Вопрос на засыпку: как монахи могут выступать за повышение рождаемости?

Известный журналист Максим Кононенко придумал «убийственный» аргумент в стиле торжествующего шукшинского «срезал!». Смысл его сводится к следующему: как же монахи могут публично выступать за повышение рождаемости, если они сами семей не заводят и детей не имеют? Следовательно, если ты монах, то сиди, монашествуй и помалкивай – по крайней мере, на эту тему.



В этом полемическом тезисе можно условно выделить две части – вполне закономерный вопрос, и – совершенно неверный вывод. В самом деле: на каком основании монах может желать другим людям иметь много детей (и крепкие семьи вообще), если лично для себя он эту возможность исключает? Попробуем разобраться.
Действительно, древнегреческое слово ὁ μοναχός (monachos) – монах, отшельник, – дословно значит одинокий, единичный. Оно образовано от древнегреческого прилагательного μόνος, что значит один-единственный, только один.
Но если монах такой вот отделившийся от мира человек, то какое ему дело до других людей? Не все ли ему равно – заводят ли они семьи, и сколько у них рождается детей? Что ему за дело до мира и ближних вообще? Не найдя внятного ответа на эти вопросы, современный человек, зачастую, воспринимает монахов – как духовных эгоистов, которые, удалившись от мира, заняты только своим спасением, а больше их никто и ничего не волнует.
Однако интересно, что в русском языке есть еще одно слово-синоним, обозначающее монаха. Оно тоже является буквальной калькой с древнегреческого μοναχός, но только уже с русским корнем. Это слово «инок», образованное от старославянского инъ – «один», но при этом также является однокоренным и со словами «иной», «инаковость». В этом слове содержится прямое указание на очень важную истину, без которой невозможно понять подлинный смысл монашества: иноки ушли из мира потому, что они – другие, не такие, как все. Потому что однажды они вдруг почувствовали самое высшее желание, доступное человеку – посвятить себя только Богу. И дело тут не столько в одиночестве монаха, сколько в том – ради чего это одиночество, и что это за одиночество вообще, как его понимать.
Да, монахи дают обеты бедности, послушания и целомудрия, и стараются даже не видеться со своими родственниками, чтобы не давать себя увлечь помышлениями о мирском и прежней жизни. Рассказывают, например, что когда к преподобному Иосифу Волоцкому его мать пришла повидаться с ним в монастырь, он отказался к ней выйти и только попросил передать, что ничего, мама, скоро итак увидимся – в иной жизни, на Небе. Также в Древнем Патерике есть такая история: когда «одного инока известили о смерти отца его, он сказал известившему: перестань говорить хулу, ибо отец мой бессмертен».
Однако в «Лествице» преподобного Иоанна Синайского почему-то сказано, что свет мирянам монахи, а свет монахам ангелы. То есть – выстроена своего рода лестница, связывающая воедино ангелов, монахов и мирян. Эта невидимая связь мира и монашества становится очевидной, когда приходит очередная большая беда. Именно монахи явили образцы и святости, и патриотизма в самые критические моменты истории России. Так, преподобный Сергий Радонежский благословлял на Куликовскую битву Дмитрия Донского, а Троице-Сергиева Лавра стала для русского народа главным центром сопротивления полякам в Смутное время.
Впрочем, главное дело монаха как в мирное, так и в военное время – это молитва. Лишь через нее можно понять – в чем же заключается единство монахов и мирян, и почему монахам мир все же небезразличен, а миру так нужны монахи.
На чем вообще стоит мир, чем он держится? Ведь как бы человек ни старался хорошо и разумно устроить свою личную и общественную жизнь, какими бы добрыми намерениями он ни руководился и каким бы мудрым или предусмотрительным он ни оказался, однако вовсе не он в конечном итоге решает, чему быть в этом мире, а чему нет.
«Мир стоит молитвою; а когда ослабеет молитва, то мир погибнет». И апостол Павел говорил: «Непрестанно молитесь» (1 Фес 5, 17). Именно монах и есть тот, кто молится и плачет за весь мир. Только он, полностью посвятивший себя Богу и отрекшийся от суетных мирских дел, может постоянно молиться за всех, поглощенных земными делами и заботами. Не случайно дьявол всячески старается отвлечь монахов от их главного дела. Паисий Святогорец рассказывает, что «однажды отец Феофилакт из Нового скита видел, как сатана с высунутым языком обходил каливы скита и дразнил монахов: “Ха, ха, ха! Оставили монахи молитву и стали суетливыми, как миряне. Постоянно заняты работой…” А когда некоторые монахи установили в скиту телефонную станцию, отец Феофилакт видел святого Иоанна Предтечу, который был очень опечален».
Одиночество монаха не препятствует его единству с другими людьми, а, напротив, ему способствует – через молитву и любовь к Христу. Уйдя из мира, монах воссоединяется с ним уже на ином, духовном уровне. И тогда он может молиться о мире, о любых его нуждах, в том числе – и о повышении рождаемости, и о крепости семей, потому что все это будут молитвы об умножении любви. Семья считается «малой Церковью». Чем больше в ней детей, тем больше и Церковь, тем больше в ней любви. Ведь в современном мире именно семья является последним оплотом любви и борьбы с эгоизмом, «последней крепостью» человека.
Поэтому монашество и «малая Церковь» напрямую связаны этим стремлением к сохранению и восполнению любви, без которой мир обречен на погибель.