Грех — подлинная отрава человечества

История христианской Церкви полна преступлений. Как сообществу с такой историей можно доверять? Как сказал Филипп Пулманн, «Я не верю в Бога сожжения ведьм; я не верю в Бога еврейских погромов, Бога священников-педофилов, Бога монахинь, истязающих детей в монастырских приютах, Бога религиозных войн и пыток инквизиции».



Это один из любимых аргументов атеистических публицистов, и нам стоит его подробно рассмотреть. Почему он ложен? Он совмещает два греха против логики — манипуляцию эмоциями и непрезентативную выборку. Собственно, тот же аргумент используется в любой ксенофобской пропаганде.
Эмоциональная манипуляция работает по простой схеме — во-первых, вызовите сильные негативные эмоции, во-вторых, свяжите их с группой, на которую вы хотите напасть. Берем группу, которую мы хотим очернить, для примера, тархистанцев, и находим тархистанца-преступника. Если группа достаточно большая, преступник там обязательно найдется. Затем описываем его злодеяния с яркими, бьющими по нервам подробностями — и в сознании аудитории возникает яркая эмоциональная картина: тархистанцы — опасные гады.
Это не обязательно этническая группа — например, мы можем выбрать профессиональную. Если наша задача — напасть на врачей и вообще медицину, мы легко найдем примеры врачей-преступников, ужасных врачебных ошибок, а уж каких мучительных и шарлатанских способов лечения полна история медицины — это, как сказал поэт, «страшно, аж жуть».
Мы можем выбрать такую группу, как, скажем, вегетарианцы. К ним-то нельзя придраться? Как раз можно. Гитлер был вегетарианцем. А также велосипедистом и художником. Вообще резко негативные примеры можно найти в любой группе. Оправдывают ли они какие-то выводы о группе в целом? Мы могли бы делать какие-то выводы на основании репрезентативной выборки — например, если бы мы показали, что на тысячу вегетарианцев (или велосипедистов, или художников) приходится намного больше злодеев, чем на тысячу мясоедов, мы могли бы говорить о корреляции (хотя еще не о причинно-следственной связи).
Но рассматриваемый довод против религии как раз намеренно использует нерепрезентативную выборку. Он выбирает исключительно негативные примеры. Он выдергивает из ста добросовестных священников одного недобросовестного, чтобы заявить — «попы они все такие».
Но ведь примеры зла в истории христианского мира — вполне реальны. Не ставит ли это под вопрос истину христианского возвещения?
Некоторые — реальны, некоторые являются «черными легендами», сложившимися уже гораздо позже «мрачного Средневековья». Но если говорить о вполне реальных примерах зла и греха — то нет, не ставит, напротив, именно такую картину мы бы и наблюдали, если это возвещение верно. Евангелие есть возвещение о спасении в погибающем мире. Церковь учит, что все мы — грешники, удобопреклонные ко всякому злу и безумию, виновные и испорченные. Христос приходит в мир именно затем, чтобы спасти грешников, которые отчаянно в этом нуждаются. Человечество находится в ужасном состоянии, все инфицированы грехом, и это будет проявлять себя в абсолютно любой группе людей.
В том числе и в Церкви. Писание никоим образом не обещает, что Церковь будет стерильным в отношении греха заповедником святых. Если бы это было так и грешники не могли бы войти в Церковь, она бы просто не могла выполнять свою функцию — спасать грешников.
Более того, в Церкви могут находиться люди, которые вообще не являются подлинными христианами — Христос в Евангелии говорит о том, что некоторые люди будут пророчествовать от Его имени, творить чудеса, изгонять бесов — в то время, как Он вообще никогда не знал их, поскольку они «делали беззаконие» (Мф 7:22-23). Апостол Иоанн говорит о неких людях, что они «вышли от нас, но не были наши» (1 Ин 2:19). Исповедание себя христианином, внешняя принадлежность к Церкви — не гарантия того, что человек обладает подлинными отношениями с Богом.
В истории человечества благодать Божия пробивается через толщу людского греха и противления — и в жизни отдельных людей и в жизни целых сообществ. Языческие славяне, или германцы, или кельты, были чрезвычайно необузданными людьми, и нам стоит оценивать христианство не по тому, насколько дикими были их нравы, а по тому, как они менялись. Приведу пример. В «Саге о Греттире» упоминается некий конунг (князь) по прозвищу Эльвин Детолюб. Это насмешливое прозвище он получил за то, что запрещал своим воинам во время набегов подбрасывать и ловить на копья грудных младенцев. Для той среды это было из ряда вон выходящее милосердие.
Когда эти культуры стали христианскими, они стали постепенно меняться — но нам стоит учитывать тот исключительно низкий старт, с которого они начинали. Наши представления о нравственности сформировались тысячелетиями христианской культуры — и мы неизбежно используем христианские же стандарты, чтобы судить наших далеких предков.
Но разве религия во все времена не склоняет людей к фанатизму и нетерпимости?
Чтобы понять, ответственен ли фактор Х за явление У, нам понадобится контрольная группа. Если, например, я считаю, что вегетарианство приводит к фашизму, я должен сравнить число фашистов среди вегетарианцев и среди мясоедов. Если вегетарианцы, в целом, ничуть не большие фашисты чем мясоеды, это опровергает мою гипотезу.
Если я считаю, что религия приводит к фанатизму и преследованию инакомыслящих, мне нужна контрольная группа — нерелигиозные люди. Есть ли у нас такая группа? Да, и очень большая. К середине ХХ века примерно треть человечества — в Китае, СССР и других социалистических странах — жила при атеистических режимах, влияние религии было либо совершенно уничтожено, либо подавлено.
Исчезли ли, с удалением религии, фанатизм и нетерпимость? Напротив, светские режимы ХХ века в своем фанатизме и преследованиях превзошли худшие религиозные образцы. Таким образом, гипотеза «религия отравляет все» опровергнута. Религия была удалена — а люди оказались еще более отравленными, чем до этого. Что возвращает нас к подлинной отраве человечества — греху.