Лука Войно-Ясенецкий: врач в подряснике

В декабре 1945 года, когда архиепископу Луке вручали медаль «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов», на поздравление председателя Тамбовского облисполкома владыка ответил: «Я вернул жизнь и здоровье сотням, а может быть, и тысячам раненых и наверняка помог бы еще многим, если бы вы не схватили меня ни за что ни про что и не таскали бы одиннадцать лет по острогам и ссылкам. Вот сколько времени потеряно и сколько людей не спасено отнюдь не по моей воле».

Каждого раненого он знал в лицо

Войну он встретил в ссылке, в Красноярском крае, куда его перевели из Ташкента. Сам он это путешествие вспоминал так: «По дороге до Красноярска меня очень подло обокрали жулики в вагоне. На глазах всех заключенных ко мне подсел молодой жулик (...) и долго „заговаривал мне зубы“, пока за его спиной два других жулика опустошали мой чемодан. В Красноярске нас недолго продержали в какой-то пересылочной тюрьме на окраине города и оттуда перевезли в село Большая Мурта, около ста тридцати верст от Красноярска. Там я первое время бедствовал без постоянной квартиры (...) Я едва ходил от слабости после очень плохого питания в ташкентской тюрьме».


Но узнав, что началась война, политзаключенный епископ Лука послал телеграмму на имя председателя президиума Верховного Совета Калинина: «Я, епископ Лука, профессор Войно-Ясенецкий, отбываю ссылку в поселке Большая Мурта Красноярского края. Являясь специалистом по гнойной хирургии, могу оказать помощь воинам в условиях фронта и тыла, там, где будет мне доверено. Прошу ссылку мою прервать и направить в госпиталь. По окончании войны готов вернуться в ссылку. Епископ Лука».
Ответ пришел на удивление быстро, и уже в конце июля за ним прилетел на самолете сам главный хирург Красноярского края, привез в Красноярск и определил хирургом эвакогоспиталя 15-15. Два года, проведенные там, владыка вспоминал светло и радостно. Раненые его очень любили. По десять-одиннадцать часов в день проводил он в операционной, выполняя уникальные операции. Тысячи раненых прошли через его руки, и большинству он сохранил жизнь. Но иногда это было невозможно, и он писал сыну: «Тяжело переживаю смерть больных после операции. Было три смерти в операционной, и они меня положительно подкосили. Тебе, как теоретику, неведомы эти мучения, а я переношу их все тяжелее и тяжелее. Молился об умерших дома, храма в Красноярске нет».
При этом каждого раненого он знал в лицо, держал в памяти подробности операции и всегда следовал своему кредо: «Для хирурга не должно быть „случая“, а только живой, страдающий человек».
В конце концов владыка надорвался — в конце 1942 года он сам три недели пролежал в больнице, а потом еще долечивался дома. Врачи постановили: работать не больше четырех часов в день и никаких операций.

«В служении Богу вся моя радость, вся моя жизнь»

В Красноярске он совмещал лечение раненых с архиерейским служением. Действующих церквей в городе не было — последнюю закрыли перед войной, — и молиться владыка уходил в лес. А одна стена дворницкой, где он жил, была вся в лампадах и окладах икон, которые люди приносили ему «на сохранение». Весь 1942 год владыка хлопотал об открытии в городе храма и жаловался в письме сыну: «Давно обещали открыть у нас церковь, но все еще тянут, и я опять останусь без богослужения в великий праздник Рождества Христова».
Сам он по воскресеньям и праздникам ходил в маленькую церковь далеко за городом. Служить архиерейским чином там было невозможно, оставалось только проповедовать. Однажды на полдороги владыка завяз грязи и упал — пришлось вернуться домой.
В 1943-м он писал сыну: «Помни, Миша, мое монашество с его обетами, мой сан, мое служение Богу для меня величайшая святыня и первейший долг (...) В служении Богу вся моя радость, вся моя жизнь (...) Однако и врачебной, и научной работы я не намерен оставлять (...) Даже если бы не изменилось столь существенно положение Церкви, если бы не защищала меня моя высокая научная ценность, я не поколебался бы снова вступить на путь активного служения Церкви. Ибо вы, мои дети, не нуждаетесь в моей помощи, а к тюрьме и ссылкам я привык и не боюсь их».
И еще: «Я полюбил страдания, так удивительно очищающие душу».

«Он в подряснике, халате и с крестом на шее, шёл в палаты»

Срок сибирской ссылки архиепископа официально закончился в июле 1942 года, но фактически продолжался до конца 1943-го. А в 1944-ом владыку назначили на Тамбовскую кафедру, и он переехал в Тамбов, где до революции было сто десять церквей, а он застал только две: в Тамбове и Мичуринске. О том времени он вспоминал: «Имея много свободного времени, я и в Taмбове около двух лет совмещал церковное служение с работой в госпиталях для раненых».
Этой работы в Тамбове оказалось даже больше, чем в Красноярске. Владыке как главному хирургу больницы приходилось курировать полтораста госпиталей от пятисот до тысячи коек в каждом. Да еще читать лекции, а по субботам несколько часов вести прием в поликлинике. «Дома не принимаю, — писал он сыну, — ибо это уже совсем непосильно для меня. Но больные, особенно деревенские, приезжающие издалека, этого не понимают и называют меня безжалостным архиереем. Это очень тяжело для меня. Придется в исключительных случаях и на дому принимать».
Его коллеги-врачи вспоминали: «Вытягивая шеи, затаив дыхание, мы прятались возле дверей. А он в подряснике, халате и с крестом на шее, шёл в палаты. Доктор-священник… Это было чем-то невероятным«.В палатах владыка, прежде чем приступить к процедурам, читал молитвы, а перед операцией спрашивал пациента, верующий ли он, и служил молебен.
А после войны за «Очерки гнойной хирургии», работу над которыми он начал в 1905 году в поселке Романовка Саратовской области и продолжал всю войну, архиепископ Лука получил Сталинскую премию и пожертвовал ее на детей, пострадавших от последствий войны.