Протоиерей Андрей Ткачёв — о чтении правильном и неправильном

В подростковом возрасте нужно читать о путешествиях, пиратах, приключениях. Фенимор Купер, Жюль Верн, Стивенсон… Какая-то невосполнимая потеря угадывается там, где подросток не зачитывается за полночь, не мечтает над книгой, не представляет себя одним из героев.



Потом, когда его обожжет изнутри неукротимо просыпающаяся сила пола, когда он начнет томиться и грустить, ему может не удаться взять в руки томик поэзии или серьезную книгу о той жизни, где не так много приключений, зато много слез и ошибок. А как же не сойти с ума в период созревания без умного шепота хорошей книги? И в зрелом возрасте, не привыкший читать, он не потянется к философии, к религии, к истории. Он просто останется недоразвитым. И только потому, что у него нет навыка того молчаливого собеседования с автором, спрятавшимся в буквах, – навыка, именуемого чтением.
Наша эпоха, бегущая в пропасть стремглав и теряющая по дороге накопленные столетиями навыки, должна знать, что вырастает из человека, не привыкшего к чтению. И что представляет собой общество, состоящее из нечитающих людей. Образ затерянного в джунглях некогда цветущего города появляется в воображении при этих мыслях. Вспомните мультфильм «Маугли» или фильм Ф. Копполы «Апокалипсис сегодня». В первом случае бандерлоги скачут по увитым лианами руинам храмов и дворцов. Во втором – сумасшедший белый вождь чинит суд над жителями джунглей среди развалин древней цивилизации. А ведь раньше и там, и там кипела иная жизнь: звучала музыка, выслушивались советы мудрых. Теперь всё кончилось. И чем сменилось? Новым варварством на треснувших камнях никому не понятного прошлого. Так уже бывало в истории, и кто поклянется, что так более быть не может? Может. Мы уже сегодня топчем треснувшие камни непонятного прошлого, которое до тех пор не заговорит с нами, пока мы не подружимся с книгой.

24 буквы – и Слово

Что бы ни читал человек, он читает Евангелие. Пусть эта мысль не кажется ни дерзкой, ни наивной. Впрочем, она и дерзка, и наивна одновременно, потому что она истинна. Христос в Откровении Иоанна назвал Себя Альфой и Омегой, Началом и Концом. Альфа и омега – это первая и последняя буквы греческого алфавита. И надо же, чтобы Слово Отца и Премудрость Божия добровольно вместила Себя полностью в рамки алфавита и, как камень оправой, ограничила Себя буквами первой и последней! Между альфой и омегой, включая их самих, всего 24 буквы. И все богатство мира внешнего, а также богатство мира внутреннего, человеческого может быть закодировано при помощи самых разных сочетаний этих 24 малых знаков. Мало того – и Сам Господь, однажды воплотившийся от Девы, вновь воплощается, но уже в письменных знаках, поддается записи. Теперь можно думать, что всё записанное буквами человеческими не далече от Бога. Всюду, где есть альфы и омеги, беты и гаммы; всюду, где есть текст, – должен быть и Христос.
Собственно, изначально люди к письменности так и относились. Письменность не для утренних газет придумана, а для фиксации Откровения. Справа ли налево, как у семитов, или слева направо, как у нас, или столбиками, как на Востоке, она – письменность – всегда сверху вниз и никогда снизу вверх. Она не вверх растет, как Вавилонская башня, а вниз опускается, как дождь на пашню.
Один знакомый человек, физик по образованию, окончил курсы, позволяющие преподавать Закон Божий. Но работает по-прежнему в школе учителем физики. Его спрашивают: «Что ж вы Закон Божий не преподаете?» Он отвечает: «Как же! Преподаю». – «Так вы же физику преподаете!» – «А это чей закон? Разве не Божий?»
Физика, без сомнения, есть Божий Закон. И химия, и биология, и география тоже. К любой книге о природе могут быть эпиграфом слова: «Взгляните на птиц небесных» (Мф. 6: 26) или «Посмотрите на полевые лилии, как они растут» (Мф. 6: 28). Почему бы учебники астрономии не надписывать словами из псалма: «Когда взираю я на небеса Твои – дело Твоих перстов, на луну и звезды, которые Ты поставил, то что есть человек, что Ты помнишь его, и сын человеческий, что Ты посещаешь его?» (Пс. 8: 4–5).
Таковы дела и с музыкой, и с математикой. Таковы дела с литературой и историей. И сказка о золотом ключике есть все та же притча о блудном сыне, только оформленная языком сказки. Притча о блудном сыне – это и «Кружной путь паломника» Льюиса. В эту притчу вообще рискует поместиться вся великая литература, где есть и утрата себя, и стремление вернуть утраченное счастье. Да и как не вместиться в эту притчу доброй половине литературы, если вся жизнь отдельного человека и всего человечества в нее вмещается?

Много, но не многое

Есть люди, не умеющие собирать грибы. Они их просто не видят. Опытный грибник идет следом за неумелым новичком, и у него полное лукошко, тогда как у новичка пусто. Так же и с литературой. Прочесть книгу – это все равно что в лес сходить. А вот понять книгу – это значит вернуться домой с грибами: с лукошком собранных смыслов. Кто, к примеру, не читал «Мертвые души» Гоголя? Но многие ли из читавших поняли, что они имели дело именно с мертвыми душами? То есть с душами, которые по дару Творца бессмертны, однако же умирают своей особой смертью, если отлучаются от Бога и живут вне Его о них замысла. Или «Ревизор» того же Гоголя. Мимо всех нюансов фабулы, мимо исторических условий возникновения комедии это – апокалипсическое видение. Хлестаков ничтожен, но возведен на неслыханную высоту (на кратчайшее время) страхами измаравшихся в грехах людей. Таков механизм поклонения Антихристу и всякого временного торжества грандиозных обманов. А между тем настоящий Ревизор есть и Он близ, при дверех. «Ревизор» – это книга, говорящая о Христе и Антихристе гораздо точнее и больше, чем одноименная трилогия Мережковского в тысячу страниц.
Чтобы возвращаться из леса с грибами, а не просто ходить в лес, нужно читать «много, но не многое». Так говорили древние: «не многое, но много». Именно так один из друзей моей юности и учил меня читать. Сам он прочитывал раза по три в год все те же «Мертвые души» и «Братьев Карамазовых». Эффект более действенный, нежели если бы он прочел всю «Британскую энциклопедию». Там ум растекся бы по всей Вселенной, а здесь заострился и закалился, не обременяясь фактами, но вырастая по сути. Много, но не многое. Это вполне относится и к Евангелию с Псалтирью.

Парадокс Уайльда

То, что богословие в литературе подобно начинке пирога, начинке, без которой пирог не пирог, а лишь буханка хлеба, не должно нас смущать. Это не пропаганда и не заранее придуманная клерикалами каверза. Это просто жизнь души внутри евангельских интуиций. Это чудо творчества, наконец. Творчества, которое от благодати Святого Духа. Писатели не состояли на службе у Церкви. Они могли спорить и даже воевать с нею. Но в лучших творениях своих выходили на иные пласты бытия, где Божие вступало в свои права, а человеческое подчинялось.
Прочтите непредвзято сказки К. Чуковского. Про то, как Айболит летит на орле (!) – символе евангелиста Иоанна – к бегемотикам в Африку. Про то, как крокодил Солнце проглотил. Про Федору, которой воспротивились бездушные вещи. Всюду вы почувствуете намек на духовную проблематику. Неважно, зашифрованный это сознательный намек или плод творческого бессознательного. Так или иначе, там повсюду евангельская парадигма. А раз так, то смело цитируйте Чуковского там, где люди хотят насильничать над миром, и тушить солнце, и маленьким тараканом запугивать больших животных.
Или Оскар Уайльд. Сам по жизни далекий от христианской нравственности, он, тем не менее, чуток к совести и прикосновениям Бога к совести. Вот он пишет «Дориана Грея». Пишет о том, как гниет душа, проданная за красоту тела и телесные же наслаждения. Ведь это учение апостола Павла. Тот пишет о внешнем и внутреннем человеке, об их антагонистичных отношениях, о борьбе. Но стоит нам пойти к людям со словами о борьбе внешнего тленного человека и внутреннего нетленного, как нас зашикают и заставят замолчать. Нас обзовут ретроградами и ненавистниками земной любви. На нас вооружатся всем арсеналом заржавелых пик и алебард, доставшихся в наследство от безбожного гуманизма. Но мы не будем так поступать. Мы призовем на помощь певца эстетики, несчастного красавца Оскара. Уж с ним-то спорить вы не будете. Не его ли саркофаг обцелован на Пер-Лашез миллионами уст поклонниц? Не он ли жертва ханжества и гомофобии? Однако вот он говорит о том же, о чем и апостол Павел, только облекая смысл в одежды художественного текста, а не проповеди. Ну, вы согласны с ним? А раз ним, то и с Павлом. А раз с Павлом, то и с Иисусом, распятым за наши грехи. Так литература превращается в доброго Троянского коня, завозя спецназ евангельских идей на территорию озлобленного и враждебного Небу города. И что тут добавить, кроме банального: «Учиться надо. Читать и думать».