Когда любовь сильнее смерти: история преодоления большой потери

Любовь никогда не перестает, хотя и пророчества прекратятся, и языки умолкнут, и знание упразднится



У меня погиб старший сын, девятнадцатилетний Петя, студент Московского Авиационного института, удивительно похожий на своего погибшего семью годами раньше отца. Из всех потерь, которые уже были: муж, мама, любимая тетя — это самая тяжелая. Петя поехал с ребятами после сданного экзамена позагорать в Серебряный Бор, отошел от своих и пропал. Петю искали четыре дня, обзванивая больницы, морги, милицию. На пятый день нашли — избитого, в речке. За что, кто? Так и неясно: с моего чистого, по-детски открытого Пети, который кроме своей физики-математики, наивных юношеских стихов да гитары, ничего и не знал еще, и взять-то было нечего. Когда его нашли, избитого, на нем были только трусики и крестик… Помню, вот я стою около морга, где лежит мой ребенок, надо идти, что-то делать, подписывать какие-то бумаги, а я не могу сдвинуться с места, и сама жизнь истекает из меня, а ты этому уже даже и не сопротивляешься, потому что сама эта жизнь обесценена произошедшим.
И еще помню — отпевание. Петя был верующим мальчиком, уже давно ходил в храм сам, без меня, подчиняясь своим внутренним побуждениям, вот и за неделю до того злополучного дня поисповедовался и причастился. Потом ребята мне рассказывали, что единственная Петина драка произошла, когда он полез с кулаками на компанию каких-то молодых идиотов, которые стали говорить что-то дерзкое и глупое против Бога. Кто-то смолчал, кто-то стал спорить, а Петя полез драться. Синяк тот я помнила, о причине его он мне так и не рассказал, и я, упершись в его твердое нет, решила, что, неверное, начались какие-нибудь тайны, связанные с девочками… То ли потому, что Петю любили, то ли потому что знали, что он мальчик верующий, на отпевание пришли очень много его друзей, я даже не подозревала, что у него их так много. Конечно, оттого, что столько людей пришло разделить с тобой твою боль, становится легче. Но все равно — это очень тяжело, даже просто физически, стоять у гроба своего ребенка, и только то, что в твоей руке рука младшего сына, а за спиной родители, заставляет тебя держаться. И вот тут, в храме, в какой-то момент, когда я даже не столько молилась, сколько пыталась молиться, я вдруг с отчетливой ясностью поняла, что моя любовь к Пете, так же как и его ко мне, никуда не делась. Что я ее чувствую, причем с той первозданной силой, какую нам редко дано испытать в обычной жизни. И стало вдруг очевидно, что для этой любви нет границ, существующих между нашим и тем миром. Мне кажется, что именно с этого момента, в храме, ко мне и начала возвращаться жизнь.
Многие, кто прошел через подобные потери, успокаиваются, когда видят во сне близких, верующие знают историю про вдову Клеопатру, обращавшуюся к мученику Уару, когда у нее умер единственный сын. Я никаких снов не видела и не ждала. Я не дерзаю задавать вопросы: «Почему и зачем уходят лучшие, дети?» Я вообще думаю, что неправильно пытаться заглядывать за эту черту — есть удивительная глубина в жестокой правде емкой русской поговорки: «Бог дал — Бог взял». Честно говоря, смущаюсь, когда слышу рассуждения о том, кому уготовано Царствие Небесное, а кому нет: если речь не идет о святых, то не дано нам этого знать.
Но что я знаю точно, так это то, что когда я молюсь за своего Петю, я могу прикоснуться к той огромной любви, которая не имеет границ, я чувствую ее. И вот эта очевидность происходящего для меня легко перечеркивает и свидетельства о смерти, и монументальность кладбищенских оград.

Мария ГОРОДОВА, журналист