Протоиерей Алексий Долгоруков: с чего начинается поиск Бога?
«В 20 лет я никак не мог примирить свою жизнь и смерть: “Как же так? Сегодня я живу, мыслю, чувствую, и однажды – раз! – меня не будет?” При таком подходе жизнь теряла смысл, не к чему стремиться, все проходит, чем ни занимайся – все кончится. Отсюда и тревога.
Хоть водку пей, хоть Родину спасай – перед смертью это становится неважно». Протоиерей Алексий Долгоруков, настоятель храма Рождества Иоанна Крестителя в Екатеринбурге, рассказал «Правмиру» о том, как тревога может привести к Богу, а также стоит ли делить христиан на истинных и не очень, воцерковленных и не совсем.
– Знаю, что вы любите читать Толстого. Чем вас так «зацепил» Лев Николаевич?
– Толстого я уже не очень-то люблю читать. В советское время я его много читал потому, что не было Евангелия и какой-то литературы, цитирующей его. В то время Толстой и Достоевский давали многим людям религиозную направленность. Для меня Толстой был важен тем, что он разбил мой советский стереотип о том, что вера – глупость и выдумки попов, суеверия неграмотных старух. Известный писатель имел эту веру, что меня удивляло: значит, он что-то находил в ней для себя.
Толстой и сейчас для меня остается великим писателем. Самое ценное в нем, как он сам о себе говорил, – это стремление к истине. В целом мое ощущение при прочтении его произведений – ощущение правдоподобности.
– Вересаев говорил, что нормальный читатель не может одновременно любить Толстого и Достоевского. А вы как считаете?
– Толстой мне ближе, потому что его творчество более светлое, в Достоевском больше какой-то сумрачности. При чтении Достоевского тоже чувствуешь правдивость изображаемого, несмотря на то, что не оставляет ощущение: люди так не говорят и не поступают, как герои его произведений. Некоторые его произведения я так и не смог прочитать.
– А ваши прихожане что читают?
– Прежде всего они читают Священное Писание, Евангелие, многие любят Псалтырь и читают каждый день. Читают они и наставления, и толкования. К сожалению, часто бывает, что жития святых и различные наставления заменяют и вытесняют чтение Библии. Порой люди даже признаются: «Возьму Евангелие и через 5 минут уже сплю, а возьму жития святых – 2 часа оторваться не могу!» Священное Писание – это слово Божье, и если оно такую скуку наводит, значит, какое-то неправильное у нас устроение. Жития и наставления дают человеку готовую пищу, а вот над Библией надо думать, рассуждать и вести внутреннюю работу.
В.Сорокин в гостях у прихода с семинаром
– Полезно ли мирянину читать и соотносить со своей жизнью то, что пишут монахи?
– Верующему человеку можно читать все что угодно, включая справочники по математике, если это приносит ему пользу. Например, для моего образа жизни и уклада определенный монашеский совет подойдет, а остальное, например, нет. Буду я в монастыре жить – для меня будут актуальны другие советы. К такому чтению нужно относиться избирательно, думая о том, что человеку нужно и полезно.
А то ведь часто люди думают, что есть какие-то образы святости и праведной жизни, я сейчас сам себя возьму и затолкаю в этот образ, подгоню себя под него, буду делать все, как написано. Я думаю, нужно идти от другого – решить для себя, что для моей христианской жизни может пригодиться. Если я чего-то не знаю в какой-то сфере, то обращаюсь к людям, которые в ней разбираются, так и здесь. Нужно учитывать все: и здоровье, и собственный опыт, и прочее. Все, что есть в мире Божьем, человек должен, разумно рассмотрев, брать с пользой для души сам.
– В середине 80-х я начал посещать храм, священником стал в 1989 году. Обстановка в Церкви была, конечно же, другая. Во-первых, храм, который я посещал (да и другие не очень-то отличались!), был переполнен, много народу, духота… В Свердловске тогда был открыт всего один храм. В основном прихожанами были пожилые женщины, нередко попадались и благообразные старички.
Помню, что меня тогда удивляло – люди пришли в эту давку, толкучку совершенно добровольно: их не из горкома прислали, не с завода, не в очереди за колбасой они стояли. Для советского человека это было совершенно в диковинку. Случались даже забавные ситуации, когда прихожане составляли какую-то толпу, очередь за святой водой, например, начинали поругиваться, и какая-нибудь прихожанка обязательно говорила: «Что вы ругаетесь-то! Не за колбасой стоим!»
Из ЖЖ отца Алексия: «Помню, срочно вызывают меня к архиерею. Архиепископ ходит из угла в угол кабинета: «Ты чего там уполномоченному наговорил?» Вижу, хоть и за меня он, но ситуация не нравится. «Вот поезжай и, как хочешь, улаживай». Пулей лечу в обком партии к уполномоченному (кто не знает – это такой «товарищ», который разрешал церковнослужителям трудиться в церкви). «Так и так: простите, извините». Сидит этот упырь: «Ладно, Алексей Михайлович. На первый раз… Вы у нас молодой, неопытный… Да и перестройка сейчас у нас, гласность…» Словом, всяко «оскорбил мои религиозные чувства». А я молчу. Да не просто молчу: благодарю за наставление. И, радостный, домой. На приход».
Мое отношение к тогдашней Церкви было несколько двойственным: в храме было много приветливости, но порой случалась и резкость, и грубость. Со своими разговаривали доброжелательно, но если заходил кто-то чужой посмотреть храм, поставить свечку, то на него могли и прикрикнуть. Помню, прихожанки тогда выглядели особенно, не так, как сейчас, когда люди в повседневной одежде заходят в храм, старались нарядиться.
А священник был тогда, если так можно выразиться, просто-напросто жрецом, исполнял обряды, ритуалы, а после службы, взяв сумочку с панихидой, отправлялся домой. Каких-то разговоров с прихожанами тогда допустить было нельзя. Я помню случай, когда от меня священник убежал: я к нему обратился с вопросом, а он буквально удрал за дверь и даже закрыл ее! Его можно понять: мало ли, какой пришел комсомолец-провокатор.
Пришли другие времена, наступила свобода, открылись горизонты и возможности. И от священника потребовалось уже не только говорить в храме с прихожанами, рассказывать им о вере (не надо забывать, что прихожане того времени очень мало знали о своей вере, люди больше придерживались обрядовой стороны), но и проповедовать за пределами храма. Поэтому священник сегодня не просто совершитель богослужения, ему хорошо бы обладать медицинскими, психологическими и педагогическими знаниями. Это полезно и для прихожан: они перестают видеть в батюшке некоего жреца или даже идола, начинают относиться к нему как к обычному человеку.
– Что вообще в первую очередь вспоминается из того времени? Какие люди попадались вам на пути и остались в памяти?
– Конечно же, вспоминается 1988 год – год 1000-летия Крещения Руси, он стал переломным в отношениях между государством и Церковью, людьми и Церковью. После празднования стали открываться храмы, и христианство начало восприниматься людьми не как что-то дикое и далекое от жизни, наоборот, началась некоторая мода на веру. Конечно, в большой степени со временем это схлынуло.
Самые яркие воспоминания для меня – это прихожане 80-х и 90-х. Мне довелось отпевать людей, которые родились в позапрошлом веке. У этих людей была какая-то рассудительность, трезвость, обстоятельность жизни. Все-таки современные прихожане, даже пожилые – это уже совсем другие люди.
– Что вас самого привело в Церковь?
– В Церковь никакие внешние беды или испытания, как это часто бывает у людей, меня не приводили. Меня привели, скорее, внутренние рассуждения. И даже не то чтобы духовный поиск, а тревога. Вспоминаю свои дохристианские времена, я постоянно находился в тревожном состоянии. Даже когда все было благополучно, все равно беспокоил вопрос: «А что будет дальше?», особенно когда уже видишь, как люди уходят из жизни. Все это рождало интерес: а как живут другие люди, в чем они находят смысл жизни, успокоение. Я понял, что жизнь не имеет четкой опоры, и начал ее искать.
– Как у вас родилось желание стать священником?
– Честно говоря, такого желания у меня никогда не было.
– И мыслей об этом не было?
– Ну да. Так сложились обстоятельства. В год 1000-летия Крещения Руси появилась возможность открывать храмы и, конечно же, потребовались люди, которые бы в них служили. Искали тогда более-менее понимающих веру, благочестивых, адекватных. Так и меня пригласили. Один мой знакомый пономарь в Ивановском храме рассказал мне, что собирается быть священником, попросил моей помощи (сейчас он архимандрит – о. Тихон Затёкин в Нижнем Новгороде). Потом предложил мне стать дьяконом, затем архиепископ на службе меня предупредил, что завтра будет рукополагать меня во священники. А у меня еще даже дьяконский сорокоуст не закончился. Тогда даже и не спрашивали особо.
Храм Рождества Иоанна Крестителя
– И вы доверились течению обстоятельств?
– Да. Все-таки молодость имеет свои преимущества. Она дает надежду и вместе с ней некоторую дерзость. В молодости кажется, что ты все сможешь, все сделаешь, все исправишь и весь мир в твоих руках. Может, это и самонадеянно, но это именно дает особое дерзновение. Хорошо бы его сохранить и в старости, чтобы не останавливаться в развитии.
Из ЖЖ отца Алексия: «Только сейчас понял (дошло), почему отпевание предпочитаю всем прочим требам. Ведь сколько народу крестил! Сколько народу… И где они? Сколько повенчал – половина уж разошлась, поди. Нет, что ни говори, но отпевание как-то надежнее. Ни разу еще «прокола» не было. НИ РАЗУ!»
– Какое событие в своей жизни вы считаете самым важным?
– Самое важное событие в моей жизни – это мое рождение, другого, конечно же, нет. Жизнь я воспринимаю как путь, в котором все события являются важными. Ведь все складывается из мелочей, небольших действий, все в человеческой жизни является важным.
Думаю, для христианской жизни это особенно значимо, потому что вера учит уделять внимание всем вещам, которые происходят с человеком.
2005 г. Начало обустройства храма
– Я начал вести ЖЖ скорее для самого себя. Ведь не секрет, что письменная речь дисциплинирует и устную: ты учишься подбирать слова, которые наиболее ярко и метко выражают твою мысль. Поэтому процесс написания для меня был не стремлением что-то людям рассказать, а желанием привести в порядок собственные мысли, впечатления. Те дневники, которые я раньше вел на бумаге, уже выкинул.
Что касается аудитории, я особенно ее не отслеживал. Как-то особенно я свою аудиторию не вижу, читателем может быть любой человек.
– О чем бы вы никогда не написали в дневнике и почему?
– Я бы не стал писать о том, что люди могут превратно истолковать. Я много думаю о том, что если ты пишешь для всеобщего доступа, нужно особенно заботиться о том, чтобы никого не соблазнить, к устной речи это тоже относится. Но и люди должны понимать, что человек не сводится к отдельной фразе и он даже не сводится к тому, кем он является сейчас: сегодня он один, завтра может быть другим. Поэтому я считаю, что читателям нужно выдавать некий кредит доверия. Хорошо, если они будут думать, что за той мыслью, которую они сейчас не понимают, стоит что-нибудь доброе. Всегда найдутся люди, которым что-то не понравится, но если они будут настроены доброжелательно, то излагаемое их особенно не покоробит.
– О чем вы пишете, в основном?
– Сочинять что-то специально мне не хочется, я рассказываю реальные случаи из жизни. Может быть, и нужно бы сочинять. Слышал где-то такую мысль, что настоящий писатель – это тот, который сюжет берет не из жизни, а придумывает. А перепечатывать новости или мысли великих людей, как многие делают, мне не хочется.
Из ЖЖ отца Алексия: «Молодость – это когда кот старше тебя. Старость – это когда ты умрешь, а твой кот будет сидеть возле гроба и намывать морду лапой».
– Что отвечают пользователи в комментариях?
– Обратная связь, естественно, подстегивает. Но надо иметь вкус к такой деятельности, а у меня его не хватает, потому что я жизнь вижу в первую очередь не в виртуальном общении, а в личном. А реального общения мне вполне хватает. Комментарии я специально не отслеживаю, нечасто отвечаю на них, потому что особо их и не жду.
А сейчас я перестал его вести, потому что вижу перед собой более важные задачи. Для себя личный дневник в тетрадке я продолжаю писать. Вообще специально вести ЖЖ я не вижу особой нужды. Все, что можно было написать, уже написано, все, что можно было сказать, уже сказано. Единственное, чем можно удивить читателя, – это своим неповторимым стилем.
– Не согласен насчет страха, не обязательно у всех верующих присутствует страх. На моей памяти был лишь один прихожанин, который мне так и сказал, что боится Бога (не библейским страхом Божьим), боится Страшного суда. Я так подозреваю, что страха перед смертью, старостью, нищетой, страха наказания у большинства людей все-таки нет.
– А он может быть подсознательным?
– Нет, я думаю, с чего ему появиться? Наверное, страха перед смертью у людей больше, чем религиозного страха наказания. Есть, пожалуй, у некоторых страх суеверный, но он, скорее, не перед Богом.
– Боязнь нарушить что-то?
– Да, именно. Запнуться не той ногой, свечку передать не той ногой или рукой.
Я думаю, человек скорее делает путь от страха перед смертью, от тревоги.
Вера освобождает человека от этого страха, ведь христианство все на этом и построено – победить смерть, преодолеть последнего врага, как пишет апостол Павел. Мое отношение к вере всегда на этом и было основано.
Первые мысли о смерти ко мне стали приходить лет в 20, и тогда я никак не мог примирить свою жизнь и смерть: «Как же так? Сегодня я живу, мыслю, чувствую, и однажды – раз! – меня не будет?» При таком подходе жизнь теряла смысл, не к чему стремиться, все проходит, чем ни занимайся – все кончится. Отсюда и тревога. Хоть водку пей, хоть Родину спасай – перед смертью это становится неважно.
С этим осознанием человек может прийти к вере. Когда человек осознает, что есть Бог и бессмертие, и он не растворяется в небытии, переосмысляет жизнь с таких позиций, то страхи и тревоги уже уходят. Тогда уже появляются страхи другого рода – как прожить жизнь свою достойно. Я думаю, что все христиане в той или иной мере этот путь проделали. Нельзя же про людей сказать: этот совсем свободный, этот наполовину свободен, а этот еще только на четверть освободился.
Из ЖЖ отца Алексия: «Пришла женщина на исповедь:
– Старости, батюшка, боюсь.
Плачет.
– Да что такое? – спрашиваю.
– Дак уж 50 мне. Уж 50!
Утешаю ее. И вдруг…! Вдруг ДОШЛО – а мне ведь уж тоже 50! Так смешно стало. Посмеялись мы с ней и разошлись…»
– Правда ли, что в Церкви так много людей боящихся и так мало любящих? Что некоторым проще подсчитывать свои (а порой и чужие) грехи, чем думать о любви и милости Божией?
– Я опять-таки хотел выступить за оправдание нашей церковной жизни. Мне не кажется, что на самом деле так много каких-то законников. Не забывайте, что когда человек входит в храм, ему сообщают некие правила поведения, что можно, что нельзя. Постепенно человек начинает понимать, что сами по себе эти правила не являются самоцелью, это лишь внешние ограничения. Вот пришли мы, например, заниматься спортом. Человека учат: эту железяку сюда не ставь, это не бери, тут упадет, придавит. Думаю, это точный образ, как нужно воспринимать правила.
Другое дело – если люди не по внутренним глубоким побуждениям приходят в храм, немало приходит с попыткой поставить все галочки в жизни, сделать все «как нужно»: покреститься, поставить все свечи, причаститься, поставить вербу, сходить на Пасху. Тех, кто совершает все так для самоуспокоения, все-таки меньше. Если мы говорим о верующих, то к ним эти претензии не применимы.
– Настоящие верующие?
– Слово настоящие в данном случае к ним не подходит. Помню, в начале возрождения церковной жизни в моду среди людей, далеких от веры, вошли такие словосочетания, как истинно верующий и не истинно верующий. Если человек верующий, то он уже истинно верующий, его хоть как называй. Это то же самое, как сказать «истинно живой человек» или «не истинно живой».
Отец Алексий с прихожанами
– А как же «вера без дел мертва»?
– Это уже другое – шаги на пути веры. Они могут быть больше, меньше, может отличаться понимание.
– А может этих шагов не быть совсем?
– Не может, потому что если человек осознал себя как верующего, то он уже стоит на этом пути. Другое дело, что в его жизни есть различные этапы. Например, когда он больше внимания уделяет обрядовой стороне, или этап, когда он хочет выкинуть все эти обряды и только обращать внимание на Евангелие. Затем он может найти золотую середину. Но это все вера, этот человек – христианин.
– А сомневающийся тоже верующий?
– И сомневающийся тоже верующий.
– Но при этом не воцерковленный?
– Мне вообще не близок этот термин. Вот есть у священника в Требнике обряд, который называется воцерковлением. Как можно воцерковить человека по-другому – я не понимаю.
Мне понятно другое. Вот человек поверил в Бога, стал христианином, пришел ко Христу, Он его спросил: «Веруешь ли?», человек ответил: «Верую!» Такого человека можно назвать верующим христианином? Называем. Возникает вопрос – воцерковлен он или нет?
Если человек верующий, христианин, то никаких вопросов о воцерковлении христианина стоять не может.
Когда этот вопрос ставится? Когда выясняют, крещеный или не крещеный. Даже слышал как-то по радио, как человека спрашивают: «Вы в Бога верите?», он отвечает: «Крещеный». Когда вошли в силу понятия «крещеный – не крещеный», тогда и стали актуальными понятия «воцерковленный – не воцерковленный». А если совместить «крещеный» и «воцерковленный», то просто получится христианин. Для христианина нет нужды воцерковляться. И христианин не может расцерковляться.
– Не знаю. Я думаю, что христианин – это прежде всего отношения с Богом, со Христом. Как и в каких формах это проходит, не так важно. В основном, конечно, это формы традиционные, церковные. Если человек старается жить христианской жизнью, исполнять заповеди – что еще нужно? На этом можно поставить точку. Другое дело, что есть детали – это его образ жизни, уклад, правила и обычаи. Но мы их уже ставим на соответствующие по значению места: что-то на десятое, что-то на пятидесятое, что-то даже и на сто двадцать пятое место.
Из ЖЖ отца Алексия: «Стоит в деревне храм, разваливается потихоньку. Придет какой-нибудь батюшка. Денег нет. Начнет хоть по средствам крышу крыть. И сразу поналетят “специалисты”: “Вы почему так кроете? Вы почему неправильно реставрируете? Это памятник!” – “Так нет средств. Хоть так…” – “Нет, не так. Надо правильно. А пока пусть стоит. Точнее, падает”».
– Как сохранить на всю жизнь чистую, искреннюю и горячую веру? Много ли вы видели людей живой веры, а не формально исполняющих все потому, что «так положено»?
– Сколько таких хороших эпитетов: «чистый», «искренний», «горячий», «живой»… Мне не свойственно говорить так пафосно, стараюсь говорить обыденным, простым языком, потому что зачастую за этими словами ничего не стоит. Давно столкнулся с такой вещью, что трудно говорить в проповеди о том, чего сам не понимаешь.
– Так это и не получится.
– Нет, почему же, можно. Можно выучить набор каких-то слов, фраз и говорить их, особенно хорошо получается, если у священника есть зачатки актерского мастерства.
– А у слушателя при этом ощущение пустоты.
– Да, такие ораторы просто никого не убеждают.
Что касается веры, думаю, что сама жизнь сохраняет эту веру, никуда мы от этого деться не можем. Зачем ее как-то особенно возгревать, делать ее чистой или святой? Достаточно вспомнить свою жизнь, переосмыслить ее. Ведь другого пути-то у нас нет.
– Но ведь есть же люди, которые совершенно теряют веру.
– Я не знаю таких людей. Может, у них какой-то другой путь? Никогда человек не потеряет эту искру, которая у него в душе родилась от мысли о Боге, от общения с Ним. Внешне он может даже выражать протест, но эти поступки могут быть реакцией на другие внешние события. Если смотреть в его душу глубже, то, я думаю, вера никуда не денется, не погаснет.
– Вы сейчас говорите про тех, кто был изначально, с детства верующим?
– Даже не совсем про них, а про тех, кто почувствовал Бога, пережил встречу с Ним. Ведь вкусивши хорошей воды, захочешь ли пить из горячего источника? А за потерей веры следующий шаг может быть только петля, всякий смысл просто теряется. Но пока человек в здравом уме и трезвой памяти, он не может потерять веру.
– Что такое христианская свобода, в вашем понимании? И почему люди так боятся ее?
– Это прежде всего ответственность. Стать свободным – значить стать ответственным. Не всегда человек готов взять ответственность на себя, у него порой и навыка, привычки или воспитания такого нет. Бывает людям одиноко в этом мире, страшновато шагать в нем самим, иногда хочется спрятать голову под чье-то крыло, почувствовать материнскую любовь.
“Христос Воскресе!”
– Почему на священника? У священника есть авторитет, ему по чину полагается отвечать на подобные вопросы.
– Ага, а потом батюшка мучается, отвечает молодой девице, какого цвета юбку ей купить.
– Порой такие вопросы возникают и по неопытности, люди хотят, чтобы у них был этакий духовный отец, который будет ими руководить. И сами священники порой поддерживают такие настроения, есть термин младостарчества, когда священнослужители по неопытности или даже по злоопытности, из тщеславия, начинают играть роль духоносного старца и заставлять поступать прихожан по их указке. Но чаще всего, я думаю, происходит подобное поведение по неопытности: людям предлагают такие условия, они и принимают их за чистую монету. Порой это даже входит в привычку.
– Как вы поступаете с такими «послушниками»?
– Много раз сталкивался с ситуацией, что люди задают вопрос, на который у них давно готов ответ, и они более чем уверены, что я им скажу то же самое.
– Зачем это им?
– Значит, присутствует в них какая-то неуверенность, ищут подтверждения своих действий. Я уже знаю этот подвох за определенными людьми и обычно говорю: «Ну вы же сами знаете, как надо, зачем спрашивать?» и получаю в ответ: «А все-таки я хотел бы услышать от вас, батюшка».
– На нашей группе слово психологической мы не употребляем. Это группа поддержки. Я думаю, что христианская жизнь вообще охватывает всю полноту жизни, поэтому, возможно, мы будем учиться варить вкусный борщ, хоть и не будем называть это группой кулинарной поддержки. А разве это не христианская жизнь – научиться хорошо готовить борщ? Разве мы не должны поддерживать своих братьев и сестер в таких вещах, чтобы наше хозяйство велось хорошо, чтобы мы умели солить огурчики, например?
Из этих мелочей состоит жизнь христианина. И поддержка в трудных ситуациях, конечно, нужна, возвращаясь к нашей группе. Часто люди попадают в тяжелые положения, а если присмотреться, оказывается, что человеком руководит элементарная привычка, и если ее поменять, то жизнь сразу изменится. Есть, например, в человеке грех лености, он каждый день по вечерам подолгу смотрит телевизор, уже и организм, и мозг требует этого, хотя для него реальной надобности в этом просмотре нет. Но часто не хватает стимула, мотивации, чтобы преодолеть себя. Наша группа в таких ситуациях как раз помогает, ведет ее хороший психолог.
О плодах еще говорить рано, группа создана недавно. Но если подобные мероприятия войдут в сознание людей и уже не будут пугать их, то уже хорошо. Важно, чтобы сам священник обладал психологическими знаниями. Хотя даже и в этом качестве священник не универсален, потому что психологи бывают разные – детские, семейные и пр. Тут-то и нужно выбрать правильного специалиста и направить к нему человека.
Из ЖЖ отца Алексия: «Отпевали сегодня младенца – 3 дня пожил человек. Мать – “никакая”, отец – все с вопросом: “За что, батюшка? Почему так-то…?” А что я ему скажу? “Богословствовать” начну? И так едва не сорвалось – чуть не брякнул: “Ну, папаша, закрывай гробик”. Таким тоном обычно в роддоме: “Ну, папаша, принимай младенца”. Просто не увязываются эти вещи, в голове не соединяются: пеленки – гроб, младенец – смерть».
– Существуют ли сейчас настоящие общины? В чем выражается, на ваш взгляд, эта общинность: в совместном Причастии, чае после Литургии, просмотре фильмов, в паломнических поездках или в чем-то ином?
– Сейчас общинная жизнь начала только зарождаться. Помню, меня смущало в первые годы в Церкви то, что христиане, собравшись вместе, почти не говорят о вере, а обсуждают погоду, политику и все что угодно. Я думаю, что тогда начинает появляться община, когда разговоры между христианами вне богослужения идут о вере.
Не столько Причастие, не столько чай, фильмы или поездки, сколько именно то, когда двое или трое собираются и рассуждают о жизни в ключе христианства. Именно с этого и начинается правильная общинная жизнь.
Хоть водку пей, хоть Родину спасай – перед смертью это становится неважно». Протоиерей Алексий Долгоруков, настоятель храма Рождества Иоанна Крестителя в Екатеринбурге, рассказал «Правмиру» о том, как тревога может привести к Богу, а также стоит ли делить христиан на истинных и не очень, воцерковленных и не совсем.
– Знаю, что вы любите читать Толстого. Чем вас так «зацепил» Лев Николаевич?
– Толстого я уже не очень-то люблю читать. В советское время я его много читал потому, что не было Евангелия и какой-то литературы, цитирующей его. В то время Толстой и Достоевский давали многим людям религиозную направленность. Для меня Толстой был важен тем, что он разбил мой советский стереотип о том, что вера – глупость и выдумки попов, суеверия неграмотных старух. Известный писатель имел эту веру, что меня удивляло: значит, он что-то находил в ней для себя.
Толстой и сейчас для меня остается великим писателем. Самое ценное в нем, как он сам о себе говорил, – это стремление к истине. В целом мое ощущение при прочтении его произведений – ощущение правдоподобности.
– Вересаев говорил, что нормальный читатель не может одновременно любить Толстого и Достоевского. А вы как считаете?
– Толстой мне ближе, потому что его творчество более светлое, в Достоевском больше какой-то сумрачности. При чтении Достоевского тоже чувствуешь правдивость изображаемого, несмотря на то, что не оставляет ощущение: люди так не говорят и не поступают, как герои его произведений. Некоторые его произведения я так и не смог прочитать.
– А ваши прихожане что читают?
– Прежде всего они читают Священное Писание, Евангелие, многие любят Псалтырь и читают каждый день. Читают они и наставления, и толкования. К сожалению, часто бывает, что жития святых и различные наставления заменяют и вытесняют чтение Библии. Порой люди даже признаются: «Возьму Евангелие и через 5 минут уже сплю, а возьму жития святых – 2 часа оторваться не могу!» Священное Писание – это слово Божье, и если оно такую скуку наводит, значит, какое-то неправильное у нас устроение. Жития и наставления дают человеку готовую пищу, а вот над Библией надо думать, рассуждать и вести внутреннюю работу.
В.Сорокин в гостях у прихода с семинаром
– Полезно ли мирянину читать и соотносить со своей жизнью то, что пишут монахи?
– Верующему человеку можно читать все что угодно, включая справочники по математике, если это приносит ему пользу. Например, для моего образа жизни и уклада определенный монашеский совет подойдет, а остальное, например, нет. Буду я в монастыре жить – для меня будут актуальны другие советы. К такому чтению нужно относиться избирательно, думая о том, что человеку нужно и полезно.
А то ведь часто люди думают, что есть какие-то образы святости и праведной жизни, я сейчас сам себя возьму и затолкаю в этот образ, подгоню себя под него, буду делать все, как написано. Я думаю, нужно идти от другого – решить для себя, что для моей христианской жизни может пригодиться. Если я чего-то не знаю в какой-то сфере, то обращаюсь к людям, которые в ней разбираются, так и здесь. Нужно учитывать все: и здоровье, и собственный опыт, и прочее. Все, что есть в мире Божьем, человек должен, разумно рассмотрев, брать с пользой для души сам.
«Что вы ругаетесь-то! Не за колбасой стоим!»
– Отец Алексий, вы пришли к вере в 80-х годах. Какова была обстановка в Церкви тогда и чем она отличается от 90-х и нулевых?– В середине 80-х я начал посещать храм, священником стал в 1989 году. Обстановка в Церкви была, конечно же, другая. Во-первых, храм, который я посещал (да и другие не очень-то отличались!), был переполнен, много народу, духота… В Свердловске тогда был открыт всего один храм. В основном прихожанами были пожилые женщины, нередко попадались и благообразные старички.
Помню, что меня тогда удивляло – люди пришли в эту давку, толкучку совершенно добровольно: их не из горкома прислали, не с завода, не в очереди за колбасой они стояли. Для советского человека это было совершенно в диковинку. Случались даже забавные ситуации, когда прихожане составляли какую-то толпу, очередь за святой водой, например, начинали поругиваться, и какая-нибудь прихожанка обязательно говорила: «Что вы ругаетесь-то! Не за колбасой стоим!»
Из ЖЖ отца Алексия: «Помню, срочно вызывают меня к архиерею. Архиепископ ходит из угла в угол кабинета: «Ты чего там уполномоченному наговорил?» Вижу, хоть и за меня он, но ситуация не нравится. «Вот поезжай и, как хочешь, улаживай». Пулей лечу в обком партии к уполномоченному (кто не знает – это такой «товарищ», который разрешал церковнослужителям трудиться в церкви). «Так и так: простите, извините». Сидит этот упырь: «Ладно, Алексей Михайлович. На первый раз… Вы у нас молодой, неопытный… Да и перестройка сейчас у нас, гласность…» Словом, всяко «оскорбил мои религиозные чувства». А я молчу. Да не просто молчу: благодарю за наставление. И, радостный, домой. На приход».
Мое отношение к тогдашней Церкви было несколько двойственным: в храме было много приветливости, но порой случалась и резкость, и грубость. Со своими разговаривали доброжелательно, но если заходил кто-то чужой посмотреть храм, поставить свечку, то на него могли и прикрикнуть. Помню, прихожанки тогда выглядели особенно, не так, как сейчас, когда люди в повседневной одежде заходят в храм, старались нарядиться.
А священник был тогда, если так можно выразиться, просто-напросто жрецом, исполнял обряды, ритуалы, а после службы, взяв сумочку с панихидой, отправлялся домой. Каких-то разговоров с прихожанами тогда допустить было нельзя. Я помню случай, когда от меня священник убежал: я к нему обратился с вопросом, а он буквально удрал за дверь и даже закрыл ее! Его можно понять: мало ли, какой пришел комсомолец-провокатор.
Пришли другие времена, наступила свобода, открылись горизонты и возможности. И от священника потребовалось уже не только говорить в храме с прихожанами, рассказывать им о вере (не надо забывать, что прихожане того времени очень мало знали о своей вере, люди больше придерживались обрядовой стороны), но и проповедовать за пределами храма. Поэтому священник сегодня не просто совершитель богослужения, ему хорошо бы обладать медицинскими, психологическими и педагогическими знаниями. Это полезно и для прихожан: они перестают видеть в батюшке некоего жреца или даже идола, начинают относиться к нему как к обычному человеку.
– Что вообще в первую очередь вспоминается из того времени? Какие люди попадались вам на пути и остались в памяти?
– Конечно же, вспоминается 1988 год – год 1000-летия Крещения Руси, он стал переломным в отношениях между государством и Церковью, людьми и Церковью. После празднования стали открываться храмы, и христианство начало восприниматься людьми не как что-то дикое и далекое от жизни, наоборот, началась некоторая мода на веру. Конечно, в большой степени со временем это схлынуло.
Самые яркие воспоминания для меня – это прихожане 80-х и 90-х. Мне довелось отпевать людей, которые родились в позапрошлом веке. У этих людей была какая-то рассудительность, трезвость, обстоятельность жизни. Все-таки современные прихожане, даже пожилые – это уже совсем другие люди.
– Что вас самого привело в Церковь?
– В Церковь никакие внешние беды или испытания, как это часто бывает у людей, меня не приводили. Меня привели, скорее, внутренние рассуждения. И даже не то чтобы духовный поиск, а тревога. Вспоминаю свои дохристианские времена, я постоянно находился в тревожном состоянии. Даже когда все было благополучно, все равно беспокоил вопрос: «А что будет дальше?», особенно когда уже видишь, как люди уходят из жизни. Все это рождало интерес: а как живут другие люди, в чем они находят смысл жизни, успокоение. Я понял, что жизнь не имеет четкой опоры, и начал ее искать.
– Как у вас родилось желание стать священником?
– Честно говоря, такого желания у меня никогда не было.
– И мыслей об этом не было?
– Ну да. Так сложились обстоятельства. В год 1000-летия Крещения Руси появилась возможность открывать храмы и, конечно же, потребовались люди, которые бы в них служили. Искали тогда более-менее понимающих веру, благочестивых, адекватных. Так и меня пригласили. Один мой знакомый пономарь в Ивановском храме рассказал мне, что собирается быть священником, попросил моей помощи (сейчас он архимандрит – о. Тихон Затёкин в Нижнем Новгороде). Потом предложил мне стать дьяконом, затем архиепископ на службе меня предупредил, что завтра будет рукополагать меня во священники. А у меня еще даже дьяконский сорокоуст не закончился. Тогда даже и не спрашивали особо.
Храм Рождества Иоанна Крестителя
– И вы доверились течению обстоятельств?
– Да. Все-таки молодость имеет свои преимущества. Она дает надежду и вместе с ней некоторую дерзость. В молодости кажется, что ты все сможешь, все сделаешь, все исправишь и весь мир в твоих руках. Может, это и самонадеянно, но это именно дает особое дерзновение. Хорошо бы его сохранить и в старости, чтобы не останавливаться в развитии.
Из ЖЖ отца Алексия: «Только сейчас понял (дошло), почему отпевание предпочитаю всем прочим требам. Ведь сколько народу крестил! Сколько народу… И где они? Сколько повенчал – половина уж разошлась, поди. Нет, что ни говори, но отпевание как-то надежнее. Ни разу еще «прокола» не было. НИ РАЗУ!»
– Какое событие в своей жизни вы считаете самым важным?
– Самое важное событие в моей жизни – это мое рождение, другого, конечно же, нет. Жизнь я воспринимаю как путь, в котором все события являются важными. Ведь все складывается из мелочей, небольших действий, все в человеческой жизни является важным.
Думаю, для христианской жизни это особенно значимо, потому что вера учит уделять внимание всем вещам, которые происходят с человеком.
2005 г. Начало обустройства храма
Дневник священника
– Почему вы начали вести живой журнал? Кто вас читает и зачем, вы отслеживаете?– Я начал вести ЖЖ скорее для самого себя. Ведь не секрет, что письменная речь дисциплинирует и устную: ты учишься подбирать слова, которые наиболее ярко и метко выражают твою мысль. Поэтому процесс написания для меня был не стремлением что-то людям рассказать, а желанием привести в порядок собственные мысли, впечатления. Те дневники, которые я раньше вел на бумаге, уже выкинул.
Что касается аудитории, я особенно ее не отслеживал. Как-то особенно я свою аудиторию не вижу, читателем может быть любой человек.
– О чем бы вы никогда не написали в дневнике и почему?
– Я бы не стал писать о том, что люди могут превратно истолковать. Я много думаю о том, что если ты пишешь для всеобщего доступа, нужно особенно заботиться о том, чтобы никого не соблазнить, к устной речи это тоже относится. Но и люди должны понимать, что человек не сводится к отдельной фразе и он даже не сводится к тому, кем он является сейчас: сегодня он один, завтра может быть другим. Поэтому я считаю, что читателям нужно выдавать некий кредит доверия. Хорошо, если они будут думать, что за той мыслью, которую они сейчас не понимают, стоит что-нибудь доброе. Всегда найдутся люди, которым что-то не понравится, но если они будут настроены доброжелательно, то излагаемое их особенно не покоробит.
– О чем вы пишете, в основном?
– Сочинять что-то специально мне не хочется, я рассказываю реальные случаи из жизни. Может быть, и нужно бы сочинять. Слышал где-то такую мысль, что настоящий писатель – это тот, который сюжет берет не из жизни, а придумывает. А перепечатывать новости или мысли великих людей, как многие делают, мне не хочется.
Из ЖЖ отца Алексия: «Молодость – это когда кот старше тебя. Старость – это когда ты умрешь, а твой кот будет сидеть возле гроба и намывать морду лапой».
– Что отвечают пользователи в комментариях?
– Обратная связь, естественно, подстегивает. Но надо иметь вкус к такой деятельности, а у меня его не хватает, потому что я жизнь вижу в первую очередь не в виртуальном общении, а в личном. А реального общения мне вполне хватает. Комментарии я специально не отслеживаю, нечасто отвечаю на них, потому что особо их и не жду.
А сейчас я перестал его вести, потому что вижу перед собой более важные задачи. Для себя личный дневник в тетрадке я продолжаю писать. Вообще специально вести ЖЖ я не вижу особой нужды. Все, что можно было написать, уже написано, все, что можно было сказать, уже сказано. Единственное, чем можно удивить читателя, – это своим неповторимым стилем.
Как уходят страхи и тревоги
– Чехов говорил, что всю жизнь нужно по капле выдавливать из себя раба. Эта фраза очень точно говорит и о состоянии человеческой души по отношению к Богу: всю жизнь, в идеале, хорошо бы расти от раба к сыну. Знаете ли вы, как это достигается? Видели ли вы людей, которые прошли этот тесный путь от страха к любви?– Не согласен насчет страха, не обязательно у всех верующих присутствует страх. На моей памяти был лишь один прихожанин, который мне так и сказал, что боится Бога (не библейским страхом Божьим), боится Страшного суда. Я так подозреваю, что страха перед смертью, старостью, нищетой, страха наказания у большинства людей все-таки нет.
– А он может быть подсознательным?
– Нет, я думаю, с чего ему появиться? Наверное, страха перед смертью у людей больше, чем религиозного страха наказания. Есть, пожалуй, у некоторых страх суеверный, но он, скорее, не перед Богом.
– Боязнь нарушить что-то?
– Да, именно. Запнуться не той ногой, свечку передать не той ногой или рукой.
Я думаю, человек скорее делает путь от страха перед смертью, от тревоги.
Вера освобождает человека от этого страха, ведь христианство все на этом и построено – победить смерть, преодолеть последнего врага, как пишет апостол Павел. Мое отношение к вере всегда на этом и было основано.
Первые мысли о смерти ко мне стали приходить лет в 20, и тогда я никак не мог примирить свою жизнь и смерть: «Как же так? Сегодня я живу, мыслю, чувствую, и однажды – раз! – меня не будет?» При таком подходе жизнь теряла смысл, не к чему стремиться, все проходит, чем ни занимайся – все кончится. Отсюда и тревога. Хоть водку пей, хоть Родину спасай – перед смертью это становится неважно.
С этим осознанием человек может прийти к вере. Когда человек осознает, что есть Бог и бессмертие, и он не растворяется в небытии, переосмысляет жизнь с таких позиций, то страхи и тревоги уже уходят. Тогда уже появляются страхи другого рода – как прожить жизнь свою достойно. Я думаю, что все христиане в той или иной мере этот путь проделали. Нельзя же про людей сказать: этот совсем свободный, этот наполовину свободен, а этот еще только на четверть освободился.
Из ЖЖ отца Алексия: «Пришла женщина на исповедь:
– Старости, батюшка, боюсь.
Плачет.
– Да что такое? – спрашиваю.
– Дак уж 50 мне. Уж 50!
Утешаю ее. И вдруг…! Вдруг ДОШЛО – а мне ведь уж тоже 50! Так смешно стало. Посмеялись мы с ней и разошлись…»
– Правда ли, что в Церкви так много людей боящихся и так мало любящих? Что некоторым проще подсчитывать свои (а порой и чужие) грехи, чем думать о любви и милости Божией?
– Я опять-таки хотел выступить за оправдание нашей церковной жизни. Мне не кажется, что на самом деле так много каких-то законников. Не забывайте, что когда человек входит в храм, ему сообщают некие правила поведения, что можно, что нельзя. Постепенно человек начинает понимать, что сами по себе эти правила не являются самоцелью, это лишь внешние ограничения. Вот пришли мы, например, заниматься спортом. Человека учат: эту железяку сюда не ставь, это не бери, тут упадет, придавит. Думаю, это точный образ, как нужно воспринимать правила.
Другое дело – если люди не по внутренним глубоким побуждениям приходят в храм, немало приходит с попыткой поставить все галочки в жизни, сделать все «как нужно»: покреститься, поставить все свечи, причаститься, поставить вербу, сходить на Пасху. Тех, кто совершает все так для самоуспокоения, все-таки меньше. Если мы говорим о верующих, то к ним эти претензии не применимы.
– Настоящие верующие?
– Слово настоящие в данном случае к ним не подходит. Помню, в начале возрождения церковной жизни в моду среди людей, далеких от веры, вошли такие словосочетания, как истинно верующий и не истинно верующий. Если человек верующий, то он уже истинно верующий, его хоть как называй. Это то же самое, как сказать «истинно живой человек» или «не истинно живой».
Отец Алексий с прихожанами
– А как же «вера без дел мертва»?
– Это уже другое – шаги на пути веры. Они могут быть больше, меньше, может отличаться понимание.
– А может этих шагов не быть совсем?
– Не может, потому что если человек осознал себя как верующего, то он уже стоит на этом пути. Другое дело, что в его жизни есть различные этапы. Например, когда он больше внимания уделяет обрядовой стороне, или этап, когда он хочет выкинуть все эти обряды и только обращать внимание на Евангелие. Затем он может найти золотую середину. Но это все вера, этот человек – христианин.
– А сомневающийся тоже верующий?
– И сомневающийся тоже верующий.
– Но при этом не воцерковленный?
– Мне вообще не близок этот термин. Вот есть у священника в Требнике обряд, который называется воцерковлением. Как можно воцерковить человека по-другому – я не понимаю.
Мне понятно другое. Вот человек поверил в Бога, стал христианином, пришел ко Христу, Он его спросил: «Веруешь ли?», человек ответил: «Верую!» Такого человека можно назвать верующим христианином? Называем. Возникает вопрос – воцерковлен он или нет?
Если человек верующий, христианин, то никаких вопросов о воцерковлении христианина стоять не может.
Когда этот вопрос ставится? Когда выясняют, крещеный или не крещеный. Даже слышал как-то по радио, как человека спрашивают: «Вы в Бога верите?», он отвечает: «Крещеный». Когда вошли в силу понятия «крещеный – не крещеный», тогда и стали актуальными понятия «воцерковленный – не воцерковленный». А если совместить «крещеный» и «воцерковленный», то просто получится христианин. Для христианина нет нужды воцерковляться. И христианин не может расцерковляться.
Христианин – это прежде всего отношения с Богом
– Наверное, в термин воцерковление включают отношения человека с Церковью, его участие в Таинствах.– Не знаю. Я думаю, что христианин – это прежде всего отношения с Богом, со Христом. Как и в каких формах это проходит, не так важно. В основном, конечно, это формы традиционные, церковные. Если человек старается жить христианской жизнью, исполнять заповеди – что еще нужно? На этом можно поставить точку. Другое дело, что есть детали – это его образ жизни, уклад, правила и обычаи. Но мы их уже ставим на соответствующие по значению места: что-то на десятое, что-то на пятидесятое, что-то даже и на сто двадцать пятое место.
Из ЖЖ отца Алексия: «Стоит в деревне храм, разваливается потихоньку. Придет какой-нибудь батюшка. Денег нет. Начнет хоть по средствам крышу крыть. И сразу поналетят “специалисты”: “Вы почему так кроете? Вы почему неправильно реставрируете? Это памятник!” – “Так нет средств. Хоть так…” – “Нет, не так. Надо правильно. А пока пусть стоит. Точнее, падает”».
– Как сохранить на всю жизнь чистую, искреннюю и горячую веру? Много ли вы видели людей живой веры, а не формально исполняющих все потому, что «так положено»?
– Сколько таких хороших эпитетов: «чистый», «искренний», «горячий», «живой»… Мне не свойственно говорить так пафосно, стараюсь говорить обыденным, простым языком, потому что зачастую за этими словами ничего не стоит. Давно столкнулся с такой вещью, что трудно говорить в проповеди о том, чего сам не понимаешь.
– Так это и не получится.
– Нет, почему же, можно. Можно выучить набор каких-то слов, фраз и говорить их, особенно хорошо получается, если у священника есть зачатки актерского мастерства.
– А у слушателя при этом ощущение пустоты.
– Да, такие ораторы просто никого не убеждают.
Что касается веры, думаю, что сама жизнь сохраняет эту веру, никуда мы от этого деться не можем. Зачем ее как-то особенно возгревать, делать ее чистой или святой? Достаточно вспомнить свою жизнь, переосмыслить ее. Ведь другого пути-то у нас нет.
– Но ведь есть же люди, которые совершенно теряют веру.
– Я не знаю таких людей. Может, у них какой-то другой путь? Никогда человек не потеряет эту искру, которая у него в душе родилась от мысли о Боге, от общения с Ним. Внешне он может даже выражать протест, но эти поступки могут быть реакцией на другие внешние события. Если смотреть в его душу глубже, то, я думаю, вера никуда не денется, не погаснет.
– Вы сейчас говорите про тех, кто был изначально, с детства верующим?
– Даже не совсем про них, а про тех, кто почувствовал Бога, пережил встречу с Ним. Ведь вкусивши хорошей воды, захочешь ли пить из горячего источника? А за потерей веры следующий шаг может быть только петля, всякий смысл просто теряется. Но пока человек в здравом уме и трезвой памяти, он не может потерять веру.
– Что такое христианская свобода, в вашем понимании? И почему люди так боятся ее?
– Это прежде всего ответственность. Стать свободным – значить стать ответственным. Не всегда человек готов взять ответственность на себя, у него порой и навыка, привычки или воспитания такого нет. Бывает людям одиноко в этом мире, страшновато шагать в нем самим, иногда хочется спрятать голову под чье-то крыло, почувствовать материнскую любовь.
“Христос Воскресе!”
«Батюшка, какого цвета юбку благословите купить?»
– Почему верующие порой так любят перенести ответственность за свою жизнь на священника? Это происходит от большого доверия батюшке или, напротив, от страха ответственности?– Почему на священника? У священника есть авторитет, ему по чину полагается отвечать на подобные вопросы.
– Ага, а потом батюшка мучается, отвечает молодой девице, какого цвета юбку ей купить.
– Порой такие вопросы возникают и по неопытности, люди хотят, чтобы у них был этакий духовный отец, который будет ими руководить. И сами священники порой поддерживают такие настроения, есть термин младостарчества, когда священнослужители по неопытности или даже по злоопытности, из тщеславия, начинают играть роль духоносного старца и заставлять поступать прихожан по их указке. Но чаще всего, я думаю, происходит подобное поведение по неопытности: людям предлагают такие условия, они и принимают их за чистую монету. Порой это даже входит в привычку.
– Как вы поступаете с такими «послушниками»?
– Много раз сталкивался с ситуацией, что люди задают вопрос, на который у них давно готов ответ, и они более чем уверены, что я им скажу то же самое.
– Зачем это им?
– Значит, присутствует в них какая-то неуверенность, ищут подтверждения своих действий. Я уже знаю этот подвох за определенными людьми и обычно говорю: «Ну вы же сами знаете, как надо, зачем спрашивать?» и получаю в ответ: «А все-таки я хотел бы услышать от вас, батюшка».
Священник или психолог
– В вашем приходе работает группа психологической поддержки. Что вы можете сказать о плодах ее деятельности?– На нашей группе слово психологической мы не употребляем. Это группа поддержки. Я думаю, что христианская жизнь вообще охватывает всю полноту жизни, поэтому, возможно, мы будем учиться варить вкусный борщ, хоть и не будем называть это группой кулинарной поддержки. А разве это не христианская жизнь – научиться хорошо готовить борщ? Разве мы не должны поддерживать своих братьев и сестер в таких вещах, чтобы наше хозяйство велось хорошо, чтобы мы умели солить огурчики, например?
Из этих мелочей состоит жизнь христианина. И поддержка в трудных ситуациях, конечно, нужна, возвращаясь к нашей группе. Часто люди попадают в тяжелые положения, а если присмотреться, оказывается, что человеком руководит элементарная привычка, и если ее поменять, то жизнь сразу изменится. Есть, например, в человеке грех лености, он каждый день по вечерам подолгу смотрит телевизор, уже и организм, и мозг требует этого, хотя для него реальной надобности в этом просмотре нет. Но часто не хватает стимула, мотивации, чтобы преодолеть себя. Наша группа в таких ситуациях как раз помогает, ведет ее хороший психолог.
О плодах еще говорить рано, группа создана недавно. Но если подобные мероприятия войдут в сознание людей и уже не будут пугать их, то уже хорошо. Важно, чтобы сам священник обладал психологическими знаниями. Хотя даже и в этом качестве священник не универсален, потому что психологи бывают разные – детские, семейные и пр. Тут-то и нужно выбрать правильного специалиста и направить к нему человека.
Из ЖЖ отца Алексия: «Отпевали сегодня младенца – 3 дня пожил человек. Мать – “никакая”, отец – все с вопросом: “За что, батюшка? Почему так-то…?” А что я ему скажу? “Богословствовать” начну? И так едва не сорвалось – чуть не брякнул: “Ну, папаша, закрывай гробик”. Таким тоном обычно в роддоме: “Ну, папаша, принимай младенца”. Просто не увязываются эти вещи, в голове не соединяются: пеленки – гроб, младенец – смерть».
– Существуют ли сейчас настоящие общины? В чем выражается, на ваш взгляд, эта общинность: в совместном Причастии, чае после Литургии, просмотре фильмов, в паломнических поездках или в чем-то ином?
– Сейчас общинная жизнь начала только зарождаться. Помню, меня смущало в первые годы в Церкви то, что христиане, собравшись вместе, почти не говорят о вере, а обсуждают погоду, политику и все что угодно. Я думаю, что тогда начинает появляться община, когда разговоры между христианами вне богослужения идут о вере.
Не столько Причастие, не столько чай, фильмы или поездки, сколько именно то, когда двое или трое собираются и рассуждают о жизни в ключе христианства. Именно с этого и начинается правильная общинная жизнь.
-
Верующая
- 1
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
