Дети: истории спасения

В палате стоят кровати едва ли не одна на другой. Только в платных, тех, что в конце коридора, поменьше. А здесь иначе. Полные помещения заплаканных, неспящих молодых матерей. И она – одна из них. Только ляжешь – медсестра кричит твою фамилию из коридора: «Иди к ребенку, плачет!» А он все время плачет. Поэтому Катя, родившая неделю назад, почти не ест и не спит уже который день. И молиться, как раньше, уже почти не может. Только иногда: «Господи, помилуй!» А чаще – просто: «Господи...».



На нее стараются не смотреть. Сказали же: очень сильные повреждения у сына в родах, если и жив будет – будет овощ.
Это слово теперь преследует ее в кошмарах, когда она нечаянно «отключается» на какие-то минуты. Иногда прямо стоя, иногда в коридоре. Но даже так поспать не выйдет: «Плачет! Других детей перебудил, иди!»
Ей кажется, что плачет вся больница.
***
Малыш каким-то чудом уснул. Поцеловала в черные-черные волосы осторожно, почти невесомо – от травм там почти некуда целовать. Рассказывали – она тоже родилась «черная, как ворона», только потом волосы стали светлее.
Лицо горит, хочется умыть. Зайти, что ли, в санузел к «платным»? Вот он, рядом с палатами детишек. Женщины в своих комнатах там обычно находятся по две. Но их сыновья и дочки, только что появившиеся на свет, крохотные, страдают совершенно так же, как и другие. Можно оплатить отдельную палату, но не здоровье самого любимого существа. Страшно.
В коридоре у подоконника, на единственном стуле – странной формы, широком, несуразном, – сидела женщина ненамного старше ее, белые волосы аккуратно собраны в пучок, по лицу видно, что привыкла за собой ухаживать – еще в то время, когда на щеках не было постоянных слез. Вчера медсестра кричала в палате: хватит тут сырость разводить, себя жалеете… Все, все тут «разводят сырость». Все, кто, сам еще не стоя на ногах после родов, пытается хоть что-то сделать для родных малышей.
Женщина посмотрела на нее. Подвинулась. Они обе уместились на одном стуле. Рядом. Как сестры. Они тут и есть сестры. По горю, по боли.
– У моей сердце, – заговорила женщина. – И здесь помочь не могут, поедем в Москву. Смешно даже: поеду обратно. Я из Москвы, а муж из вашего города. Собирались здесь жить. А теперь непонятно, что будет.
Помолчала. Посмотрела в пол, криво усмехнулась:
– Я ему рассказываю, а он о чем-то своем думает. А потом оглядывает меня с ног до головы и говорит: «Вот так же не всегда будет, да? Ты же приведешь себя в порядок?»
Она посильнее запахнулась в халат и передернулась:
– Скорее бы уже поехать в Москву.
«А он с вами поедет?» – чуть не спросила светленькую Катя. И вовремя поняла: нет, никто не поедет, и спрашивать нельзя.
А та встала, взяла за руку Катю, повела к «платной». Показала через дверь: «Вон – моя крошечка». Светленькая головка в кювезе. Надо кивнуть и улыбнуться, чтобы улыбнулась ее мать. И она действительно улыбнулась:
– Знаешь, я ее крестила. Сказали – священника не пустят. Мне свекровь принесла крестик. И я крестила. Она Елизавета теперь.
Катя машинально подняла руку к своему крестику. В той, добольничной, жизни она и сама нередко при храме объясняла людям, что такое «Крещение страха смертнаго ради». А как дело коснулось собственного ребенка… Видимо, сказались бессонные ночи. Ощущение, что все дни слились в одно бесконечное сегодня, а крестить чином, который так называется совсем не зря, Катя решится – завтра. А может, где-то внутри она отрицала беду, ждала, как выйдет из больничных дверей с совершенно здоровым ребеночком в нарядном «конвертике» и на «правильный» сороковой день торжественно отправится с ним в церковь?
Светленькая, видимо, истолковала молчание по-своему:
– Не знаешь, как это сама мама крестить может? Берешь воду, обливаешь ребеночка, хотя бы на голову, вот так вот, если по-другому нет возможности, и говоришь…
– Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа, – хором произнесли они.
И снова замолчали.
***
Батюшке Катя уже позвонила, получила благословение. Воды – набрала, простой, из-под крана. Крестик… Она начертила крест ручкой на своей груди, муж обещал хоть как-то выбраться с работы пораньше, чтобы успеть в положенные часы и передать жене другой крест. А этот, что сейчас на ней, – этот она отдаст малышу.
Глубокая ночь. Какое-то чудо: все «бесплатные» – спят. На этаже – никого. Спят и дети, и матери. Хотя, вот – раздался один тонкий голосок. Она его безошибочно уже узнает. Катя нырнула в палату, поставила бутыль с водой на подоконник, подбежала, взяла ребенка на руки. Утешала, как могла, укачивая и тихо-тихо напевая молитвы ему в ушко.
Потом уложила его обратно и развязала гайтан своего крестика.
***
Кто-то все-таки плакал на этаже. Негромко, но надрывно.
Дверь одной из «платных» была приоткрыта. Катя заглянула. Две кровати, одна пуста. На второй совсем молодая девчонка, черные глазищи в пол-лица, вьющиеся волосы водопадом. И вся трясется от плача.
Катя поняла, кто это. Недавно медсестра высказывала им: «Ревут они! Вон, в платной одна, муж с родней подарками заваливает, пылинки сдувает, принцесса такая, зовут еще как… Сусанна! – а ребенок ничего не ест, и не научится! Вот ей бы реветь, а не вам!»
Она молча подошла к девчонке и обняла ее.
Девчонка скоро успокоилась. Отерла слезы с такой силой, что казалось – глаза ототрет. Рукой с лакированными ногтями откинула волосы со лба. И деловито так спросила Катю:
– А что ты тут делала?
***
На следующий день Катя видела Сусанну в коридоре. Та прогарцевала мимо Кати, как жеребенок, подмигнула ей и скрылась в кабинете медсестры. На ее груди оказался золотой крестик, которого не было накануне. Той ночью она твердо заявила, что тоже будет крестить своего ребенка, внимательно выслушала, как это делается, даже записала – и сказала, что попросит родных срочно привезти ей «все, что для этого нужно, и чтоб все как положено».
А еще через два дня Сусанна в невиданно красивом платье шла по коридору с ребенком на руках. Малыш спал в большущем дорогом «конверте». Его мать с видом победительницы покинула этаж, а на улице ее уже ждал шумный кортеж из нескольких машин, и несколько мужчин и женщин, одетых как на праздник, дежурили у входа больницы с цветами и воздушными шарами.
Многие матери с детьми за это время уже выписались домой. Не было видно и матери девочки Елизаветы.
От медсестер она услышала позже, что Сусаннин малыш внезапно «изменился до неузнаваемости» и не только «научился» самостоятельно есть, но и вовсе следа не осталось от того, что ребенок когда-то был болен.
«Это же настоящее чудо, как в книгах», – подумала тогда Катя. Но сил не было размышлять даже об этом.
А она не знала, чего ей ждать. Неужели действительно… «овощ»?
«Господи...» – только и говорила она, уже постоянно.
***
– Да собирайся же, горе мое!
– А ты мне помоги сумку собрать! А телефон мой не видела?
– Вот жалко, что отцу раньше из дома уезжать, посмотрел бы он на такого «самостоятельного» сына!
– А чего бы на меня не посмотреть, когда есть на что посмотреть?
– Ох и самооценка у тебя, дружочек! Ботинки опять с вечера не почистил?
– Они чистые! Я в лужу вчера попал – считается, что помыл!
Они всегда так собирались по утрам. Шутливо спорили, поддразнивали друг друга. Могло б показаться, что это и не мать с сыном вовсе, а сестра с младшим братом.
– Знаешь, что я вчера ночью смотрел?
– Так вот ты почему такой сонный!
– Ничего, на уроке посплю!
– На родительском собрании и говорят – спят все на уроках! Конечно, если по ночам смотреть всякое…
– Я все равно хорошо учусь!
– Ну, и что ты смотрел? Так, стоп. Куда пошел в таком виде? Расчешись.
Сын, уже выше матери, подошел к зеркалу. Взял расческу, нехотя провел по волосам:
– Мама, а у нас в классе все ребята волосы покрасили. Ну, почти все.
– И что? Тебе тоже теперь надо?
– Нет. Как раз не надо. А те, кому не разрешили, говорят, что мне завидуют.
– Это почему еще?
Сын подергал себя за отросшую челку:
– Так у меня же свои волосы разноцветные. Вот черные, а вот – нет. Ты же рассказывала, что я голову повредил, когда родился, и именно в этих местах черные навсегда и остались. Вот и…
– Ясно, теперь ты от природы модный. Обувайся скорее!
Мать поправила выбившийся у сына из-за ворота крестик, который когда-то, много-много лет назад, носила она сама. Мальчишка открыл дверь и выбежал.
Катя перекрестилась перед иконой Господа Христа, висевшей над дверью, и вышла вслед за сыном.

Юлия Кулакова