная Жизнь.
– Что вас привело к Православию?
– Ответ на этот вопрос, главным образом, заключен в положениях, высказанных ранее. Однако я постараюсь дополнить и уточнить то, о чем уже говорил.
Будучи принятыми в лоно Церкви в Светлую Субботу, на следующий день, в Фомино воскресенье, мы причастились Святых Христовых Тайн. После литургии пара друзей, которая была с нами рядом во всех этих действиях, пригласила нас выпить кофе. И там, в тишине этого спокойного места, они спросили нас, наполовину всерьез, наполовину шутя: «Так что побудило вас стать православными?» Именно тогда, причастившись высочайшему таинству Церкви, я осознал глубокое изменение, начавшее происходить во мне: на протяжении всего этого длительного периода поиска – более 15 лет – когда я бродил в поисках ответов, определенности и места, где я мог бы бросить духовный якорь, я постоянно подвергался действию центробежных сил, которые рассеивали меня, деморализовали и мешали мне внутренне укорениться и прочно и стойко возрастать. Эти скитание и смятение, казалось, не имели конца, меня носило всеми ветрами, и порождали чувство нестабильности и беспокойства, почти тревоги, а также уязвимости, отдававшей меня во власть всех видов внешних воздействий. В этот момент, – и это была величайшая благодать Бога, которую я осознал в тот самый момент, когда я отвечал на вопрос, – я смог в полной мере и с полной истинностью утверждать это так, как переживал это тогда: «Мы чувствуем, что находимся в центре!»
Бесценный подарок и ответ на мое столь долгое и болезненное ожидание, который Бог дал мне в полноте. Она (благодать), прочная, неожиданная, действовала во мне, казалось бы, очень просто, но во всей мощи.
Еще одно изменение: перед тем как принять православие, я испытывал некоторую настороженность в отношении иконопочитания. Мне это казалось действием, слишком сосредоточенном на чувственном опыте. Мой подход к богопознанию главным образом был связан с интеллектом, и чувственному опыту оставалось мало места, так как я переживал его как «отклонение» по отношению к чистоте догмы, как «отяжеление плоти». Как только я был принят в Церковь, я поцеловал иконы – по послушанию. Я подошел к иконе Казанской Божией Матери, которую до тех пор я считал в особенности «неподходящей» для почитания: ее риза мне казалось слишком перегруженной и «барочной» (что объективно не так) и вызывала во мне сдержанную реакцию. И вот, приближаясь к ней, чтобы поклониться святыне, я вновь почувствовал поток любви, исходящий от Самой Святой Божией Матери ко мне, – она наполняла мое сердце и заставила навсегда исчезнуть эту преграду, которая была воздвигнута только с моей стороны, примерно так, как лед плавится в присутствии источника тепла или открывается до сих пор закрытое окно; и с тех пор все иконы для меня – двери, открывающие незримое.
Это происходило одновременно с ощущением центральности, о котором говорилось выше. На самом деле, мое вхождение в Православие фактически полностью открыло мое сердце, чтобы оно стало таким, каким его создал Бог: центром человека и органом познания (Бога и творения), а не только очагом чувств, к которому мы слишком часто сводим его в светском мире. Это «открытие» или «возрастание» сердца происходило, конечно же, постепенно, в соответствии с педагогикой Церкви, которая направляет своих детей на всем протяжении их существования – как дыханием Духа, так и литургическим учением и жизнью любви, разделяемой всеми ее членами.
В этом отношении я пережил знаковое явление в мой первый год в Церкви: я нашел «основание в Православии», но, совершенно невольно, стал чувствовать себя не целиком целостным с ним, как будто часть меня самого, сформированная в папизме, осталась позади и наблюдала, как другая часть меня исполняла обряды Православной Церкви. Эта ситуация неполноты полностью исчезла спустя год, по милости Божией, и в этот момент один образ, интенсивный и живой, был ниспослан мне с особенной силой: я чувствовал себя как растение, которое до сих пор выращивали в тесном горшке, отдельно от настоящей почвы, а его корни развивались и путались по мере их роста, упираясь в стенки сосуда – что соотносилось, конечно же, с моим положением в папизме, ограниченном в своей догматике и отрезанном от полноты, – а затем оно было пересажено в грунт, то есть реальность Жизни, той, которая с избытком даруется в православном Откровении. Однако, как это и происходит в практике садоводства, растение, вынутое из горшка, сохраняет свой «корневой узел» неизменным в течение одного полного года, даже будучи пересаженным, прежде чем оно пустит новые корни по окончании полного сезонного цикла, чтобы они укреплялись и питались в грунтовой земле. И действительно, через год я почувствовал, что связан и укоренен в бесконечной Жизни, от которой до тех пор меня отделяло много препятствий. Таким образом, мне пришлось прожить полный годовой литургический цикл, чтобы почувствовать себя на 100% православным.
Подводя итог: Бог мне подарил и каждый день продолжает мне дарить, по Своей невыразимой щедрости, то, что я искал и жаждал, а именно: Путь, Истину и Жизнь.
– Как и в чем вы видите сходства и различия между Православием и другими религиями?
– Какое сравнение между Христом и Велиаром? Сам Бог, Второе Лицо Святой Троицы, воплотился – Истинный Бог и Истинный Человек, – чтобы спасти человека от его падения, и даровал нам Свое живое Тело, Церковь, чьей Главой он является. Он тот, кто есть Путь, Истина и Жизнь. Именно в Церкви возможно испытать по-настоящему эти три реальности, образующие одну-единую.
Разумеется, в других религиях можно найти различные формы внешне достойного благочестия и мистики и многочисленные примеры веры, вызывающие абсолютное восхищение. (Что касается ересей, берущих начало в христианстве – папизма и различных ветви протестантизма, – это искажение полученной истины, выглядящее, к сожалению, как карикатура, обедняющая истину, а иногда и как кощунство.) Аналогичным образом, в них можно найти успокаивающие и защищающие разум догматы, правила, регламентирующие поведение в его экзистенциальном плане и вносящие определенный баланс в повседневную деятельность.
Однако в других формах религии если и возможно встретиться с мудростью, то с относительной, миром – относительным, или даже сострадание – тоже всегда относительно, везде царит большая Нехватка, или большое Отсутствие… Присутствия Христа, ибо только Его Полнота в состоянии заполнить все – землю, небо и ад.
Например: любовь к врагам в христианстве – это больше, чем нравственная позиция и заповедь. В рамках любого религиозного течения можно постараться развить идеи сострадательного отношения к ближним или отказа от эгоизма и ненависти, но это относится к правилам морали или поведения. В Православии – это заповедь Божия и откровение Самого Христа, над которыми нужно постоянно работать и которые нужно развивать, и которые могут стать действительностью только потому, что являются следствием, свойственным самому Откровению, тому, о котором сказано: Бог первым возлюбил нас, когда мы были еще во вражде (Рим. 5, 8), и потому, что Он дает нам Свою благодать.
Аналогичным образом, то, что касается прощения (неразрывно связанного в своей основе с любовью к врагам): эта особенность и характерная черта христианства (поскольку была поднята до высоты таинства) становится возможной и действительной только потому, что Истинный и Живой Бог – Личность: только личность может простить другую личность, принцип или космический закон этого не могут. И эта тайна простирается ещё дальше. Что касается нас, она открывает нам, какова наша истинная природа, природаличности, а не просто одного из индивидов, набора биологических параметров и побуждений, то есть живой сущности, обретающей свою реальность в полноте и свою идентичность в отношениях с единственным Человеком, Живым и Истинным, который даровал нам жизнь по любви.
Конечно, можно еще долго рассуждать на эту тему. Но чтобы обобщить, достаточно указать на то, что особенность христианского Откровения, в сравнении со всеми другими «религиями», которые обращаются к Чему-то или Кому-то, – то, что она полагает своим краеугольным камнем тайну личности (о которой один из последних святых, отец Иустин Попович, говорил как о самой достойной восхищения и явной).
В рассуждении о данном принципе будет также поучительно отметить, что «Знание», или гнозис, основа и закваска всех восточных традиций и базовых идеологий, возникающих под маркой разнообразных «духовностей», утверждающих, что они берут своё начало в наиболее древних «тайнах» прошлого: философских учениях под эгидой «учителя», теософии, масонстве, неоязычестве и прочих тайных учениях и «исконных традициях», которые все соотносятся с «Мудростью Греков», – так вот, гнозис, таким образом, становится основой для исконного противоречия в положении «современного человека»: он, на самом деле, наихудший из парадоксов, который заставляет поверить в возможность «обрести свободу» через знание «тайной доктрины» – слушая шипение змея с древа с тем же названием, утверждающего: будете как боги (Быт. 3, 5), – который вновь возвращается в детерминизме космических законов и небесных сил, от которых сам Христос пришел освободить нас (ср. Гал. 4, 8).
Этот миф о гнозисе, на самом деле, такой же древний, как и сам Змей: «знание» принесет полное освобождение (даже по отношению к Творцу!), и человек станет господином самому себе – в переводе на язык восточных традиций это дерево, на котором находится змей, имеет название, среди прочих, «кундалини», и считается, что «подъем» (по дереву) должен привести тайные силы к посвящению и, в конечном счете, к «просветлению», т. е. конечному и абсолютному знанию. Крючок Сатаны в данном случае не менее ядовит сегодня, чем был в Раю. Необходимо отметить, что «древо познания добра и зла» знакомит человека с двумя понятиями, принадлежащими миру абстрактных идей, и вводит его в область дуализма, в то время как отношения с Живым Богом и Истиной сохраняют его в Единстве, а именно – в живой взаимосвязи с миром и Тем, Кто может сказать Я есмь Тот, Кто Есмь (Исх. 3, 14).
И все же знание – это благо, ведь оно является первоначальной основой христианского Откровения, так что невежество называется многими отцами «причиной всех пороков», «матерью и кормилицей всех зол», «глубочайшей болезнью души» и т. д., так как, по словам Христа, Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа (Ин. 17, 3). Таким образом, речь здесь идет о познании отношений, существующих между человеком и его Создателем, а не о том, чтобы воображать себя независимым от всего и своим собственным богом. Но это знание приобретается только через таинства Церкви и личный аскетизм, и, как это прекрасно сформулировал отец Иустин Попович, в Слове заключен динамический и метафизический принцип знания.
Крестовоздвиженский собор (Женева)
На эту тему тоже можно было бы порассуждать, хотя бы для того, чтобы напомнить, насколько лихорадка знания, в своей острой форме, владела западным человеком на протяжении веков – начиная с Возрождения (язычества) и до Просвещения и позитивизма – до такой степени, что норма обыденной истины, несомненной, непреложной и почитаемой абсолютно, неизбежно сводится к формуле: «Это научно!» – иными словами, это истина, абсолютная и неопровержимая, смещающая в план субъективного впечатления всё то, что раскрывается в Откровении (хотя наука периодически пересматривает собственные выводы и сама признает, что абсолютной объективности не существует, что она находится в зависимости от позиции экспериментатора, но это уже другая история).
Просто напомним здесь, что человек, в основе своей, нуждается в вере, вере во что-то или кого-то, в качестве якоря, позволяющего ему обрести исходную точку координат, и что так называемая «наука» предлагает посредством своей достоверности такое удобное преимущество, предоставляя ему мнимую истину, уже «оболваненную» и «готовую к употреблению», освобождающую человека-потребителя от необходимости размышления, то есть личного опытного исследования – в отличие от христианского Откровения, требующего от каждого аскетизма, т. е. изменения жизни, без чего невозможно сделать истину, которая нам подается, ни своей, ни действительной.
В Православии Откровение человеку тайны спасения дается теоантропным путем, то есть бого-человеческим – от Бога, Который cоделался человеком: не посредством аватара индуистского или монофизитского типа, где Бог воспринял только внешний вид человека, не через «духовное осуществление», когда человек своими собственными усилиями достиг «просветления», которое освобождает его от космических законов причины и следствия.
Реальность христианской тайны в этимологическом смысле этого слова, а именно: то, что находится за пределами речи, то, что не может быть в полной мере объяснено словами, – состоит в том, что Бог – это не космической принцип, надличностный и анонимный, но в том, что Он «philanthropos», «человеколюбец», т. е. в основе своей Друг человека, и что Он проявил себя как Истинный Бог и Истинный Человек (единственный истинный Человек), тот, кто для Иудеев соблазн, а для Эллинов безумие (1 Кор. 1, 23): такой кенозис – самоуничижение и самоумаление до уровня человека – абсурд для Бога, а облечься в плоть, которая есть тюрьма, и прославить ее через Воскресение – это просто бессмыслица для духа, который был освобожден.
Православие – это не одна из религий.
Православие – это Жизнь Божественная, в которую непосредственно вливаются сам Христос Богочеловек в Своем Теле, которое есть Церковь.
Не существует никакого иного места, где еще можно Её обрести.
– Какова религиозная жизнь в Швейцарии?
– Не думаю, что вправе ответить на этот вопрос больше того, что в Швейцарии по-прежнему царит высокая терпимость к исповеданию всех религий.
Что касается Православия, то, Божией милостью, за последние 30 лет несколько храмов увидели свет в ответ на нужды иммиграции, а также новообращенных. Тем не менее они (иммигранты, новообращенные) представляют собой явление, ограниченное в числе, которое само по себе не оправдывает открытие новых церквей.
Если в Женеве, Веве, Берне и Цюрихе или Свято-Троицком монастыре в Домпьере есть свои собственные храмы, в которых регулярно служится литургия, в других местах нет ни возможности регулярно проводить службы, ни получить молитвенное место в собственность, поэтому приходится арендовать помещение или пользоваться гостеприимством какого-либо инославного прихода.
Очевидно, что в западных странах, таких как Швейцария, Православие имеет статус чужеродной религии и воспринимается как некая экзотика. В частности, в Женеве (ввиду того, что Швейцария является конфедерацией) публичные религиозные мероприятия, такие как шествия или колокольный звон в Пасхальную ночь по юлианскому календарю, не разрешаются. Но по большому счету, на фоне того, что религиозность в целом по- прежнему очень сдержанна в западных, светских государствах, таких как Швейцария, а в Европе с каждым годом нарастает все большая дехристианизация общества, на Православие смотрят, когда оно не увязывается с текущими политическими событиями, относительно терпимо… пока.
– Может быть, вы расскажете о церкви в Женеве, в которой вы служите?
– Русская церковь Воздвижения Святого Креста Господня (Крестовоздвиженский собор) является первой православной церковью, установленной милостью Божьей в Женеве вот уже 150 лет. Таким образом, она играла главную, объединяющую роль вплоть до второй половины ХX в для православных верующих разных юрисдикций, установленных в Женеве, или приезжих. В 1946 году Московская патриархия, несмотря на то, что отношения с РПЦЗ в то время были очень напряженные, воздвигла храм, посвященный Рождеству Богородицы, а в начале 1970-х годов была построена греческая церковь Св. Павла, подчиненная непосредственно Константинопольскому патриархату. Затем это продолжилось созданием двух румынских приходов.
Сегодня, однако, несмотря на использование церковнославянского языка в качестве языка богослужений, наша церковь продолжает выполнять свою миссию приема приезжающих иностранцев различных национальностей, а также иммигрантов из России, число которых не прекращает расти вот уже 20 лет. Приходская жизнь здесь очень активна (как для детей, так и для мирян, включая и организацию паломничества по святым местам).
Я пребываю, конечно же, в огромной благодарности перед этой церковью, принявшей меня в Православие, и в бесконечной благодарности перед Богом, даровавшему мне, недостойному, возможность протодиаконского служения. Молюсь, чтобы Он продолжил осыпать ее милостями и благословениями в будущем.
– Какое напутствие вы хотели бы дать нашим читателям?
– Православие – это Церковь, бесценный дар Бога человеку – драгоценная жемчужина, клад бесконечной ценности, укрытый в поле, данный, чтобы он (человек) вошел в Царство, т. е. жизнь вечную, через соединение с Телом Христовым, иными словами, чтобы он познал Бога.
Святой может сделать это и в земной, человеческой жизни; но в любом случае это беспредельное познание и беспредельное откровение Бога не может иметь конца, и только вечность является их мерой. Пусть же каждый православный соразмеряет этот драгоценный залог с его невообразимой ценой, – залог, недостойными получателями которого мы являемся и который всегда будет превышать нашу способность понимания.
Если бы была необходимость в доказательстве того, что Православие – это жизнь, открываемая через Жизнь Живую, а не учение из раздела археологии, одно из всех тех, что составляют бесчисленное множество, – то и сегодня святые напутствовали бы нас той же проповедью, что и в первые века Церкви. Речи святых отцов нашего времени несут в себе то же самое свидетельство, что и речи их предшественников, чудеса продолжают совершаться в наши дни совершенно так же, как и в предыдущие дни, а прошедшее столетие, в числе всех исповедников или мучеников, родило как врачей и старцев, так и юродивых и чудотворцев, которые продолжают нам помогать своим заступничеством.
При взгляде с позиций настоящего времени, Церковь испытывала характерные нападения противника в каждый период своей жизни, и сегодня Православие, всегда пробуждающее ревность Лукавого, знает нападения со стороны мiра, скрытые, но неустанные. Отчасти это происходит через насилие, как в случае с размещением в Косово самой крупной американской военной базы за пределами Соединенных Штатов, что явилось кульминацией той дьяволизации, которую пришлось претерпеть Сербии во время войны, дирижированной не только армиями, но и западными СМИ (ровно то же самое в настоящее время испытывают православные на Украине). Столь же срежиссирована экономическая война, призванная лишить Грецию своей идентичности, превратить ее в простой торговый прилавок, служащий нуждам неолиберальной экономики.
Более изощренна, но от этого не менее коварна и жестока упорная борьба, направленная на повседневное уничтожение ценностей православных объединений под прикрытием «прогресса», «эволюции» и вестернизации-глобализации. В любом случае, происходит ли это через видимое насилие или скрытое, Православие издавна рассматривается Западом в качестве врага, который подлежит устранению: неслучайно во время войны в Югославии австрийский министр тех лет открыто заявил в Брюсселе, придав особое значение своим словам: «Европа заканчивается там, где начинается Православие!»
Самая коварная стратегия заключается, таким образом, в том, что это разрушение осуществляется внутри церковной иерархии с помощью «строителей, которые отвергли краеугольный камень», чтобы посеять, под маской развития и открытости, идеи и взгляды, не соответствующие залогу Откровения.
Все святые современной эпохи предостерегали против этой опасности и обличали появление «пан-ереси», или «все-ереси», по их собственным словам, наиболее пагубной из всех: отказе от верности учению отцов, чтобы следовать «мудрости мира» и духу времени.
Но вот «современный» человек, даже православный, считает себя более духовно развитым, чем люди прежних эпох. По его мнению, тот факт, что святые Марк Эфесский, Косма Этолийский, Игнатий Брянчанинов, Серафим Соболев, Паисий или Гавриил Грузинский и многие другие явным образом представляли экуменизм как наихудшую из ересей, происходит только от их «слишком узкого взгляда» на Православие, или, может быть, эти люди не были достаточно развиты интеллектуально и социально, поскольку с тех пор мы так продвинулись, не так ли?
Чтобы достичь своей цели, Отец лжи взялся исказить величайшие истины: надев маску «милосердия» и любви к ближнему, он хочет, чтобы Церковь «открылась», т. е. «стала релятивистской», чтобы стала просто одной из «конфессий». Святые отцы, однако, единодушны в том, что нужно любить больного, но ненавидеть болезнь. Давайте не будем заблуждаться: Иисус Христос вчера и днесь, Той же и во веки (Евр. 13, 18), Его учение живо и не имеет отношения к археологической науке, как и не зависит от условий минувшего столетия. На самом деле, мы уже давно находимся в ситуации, описанной апостолом Павлом: Ибо будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху (2 Тим. 3, 4).
Православие – это откровение о том, что жизнь каждого человека есть дар Божий. Тайна, которая превышает способность понимания, но обнаруживает свою разгадку в любви, – тайна, а не опасный продукт биологической, идущей на ощупь «эволюции», прошедшей путь от простейших до обезьяны, которая стала нашим (предполагаемым) предком, и не слепая случайность, лишенная всякого смысла, которая быстро подходит к своему концу (концу жизни человека!), не менее абсурдному в полном небытии; не еще одно звено в цепи «перевоплощений», удобных, когда мы хотим дать объяснение (очень примитивное) судьбе и несчастьям личного существования и несправедливости мира, основанное на законе механики и постоянно отводящее нас дальше и дальше от истинной причины.
От Бога мы получили жизнь. Это означает, что каждому из нас Он подарил начало, выход из небытия, но без конца. И что понадобится, и в самом деле, вечность, чтобы вознести благодарность, достойную безмерного дара, которым наделил нас Бог.
Слава Богу за всё!
Пьер Хааб
– Не могли бы вы сказать несколько слов о вашей семье, образовании и о том, как вы решили стать православным?
– Я родился в слаборазвитой стране, страдающей от нищеты и голода, в которой мрачные тучи все время закрывают небеса – все это в духовном плане, конечно.
Я говорю о Швейцарии и, в частности, о городе Женеве, центре международного масонства и банковской вселенной, цитадели мракобесной ереси и материалистическом мегаполисе, наслаждающемся незыблемым и убаюкивающим комфортом, который с легкостью ограждает от множества трагедий, составляющих повседневную жизнь человечества.
Мои родители воспитывали меня в римско-католической вере, которую они унаследовали от своих предков, за что я им бесконечно благодарен, так как с самого детства они прививали мне основы христианского Откровения, а именно – веру в Бога, догматы, а также необходимость молитвы.
Мы были, что называется, «практикующей» веру семьей: ходили к «мессе» по воскресеньям и в праздники, а молитва была частью нашей повседневной жизни (по крайней мере в течение десяти первых лет моего детства). Мой отец, журналист, посвятил свою профессиональную жизнь защите угнетенных и справедливости. Что касается моих родителей, они сделали все возможное для преемственности религиозного воспитания в нашей семье.
Что же касается собственно Церкви, назовем её настоящим именем – папизм, все оказалось несколько по-другому. Будучи ребёнком (в 1950-е годы), я чувствовал себя органично в религиозной обстановке: молитвы на латыни, например, не представляли для меня какой-либо особой трудности. Хотя вера и была для меня верой по послушанию, я задавал много вопросов, на которые взрослые – мои родители и священники – не могли ответить. А если и отвечали, то с улыбкой, снисходительно, полагая, что «я слишком глубоко копаю»: мне давали понять, что важно было просто наилучшим образом исполнять обязанности, предписанные моралью. И я решил, что получу ответы на свои вопросы позже, в самостоятельном поиске и изучении источников, из которых и проистекает мораль. Насколько позволяют судить мои детские воспоминания, я всегда был голоден в познании Истины.
Я пребывал в таком ожидании, когда, в самом начале моей юности, на Западе произошло важное событие, настоящая революция в папизме, поворот на 180°, которая продолжается и по сей день: это II Ватиканский Собор 1962 года. В течение нескольких месяцев, или двух-трех лет в некоторых случаях, целый свод правил, формировавшихся на протяжении веков живой и повседневной реальности западного христианства, был отменен, объявлен недействительным и устаревшим и даже отчасти запрещен: в одно мгновение объявлен неживой и пыльной областью археологии. Например, во время мессы алтарь и священник отныне должны быть развернуты в противоположную сторону (то есть лицом к верующим); латынь, изначальный язык литургии на Западе, объявлена запрещенной; воскресная месса перенесена на вечер субботы, чтобы дать верующим возможность покататься на лыжах или поспать в воскресенье; сутана (церковная одежда священника вне богослужения) признана ненужной; все посты (литургический, Великий пост и пятничный) отменены; на литургии Евхаристические дары таинства подаются верующим мирянами мужского и женского пола (чтобы «облегчить» священнику его «работу»); и т.д., и т.п.
А в целом, просто болезненная жажда изменений: преемственность больше не поддерживается, она стала предвестником смерти. Нестабильность стала нормой, вместе с основным, неизбежным ее следствием – самодовольной уверенностью, что мы бесконечно превосходим, благодаря нашей современной цивилизации, все то, что пришло к нам из прошлого: люди в древности были грубиянами и хамами, не так ли? И мы, мы являемся флагманом эволюции… Или, по выражению Ницше: «‟Счастье найдено нами”, – говорят последние люди, и при этом моргают». Лозунгом этой революции стало «l’aggiornamento» («привести в соответствие с требованиями современности», «обновить» – итал.), т. е. приведение Церкви в соответствие с миром, что подразумевает, что она обречена постоянно «бежать за ним» (поскольку он всегда будет впереди неё в своей собственной сфере).
В этом контексте я не получил ни одного ответа на те вопросы, которые я задавал, и не обнаружил никаких внутренних ориентиров.
Так я начал мало-помалу дистанцироваться от Церкви, называемой «католической». Это, кстати, совпало с общим ослаблением, на социальном уровне, религиозной жизни: до II Ватиканского Собора большинство людей, даже самые неактивные, за исключением отъявленных атеистов, участвовали в церковно-социальной жизни, приходя на воскресную службу. После собора новый стандарт вседозволенности и личного комфорта очистил церкви от большинства верующих.
Так начался для меня длинный, очень длинный период поиска. Римское католичество не могло предложить ничего существенного и сводилось к безвкусной внешней морали, я же вслепую искал что-то, что могло ответить на мои вопрошания.
В возрасте 17 лет я открыл для себя книгу, которая стала для меня словно окном в том сумраке, в котором я находился. Озаглавленная «Духовность индуизма» и написанная востоковедом мирового уровня, она показала мне, что существует язык, который говорит о внутренней реальности человека, той, в которой обретались мои вопрошания. До тех пор мое приближение к духовности или мистике проходило в рамках папизма, и единственным впечатлением, которое у меня сохранилось от него, были сентиментализм или внешняя ограниченная мораль. Это открытие пробудило во мне интерес к восточным религиям – во-первых, индуизму (йоге и метафизике), а затем и к буддизму и суфизму, – а также к эзотерике в целом.
Однако в те же годы мне было дано испытать бесценный дар Промысла: присутствие русской православной церкви, чьи золотые купола, Божией милостью, возвышаются над городом уже на протяжении 150 лет. Они подавали мне знак с детства, но прежде я никогда не бывал внутри здания.
Так, например, когда я учился в коллеже, я несколько раз оказывался на всенощной в субботу вечером. Глубокое спокойствие этого места, полумрак, освещенный только свечами с ароматом ладана и обернутый в псалмопение, были для меня оазисом в пустыне этого мира. Единственная проблема была в том, что я не понимал ни слова из всего того, что говорилось или пелось, и поэтому я оставался вне реальности службы, без каких-либо средств соединиться с ней. (Я даже пытался, один-единственный раз, принять участие в воскресной литургии; но, открыв дверь, очутился перед плотной толпой, заполняющей весь неф, и клиросом, громогласным, как в опере, – все это было для меня настолько непохоже на атмосферу всенощной, что, испугавшись, я тут же закрыл дверь и ушёл [улыбается]). Так что в тот период я не был готов к этому первому соприкосновению с Православной Церковью.
Эти искания, ставшие настоящим квестом, сопровождали меня все время моей учебы в университете и даже после нее. В общей сложности, в таких блужданиях я провел более 15 лет.
Между тем я женился, и мы с супругой продолжили эти поиски вместе. Надо сказать, что спустя несколько лет – оставаясь при этом открытыми и восприимчивыми ко всем видам религий – мы решили, из «духовной честности» и внутреннего стремления к Истине, приняться за изучение христианства. Но на этот раз – приближаясь, насколько это возможно, к «источнику», что де-факто означает – к традиции отцов, то есть Православию. Здесь мы открыли для себя язык, который нас полностью поглотил и который ответил на наши внутренние ожидания.
Однако, в результате наших многолетних заблуждений, основой мы, в духовном плане, по-прежнему почитали другие восточные традиции, рассматривая духовную жизнь, как своего рода западный потребитель в супермаркете, который складывает в свою корзину все, что ему нравится или что его привлекает в том или ином отделе.
Следует также упомянуть, что в те 1970-е и 1980-е годы набирала популярность новая, «спиритуалистическая» тенденция, которая, как казалось, соединяет благодать различных религий и которую можно обозначить выражением, используемым в настоящее время – трансцендентальное единство религий. Говоря простыми словами, это означает, что все религии обладают только внешними различиями (экзотеризм), связанными с историческими и культурными причинами, но по мере приближения к внутренней и метафизической доктрине – эзотерике – мы все больше встречаемся со схожей и уникальной духовной реальностью, Божественной реальностью. Стало быть, все религии равны. Такой образ мыслей по-прежнему актуален, но в то время для молодых людей, ищущих ответы на свои вопросы, как и мы, он стал откровением, необыкновенным и решающим, внесшим ясность, столь необходимую для общего духовного развития человечества.
Основным следствием, если принять такой подход – рассматривать эзотерические учения всех религий как проявление одной и той же метафизической реальности, – стала возможность переходить из одной религии в другую, следуя своим настроениям или в зависимости от времени суток, не сталкиваясь ни с какими противоречиями или несоответствиями; а если какой-либо аспект, моральный или практический, одной из них казался неприемлемым или непонятным для собственного личного видения, достаточно было ему приклеить ярлык «экзотеризма», то есть идеи, содержащей ограничения и предназначенной для нужд «непосвященного» народа, которую можно не принимать в расчёт. Это было очень удобно и комфортно для интеллектуала, каким был я… Но в то же время, несмотря на то, что богатство этих восточных учений меня соблазняло, я никак не мог найти своего места ни в одном из них: они могли быть привлекательными, но в действительности я не был в них самим собой.
Предоставившаяся возможность поехать в Грецию сразу после нашей свадьбы, эта первая поездка, стала для меня решающим опытом: неожиданно я почувствовал себя самим собой, как никогда не чувствовал себя нигде до этого: как в духовной семье или на родине, о которых я всегда мечтал, в сердечном и душевном общении с людьми и в соответствии с моими главными личными устремлениями. Мне не пришлось долго осознавать, что это произошло именно потому, что это была православная страна и что отношение и поведение людей определялось этой реальностью. Мы приняли участие в литургии, где мы также почувствовали себя дома – для нас, франкоязычных, греческий язык оказался даже немного более доступным, чем русский язык. После этой первой встречи мы смогли возвращаться туда чаще, летом, с той же радостью находя там каждый раз семейственность, внутреннюю и внешнюю.
Желая найти свое место именно в религии, в которой мы могли бы жить всем существом, а не только интеллектуально, мы сделали попытку «вернуться» в христианство, но исповедуя его в локальной, западной форме – вместо Православия, хотя оно и есть в Женеве: из-за сомнений в «честности» и «истинности» полагая, что не обращаться к тому, что в то время мне казалось «экзотикой», более соответствует «послушанию». Но вернуться к официальному папизму, невзирая на добровольную попытку, оказалось совершенно для меня невозможно (ввиду причин, о которых уже говорилось).
II Ватиканский Собор
Именно тогда, в этой ситуации глубокого кризиса, дядя и тетя, сами переживавшие поражение католицизма, предложили нам свою поддержку – просто своим сердечным, семейственным присутствием в этом затяжной растерянности. Так, например, они познакомили нас с «традиционными католиками», другими словами, с теми, кто не принял изменения II Ватиканского Собора и продолжил исповедовать свою религию, как и раньше. Здесь мы обнаружили среду, более сосредоточенную на духовности, создающую условия для умиротворяющей практики благочестия. Однако мы чувствовали себя стесненно в плане богословия, открыв наш дух православной традиции (не говоря уже о нашей восприимчивости к восточным религиям). Мы находились в ситуации, которую можно охарактеризовать как «жонглирование»: на практике соблюдая католические обряды, мысля, как думали мы тогда, в рамках православного богословия (мы произносили Символ Веры без Filioque) и принимая даже нехристианские традиции. Хотя все это вовсе не находилось в равновесии, та ситуация компромиссности не слишком смущала интеллектуала, каким я был. Так могло бы продолжаться еще долго, но настал момент, когда Божия Благодать решительно вмешалась в происходящее, чтобы заставить меня перейти от мира идей к реальности, реальной жизни, что было не только вопросом выбора ума, но конкретной направленности всего бытия.
Тогда мне было 32 года, моя жена была беременна нашим первым ребенком, и нам пришлось принять решение, которое должно было определить всю дальнейшую жизнь этого существа.
Мы решили ее крестить. Но в какой Церкви? В папизме? Это было немыслимо. В традиционном католицизме мы находились в убогом положении «отступления» или «протекционизма», «боя силами арьергарда», защищавшего ценности прошлого и считавшегося, при взгляде извне, сектой. Положение, которое может быть добровольно принято на себя взрослым человеком, но казавшееся неблагоприятным для гармоничного духовного развития ребенка.
Поэтому осталось только Православие, с которым мы находились во внутреннем согласии, но барьером перед которым являлся язык. С помощью двух знакомых, франкоговорящих прихожан русской Церкви мы смогли ближе познакомиться и проникнуть в смысл фундаментальных практических основ. Но в то время как, по логике вещей, все должно было развиваться просто и легко, кроме того, приближалось таинство Крещения, я чувствовал что-то вроде паралича: как ни парадоксально, несмотря на мое полное слияние – теоретическое – с православным учением, сила или вес (возможно, страх потерять удобство религиозности с «множественным выбором»?) этого действия мешали мне сделать конкретный шаг. Это было несколько похоже на ситуацию, когда человек ходит вокруг бассейна и хочет искупаться, но не решается прыгнуть в воду. Еще одно доказательство, если бы оно было нужно, что религия – это не выбор одной из интеллектуальных позиций, но выбор жизни во всей ее полноте.
Рождение ребенка своим свершением потребовало от нас перейти от теории к реальности, поэтому мы сделали этот шаг и прыгнули вместе с нашей дочерью, вошли в семью Церкви, и – слава Богу за все! – с тех самых пор нам открылась Истинная Жизнь.
– Что вас привело к Православию?
– Ответ на этот вопрос, главным образом, заключен в положениях, высказанных ранее. Однако я постараюсь дополнить и уточнить то, о чем уже говорил.
Будучи принятыми в лоно Церкви в Светлую Субботу, на следующий день, в Фомино воскресенье, мы причастились Святых Христовых Тайн. После литургии пара друзей, которая была с нами рядом во всех этих действиях, пригласила нас выпить кофе. И там, в тишине этого спокойного места, они спросили нас, наполовину всерьез, наполовину шутя: «Так что побудило вас стать православными?» Именно тогда, причастившись высочайшему таинству Церкви, я осознал глубокое изменение, начавшее происходить во мне: на протяжении всего этого длительного периода поиска – более 15 лет – когда я бродил в поисках ответов, определенности и места, где я мог бы бросить духовный якорь, я постоянно подвергался действию центробежных сил, которые рассеивали меня, деморализовали и мешали мне внутренне укорениться и прочно и стойко возрастать. Эти скитание и смятение, казалось, не имели конца, меня носило всеми ветрами, и порождали чувство нестабильности и беспокойства, почти тревоги, а также уязвимости, отдававшей меня во власть всех видов внешних воздействий. В этот момент, – и это была величайшая благодать Бога, которую я осознал в тот самый момент, когда я отвечал на вопрос, – я смог в полной мере и с полной истинностью утверждать это так, как переживал это тогда: «Мы чувствуем, что находимся в центре!»
Бесценный подарок и ответ на мое столь долгое и болезненное ожидание, который Бог дал мне в полноте. Она (благодать), прочная, неожиданная, действовала во мне, казалось бы, очень просто, но во всей мощи.
Еще одно изменение: перед тем как принять православие, я испытывал некоторую настороженность в отношении иконопочитания. Мне это казалось действием, слишком сосредоточенном на чувственном опыте. Мой подход к богопознанию главным образом был связан с интеллектом, и чувственному опыту оставалось мало места, так как я переживал его как «отклонение» по отношению к чистоте догмы, как «отяжеление плоти». Как только я был принят в Церковь, я поцеловал иконы – по послушанию. Я подошел к иконе Казанской Божией Матери, которую до тех пор я считал в особенности «неподходящей» для почитания: ее риза мне казалось слишком перегруженной и «барочной» (что объективно не так) и вызывала во мне сдержанную реакцию. И вот, приближаясь к ней, чтобы поклониться святыне, я вновь почувствовал поток любви, исходящий от Самой Святой Божией Матери ко мне, – она наполняла мое сердце и заставила навсегда исчезнуть эту преграду, которая была воздвигнута только с моей стороны, примерно так, как лед плавится в присутствии источника тепла или открывается до сих пор закрытое окно; и с тех пор все иконы для меня – двери, открывающие незримое.
Это происходило одновременно с ощущением центральности, о котором говорилось выше. На самом деле, мое вхождение в Православие фактически полностью открыло мое сердце, чтобы оно стало таким, каким его создал Бог: центром человека и органом познания (Бога и творения), а не только очагом чувств, к которому мы слишком часто сводим его в светском мире. Это «открытие» или «возрастание» сердца происходило, конечно же, постепенно, в соответствии с педагогикой Церкви, которая направляет своих детей на всем протяжении их существования – как дыханием Духа, так и литургическим учением и жизнью любви, разделяемой всеми ее членами.
В этом отношении я пережил знаковое явление в мой первый год в Церкви: я нашел «основание в Православии», но, совершенно невольно, стал чувствовать себя не целиком целостным с ним, как будто часть меня самого, сформированная в папизме, осталась позади и наблюдала, как другая часть меня исполняла обряды Православной Церкви. Эта ситуация неполноты полностью исчезла спустя год, по милости Божией, и в этот момент один образ, интенсивный и живой, был ниспослан мне с особенной силой: я чувствовал себя как растение, которое до сих пор выращивали в тесном горшке, отдельно от настоящей почвы, а его корни развивались и путались по мере их роста, упираясь в стенки сосуда – что соотносилось, конечно же, с моим положением в папизме, ограниченном в своей догматике и отрезанном от полноты, – а затем оно было пересажено в грунт, то есть реальность Жизни, той, которая с избытком даруется в православном Откровении. Однако, как это и происходит в практике садоводства, растение, вынутое из горшка, сохраняет свой «корневой узел» неизменным в течение одного полного года, даже будучи пересаженным, прежде чем оно пустит новые корни по окончании полного сезонного цикла, чтобы они укреплялись и питались в грунтовой земле. И действительно, через год я почувствовал, что связан и укоренен в бесконечной Жизни, от которой до тех пор меня отделяло много препятствий. Таким образом, мне пришлось прожить полный годовой литургический цикл, чтобы почувствовать себя на 100% православным.
Подводя итог: Бог мне подарил и каждый день продолжает мне дарить, по Своей невыразимой щедрости, то, что я искал и жаждал, а именно: Путь, Истину и Жизнь.
– Как и в чем вы видите сходства и различия между Православием и другими религиями?
– Какое сравнение между Христом и Велиаром? Сам Бог, Второе Лицо Святой Троицы, воплотился – Истинный Бог и Истинный Человек, – чтобы спасти человека от его падения, и даровал нам Свое живое Тело, Церковь, чьей Главой он является. Он тот, кто есть Путь, Истина и Жизнь. Именно в Церкви возможно испытать по-настоящему эти три реальности, образующие одну-единую.
Разумеется, в других религиях можно найти различные формы внешне достойного благочестия и мистики и многочисленные примеры веры, вызывающие абсолютное восхищение. (Что касается ересей, берущих начало в христианстве – папизма и различных ветви протестантизма, – это искажение полученной истины, выглядящее, к сожалению, как карикатура, обедняющая истину, а иногда и как кощунство.) Аналогичным образом, в них можно найти успокаивающие и защищающие разум догматы, правила, регламентирующие поведение в его экзистенциальном плане и вносящие определенный баланс в повседневную деятельность.
Однако в других формах религии если и возможно встретиться с мудростью, то с относительной, миром – относительным, или даже сострадание – тоже всегда относительно, везде царит большая Нехватка, или большое Отсутствие… Присутствия Христа, ибо только Его Полнота в состоянии заполнить все – землю, небо и ад.
Например: любовь к врагам в христианстве – это больше, чем нравственная позиция и заповедь. В рамках любого религиозного течения можно постараться развить идеи сострадательного отношения к ближним или отказа от эгоизма и ненависти, но это относится к правилам морали или поведения. В Православии – это заповедь Божия и откровение Самого Христа, над которыми нужно постоянно работать и которые нужно развивать, и которые могут стать действительностью только потому, что являются следствием, свойственным самому Откровению, тому, о котором сказано: Бог первым возлюбил нас, когда мы были еще во вражде (Рим. 5, 8), и потому, что Он дает нам Свою благодать.
Аналогичным образом, то, что касается прощения (неразрывно связанного в своей основе с любовью к врагам): эта особенность и характерная черта христианства (поскольку была поднята до высоты таинства) становится возможной и действительной только потому, что Истинный и Живой Бог – Личность: только личность может простить другую личность, принцип или космический закон этого не могут. И эта тайна простирается ещё дальше. Что касается нас, она открывает нам, какова наша истинная природа, природаличности, а не просто одного из индивидов, набора биологических параметров и побуждений, то есть живой сущности, обретающей свою реальность в полноте и свою идентичность в отношениях с единственным Человеком, Живым и Истинным, который даровал нам жизнь по любви.
Конечно, можно еще долго рассуждать на эту тему. Но чтобы обобщить, достаточно указать на то, что особенность христианского Откровения, в сравнении со всеми другими «религиями», которые обращаются к Чему-то или Кому-то, – то, что она полагает своим краеугольным камнем тайну личности (о которой один из последних святых, отец Иустин Попович, говорил как о самой достойной восхищения и явной).
В рассуждении о данном принципе будет также поучительно отметить, что «Знание», или гнозис, основа и закваска всех восточных традиций и базовых идеологий, возникающих под маркой разнообразных «духовностей», утверждающих, что они берут своё начало в наиболее древних «тайнах» прошлого: философских учениях под эгидой «учителя», теософии, масонстве, неоязычестве и прочих тайных учениях и «исконных традициях», которые все соотносятся с «Мудростью Греков», – так вот, гнозис, таким образом, становится основой для исконного противоречия в положении «современного человека»: он, на самом деле, наихудший из парадоксов, который заставляет поверить в возможность «обрести свободу» через знание «тайной доктрины» – слушая шипение змея с древа с тем же названием, утверждающего: будете как боги (Быт. 3, 5), – который вновь возвращается в детерминизме космических законов и небесных сил, от которых сам Христос пришел освободить нас (ср. Гал. 4, 8).
Этот миф о гнозисе, на самом деле, такой же древний, как и сам Змей: «знание» принесет полное освобождение (даже по отношению к Творцу!), и человек станет господином самому себе – в переводе на язык восточных традиций это дерево, на котором находится змей, имеет название, среди прочих, «кундалини», и считается, что «подъем» (по дереву) должен привести тайные силы к посвящению и, в конечном счете, к «просветлению», т. е. конечному и абсолютному знанию. Крючок Сатаны в данном случае не менее ядовит сегодня, чем был в Раю. Необходимо отметить, что «древо познания добра и зла» знакомит человека с двумя понятиями, принадлежащими миру абстрактных идей, и вводит его в область дуализма, в то время как отношения с Живым Богом и Истиной сохраняют его в Единстве, а именно – в живой взаимосвязи с миром и Тем, Кто может сказать Я есмь Тот, Кто Есмь (Исх. 3, 14).
И все же знание – это благо, ведь оно является первоначальной основой христианского Откровения, так что невежество называется многими отцами «причиной всех пороков», «матерью и кормилицей всех зол», «глубочайшей болезнью души» и т. д., так как, по словам Христа, Сия же есть жизнь вечная, да знают Тебя, единого истинного Бога, и посланного Тобою Иисуса Христа (Ин. 17, 3). Таким образом, речь здесь идет о познании отношений, существующих между человеком и его Создателем, а не о том, чтобы воображать себя независимым от всего и своим собственным богом. Но это знание приобретается только через таинства Церкви и личный аскетизм, и, как это прекрасно сформулировал отец Иустин Попович, в Слове заключен динамический и метафизический принцип знания.
Крестовоздвиженский собор (Женева)
На эту тему тоже можно было бы порассуждать, хотя бы для того, чтобы напомнить, насколько лихорадка знания, в своей острой форме, владела западным человеком на протяжении веков – начиная с Возрождения (язычества) и до Просвещения и позитивизма – до такой степени, что норма обыденной истины, несомненной, непреложной и почитаемой абсолютно, неизбежно сводится к формуле: «Это научно!» – иными словами, это истина, абсолютная и неопровержимая, смещающая в план субъективного впечатления всё то, что раскрывается в Откровении (хотя наука периодически пересматривает собственные выводы и сама признает, что абсолютной объективности не существует, что она находится в зависимости от позиции экспериментатора, но это уже другая история).
Просто напомним здесь, что человек, в основе своей, нуждается в вере, вере во что-то или кого-то, в качестве якоря, позволяющего ему обрести исходную точку координат, и что так называемая «наука» предлагает посредством своей достоверности такое удобное преимущество, предоставляя ему мнимую истину, уже «оболваненную» и «готовую к употреблению», освобождающую человека-потребителя от необходимости размышления, то есть личного опытного исследования – в отличие от христианского Откровения, требующего от каждого аскетизма, т. е. изменения жизни, без чего невозможно сделать истину, которая нам подается, ни своей, ни действительной.
В Православии Откровение человеку тайны спасения дается теоантропным путем, то есть бого-человеческим – от Бога, Который cоделался человеком: не посредством аватара индуистского или монофизитского типа, где Бог воспринял только внешний вид человека, не через «духовное осуществление», когда человек своими собственными усилиями достиг «просветления», которое освобождает его от космических законов причины и следствия.
Реальность христианской тайны в этимологическом смысле этого слова, а именно: то, что находится за пределами речи, то, что не может быть в полной мере объяснено словами, – состоит в том, что Бог – это не космической принцип, надличностный и анонимный, но в том, что Он «philanthropos», «человеколюбец», т. е. в основе своей Друг человека, и что Он проявил себя как Истинный Бог и Истинный Человек (единственный истинный Человек), тот, кто для Иудеев соблазн, а для Эллинов безумие (1 Кор. 1, 23): такой кенозис – самоуничижение и самоумаление до уровня человека – абсурд для Бога, а облечься в плоть, которая есть тюрьма, и прославить ее через Воскресение – это просто бессмыслица для духа, который был освобожден.
Православие – это не одна из религий.
Православие – это Жизнь Божественная, в которую непосредственно вливаются сам Христос Богочеловек в Своем Теле, которое есть Церковь.
Не существует никакого иного места, где еще можно Её обрести.
– Какова религиозная жизнь в Швейцарии?
– Не думаю, что вправе ответить на этот вопрос больше того, что в Швейцарии по-прежнему царит высокая терпимость к исповеданию всех религий.
Что касается Православия, то, Божией милостью, за последние 30 лет несколько храмов увидели свет в ответ на нужды иммиграции, а также новообращенных. Тем не менее они (иммигранты, новообращенные) представляют собой явление, ограниченное в числе, которое само по себе не оправдывает открытие новых церквей.
Если в Женеве, Веве, Берне и Цюрихе или Свято-Троицком монастыре в Домпьере есть свои собственные храмы, в которых регулярно служится литургия, в других местах нет ни возможности регулярно проводить службы, ни получить молитвенное место в собственность, поэтому приходится арендовать помещение или пользоваться гостеприимством какого-либо инославного прихода.
Очевидно, что в западных странах, таких как Швейцария, Православие имеет статус чужеродной религии и воспринимается как некая экзотика. В частности, в Женеве (ввиду того, что Швейцария является конфедерацией) публичные религиозные мероприятия, такие как шествия или колокольный звон в Пасхальную ночь по юлианскому календарю, не разрешаются. Но по большому счету, на фоне того, что религиозность в целом по- прежнему очень сдержанна в западных, светских государствах, таких как Швейцария, а в Европе с каждым годом нарастает все большая дехристианизация общества, на Православие смотрят, когда оно не увязывается с текущими политическими событиями, относительно терпимо… пока.
– Может быть, вы расскажете о церкви в Женеве, в которой вы служите?
– Русская церковь Воздвижения Святого Креста Господня (Крестовоздвиженский собор) является первой православной церковью, установленной милостью Божьей в Женеве вот уже 150 лет. Таким образом, она играла главную, объединяющую роль вплоть до второй половины ХX в для православных верующих разных юрисдикций, установленных в Женеве, или приезжих. В 1946 году Московская патриархия, несмотря на то, что отношения с РПЦЗ в то время были очень напряженные, воздвигла храм, посвященный Рождеству Богородицы, а в начале 1970-х годов была построена греческая церковь Св. Павла, подчиненная непосредственно Константинопольскому патриархату. Затем это продолжилось созданием двух румынских приходов.
Сегодня, однако, несмотря на использование церковнославянского языка в качестве языка богослужений, наша церковь продолжает выполнять свою миссию приема приезжающих иностранцев различных национальностей, а также иммигрантов из России, число которых не прекращает расти вот уже 20 лет. Приходская жизнь здесь очень активна (как для детей, так и для мирян, включая и организацию паломничества по святым местам).
Я пребываю, конечно же, в огромной благодарности перед этой церковью, принявшей меня в Православие, и в бесконечной благодарности перед Богом, даровавшему мне, недостойному, возможность протодиаконского служения. Молюсь, чтобы Он продолжил осыпать ее милостями и благословениями в будущем.
– Какое напутствие вы хотели бы дать нашим читателям?
– Православие – это Церковь, бесценный дар Бога человеку – драгоценная жемчужина, клад бесконечной ценности, укрытый в поле, данный, чтобы он (человек) вошел в Царство, т. е. жизнь вечную, через соединение с Телом Христовым, иными словами, чтобы он познал Бога.
Святой может сделать это и в земной, человеческой жизни; но в любом случае это беспредельное познание и беспредельное откровение Бога не может иметь конца, и только вечность является их мерой. Пусть же каждый православный соразмеряет этот драгоценный залог с его невообразимой ценой, – залог, недостойными получателями которого мы являемся и который всегда будет превышать нашу способность понимания.
Если бы была необходимость в доказательстве того, что Православие – это жизнь, открываемая через Жизнь Живую, а не учение из раздела археологии, одно из всех тех, что составляют бесчисленное множество, – то и сегодня святые напутствовали бы нас той же проповедью, что и в первые века Церкви. Речи святых отцов нашего времени несут в себе то же самое свидетельство, что и речи их предшественников, чудеса продолжают совершаться в наши дни совершенно так же, как и в предыдущие дни, а прошедшее столетие, в числе всех исповедников или мучеников, родило как врачей и старцев, так и юродивых и чудотворцев, которые продолжают нам помогать своим заступничеством.
При взгляде с позиций настоящего времени, Церковь испытывала характерные нападения противника в каждый период своей жизни, и сегодня Православие, всегда пробуждающее ревность Лукавого, знает нападения со стороны мiра, скрытые, но неустанные. Отчасти это происходит через насилие, как в случае с размещением в Косово самой крупной американской военной базы за пределами Соединенных Штатов, что явилось кульминацией той дьяволизации, которую пришлось претерпеть Сербии во время войны, дирижированной не только армиями, но и западными СМИ (ровно то же самое в настоящее время испытывают православные на Украине). Столь же срежиссирована экономическая война, призванная лишить Грецию своей идентичности, превратить ее в простой торговый прилавок, служащий нуждам неолиберальной экономики.
Более изощренна, но от этого не менее коварна и жестока упорная борьба, направленная на повседневное уничтожение ценностей православных объединений под прикрытием «прогресса», «эволюции» и вестернизации-глобализации. В любом случае, происходит ли это через видимое насилие или скрытое, Православие издавна рассматривается Западом в качестве врага, который подлежит устранению: неслучайно во время войны в Югославии австрийский министр тех лет открыто заявил в Брюсселе, придав особое значение своим словам: «Европа заканчивается там, где начинается Православие!»
Самая коварная стратегия заключается, таким образом, в том, что это разрушение осуществляется внутри церковной иерархии с помощью «строителей, которые отвергли краеугольный камень», чтобы посеять, под маской развития и открытости, идеи и взгляды, не соответствующие залогу Откровения.
Все святые современной эпохи предостерегали против этой опасности и обличали появление «пан-ереси», или «все-ереси», по их собственным словам, наиболее пагубной из всех: отказе от верности учению отцов, чтобы следовать «мудрости мира» и духу времени.
Но вот «современный» человек, даже православный, считает себя более духовно развитым, чем люди прежних эпох. По его мнению, тот факт, что святые Марк Эфесский, Косма Этолийский, Игнатий Брянчанинов, Серафим Соболев, Паисий или Гавриил Грузинский и многие другие явным образом представляли экуменизм как наихудшую из ересей, происходит только от их «слишком узкого взгляда» на Православие, или, может быть, эти люди не были достаточно развиты интеллектуально и социально, поскольку с тех пор мы так продвинулись, не так ли?
Чтобы достичь своей цели, Отец лжи взялся исказить величайшие истины: надев маску «милосердия» и любви к ближнему, он хочет, чтобы Церковь «открылась», т. е. «стала релятивистской», чтобы стала просто одной из «конфессий». Святые отцы, однако, единодушны в том, что нужно любить больного, но ненавидеть болезнь. Давайте не будем заблуждаться: Иисус Христос вчера и днесь, Той же и во веки (Евр. 13, 18), Его учение живо и не имеет отношения к археологической науке, как и не зависит от условий минувшего столетия. На самом деле, мы уже давно находимся в ситуации, описанной апостолом Павлом: Ибо будет время, когда здравого учения принимать не будут, но по своим прихотям будут избирать себе учителей, которые льстили бы слуху (2 Тим. 3, 4).
Православие – это откровение о том, что жизнь каждого человека есть дар Божий. Тайна, которая превышает способность понимания, но обнаруживает свою разгадку в любви, – тайна, а не опасный продукт биологической, идущей на ощупь «эволюции», прошедшей путь от простейших до обезьяны, которая стала нашим (предполагаемым) предком, и не слепая случайность, лишенная всякого смысла, которая быстро подходит к своему концу (концу жизни человека!), не менее абсурдному в полном небытии; не еще одно звено в цепи «перевоплощений», удобных, когда мы хотим дать объяснение (очень примитивное) судьбе и несчастьям личного существования и несправедливости мира, основанное на законе механики и постоянно отводящее нас дальше и дальше от истинной причины.
От Бога мы получили жизнь. Это означает, что каждому из нас Он подарил начало, выход из небытия, но без конца. И что понадобится, и в самом деле, вечность, чтобы вознести благодарность, достойную безмерного дара, которым наделил нас Бог.
Слава Богу за всё!
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
