Про бабушек в храме ходят легенды, и я была заложником не самых лучших из них. Когда же я наконец получила возможность опытно познать, что это за бабушки и каковы они на самом деле, радости моей не было конца.
Бабушки были добрыми, внимательными, ровненькими как свечки или благообразно сидящими на скамеечках. Бабушки были со строгими или добрыми лицами. Со светящимися после Причастия глазами. Спокойные, радостные, сосредоточенные. Участливые и стремящиеся на помощь к «маме с детьми». Раздающие после службы конфетки и кусочки просфор. Нянчившие маленького сына, для того, чтобы я сходила к исповеди. Подсказывавшие тонкости церковного этикета деликатным шепотом. Поднимающие среднего сыночка к иконе в то время, когда мои руки были заняты младшим. И даже бабушки, с которыми мы завели дружбу.
Но есть в храме особая для меня бабушка, очень нужная, моя любимая. Если честно, я её до сих пор побаиваюсь. Точнее, побаиваюсь себя при столкновении с нею, ведь именно она мне показывает истинную сущность моей души. Перед исповедью встречи с ней особенно ценные, а после Причастия служат мне отличным индикатором того, как я подготовилась к таинству…
Она всегда ругается. Нет, не так. Она именно тот ревнитель благоговейного поведения в храме, о котором слагают легенды. Очень сложно предугадать, когда ты впадешь в немилость, почему это произойдет и «кто следующий». Самые частые упреки от любимой бабушки я слышу в адрес своих малолетних детей. Первое знакомство произошло не где-нибудь, а возле чаши со Святыми Дарами, когда я шепотом пыталась уговорить внезапно заупрямившегося двухлетнего сына повернуться к чаше. Бабушка неожиданно прытко подскочила ко мне и стала пытаться закрыть мне руками рот и говорить, что у Чаши себя так не ведут. Батюшка сделал бедной бабушке выговор и строго сказал отойти от Чаши.
Бабушка ужасно расстроилась и после службы подошла ко мне, чтобы сказать, как ей из-за нас попало. Я была смущена не меньше бабушки и только и смогла, что пробормотать «простите». И тут я поймала себя на откровенном злорадстве. Батюшка то отчитал не меня, а бабушку. Прости, Господи, мое жестокосердие. Тут же стал для меня лучше понятен смысл слов молитвы «каменное не чувствие». Не чувствие было и правда как каменное и я никак не могла прийти к покаянному настроению ума. Умом я понимала, что нехорошо это, а все же ликовала.
Дальше – больше. Когда в наш провинциальный храм приехал служить сам епископ бабушка отличилась. Она трогательно пела на крыльце храма «божественные песни» для высоких гостей, гости ей умилялись, а бабушка сказала, что наверное скоро умрет. Тут обнаружилась ещё большая моя мерзость. Я подумала «ну и ладно» и сама себе ужаснулась. Вот оно, «какая вам польза и заслуга в том, если любите любящих вас». А чуть прижали нас и готовы человека на тот свет отправить. Тут уже мне стало совсем не по себе. Я в отчаянии пыталась молиться о прощении Господом страшных моих грехов и о даровании любви к этой бабушке. Наверное, Господь тогда услышал меня.
Рождественский сочельник… Сын давно хотел поклониться мощам преподобного Амвросия Оптинского, а я обещала показать ему «сундучок» с мощами, раку, выполненную в форме резного деревянного храма. Обычно она была открытой, но тут бабушка закрыла её после службы. Сын запросто подошел, начал открывать и тянуться к стеклу, а бабушка, со свойственной ей прытью подбежала к нему со словами «хулиган, что ты делаешь». Я поспешно забрала сына. Батюшка уже выслушивал возмущенные объяснения бабушки, а выслушав, по-доброму посмотрел на сына, сказал что-то вроде: «ничего, все хорошо, мощи должны быть открытыми, они здесь для людей». Когда же мы пришли одеваться в маленькую комнату, где обычно находили приют мамы с непоседливыми детьми, бабушка забежала вслед за нами, совсем расстроенная, и начала кричать: «убирайтесь отсюда, игрушки свои отсюда забирайте, мы тут будем цветы к празднику готовить, убирайтесь!»… В этой комнатке стояла специальная коробка с игрушками для детей и младший сын уже вертелся возле коробки с яркой юлой в руках. Я не знаю, как так получилось, что в тот момент я увидела бабушку по-другому. Как-то так, что мне стало её очень жалко. «Мы убираемся, убираемся», как можно ласковее ответила я, поспешно натягивая комбинезон на малыша и засовывая юлу в коробку.
Я шла домой и думала о рождающемся Христе и о том, что он к нам ко всем пришел. И ко мне, осуждающей, и к бабушке ругающей… Всем нам он одинаково нужен, очень-очень. Все мы жалкие и больные. На ночной службе лица людей горели ярче свечей. Я посмотрела на лицо ругательной бабушки, оно тоже горело и уже не было ругательным. Оно было лицом любящей и счастливой бабушки. Я расплылась в улыбке. И бабушка вдруг тоже расплылась в ответ.
Эта бабушка была старостой. В день именин она вышла и сказала: «Простите меня. Я ругаюсь, ругаюсь, как вы терпите меня. Я всех очень люблю. Простите.»