Монах vs. мирянин: кто ближе к Богу?
Многие столетия среди христиан продолжается спор о том, где удобнее спасаться – в монастыре или в миру? Уже новозаветные тексты дают некоторые основания считать монашеский путь более возвышенным и угодным Богу. Но действительно ли христианство недооценивает путь мирянина? Публикую исследование митрополита Каллиста Уэра, в котором он, анализируя многие источники, пытается понять – кто же больше достоин спасения: монах или мирянин?
«Никогда не думай, что человек, живущий в миру (kosmikos), тот, у кого есть жена и дети, кто живет так, как ему хочется – выше монаха, потому что у него есть возможность творить добро и давать милостыню. Даже если монах – очень большой грешник, тем не менее, его душевные муки и претерпеваемые им лишения намного ценней в глазах Бога, чем даже исключительная добродетельность мирянина».
Так писал святой Иоанн Карпафский (VII в.), и его суждение о сравнительном достоинстве монаха и мирянина, конечно же, очень любят цитировать в монашеской литературе, будь то восточная или западная, современная или древняя.
«Монашеский путь выше мирского образа жизни», – говорится в Apophthegmata Patrum(«Изречения египетских отцов» – Прим. пер.). У многих современных читателей это утверждение непременно вызывает некоторое беспокойство.
В чем же, вопрошают они, монахи настолько уж выше нас? Разве в ApophthegmataPatrum или в других произведениях монашеской литературы подразумевается существование «двойных стандартов», разделение христиан на «совершенных» и просто «благочестивых»? И как такое резкое разграничение на аскетическую элиту и простых крещёных сочетается с учением Христа?
Эту сложность можно показать на примере повествований из жизни ранних христиан о том, как мужчина или женщина становятся на путь монашеской жизни. Прежде всего, следует вспомнить, как святой Афанасий описывает призвание святого Антония Египетского.
Одним воскресным утром, стоя на Божественной литургии в своем деревенском храме, Антоний услышал слова Евангелия, читавшегося в тот день, которые как гром поразили его: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим … и приходи и следуй за Мною» (Мф 19:21). И тут же Антоний решил стать монахом.
Преподобный Антоний Великий
«Если хочешь быть совершенным…». Значит ли это, что для тех, кто живет в обществе, владеет имуществом, вступает в брак, растит детей, достичь совершенства невозможно?
Этот же вопрос возникает, и когда мы читаем в Apophthegmata Patrum обращение в монашество святого Арсения. «Авва Арсений жил во дворце и молился Богу так: «Господи, яви мне путь спасения моего». И услышал голос: «Арсений, бегай от людей и спасешься».
Но мог ли Арсений спастись, оставаясь во дворце в качестве наставника детей императора? И что, собственно, подразумевается под «бегством от мира» как необходимого условия спасения?
Третий пример – из греческой Vita Prima святого Пахомия. Когда мать Феодора пришла в монастырь и пожелала увидеть сына, тот отказался встречаться с ней. Тогда она решила не возвращаться домой, а остаться в женской общине при монастыре. «Я не только иногда буду видеть сына среди братии, – решила она, – но и обрету душу свою».
И мы снова спросим: а могла ли она «обрести душу свою», вернувшись в мир? Является ли монашество единственным верным путем ко спасению?
Если же мы обратимся к волнующей истории о Феоне, описанной святым Иоанном Кассианом Римлянином, то этот вопрос приобретет особую остроту. Феона, услышав в храме проповедь, стал уговаривать свою жену согласиться на развод с тем, чтобы они оба могли стать монахами и приобрести, как он выразился «melior vita» – жизнь лучшую.
Она отказалась, но он настаивал. «Мы будем служить Господу, – убеждал он свою жену, – и оба избежим мук адовых».
Разве не могли они продолжать «служить Господу», живя в христианском браке и, оставаясь мужем и женой, «избежать мук адовых»? В конце концов, несмотря на ее возражения, Феона оставил её и без её согласия стал монахом. На прощание он сказал ей: «Если я не могу спасти тебя от вечной погибели, то и ты не сможешь разлучить меня со Христом. Лучше для меня расстаться с человеком, чем с Богом».
Кассиан явно не одобряет это деяние: «Никто не должен думать, что мы это написали для возбуждения разводов с супругами; мы не только нисколько не осуждаем супружества, даже следуя апостольскому изречению, говорим: брак у всех да будет честен и ложе непорочно» (Евр 13:4).
Кассиан дальше пишет, что там, куда он пришел, святые отцы, как бы открещиваясь от его поступка, поставили Феону раздавать милостыню, и что как знак Божественного признания ему был дарован signa apostolicarum virtutum.
Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин
Какое же заключение мы можем вывести из этих четырех примеров? Было бы неверно вырвать из контекста несколько фраз и истолковать их как осуждение брака. Правда, многие монахи действительно считают брачную жизнь грешной по своей сути и, ipsofacto, препятствием на пути спасения.
Но Иоанн Кассиан не разделяет этого мнения. И Антоний, Афанасий, Арсений, Пахомий без сомнения согласились бы с ним. Все они охотно подписались бы под утверждением святого Григория Богослова: «Ибо брак не бесчестен потому только, что непорочность честнее его».
Тем не менее, вопрос остается. Отставив в сторону точку зрения, которая решительно осуждает брак, попробуем взглянуть на проблему непредвзято. Что именно имеет в виду Григорий Богослов, когда говорит, что «непорочность честнее»?
Доступно ли полное совершенство – непрестанная молитва, молитвенное созерцание, боговидение – христианину, который живет в браке, воспитывает детей, делает карьеру?
Здесь отцы-монахи расходятся во мнениях. Святой Исаак Сирин и Феодор Студит считают, что мирянин едва ли может обрести дар созерцания или боговидения. С другой стороны, святой Григорий Великий считает, что lumen contemplationis («свет созерцания») доступен каждому христианину, будь то монах или мирянин.
Святой Максим Исповедник приводит глубочайшее учение об обожении и соединении с Богом в своем втором письме, адресованном мирянину, простому чиновнику. Святой Григорий Палама считает, что непрестанная молитва доступна и мирянам, и монахам, и что очистить свою душу от страстей может и мирянин, «хотя и через великие труды».
Все эти пять высших духовных авторитетов были монахами. Так кто же из них выражает более распространенное мнение?
Чтобы хотя бы отчасти ответить на этот вопрос, обратимся к Apophthegmata Patrum. Здесь, как и в более ранних источниках, есть рассказы, в которых прямо говорится о том, как монаху открылось, что где-то живет некий человек – мужчина или женщина – равный ему по святости. Монах, подогреваемый любопытством, тут же отправляется исследовать этот вопрос. Как соотносятся в этих рассказах город и пустыня?
За исключением отдельных случаев, в Apophthegmata Patrum приводятся такие, например, сравнения: «Авва Силуан, сидя однажды с братиею, пришел в исступление и пал на лице свое. По долгом времени, встав, он заплакал. Братия спросили его: что сделалось с тобою, отец? Он молчал и плакал.
Когда же братия побуждали его сказать, он отвечал: я восхищен был на суд и видел, что многие из нашего монашеского звания иноческого чина шли на муку, а многие из мирян шли в царство небесное».
Нечего и говорить, что тема «монах в аду, а мирянин – в раю» весьма распространена в монашеской литературе. Каковы бы ни были преимущества монашеского образа жизни, они отнюдь не обеспечивают ему спасения и особого отношения на Страшном Суде.
Однако авва Силуан подробно не останавливается на том, почему именно мирянину, а не монаху отдается предпочтение. Чтобы ответить на этот вопрос, нам следует обратиться к рассказам, в которых сравниваются отдельные люди.
В большинстве этих историй имя мирянина неизвестно. Давайте, однако, обратимся к одному из, несомненно, самых замечательных повествований в этом жанре, в котором, напротив, имя мирянина известно, а монаха – нет.
Некий монах сорок лет жил в пустыне за Иорданом. За это время он не видел ни одного человека, обитал среди диких животных, был наг и как boskos («пасущийся» – Прим. пер.) питался тем, что находил в пустыне.
Однажды он спросил Бога: «Скажи мне, кому я равен по святости». И к своему изумлению услышал: «Императору Феодосию». Тогда старец сказал себе с печалью: «Все эти годы я провел в пустыне, днем – под палящим солнцем, ночью – страдая от холода; я не видел ни одного человеческого лица; сорок лет я не ел хлеба, испытывал голод и жажду; проводил ночи под открытым небом, не имея покрова. И после всех этих трудов и лишений меня ставят на одну доску с человеком, который живет в миру, женат и проводит время в праздности, купаясь в роскоши».
Император Феодосий Великий в окружении святителей
Итак, он надел плащ и направился в Константинополь к императору Феодосию. Тот милостиво принял его и оказал ему почтение, так как был «большим другом монахов».
Старец спросил его: «Как ты спасаешься?» Но Феодосий сперва не хотел отвечать, говоря, что он обычный человек, живущий в миру грешник и ни в какое сравнение не идет с такими великими аскетами, как Антоний, Макарий, Пахомий и Пимен.
Но так как пустынник продолжал приступать к нему, император, наконец, признался: «Я правлю империей вот уже 39 лет, и 30 из них я ношу под царской мантией власяницу». «Это еще ничего не значит», – ответил старец. «Вот уже 32 года я не вхожу к жене и живу в целомудрии и чистоте». «Это еще ничего не значит», – ответил старец. Затем император рассказал, что он постится и не моет тела. «Это еще ничего не значит», – опять произнес старец.
После того, как Феодосий поведал старцу о своих аскетических подвигах, он перешел к рассказу о своей благотворительности: о том, как он помогает тем, кто претерпел несправедливость; о том, как он защищает сирот и вдов; о том, как каждый вечер он ходит по улицам и посещает тюрьмы, чтобы подать нуждающимся; о том, как он своими руками омывает раны и иссохшие руки и ноги больных и калек.
«Все это, конечно, хорошо и достойно восхищения», – сказал старец, – «но это все – ничто в сравнении с тем, какие лишения терпим мы».
В заключение, император рассказал, как сидя в императорской ложе на скачках в венце и мантии, он переписывал древние манускрипты, не обращая никакого внимания на то, что происходило вокруг. Когда толпа приветствовала его и воздавала ему хвалу, он не позволял гордыне проникнуть в свое сердце, но продолжал писать, даже не поднимая глаз.
Это поразило старца. «Благословен ты, сын мой», – воскликнул он, – «Я не сподобился достичь такой высоты добродетели. Помолись за меня Господу». Феодосий, со своей стороны, попросил у монаха благословения, и старец пошел своей дорогой.
Помимо того, что эта удивительная история свидетельствует о том, что Феодосий пользуется у монахов большим уважением, она очень оптимистична в отношении святости в миру. Несмотря на то, что император-христианин занимается государственными делами и окружен роскошью, он может превзойти пустынника, терпящего лишения.
Святой благоверный император Феодосий Великий
Эта история говорит о том, как мирянин может быть тайным аскетом и как можно быть целомудренным, оставаясь женатым. Примечательно также, что ни тому, ни другому не придается большого значения. Она также свидетельствует о том, как мирянин служит Господу, творя дела милосердия.
Но, опять же, не за это Феодосий удостоился столь великой хвалы. Его похвалили не за его самоотверженность, с которой он служил больным и обездоленным, но за его бесстрастие и смирение. Среди окружавших его богатства и славы внутри себя он сумел сохранить простоту сердца. Вот в чем суть.
Важно отметить, что в этой истории нигде не говорится о том, что Феодосий мог бы достичь еще большей святости, если бы стал монахом. Здесь не говорится и о том, что Феодосий молился в то время, как переписывал манускрипты в своей ложе.
Однако не будет большим преувеличением сказать, что нам явлен образ идеального мирянина, который, окруженный мирской суетой, сохраняет непрестанное памятование о Боге.
Феодосий на ипподроме напоминает «Святых Господних» в театре, о которых рассказывает Макарий Великий: «И Святым Господним случается сидеть на позорище мира и смотреть на его обольщения; но по внутреннему человеку беседуют они с Богом, тогда как по внешнему человеку представляются взорам смотрящими на то, что происходит в мире».
А вот другая история из Apophthegmata Patrum, где также известно имя мирянина, а не монаха. В ней, однако, святость в миру не удостоилась столь высокой оценки.
Двое из отцов-пустынников просят Бога открыть им, в какую они пришли «меру». И голос с неба отвечает им: «В таком-то селении есть один мирянин по имени Евхарист; вы еще не пришли в «меру» его».
На их расспросы он рассказывает им, что он – пастух и если бывает какой прибыток от овец его, то делит его на три части: одну – для бедных, другую – для странников, а третью – для их с женой употребления. «С того времени, как я взял себе жену», – продолжает Евхарист, – «мы не осквернялись, и она доселе дева. Каждый из нас спит особо». Услышав сие, старцы возвращаются к себе, славя Бога.
Как и в случае с императором Феодосием, здесь не предполагается, что Евхарист со временем станет монахом; напротив – рассказ озаглавлен «О Евхаристе, мирянине». Пути достижения святости в миру, за которые Евхарист был столь возвеличен – щедрость к ближним, особенно к бедным, и целомудрие в браке – вроде бы те же, что и в рассказе про Феодосия, однако здесь акценты смещены.
Когда Феодосий упоминает об этих двух добродетелях, старец не придает им значения, говоря, что они ничего не значат, а в случае Евхариста являются итогом его духовного совершенствования.
Ничего также не говорится о бесстрастии и постоянном памятовании о Боге, которые в случае Феодосия так поразили старца из пустыни за Иорданом. Евхарист, хотя и именуется мирянином (kosmikos), не является в полной мере христианином, живущим в миру, т.к. не вступает с женой в брачные отношения.
Возможно, по этой причине два отца-пустынника не предлагают ему стать монахом: ему в том нет нужды – он уже ведет монашеский образ жизни.
Если сравнивать эту историю с рассказом о Феодосии, она, конечно, не столь подробно описывает возможности духовного совершенства, не так изысканна в своем понимании разнообразия христианского служения.
Давайте теперь в дополнение к историям про Феодосия и Евхариста обратимся к трем рассказам, в которых упоминаются имена монахов: Пафнутий, Антоний и Макарий Египетские.
Рассказ о Пафнутии можно найти в Historia Monachorum in Aegypto («Жизнь пустынных отцов. Творение пресвитера Руфина» – Прим. пер.). После многих лет подвижничества Пафнутий молит Бога открыть ему, кому из совершенных по святости он подобен. Ангел является ему и говорит, что он подобен одному флейтисту, который живет в близлежащем городе.
Поспешно отправляется Пафнутий к этому флейтисту, который и не скрывает своей греховности, говоря, что он – человек нетрезвой и развратной жизни и что до недавнего времени разбойничал. Когда же Пафнутий начинает выпытывать у него, что доброго тот сделал когда-либо, музыкант отвечает, как, будучи еще разбойником, помог в беде двум женщинам. Пафнутий признается ему: «Я не знаю за собой, чтобы сделал что-нибудь подобное».
Обратите внимание, что упор здесь делается на то, чтобы творить добро, сострадать ближнему: Пафнутий не говорит, что флейтист превосходит его в умной молитве, но только в делах добра. Конец рассказа существенно отличается от предыдущих: Пафнутий советует флейтисту не оставлять своей души в небрежении, и, как следствие, он вместе со старцем идет в пустыню и становится монахом.
Затем Пафнутию открывается, что он подобен одному старейшине из ближайшей деревни. Поспешно отправляется он к этому человеку, который принимает его весьма радушно.
Сперва, как водится, он убеждает Пафнутия в своей греховности и в том, что его нельзя даже сравнивать с монахами. Но, в конце концов, он признается, что женат уже тридцать три года, и в первые три года трех сыновей родила ему жена его, и с тех пор они живут как брат и сестра.
Он рассказывает также о своем общественном служении и благотворительности: как он гостеприимен к странникам, милостив к нищим, как справедливо он судит и как старается примирять враждующих.
Здесь, как и в истории про Евхариста, выделяются те же две добродетели светских людей: целомудрие в браке и щедрость к нищим и калекам. Как и в предыдущем рассказе, Пафнутий указывает на необходимость встать на монашеский путь жизни.
«Обе эти добродетели, без сомнения, прекрасны», – говорит он, – «но тебе недостает еще одной, самой главной добродетели – Божественной премудрости. А ее нельзя стяжать без труда, без того, чтобы отвергнуться мира, взять свой крест и следовать за Спасителем».
Услышав это, старейшина тут же, даже не простившись с близкими, последовал за Пафнутием в пустыню. Заметим, что Пафнутий сказал «без труда» (aponos). Здесь отнюдь не утверждается, что «Божественная премудрость» совершенно недостижима для живущих в миру, но что монаху стяжать ее удобнее.
Не успокоившись на этом, в третий раз молит Пафнутий Бога открыть ему, кому он подобен. На сей раз его отправляют к одному купцу из Александрии, человеку большого богатства. Пафнутий видит его в тот момент, когда он раздает свое имущество нищим.
Пафнутий предостерегает его о том, что тому недолго остается жить и советует ему оставить раздачу своего имущества другим и, пока еще есть время, принять монашество. Как и двое других, купец следует за Пафнутием в пустыню.
В латинском пересказе Historia Monachorum выводится следующее назидание: никто в мире да не будет презираем, грабитель он или лицедей, или хотя бы он обрабатывает землю и крепко связан узами брака, хотя бы он купец и ведет торговлю…
Для Бога не столь важно наше ремесло или наша внешность и одежда, сколько искренность, чистота нашего разумения и честность в наших делах. Но в этом назидании как бы намеренно не придается значения тому, что всем трем мирянам советовали принять монашество. Очевидно, и ремесло играет важную роль.
Какой бы высоты добродетели эти три мирянина ни достигли в миру – ясно свидетельствует история о Пафнутии – их святость будет больше, если они станут монахами.
В этом рассказ о Пафнутии не столь оптимистичен, как история о Феодосии, и к тому же та мысль, которая лишь подразумевается в сказании о Евхаристе, мирянине, здесь получает дальнейшее развитие. Евхарист уже в сердце тайный монах, но его никто не убеждает стать настоящим монахом.
Также и готовность, с которой три мирянина принимают совет Пафнутия, предполагает, что они в сердце своем уже монахи, хотя сами и не знают об этом. Пафнутия, однако, не устраивает это тайное призвание свыше, он настаивает на том, чтобы открыто исполнить его.
Вторая история, в которой имя монаха известно, рассказывает о Макарии Египетском и двух женщинах. Она говорит нам о том, с какой великой осторожностью нам следует извлекать выводы – будь то нравственные или богословские – из текстов ApophthegmataPatrum.
Преподобный Макарий Великий
В самой известной версии этой истории Макарий слышит о том, что он еще не достиг такого совершенства, как две женщины, живущие в городе. Подвижник, взяв свой пальмовый посох, поспешно отправляется в город, чтобы увидеть их.
Будучи вопрошаемы, они отвечают, что в их жизни нет ничего примечательного, они живут со своими мужьями, как и все. Но так как святой продолжает приступать к ним, женщины открывают ему всю правду.
Они не состоят в кровном родстве, но вышли замуж за родных братьев. «Вот уже 15 лет мы живем в одном доме. И за все время совместной жизни мы не сказали друг другу ни одного злого или обидного слова и никогда не ссорились между собой; мы стараемся жить в мире и согласии». Они добавляют, что обе хотели стать монахинями, но мужья не отпустили их. «И так как мы не смогли осуществить свое намерение, мы дали обет не произносить ни одного мирского слова до смерти».
Пораженный тем, что они живут так долго, ни разу не поссорившись, Макарий восклицает: «Поистине Господь не ищет девы или замужней, ни инока, ни мирянина, но посылает благодать Святого Духа, всем по намерениям каждого (secundum uniuscuiusquepropositum).
На первый взгляд, это заключение должно придтись по сердцу современному читателю. Полноту благодати Святого Духа, и Макарий, похоже, это подтверждает, может стяжать каждый, будь то монах или мирянин, живи он в пустыне или в городе.
Говоря словами Святого Симеона Нового Богослова: «Многие считают наиболее блаженной отшельническую жизнь, другие же – общежительное монашество, прочие же – научение, наставление, работу по устроению церковной жизни, за которую многие получают средства пропитания и благо для души.
Со своей стороны, однако, я бы не ставил ни одну из них выше другой и не стал бы превозносить одну и принижать значение другой. Но независимо от служения, воистину блаженна жизнь для Господа и по Божьим заповедям»
В западном сочинении XIV века «Книга нищих духом» сказано:
«Важно открыть сердце действию благодати Святого Духа и всецело следовать тому призванию, которое определил человеку Бог. И не может быть одно призвание лучше другого. То служение, которое Господь определил каждому конкретному человеку, и является для него наилучшим».
Однако нам не следует вкладывать в последние слова Макария слишком много, так как в латинской версии этой истории, которая, возможно, в этой части более точно передает слова Макария, говорится: «Воистину для Господа нет девы или замужней, монах ты или мирянин (для Бога неважно). Но Бог ищет только устремление каждого (Deus tantum propositum quaerit) и посылает Святого Духа всем живущим».
В этом случае смысл слов Макария состоит в том, что эти две женщины хотели стать монахинями; их желание не осуществилось по независящим от них обстоятельствам, но Бог и намерение приветствует, как само действие. История о Макарии и двух женщинах не говорит нам больше, чем рассказы о Евхаристе и Пафнутии: чтобы угодить Богу, мирянин должен быть монахом в сердце своем.
Последняя, третья история, в которой упоминается имя монаха, рассказывает о святом Антонии Египетском и кожевнике. Начинается она традиционно. Однажды слышит Антоний глас: «Антоний! Ты еще не пришел в меру кожевника, живущего в Александрии».
Старец спешит в Александрию. «Не знаю за собой, чтоб я сделал когда-либо и что-либо доброе», – отвечает, как водится, кожевник. «По этой причине, вставая рано с постели, прежде чем сяду за работу, говорю сам себе: «Все жители этого города, от большого до малого, войдут в царство Божие за свои добродетели, а я один пойду в вечную муку за мои грехи».
Эти же слова он повторяет каждый вечер. Антоний тут же признает, что, несмотря на все долгие годы, прожитые им в отшельничестве, он не пришел еще в эту «меру».
Встреча святого Антония Великого и Павла Фивейского. Коптская икона
Так заканчивается рассказ в латинском переводе. Но в одном из греческих списков есть интересное заключение. Здесь имя монаха неизвестно, а мирянин – продавец овощей. Он говорит монаху, что каждое утро и каждый вечер он произносит слова, изложенные в латинском варианте. На это монах отвечает, что хотя эти слова и достойны восхищения, но они – ничто в сравнении с его собственным многолетним аскетическим подвигом.
Наступает вечер, они сидят в лавке зеленщика и слышат, как поют прохожие на улице. «Брат», – говорит монах, – «ты хочешь проводить жизнь свою в святости. Как же тогда ты можешь оставаться здесь? Как можешь ты слушать эти песни? Неужели они не докучают тебе?»
Продавец отвечает: «Отче, по правде говоря, мне никогда ничто не докучает, и ничто не возмущает меня». «Но что ты чувствуешь в сердце твоем», – спрашивает монах, – «когда слышишь нечто подобное?» Зеленщик отвечает: «Я чувствую, что они непременно пойдут в Царствие Небесное». Тогда монах в изумлении признает: «Я не пришел еще в эту меру». Тот же вывод содержится и в первой нашей истории.
Это та же точка зрения, которая выражена в первой нашей истории об императоре Феодосии. Кожевника или зеленщика никто не убеждал стать монахом. И в самом деле, здесь ничего не упоминается ни о благотворительности, ни о непорочности в браке.
Как император Феодосий в своей ложе на ипподроме, кожевник из Александрии удостоился похвалы за то, что отвергся мирской суеты и замкнулся во внутренней клети своей души. Этот человек, который может жить во многолюдном городе и никого не осуждать, который постоянно повторяет про себя: «Все спасутся, один я погибну», равен по святости великим отцам-пустынникам. Тот, кто слышит пьяные песни и не оскорбляется ими и не судит поющих – выше отшельника со всеми его молитвами, постами и бдениями.
Отрешенность зеленщика напоминает случай из Pratum Spirituale («Луг духовный» – Прим. пер.) Иоанна Мосха. Старый монах видит, как молодой входит в кабак. Пораженный этим, он ждет снаружи, и когда молодой монах выходит, гневно порицает его, указывая ему на ту опасность, которой он подвергает себя:
«Ты без страха вошел в кабак и видел и слышал многое из того, что тебе не нужно, и возмутительным образом проводил время в женском обществе. Не делай так больше, молю тебя, но беги в пустыню; там ты можешь спастись». На что молодой монах коротко отвечает: «Богу нужно только наше чистое сердце».
Этот ответ прозвучал для старого монаха, как внезапное озарение: «Тогда старец воздел руки к небу и воскликнул: «Слава тебе, Господи! Пятьдесят лет прожил я в Скитской пустыне и не очистил свое сердце; а этот юноша, который проводит время в кабаке, обрел сердечную чистоту».
Рассказы, которые мы проанализировали, формально не дают нам теоретических принципов относительно христианина, состоящего в браке – да и вряд ли нам бы удалось найти отвлеченные теории в таких источниках, как Apophthegmata Patrum – но на этих живых и характерных примерах ясно видно, что христианин, живущий в миру, может в духовном совершенстве быть равен или даже выше великих аскетов и пустынников.
Конечно, никто не отрицает большую ценность монашеского подвига, но подчеркивается, что Бог смотрит на сердце человека, а не его положение в обществе. Как показывает история о двух монахах из Pratum Spirituale, внутренняя чистота возможна в любых внешних обстоятельствах. Истинное бегство от мира не телесно, а духовно; настоящая пустыня – в сердце человека.
Надо сказать, что в каких-то из этих рассказов эта мысль выражена менее определенно. Либо в конце мирянину говорят о необходимости стать монахом (рассказ о Пафнутии) с тем, чтобы достичь уровня духовного совершенства, недоступного для него в миру, или упор делается на то, что мирянин, хотя и состоит в браке, но живет в девстве (рассказы о Евхаристе и Пафнутии и, в какой-то мере, о Феодосии); со стороны – человек живет в миру, а внутри он уже монах.
Также можно указать на то, что иногда миряне хотят быть монахами, но встречают непреодолимое препятствие (рассказ о Макарии и двух женщинах); другими словами, мужчина или женщина является в сердце своем тайным монахом.
Зачастую в рассказах обращается внимание на дела благотворительности, которые совершает мирянин (рассказ о Евхаристе, Пафнутии и др.): таким образом, подразумевается, что хотя у мирянина есть возможность совершать дела внешней добродетели, а у монаха такой возможности нет, первый не может даже надеяться на то, чтобы на равных состязаться с монахом в молитве и созерцании.
Но, как бы то ни было, в две из этих историй вложено больше, чем в остальные. В рассказах о Феодосии и зеленщике подразумевается, что христианин, живущий в миру, в силу своей вовлеченности в мирскую суету, может обрести особый вид святости – отрешенность, смирение и простоту сердца – недоступный для пустынника.
И хотя эта мысль не получает дальнейшего развития, все же в зачаточном состоянии она присутствует – теория служения мирянина. Император Феодосий, сидящий в своей ложе на ипподроме, слышащий приветственные возгласы толпы, но не поднимающий глаз от манускрипта; зеленщик, сидящий по вечерам в своей лавке, слыша пьяные песни; оба они думают только о своем спасении, эти два человека – самые замечательные герои в Apophthegmata Patrum. Их непросто забыть.
Митрополит Диоклийский Каллист
«Никогда не думай, что человек, живущий в миру (kosmikos), тот, у кого есть жена и дети, кто живет так, как ему хочется – выше монаха, потому что у него есть возможность творить добро и давать милостыню. Даже если монах – очень большой грешник, тем не менее, его душевные муки и претерпеваемые им лишения намного ценней в глазах Бога, чем даже исключительная добродетельность мирянина».
Так писал святой Иоанн Карпафский (VII в.), и его суждение о сравнительном достоинстве монаха и мирянина, конечно же, очень любят цитировать в монашеской литературе, будь то восточная или западная, современная или древняя.
«Монашеский путь выше мирского образа жизни», – говорится в Apophthegmata Patrum(«Изречения египетских отцов» – Прим. пер.). У многих современных читателей это утверждение непременно вызывает некоторое беспокойство.
В чем же, вопрошают они, монахи настолько уж выше нас? Разве в ApophthegmataPatrum или в других произведениях монашеской литературы подразумевается существование «двойных стандартов», разделение христиан на «совершенных» и просто «благочестивых»? И как такое резкое разграничение на аскетическую элиту и простых крещёных сочетается с учением Христа?
Эту сложность можно показать на примере повествований из жизни ранних христиан о том, как мужчина или женщина становятся на путь монашеской жизни. Прежде всего, следует вспомнить, как святой Афанасий описывает призвание святого Антония Египетского.
Одним воскресным утром, стоя на Божественной литургии в своем деревенском храме, Антоний услышал слова Евангелия, читавшегося в тот день, которые как гром поразили его: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим … и приходи и следуй за Мною» (Мф 19:21). И тут же Антоний решил стать монахом.
Преподобный Антоний Великий
«Если хочешь быть совершенным…». Значит ли это, что для тех, кто живет в обществе, владеет имуществом, вступает в брак, растит детей, достичь совершенства невозможно?
Этот же вопрос возникает, и когда мы читаем в Apophthegmata Patrum обращение в монашество святого Арсения. «Авва Арсений жил во дворце и молился Богу так: «Господи, яви мне путь спасения моего». И услышал голос: «Арсений, бегай от людей и спасешься».
Но мог ли Арсений спастись, оставаясь во дворце в качестве наставника детей императора? И что, собственно, подразумевается под «бегством от мира» как необходимого условия спасения?
Третий пример – из греческой Vita Prima святого Пахомия. Когда мать Феодора пришла в монастырь и пожелала увидеть сына, тот отказался встречаться с ней. Тогда она решила не возвращаться домой, а остаться в женской общине при монастыре. «Я не только иногда буду видеть сына среди братии, – решила она, – но и обрету душу свою».
И мы снова спросим: а могла ли она «обрести душу свою», вернувшись в мир? Является ли монашество единственным верным путем ко спасению?
Если же мы обратимся к волнующей истории о Феоне, описанной святым Иоанном Кассианом Римлянином, то этот вопрос приобретет особую остроту. Феона, услышав в храме проповедь, стал уговаривать свою жену согласиться на развод с тем, чтобы они оба могли стать монахами и приобрести, как он выразился «melior vita» – жизнь лучшую.
Она отказалась, но он настаивал. «Мы будем служить Господу, – убеждал он свою жену, – и оба избежим мук адовых».
Разве не могли они продолжать «служить Господу», живя в христианском браке и, оставаясь мужем и женой, «избежать мук адовых»? В конце концов, несмотря на ее возражения, Феона оставил её и без её согласия стал монахом. На прощание он сказал ей: «Если я не могу спасти тебя от вечной погибели, то и ты не сможешь разлучить меня со Христом. Лучше для меня расстаться с человеком, чем с Богом».
Кассиан явно не одобряет это деяние: «Никто не должен думать, что мы это написали для возбуждения разводов с супругами; мы не только нисколько не осуждаем супружества, даже следуя апостольскому изречению, говорим: брак у всех да будет честен и ложе непорочно» (Евр 13:4).
Кассиан дальше пишет, что там, куда он пришел, святые отцы, как бы открещиваясь от его поступка, поставили Феону раздавать милостыню, и что как знак Божественного признания ему был дарован signa apostolicarum virtutum.
Преподобный Иоанн Кассиан Римлянин
Какое же заключение мы можем вывести из этих четырех примеров? Было бы неверно вырвать из контекста несколько фраз и истолковать их как осуждение брака. Правда, многие монахи действительно считают брачную жизнь грешной по своей сути и, ipsofacto, препятствием на пути спасения.
Но Иоанн Кассиан не разделяет этого мнения. И Антоний, Афанасий, Арсений, Пахомий без сомнения согласились бы с ним. Все они охотно подписались бы под утверждением святого Григория Богослова: «Ибо брак не бесчестен потому только, что непорочность честнее его».
Тем не менее, вопрос остается. Отставив в сторону точку зрения, которая решительно осуждает брак, попробуем взглянуть на проблему непредвзято. Что именно имеет в виду Григорий Богослов, когда говорит, что «непорочность честнее»?
Доступно ли полное совершенство – непрестанная молитва, молитвенное созерцание, боговидение – христианину, который живет в браке, воспитывает детей, делает карьеру?
Здесь отцы-монахи расходятся во мнениях. Святой Исаак Сирин и Феодор Студит считают, что мирянин едва ли может обрести дар созерцания или боговидения. С другой стороны, святой Григорий Великий считает, что lumen contemplationis («свет созерцания») доступен каждому христианину, будь то монах или мирянин.
Святой Максим Исповедник приводит глубочайшее учение об обожении и соединении с Богом в своем втором письме, адресованном мирянину, простому чиновнику. Святой Григорий Палама считает, что непрестанная молитва доступна и мирянам, и монахам, и что очистить свою душу от страстей может и мирянин, «хотя и через великие труды».
Все эти пять высших духовных авторитетов были монахами. Так кто же из них выражает более распространенное мнение?
Чтобы хотя бы отчасти ответить на этот вопрос, обратимся к Apophthegmata Patrum. Здесь, как и в более ранних источниках, есть рассказы, в которых прямо говорится о том, как монаху открылось, что где-то живет некий человек – мужчина или женщина – равный ему по святости. Монах, подогреваемый любопытством, тут же отправляется исследовать этот вопрос. Как соотносятся в этих рассказах город и пустыня?
За исключением отдельных случаев, в Apophthegmata Patrum приводятся такие, например, сравнения: «Авва Силуан, сидя однажды с братиею, пришел в исступление и пал на лице свое. По долгом времени, встав, он заплакал. Братия спросили его: что сделалось с тобою, отец? Он молчал и плакал.
Когда же братия побуждали его сказать, он отвечал: я восхищен был на суд и видел, что многие из нашего монашеского звания иноческого чина шли на муку, а многие из мирян шли в царство небесное».
Нечего и говорить, что тема «монах в аду, а мирянин – в раю» весьма распространена в монашеской литературе. Каковы бы ни были преимущества монашеского образа жизни, они отнюдь не обеспечивают ему спасения и особого отношения на Страшном Суде.
Однако авва Силуан подробно не останавливается на том, почему именно мирянину, а не монаху отдается предпочтение. Чтобы ответить на этот вопрос, нам следует обратиться к рассказам, в которых сравниваются отдельные люди.
В большинстве этих историй имя мирянина неизвестно. Давайте, однако, обратимся к одному из, несомненно, самых замечательных повествований в этом жанре, в котором, напротив, имя мирянина известно, а монаха – нет.
Некий монах сорок лет жил в пустыне за Иорданом. За это время он не видел ни одного человека, обитал среди диких животных, был наг и как boskos («пасущийся» – Прим. пер.) питался тем, что находил в пустыне.
Однажды он спросил Бога: «Скажи мне, кому я равен по святости». И к своему изумлению услышал: «Императору Феодосию». Тогда старец сказал себе с печалью: «Все эти годы я провел в пустыне, днем – под палящим солнцем, ночью – страдая от холода; я не видел ни одного человеческого лица; сорок лет я не ел хлеба, испытывал голод и жажду; проводил ночи под открытым небом, не имея покрова. И после всех этих трудов и лишений меня ставят на одну доску с человеком, который живет в миру, женат и проводит время в праздности, купаясь в роскоши».
Император Феодосий Великий в окружении святителей
Итак, он надел плащ и направился в Константинополь к императору Феодосию. Тот милостиво принял его и оказал ему почтение, так как был «большим другом монахов».
Старец спросил его: «Как ты спасаешься?» Но Феодосий сперва не хотел отвечать, говоря, что он обычный человек, живущий в миру грешник и ни в какое сравнение не идет с такими великими аскетами, как Антоний, Макарий, Пахомий и Пимен.
Но так как пустынник продолжал приступать к нему, император, наконец, признался: «Я правлю империей вот уже 39 лет, и 30 из них я ношу под царской мантией власяницу». «Это еще ничего не значит», – ответил старец. «Вот уже 32 года я не вхожу к жене и живу в целомудрии и чистоте». «Это еще ничего не значит», – ответил старец. Затем император рассказал, что он постится и не моет тела. «Это еще ничего не значит», – опять произнес старец.
После того, как Феодосий поведал старцу о своих аскетических подвигах, он перешел к рассказу о своей благотворительности: о том, как он помогает тем, кто претерпел несправедливость; о том, как он защищает сирот и вдов; о том, как каждый вечер он ходит по улицам и посещает тюрьмы, чтобы подать нуждающимся; о том, как он своими руками омывает раны и иссохшие руки и ноги больных и калек.
«Все это, конечно, хорошо и достойно восхищения», – сказал старец, – «но это все – ничто в сравнении с тем, какие лишения терпим мы».
В заключение, император рассказал, как сидя в императорской ложе на скачках в венце и мантии, он переписывал древние манускрипты, не обращая никакого внимания на то, что происходило вокруг. Когда толпа приветствовала его и воздавала ему хвалу, он не позволял гордыне проникнуть в свое сердце, но продолжал писать, даже не поднимая глаз.
Это поразило старца. «Благословен ты, сын мой», – воскликнул он, – «Я не сподобился достичь такой высоты добродетели. Помолись за меня Господу». Феодосий, со своей стороны, попросил у монаха благословения, и старец пошел своей дорогой.
Помимо того, что эта удивительная история свидетельствует о том, что Феодосий пользуется у монахов большим уважением, она очень оптимистична в отношении святости в миру. Несмотря на то, что император-христианин занимается государственными делами и окружен роскошью, он может превзойти пустынника, терпящего лишения.
Святой благоверный император Феодосий Великий
Эта история говорит о том, как мирянин может быть тайным аскетом и как можно быть целомудренным, оставаясь женатым. Примечательно также, что ни тому, ни другому не придается большого значения. Она также свидетельствует о том, как мирянин служит Господу, творя дела милосердия.
Но, опять же, не за это Феодосий удостоился столь великой хвалы. Его похвалили не за его самоотверженность, с которой он служил больным и обездоленным, но за его бесстрастие и смирение. Среди окружавших его богатства и славы внутри себя он сумел сохранить простоту сердца. Вот в чем суть.
Важно отметить, что в этой истории нигде не говорится о том, что Феодосий мог бы достичь еще большей святости, если бы стал монахом. Здесь не говорится и о том, что Феодосий молился в то время, как переписывал манускрипты в своей ложе.
Однако не будет большим преувеличением сказать, что нам явлен образ идеального мирянина, который, окруженный мирской суетой, сохраняет непрестанное памятование о Боге.
Феодосий на ипподроме напоминает «Святых Господних» в театре, о которых рассказывает Макарий Великий: «И Святым Господним случается сидеть на позорище мира и смотреть на его обольщения; но по внутреннему человеку беседуют они с Богом, тогда как по внешнему человеку представляются взорам смотрящими на то, что происходит в мире».
А вот другая история из Apophthegmata Patrum, где также известно имя мирянина, а не монаха. В ней, однако, святость в миру не удостоилась столь высокой оценки.
Двое из отцов-пустынников просят Бога открыть им, в какую они пришли «меру». И голос с неба отвечает им: «В таком-то селении есть один мирянин по имени Евхарист; вы еще не пришли в «меру» его».
На их расспросы он рассказывает им, что он – пастух и если бывает какой прибыток от овец его, то делит его на три части: одну – для бедных, другую – для странников, а третью – для их с женой употребления. «С того времени, как я взял себе жену», – продолжает Евхарист, – «мы не осквернялись, и она доселе дева. Каждый из нас спит особо». Услышав сие, старцы возвращаются к себе, славя Бога.
Как и в случае с императором Феодосием, здесь не предполагается, что Евхарист со временем станет монахом; напротив – рассказ озаглавлен «О Евхаристе, мирянине». Пути достижения святости в миру, за которые Евхарист был столь возвеличен – щедрость к ближним, особенно к бедным, и целомудрие в браке – вроде бы те же, что и в рассказе про Феодосия, однако здесь акценты смещены.
Когда Феодосий упоминает об этих двух добродетелях, старец не придает им значения, говоря, что они ничего не значат, а в случае Евхариста являются итогом его духовного совершенствования.
Ничего также не говорится о бесстрастии и постоянном памятовании о Боге, которые в случае Феодосия так поразили старца из пустыни за Иорданом. Евхарист, хотя и именуется мирянином (kosmikos), не является в полной мере христианином, живущим в миру, т.к. не вступает с женой в брачные отношения.
Возможно, по этой причине два отца-пустынника не предлагают ему стать монахом: ему в том нет нужды – он уже ведет монашеский образ жизни.
Если сравнивать эту историю с рассказом о Феодосии, она, конечно, не столь подробно описывает возможности духовного совершенства, не так изысканна в своем понимании разнообразия христианского служения.
Давайте теперь в дополнение к историям про Феодосия и Евхариста обратимся к трем рассказам, в которых упоминаются имена монахов: Пафнутий, Антоний и Макарий Египетские.
Рассказ о Пафнутии можно найти в Historia Monachorum in Aegypto («Жизнь пустынных отцов. Творение пресвитера Руфина» – Прим. пер.). После многих лет подвижничества Пафнутий молит Бога открыть ему, кому из совершенных по святости он подобен. Ангел является ему и говорит, что он подобен одному флейтисту, который живет в близлежащем городе.
Поспешно отправляется Пафнутий к этому флейтисту, который и не скрывает своей греховности, говоря, что он – человек нетрезвой и развратной жизни и что до недавнего времени разбойничал. Когда же Пафнутий начинает выпытывать у него, что доброго тот сделал когда-либо, музыкант отвечает, как, будучи еще разбойником, помог в беде двум женщинам. Пафнутий признается ему: «Я не знаю за собой, чтобы сделал что-нибудь подобное».
Обратите внимание, что упор здесь делается на то, чтобы творить добро, сострадать ближнему: Пафнутий не говорит, что флейтист превосходит его в умной молитве, но только в делах добра. Конец рассказа существенно отличается от предыдущих: Пафнутий советует флейтисту не оставлять своей души в небрежении, и, как следствие, он вместе со старцем идет в пустыню и становится монахом.
Затем Пафнутию открывается, что он подобен одному старейшине из ближайшей деревни. Поспешно отправляется он к этому человеку, который принимает его весьма радушно.
Сперва, как водится, он убеждает Пафнутия в своей греховности и в том, что его нельзя даже сравнивать с монахами. Но, в конце концов, он признается, что женат уже тридцать три года, и в первые три года трех сыновей родила ему жена его, и с тех пор они живут как брат и сестра.
Он рассказывает также о своем общественном служении и благотворительности: как он гостеприимен к странникам, милостив к нищим, как справедливо он судит и как старается примирять враждующих.
Здесь, как и в истории про Евхариста, выделяются те же две добродетели светских людей: целомудрие в браке и щедрость к нищим и калекам. Как и в предыдущем рассказе, Пафнутий указывает на необходимость встать на монашеский путь жизни.
«Обе эти добродетели, без сомнения, прекрасны», – говорит он, – «но тебе недостает еще одной, самой главной добродетели – Божественной премудрости. А ее нельзя стяжать без труда, без того, чтобы отвергнуться мира, взять свой крест и следовать за Спасителем».
Услышав это, старейшина тут же, даже не простившись с близкими, последовал за Пафнутием в пустыню. Заметим, что Пафнутий сказал «без труда» (aponos). Здесь отнюдь не утверждается, что «Божественная премудрость» совершенно недостижима для живущих в миру, но что монаху стяжать ее удобнее.
Не успокоившись на этом, в третий раз молит Пафнутий Бога открыть ему, кому он подобен. На сей раз его отправляют к одному купцу из Александрии, человеку большого богатства. Пафнутий видит его в тот момент, когда он раздает свое имущество нищим.
Пафнутий предостерегает его о том, что тому недолго остается жить и советует ему оставить раздачу своего имущества другим и, пока еще есть время, принять монашество. Как и двое других, купец следует за Пафнутием в пустыню.
В латинском пересказе Historia Monachorum выводится следующее назидание: никто в мире да не будет презираем, грабитель он или лицедей, или хотя бы он обрабатывает землю и крепко связан узами брака, хотя бы он купец и ведет торговлю…
Для Бога не столь важно наше ремесло или наша внешность и одежда, сколько искренность, чистота нашего разумения и честность в наших делах. Но в этом назидании как бы намеренно не придается значения тому, что всем трем мирянам советовали принять монашество. Очевидно, и ремесло играет важную роль.
Какой бы высоты добродетели эти три мирянина ни достигли в миру – ясно свидетельствует история о Пафнутии – их святость будет больше, если они станут монахами.
В этом рассказ о Пафнутии не столь оптимистичен, как история о Феодосии, и к тому же та мысль, которая лишь подразумевается в сказании о Евхаристе, мирянине, здесь получает дальнейшее развитие. Евхарист уже в сердце тайный монах, но его никто не убеждает стать настоящим монахом.
Также и готовность, с которой три мирянина принимают совет Пафнутия, предполагает, что они в сердце своем уже монахи, хотя сами и не знают об этом. Пафнутия, однако, не устраивает это тайное призвание свыше, он настаивает на том, чтобы открыто исполнить его.
Вторая история, в которой имя монаха известно, рассказывает о Макарии Египетском и двух женщинах. Она говорит нам о том, с какой великой осторожностью нам следует извлекать выводы – будь то нравственные или богословские – из текстов ApophthegmataPatrum.
Преподобный Макарий Великий
В самой известной версии этой истории Макарий слышит о том, что он еще не достиг такого совершенства, как две женщины, живущие в городе. Подвижник, взяв свой пальмовый посох, поспешно отправляется в город, чтобы увидеть их.
Будучи вопрошаемы, они отвечают, что в их жизни нет ничего примечательного, они живут со своими мужьями, как и все. Но так как святой продолжает приступать к ним, женщины открывают ему всю правду.
Они не состоят в кровном родстве, но вышли замуж за родных братьев. «Вот уже 15 лет мы живем в одном доме. И за все время совместной жизни мы не сказали друг другу ни одного злого или обидного слова и никогда не ссорились между собой; мы стараемся жить в мире и согласии». Они добавляют, что обе хотели стать монахинями, но мужья не отпустили их. «И так как мы не смогли осуществить свое намерение, мы дали обет не произносить ни одного мирского слова до смерти».
Пораженный тем, что они живут так долго, ни разу не поссорившись, Макарий восклицает: «Поистине Господь не ищет девы или замужней, ни инока, ни мирянина, но посылает благодать Святого Духа, всем по намерениям каждого (secundum uniuscuiusquepropositum).
На первый взгляд, это заключение должно придтись по сердцу современному читателю. Полноту благодати Святого Духа, и Макарий, похоже, это подтверждает, может стяжать каждый, будь то монах или мирянин, живи он в пустыне или в городе.
Говоря словами Святого Симеона Нового Богослова: «Многие считают наиболее блаженной отшельническую жизнь, другие же – общежительное монашество, прочие же – научение, наставление, работу по устроению церковной жизни, за которую многие получают средства пропитания и благо для души.
Со своей стороны, однако, я бы не ставил ни одну из них выше другой и не стал бы превозносить одну и принижать значение другой. Но независимо от служения, воистину блаженна жизнь для Господа и по Божьим заповедям»
В западном сочинении XIV века «Книга нищих духом» сказано:
«Важно открыть сердце действию благодати Святого Духа и всецело следовать тому призванию, которое определил человеку Бог. И не может быть одно призвание лучше другого. То служение, которое Господь определил каждому конкретному человеку, и является для него наилучшим».
Однако нам не следует вкладывать в последние слова Макария слишком много, так как в латинской версии этой истории, которая, возможно, в этой части более точно передает слова Макария, говорится: «Воистину для Господа нет девы или замужней, монах ты или мирянин (для Бога неважно). Но Бог ищет только устремление каждого (Deus tantum propositum quaerit) и посылает Святого Духа всем живущим».
В этом случае смысл слов Макария состоит в том, что эти две женщины хотели стать монахинями; их желание не осуществилось по независящим от них обстоятельствам, но Бог и намерение приветствует, как само действие. История о Макарии и двух женщинах не говорит нам больше, чем рассказы о Евхаристе и Пафнутии: чтобы угодить Богу, мирянин должен быть монахом в сердце своем.
Последняя, третья история, в которой упоминается имя монаха, рассказывает о святом Антонии Египетском и кожевнике. Начинается она традиционно. Однажды слышит Антоний глас: «Антоний! Ты еще не пришел в меру кожевника, живущего в Александрии».
Старец спешит в Александрию. «Не знаю за собой, чтоб я сделал когда-либо и что-либо доброе», – отвечает, как водится, кожевник. «По этой причине, вставая рано с постели, прежде чем сяду за работу, говорю сам себе: «Все жители этого города, от большого до малого, войдут в царство Божие за свои добродетели, а я один пойду в вечную муку за мои грехи».
Эти же слова он повторяет каждый вечер. Антоний тут же признает, что, несмотря на все долгие годы, прожитые им в отшельничестве, он не пришел еще в эту «меру».
Встреча святого Антония Великого и Павла Фивейского. Коптская икона
Так заканчивается рассказ в латинском переводе. Но в одном из греческих списков есть интересное заключение. Здесь имя монаха неизвестно, а мирянин – продавец овощей. Он говорит монаху, что каждое утро и каждый вечер он произносит слова, изложенные в латинском варианте. На это монах отвечает, что хотя эти слова и достойны восхищения, но они – ничто в сравнении с его собственным многолетним аскетическим подвигом.
Наступает вечер, они сидят в лавке зеленщика и слышат, как поют прохожие на улице. «Брат», – говорит монах, – «ты хочешь проводить жизнь свою в святости. Как же тогда ты можешь оставаться здесь? Как можешь ты слушать эти песни? Неужели они не докучают тебе?»
Продавец отвечает: «Отче, по правде говоря, мне никогда ничто не докучает, и ничто не возмущает меня». «Но что ты чувствуешь в сердце твоем», – спрашивает монах, – «когда слышишь нечто подобное?» Зеленщик отвечает: «Я чувствую, что они непременно пойдут в Царствие Небесное». Тогда монах в изумлении признает: «Я не пришел еще в эту меру». Тот же вывод содержится и в первой нашей истории.
Это та же точка зрения, которая выражена в первой нашей истории об императоре Феодосии. Кожевника или зеленщика никто не убеждал стать монахом. И в самом деле, здесь ничего не упоминается ни о благотворительности, ни о непорочности в браке.
Как император Феодосий в своей ложе на ипподроме, кожевник из Александрии удостоился похвалы за то, что отвергся мирской суеты и замкнулся во внутренней клети своей души. Этот человек, который может жить во многолюдном городе и никого не осуждать, который постоянно повторяет про себя: «Все спасутся, один я погибну», равен по святости великим отцам-пустынникам. Тот, кто слышит пьяные песни и не оскорбляется ими и не судит поющих – выше отшельника со всеми его молитвами, постами и бдениями.
Отрешенность зеленщика напоминает случай из Pratum Spirituale («Луг духовный» – Прим. пер.) Иоанна Мосха. Старый монах видит, как молодой входит в кабак. Пораженный этим, он ждет снаружи, и когда молодой монах выходит, гневно порицает его, указывая ему на ту опасность, которой он подвергает себя:
«Ты без страха вошел в кабак и видел и слышал многое из того, что тебе не нужно, и возмутительным образом проводил время в женском обществе. Не делай так больше, молю тебя, но беги в пустыню; там ты можешь спастись». На что молодой монах коротко отвечает: «Богу нужно только наше чистое сердце».
Этот ответ прозвучал для старого монаха, как внезапное озарение: «Тогда старец воздел руки к небу и воскликнул: «Слава тебе, Господи! Пятьдесят лет прожил я в Скитской пустыне и не очистил свое сердце; а этот юноша, который проводит время в кабаке, обрел сердечную чистоту».
Рассказы, которые мы проанализировали, формально не дают нам теоретических принципов относительно христианина, состоящего в браке – да и вряд ли нам бы удалось найти отвлеченные теории в таких источниках, как Apophthegmata Patrum – но на этих живых и характерных примерах ясно видно, что христианин, живущий в миру, может в духовном совершенстве быть равен или даже выше великих аскетов и пустынников.
Конечно, никто не отрицает большую ценность монашеского подвига, но подчеркивается, что Бог смотрит на сердце человека, а не его положение в обществе. Как показывает история о двух монахах из Pratum Spirituale, внутренняя чистота возможна в любых внешних обстоятельствах. Истинное бегство от мира не телесно, а духовно; настоящая пустыня – в сердце человека.
Надо сказать, что в каких-то из этих рассказов эта мысль выражена менее определенно. Либо в конце мирянину говорят о необходимости стать монахом (рассказ о Пафнутии) с тем, чтобы достичь уровня духовного совершенства, недоступного для него в миру, или упор делается на то, что мирянин, хотя и состоит в браке, но живет в девстве (рассказы о Евхаристе и Пафнутии и, в какой-то мере, о Феодосии); со стороны – человек живет в миру, а внутри он уже монах.
Также можно указать на то, что иногда миряне хотят быть монахами, но встречают непреодолимое препятствие (рассказ о Макарии и двух женщинах); другими словами, мужчина или женщина является в сердце своем тайным монахом.
Зачастую в рассказах обращается внимание на дела благотворительности, которые совершает мирянин (рассказ о Евхаристе, Пафнутии и др.): таким образом, подразумевается, что хотя у мирянина есть возможность совершать дела внешней добродетели, а у монаха такой возможности нет, первый не может даже надеяться на то, чтобы на равных состязаться с монахом в молитве и созерцании.
Но, как бы то ни было, в две из этих историй вложено больше, чем в остальные. В рассказах о Феодосии и зеленщике подразумевается, что христианин, живущий в миру, в силу своей вовлеченности в мирскую суету, может обрести особый вид святости – отрешенность, смирение и простоту сердца – недоступный для пустынника.
И хотя эта мысль не получает дальнейшего развития, все же в зачаточном состоянии она присутствует – теория служения мирянина. Император Феодосий, сидящий в своей ложе на ипподроме, слышащий приветственные возгласы толпы, но не поднимающий глаз от манускрипта; зеленщик, сидящий по вечерам в своей лавке, слыша пьяные песни; оба они думают только о своем спасении, эти два человека – самые замечательные герои в Apophthegmata Patrum. Их непросто забыть.
Митрополит Диоклийский Каллист
-
Верующая
- 1
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
