Кто такие современные юродивые?
Познакомилась я с Людмилой Александровной в городе Печоры в 1981 году. Она снимала комнату у той же хозяйки, что и я. Видно, это был ответ Бога на мою молитву, с которой я, едва переступив порог церкви, обратилась к Нему: «Господи, покажи мне самое лучшее в Православии, самое настоящее, подделок мне не надо. Ты же знаешь, как я не люблю фальши!»
Архимандрит Адриан (Кирсанов) и профессор Алексей Иванович Сидоров
Это была моя первая осознанная молитва, а Господь особо благосклонен к новоначальным, потому всегда и выполняет их просьбы для укрепления немощной веры. Так вот, Людмила Александровна была нищей, она собирала подаяния на паперти, тем и жила. Но узнала я об этом только через несколько дней, хотя обратила на нее внимание сразу же, как только увидела. Да разве можно было ее не заметить? Быстрая, сухонькая старушка, с острым, проницательным взглядом, Людмила Александровна обладала ясным, незаурядным умом, и это привлекало к ней. Две-три фразы – и я уже не отходила от нее, одолевая вопросами: «А это что? А это как? А зачем?». Ни о чем не расспрашивая и не говоря лишнего, Людмила Александровна охотно отвечала мне, и вскоре я кое-что узнала о ее жизни. Ее мать была женщиной благочестивой, но не могла часто бывать в храме: она воспитывала дочь без отца, и ей приходилось много работать. Но дочку заставляла ходить в церковь как можно чаще.
– Бывало, – вспоминала Людмила Александровна, – не хочется стоять на службе, а ничего не поделаешь – мама ведь потом обязательно спросит: «Кто служил, кто на исповедь вышел, какое Евангелие читали?» И проповедь попросит пересказать. Вот и приходилось до конца стоять.
А потом привыкла и сама уже бежала в храм. Ходить-то ходила, но все равно жила не с Богом, а как получалось, отделяя храм от жизни, как живут многие, рассчитывая только на себя. И вот однажды она помогла какой-то девушке поднести до дома тяжелые сумки: у той было что-то с ногами. По дороге они разговорились, и Татьяна (так звали девушку) пригласила Людмилу Александровну к себе домой, стала расспрашивать о ее жизни, а потом вдруг обняла ее и заплакала:
– Да ты совсем Боженьку не знаешь!
– Как это «не знаю»? – удивилась Людмила Александровна, – я с детства верующая. Каждое воскресенье в храм хожу.
– Не знаешь, не знаешь, ты ведь живешь, не спрашивая Его ни о чем, не просишь у Него помощи и не знаешь, как с Ним хорошо. Не чувствуешь, как Он любит тебя.
«Вот оно что!» – подумала Людмила Александровна. Действительно, все было в ее жизни непрочным. С мужем она рассталась, сын давно от рук отбился, живет своей жизнью. Только работа немного и утешала: она была заведующей детским садом и любила детей. Сколько раз она искала причину, почему жизнь ее сложилась так безрадостно, но ответа не находила. «А Таня ведь права, – согласилась она. – Я всю жизнь мучилась, оттого что не могла найти смысл своей жизни, не понимала, для чего вообще живет человек на земле. Чтобы как-то дотянуть до старости, а потом умереть? Нет, что-то другое должно быть. Но что? Что нужно для того, чтобы жить осмысленно? Вот зачем я хожу в церковь? По привычке? Ну, да, мне там хорошо, спокойно. Но служба кончилась, и я опять страдаю от одиночества и непонятной тоски».
– А что же мне делать?! – воскликнула она.
– А тебе надо жить не так, как ты живешь, а как ребеночек маленький, еще ничего не смыслящий. Он ведь во всем мамочку слушается, за ручку ее держится, потому что ему с ней тепло и спокойно. Так и ты за Боженьку хватайся. Каждую минуту совета у Него спрашивай. И как твое сердце с Ним говорить начнет, так Его и услышишь. И какая у тебя тогда радость будет, так тебе будет хорошо, не передать! – и Татьяна посмотрела на меня светящимися глазами. – А еще тебе надо духовника найти, без него трудно жить, его советы и молитвы тебе помогать будут, когда вера охладевать начнет или горе какое случится. Как же, обязательно духовник нужен!
Дома Людмила Александровна долго не могла успокоиться, все слова Танины вспоминала. Промучилась всю ночь, а под утро твердо решила начать жить по-новому. А как решила, сразу же легко и тепло на душе стало. Начала молиться, как Татьяна учила: «Господи, помоги мне Тебя найти, не дай погибнуть без Тебя!». На следующий день поехала в Троице-Сергиеву лавру, хотя и жила от нее не близко.
– Почему именно туда? – спрашиваю.
– Не знаю, – говорит, – так на сердце легло. Почему-то была уверена, что только туда ехать надо.
Архимандрит Адриан (Кирсанов)
Всю дорогу Людмила Александровна молилась, чтобы Господь ей духовника указал. Подошла к первому священнику и сразу же сказала ему:
– Батюшка, будьте моим духовником.
– А разве можно, – перебиваю я ее, – вот так первого попавшегося просить? Надо ведь еще проверить, тот ли это человек. Я так читала.
– Конечно, надо проверять, вот я и молилась, чтобы Господь к такому подвел, проверенному уже. На Бога только и надеялась. Без молитвы-то, проверяй – не проверяй, все ошибиться можно. А Бог веры не посрамит. Правда, батюшка мне сказал тогда:
– А ты разве ко мне ходить должна? Иди к отцу Науму.
Я за послушание только пошла, потому что знала уже, что именно он мой духовник. Вот и отец Наум посмотрел, посмотрел на меня, да и говорит:
– Нет, ты не моя.
И направляет к тому батюшке, от которого я только что пришла. А я совсем не удивилась этому: уверена была, что так и должно быть. Иду я снова к нему:
– Батюшка, говорят, что я ваша.
– Моя? Ну, бегай ко мне.
А это был известный старец Адриан (Кирсанов). Потом-то я многое узнала о нем и не раз «проверяла»: была такая возможность. И Бога благодарю за такого духовника. Когда до моей пенсии оставался месяц, я сказала ему об этом. А батюшка мне:
– А зачем тебе пенсия? Откажись от нее.
– Как это «откажись»? А на что я жить-то буду?
– Ничего, так проживешь.
Вот и живу «так». Когда отца Адриана в Печоры перевели, я за ним поехала, пятнадцать лет уж здесь. Мне ведь много не надо: полтора рубля плачу за койку и рубль на питание. Зато какая я счастливая! Ни о чем беспокоиться не надо – ходи только на службу и Богу молись. Я Псалтирь читать люблю, особенно, псалом нищего, когда уныет в нем дух. Это про меня, я ведь тоже нищая.
– Как это «нищая»? – не поняла я.
– Ну да, нищая, я ведь на паперти стою, милостыню собираю. Этим и живу.
– А почему же я вас на паперти не видела?
– А мне сейчас не надо: мне вчера одна девушка рубль подала и владыка наш пять рублей благословил, когда на праздник приезжал. Я ведь стою, пока два пятьдесят не наберу. А как наберу, иду в храм. Мне другие говорят: «Почему уходишь? Гордая ты». – «Конечно, я гордая, только гордость здесь не при чем. Вам тоже надо больше на службе стоять, а не о деньгах думать», – отвечаю я им, да они не хотят слушать. А пусть, это их дело, а для меня дороже службы ничего нет.
Я слушала Людмилу Александровну и поражалась неожиданно открывшейся красоте, свидетельницей которой я невольно стала. Красоте жизни, которая есть удел немногих, – тех, кто может выполнить заповедь Божию буквально: «Оставь все и следуй за Мной». Той жизни, которая теперь не в почете, над которой сейчас смеются и всячески унижают ценящих ее. А ведь не будь таких Людок-дурочек (как называла сама себя Людмила Александровна), Православие потеряло бы свою жизнеспособность и свои неповторимые краски.
По благодати Божией, я понимала, что в эти минуты прикасаюсь к вечному, пронесенному через века, живому Церковному Преданию, невидимому для недоверчивых, посторонних глаз, к тому, что составляет сердце Православия. Преданию, которое и есть неиссякаемая сокровищница Церкви. Его не увидишь телесными очами и не поймешь разумом. Живой опыт Православия можно почувствовать только сердцем. И Священное Предание, благодаря которому врата ада не одолеют любовь, разлитую в мире, никогда «не престанет», пока есть люди, готовые сказать вслед за святым апостолом Павлом: «Господи, что повелишь мне делать?». И не только сказать, но и исполнить то, что повелит Господь. Эти люди, никому не известные, тайно творят свой подвиг ради любви ко Господу, зная, что и Он любит их.
Но разве можно прожить так всю жизнь?! Кто-то предложил Людмиле Александровне вполне приличное, теплое пальто. Она отказалась.
– Почему же вы не взяли? – удивилась я. – У вас ведь на зиму ничего нет!
– Так до зимы еще далеко!
– А вдруг больше не принесут? В чем вы ходить будете?
– Ничего, Господь не оставит.
Когда я через два месяца рассказала об этом своей московской подруге, она послала Людмиле Александровне теплое пальто.
Господь ее действительно не оставил. Но какую же веру надо иметь, чтобы так уповать на Господа? И еще хочу добавить, что духовник, как казалось, не ценил ее подвижнические труды, он даже никогда не называл ее по имени. Более того, каждый раз, когда Людмила Александровна подходила к нему на исповедь, всегда спрашивал:
– А тебя как зовут? – будто впервые ее видел. Огорчалась ли она из-за этого – не знаю. Ушла из мира, значит, ушла, и все. «Только я и Бог», – говорила она, – и только это ее и утешало…
Но больше всего меня тогда удивило то, что таких людей, оказывается, не так уж и мало на Руси. Только встретиться с ними не просто. Чтобы их увидеть, надо самому умалиться, как они, с заоблачных высей нашего самомнения и своеволия их не разглядишь. Такое бывает либо с новоначальными, по особому Промыслу Божию, либо с теми, кому уже знакома духовная нищета. А я тогда принадлежала к новоначальным, наверное, поэтому мне на малое время и была дана возможность соприкоснуться с сокровенным.
Юродивые странники Михаил и Николай. Фото: Анатолий Горяинов
Мне посчастливилось повстречаться и с Николаем Трубиным. Жил он в то время при Псково-Печерском монастыре. Его многие помнят. Все его тогда блаженным называли, и каждый, кто побывал в Печорах, рассказывал о нем. Говорили, что до того, как встать на путь юродства Христа ради, он учился в семинарии. Одним словом, это был один из тех загадочных людей, о которых я уже читала в старинной книжке про блаженных. И когда я впервые приехала в Псково-Печерский монастырь, мне очень хотелось встретиться с ним.
«Он зимой и летом в синем драповом пальто ходит, помнишь, у наших отцов еще такие были?», – сообщила мне его приметы моя подруга Катя, уже успевшая побывать в Печорах. Однако сколько я не высматривала Николая в толпе прихожан, его нигде не было, и через неделю я забыла о нем. Но однажды на службе мне вдруг почему-то захотелось обернуться, и я увидела человека, который стоял на коленях посреди храма, слегка склонив голову набок. «Ну, вот же он, Николай!» – сразу узнала я.
А потом я снова приехала в Печоры вместе с мужем венчаться (по благословению отца Адриана) и зашла с моей подругой Людочкой (мы ее в свидетели пригласили) в маленькую, пустынную часовню. И тут я опять увидела Николая. Его тогда все Николкой звали. Он стоял у аналоя, читал псалмы перед иконами. На нем было все то же самое: неизменное темно-синее пальто из старинного драпа, а на голове вместо волос – войлок. «У него волосы скатались из-за того, что он на земле спит и никогда не моется», – говорили о нем бывалые паломники. Спит на земле и не моется? Тогда почему вокруг него такое удивительно тонкое благоухание?
Заметив нас, Николай подозвал меня к себе и протянул Псалтирь:
– Читайте.
– Как это «читать»? Я же не умею!
– Читайте, – настойчиво повторил он.
Я стала всматриваться в буквы, одновременно и знакомые, и не знакомые, и попробовала прочитать первое слово. Ну вот и неправильно! И второе слово оказалось сложным для меня. «Нет, у меня ничего не получится!» – настойчиво вертелось в голове и все время хотелось вернуть книгу, но Николай стоял рядом и исправлял мои ошибки. И вдруг пошло легко и свободно, как будто всю жизнь только по-церковнославянски и читала. Но тут Николай забрал у меня Псалтирь и протянул ее Людочке. Она тоже сначала немного растерялась, но вскоре стала читать довольно бегло. Хотя это меня менее удивило: все-таки когда-то на филфаке училась. А потом Николай налил два ведра воды из источника и подал нам:
– Идите, облейтесь.
– Как это – «облейтесь»?
– Просто, – ответил он.
Мы вышли из часовни, завернули за нее и оказались на тропинке. Потом, не спеша, «просто» полностью разделись и вылили на себя по ведру ледяной воды. Где-то вдалеке были слышны голоса, но на тропинку так никто и не вышел.
Через несколько лет я встретила в Загорске опрятно одетого священника со стянутыми резиночкой длинными пышными волосами. Он стоял неподалеку от железнодорожного вокзала, окруженный толпой народа. Это был Николай, его невозможно было не узнать. Я подошла к нему, взяла благословение, сказала, что вспоминаю нашу давнюю встречу с благодарностью, спросила, где он сейчас. Он ответил, что служит в Кировограде на Украине. Мы еще немного поговорили и расстались. Теперь уже навсегда: недавно я узнала, что отец Николай умер в 1997 году.
Так вот, тому Николушке, о котором я хочу рассказать, было уже за восемьдесят, но жил он как странник. Совсем слепой и немощный, но сколько было в нем любви! Он всех нас узнавал по шагам и каждому радовался.
Как-то ночью я проснулась, а Николушка сидит на лавке, и из его невидящих глаз тихо струятся обильные слезы.
– Николушка, ты что плачешь?
– Как же? Я ведь завтра причащаться собираюсь.
А еще около отца Константина жила тогда Любушка: стройная, высокая женщина с царственной осанкой, лет пятидесяти, которая ходила всегда в черном панбархатном платье. Кто она, откуда – никто об этом не знал. Вроде бы всегда на приходе жила. Батюшка любил с ней поиграть: подкрадется незаметно и громко назовет по имени, а она будто испугается, а потом засмеется в ответ:
– Ох, батюшка!
А ела-то как интересно! Положит в тарелку с супом салат, вермишель с овощами и что-нибудь из сладкого, а еще и компот туда же нальет – и достает все это из тарелки прямо руками. А еще любила со всеми за руку здороваться. Но перед тем как протянуть свою аристократическую руку, посмотрит на нее и обязательно скажет:
– Она у меня чистая.
И не только руки были чистыми. Женщины, с которыми она жила в маленькой избушке неподалеку от храма и которые мыли ее раз в год перед Пасхой, подтверждали, что никакого запаха от нее не было. Перед службой она обычно стояла на паперти и собирала милостыню, складывая потом собранные копейки в маленькие мешочки. А перед смертью все свои накопления завещала батюшке отдать. Умерла тихо, как уснула. Батюшка ее гроб до погоста на плечах нес. И в солнечную погоду крест на ее могиле горел золотом…
И сразу же вернулось ко мне детство (разве могла я подумать, что неосуществимое желание многих снова вернуться в детство – не призрачная мечта, а реальность?), и я увидела деревья, траву, небо преображенным зрением, увидела такими, какими, наверное, видит их только ребенок, настоящими и значительными. Помню, когда мы все (то есть я, папа, мама, бабушка и брат) сидели однажды на нашей кухне за ужином, ели жареную картошку с малосольными огурцами и говорили о чем-то простом и милом сердцу, папа вдруг посмотрел на меня и сказал: «Ты это запомнишь на всю жизнь». И я действительно запомнила на всю жизнь и тот вечер, и ту любовь, в которой жила тогда, и ту детскую, радость от каждой капли дождя, от шелеста деревьев, от теплой земли, которую расталкивает набухающий цветок, от первой, слегка порозовевшей земляничинки (я ее хранила на подоконнике для бабушки, отлучившейся из дома на несколько дней).
И как же я переживала, что с годами стала терять эту радость, все реже и реже чувствовать ее! Когда мы переехали в Москву, я любила уезжать из дома: ведь только стоило мне после месячного отсутствия оказаться на московском перроне, как она, эта радость, непременно возвращалась ко мне, и на какое-то время все становилось таким же, как и в детстве, особенным и преображенным. Но потом и это ушло. И уже больше не повторялось, несмотря ни на какие мои отъезды. Нет, все же, хоть и очень редко, вспыхивало на какое-то мгновение сердце, но только на одно-единственное. Я сначала ни с чем эту неожиданную радость не связывала, только потом поняла, что она появлялась именно тогда, когда я проезжала (проходила) мимо храма…
И вот теперь я снова засыпала и просыпалась в мире детства. И детская легкость вернулась, и даже детское пристрастие к мороженому, которое, как мне казалось, я разлюбила уже навсегда. И это «детство» длилось долгих два года. Нина Павлова, автор книги «Пасха красная», назвала это время православным детством. И это вовсе не аллегория, а самое что ни на есть настоящее, радостное и счастливое время, куда попадают новообращенные. Потом я узнала, что богословы такую радость называют «призывающей благодатью» – ее Господь иногда дает для того, чтобы привлечь к Себе. Но почему не всегда и не навсегда? Кто бы знал? Хотя на этот вопрос уже был однажды получен ответ: «Он – Господь; что Ему угодно, то да сотворит» (1 Цар. 3: 18).
Протоиерей Тихон Пелих
Когда я приехала в Псково-Печерский монастырь летом 1981 года, то окунулась во все новое, необычно-радостное, никогда раньше не испытываемое и в то же время такое удивительно родное и близкое мне. Вспоминаю, как ходила каждый день на две Литургии – раннюю и позднюю, не решаясь подойти к исповеди и причаститься. Я к тому времени еще сознательно ни разу не причащалась, хотя на исповеди уже была. Правда, тогда все происходило, как во сне. Великим постом нас с Людочкой позвал в Отрадное приятель Валентин, единственный из наших знакомых, кто в то время уже ходил в церковь. «Зачем? – подумала я. – Посмотреть на старинные иконы и архитектуру?». Будто не знала, что в церкви молятся. Знала, конечно, знала, и в то же время как бы и не знала. Попробуй тут объяснить, что тогда происходило в моей душе! Но в Отрадное я все-таки поехала и очень переживала, когда поняла, что перед храмом надо будет перекреститься. А я не могу перекреститься! И что же мне прикажете тогда делать?!
– А что это, обязательно?
– Да, обязательно, – с мягкой твердостью настаивал Валентин.
И перед входом в храм (стыдно-то как!) мне все-таки удалось пересилить себя и перекреститься, прячась за чьи-то спины.
Была среда Великого поста. Отец Валериан Кречетов служил Литургию Преждеосвященных Даров. Когда все вставали на колени, мы с Людочкой тоже вставали. Но это я преодолевала без труда, потому что по-другому было нельзя, ведь все делали земной поклон и никто не обращал ни на кого внимания. А потом я устала стоять на одном месте и начала ходить по храму. В левом приделе образовалась какая-то очередь, и я почему-то поняла, что идет исповедь. Не помню, как, но я оказалась в этой очереди, наблюдая за происходящим. Очередь тянулась к солее, на которой сидел удивительный старец. К этому чудесному старцу и подходили люди, они вставали на колени и что-то говорили ему. Старец был в белой одежде и сам такой прозрачно-белый, как бы бесплотный, что невозможно было отвести от него глаз.
И тут какая-то женщина, подойдя ко мне, тихонько шепнула:
– Шапку-то сними: мужская ведь.
Действительно, на мне была меховая ушанка, новая, ондатровая, которую я позаимствовала у мужа. Я послушно сняла шапку и обмотала голову шарфом. Но пока я наблюдала за происходящим, я не заметила, как подошла совсем близко к тому месту, где сидел старец. Ну все, думаю, еще немного постою и отойду. Но как только я так подумала, та же женщина снова подошла ко мне и твердо сказала:
– А сейчас твоя очередь.
Моя? Но я ведь вовсе не собиралась ни к кому подходить и сказать мне было совершенно нечего. Но я об этом только подумала, а сама шагнула к белоснежному старцу и опустилась перед ним на колени. У меня закружилась голова, я заплакала и взяла старца за руки. И старец взял мои руки в свои. И так спокойно было рядом с ним, и так хорошо было моим рукам в его прозрачных руках, не принадлежащих нашему суетному миру, что я, казалось, могла бы так стоять около него и плакать целую вечность. Но старец ждал, и надо было что-то говорить.
– Я на исповеди в первый раз.
– В первый раз? – будто удивился он. – Ну, говори, в чем тебя обличает совесть.
Я молчала, не зная, что ответить.
– У тебя есть грехи против совести?
– Конечно, есть, – поспешно кивнула я.
– Против совести?!!!
Тут я испугалась. Наверное, это какие-то особенные грехи? Но ведь если меня обличает совесть каждый день, да что там день, каждую минуту с того времени, как я встаю с постели, значит, все, что я делаю, я делаю против совести? Почему же он тогда удивился? Или это что-то другое? Я молчала. И старец молчал. Но нельзя же было вот так молча стоять на коленях, держась со старцем за руки! Надо было что-то сказать ему. Но что, что сказать?
– У меня дочь некрещеная! – прошептала я.
– Молись Матери Божией, – вздохнул старец и накрыл меня епитрахилью.
Я отошла от батюшки и, оказавшись перед иконой Богородицы, молча постояла перед ней. Молиться Матери Божией? Но как? Как? Если бы я только знала! Но батюшка Тихон (а это был известный многим в то время старец Тихон Пелих) сам помолился за меня, положив тем самым начало моей церковной жизни.
– А почему вы не причащаетесь? Смотрю, бываете на всех Литургиях, а к Чаше не подходите.
И тут я рассказала ей про мои бесконечные «завтра» и «потом».
– Немедленно причащаться! – тут же пресекла она мои сомнения.
На следующий день я исповедовалась у отца Адриана, и он спросил меня:
– А ты была когда-нибудь на отчитке? Нет? Хочешь, приходи, посмотришь на бесовские оргии.
Пришла, посмотрела.
– Ну, как, страшно было? – спросил меня потом отец Адриан.
И я, с ужасом вспоминая жалобные завывания, лай, злобные рыки, которые раздавались с разных сторон (и вся эта невидимая свора готова была броситься на батюшку, а может быть, и на меня!), поспешно сказала:
– Да, очень страшно. Особенно я испугалась, когда молодой человек, который ржал, как конь, упал, а лицо у него побелело, как у покойника. Я подумала, что он умер. А бывает так, что бес выходит из человека после ваших молитв?
– Бывает. Тогда он спрашивает меня: «Вот ты меня гонишь, а куда мне идти? А я ему: иди в коммунистов».
– В живых людей?! А разве так можно?
– А это как Господь попустит. На все ведь Его воля. И если бес войдет в кого, тот сам ко мне и прибежит, а потом и в церковь ходить начнет.
К концу моего паломничества отец Адриан благословил меня приехать в Печоры вместе с мужем 5 сентября на венчание.
5 сентября мы приехали в Псково-Печерский монастырь, как и благословил нас батюшка, а на следующий день недавно почивший отец Евгений Пелешев повенчал нас в храме Сорока Севастийских мучеников. И мой муж, тогда еще неверующий, выйдя из церкви, сказал мне строго:
– Ты думаешь, нас человек венчал? Нет, нас Сам Бог венчал!
В храме были только мы, наши близкие друзья, Виктор и Людочка, да еще гости, две нищенки, живущие на подаяния: Людмила Александровна и ее подруга, такая же старушка, как она. Обе пришли с дарами. И хотя это был простой головной платок и две деревянных ложки, никаким подаркам мы в своей жизни не радовались так, как этим. Наши гостьи плакали от умиления и молились за нас, сокрушаясь, что родителей с нами нет.
– Да вот, маму никак к вере не приведем, помолитесь за нее, пожалуйста!
Мне потом сказали, что на клиросе пел один человек, а тогда нам казалось, что это был большой хор. И отец Евгений венчал нас с такой любовью, будто мы были его любимыми чадами.
– Вы идите вперед, на нас не оглядывайтесь, будто нас не знаете, – предупредила после венчания Людмила Александровна.
И правда, зачем было лишний раз «засвечиваться»? Тогда пристально следили за молодежью: выясняли, кто, откуда и к кому приезжал. Но несмотря на принятые меры безопасности, нас все-таки не оставили без внимания. На следующий же день к нашей хозяйке пришла какая-то женщина и стала заинтересованно расспрашивать нас, где мы живем, и много ли в Москве молодежи в храм ходит. И мы (чтобы не надеялись на победу атеизма!) утвердительно кивнули:
– Да, много!
Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)
А на следующий день нас ожидал еще один подарок от Господа. Да еще какой! Мы с мужем решили подойти на исповедь к молоденькому монаху (как потом узнали, это был отец Тихон, будущий наместник Псково-Печорского монастыря), и я стала спрашивать его, о чем чаще всего спрашивают новоначальные. Об Иисусовой молитве, разумеется, поскольку они, не успев еще разобраться со своими греховными завалами, сразу же бросаются одолевать духовные высоты.
– Да что я о молитве могу знать? – смиренно ответил батюшка. – Вам надо с этим вопросом к отцу Иоанну (Крестьянкину) обратиться, он сейчас пойдет к себе в келью, и вы сможете его увидеть.
Не подозревая о том, какая радость нас ожидает, мы вышли на улицу и вскоре увидели старца, направляющегося в нашу сторону.
– Это муж с женой из Москвы, они вчера обвенчались, – представил нас отец Тихон.
– А вы исповедовались перед венчанием?
– Нет, – растеряно переглянулись мы.
– Не подготовили вас, значит, – сказал батюшка. Но, увидев наши огорченные лица, поспешил тут же успокоить:
– Ну, ничего, ничего, это мы сейчас исправим.
Батюшка приблизил свое лицо к моему совсем близко, глаза в глаза, потом взял моего мужа за руки и, глядя на меня, начал называть наши грехи.
А что мы? Попав туда, куда перенесло однажды волшебное колечко младшую дочь купеческую, мы могли только молчать, переполненные не заслуженным нами счастьем.
– А теперь забудьте все, что было, – сказал батюшка и перекрестил нас большим крестом, а потом радостно улыбнулся моему мужу:
– Вот как хорошо! Будет у тебя теперь дружочек! А вот две иконки, как раз для вас.
И батюшка протягивает нам небольшие фотографии: на одной образ Иверской Матери Божией, на другой – преподобного Серафима Саровского.
И нас вновь захлестывают волны благодатной любви, с которой мы уже успели соприкоснуться.
– Батюшка, – трогает отца Иоанна за рукав подрясника какая-то пожилая женщина, – батюшка, я приехала из Владивостока, у меня колечко пропало!
Батюшка тут же поворачивается к ней:
– Ты думаешь, у тебя его кто-то украл? Нет, никто не украл, найдется твое колечко!
– Батюшка! – облегченно вздыхает старушка, – батюшка! Спаси тебя Господи!
А мы терпеливо ждем, когда любовь, изливаемая сейчас на эту старушку, вновь возвратится к нам. И вот батюшка опять с нами и любит только нас. «Как солнышко», – мелькнула незатейливая мысль, – всем его свет и тепло достается!» И до сих пор на вопрос, каким был отец Иоанн, отвечаю: «Как солнышко». Недавно я прочла где-то, что батюшку называли «солнечным». Конечно же, не одна я испытала его тепло и любовь.
А потом батюшка достал из кармана две конфетки:
– А это вам!
Но тут подошли какие-то молодые люди в штатском и вежливо, но настойчиво стали оттеснять его от нас:
– Идите, батюшка, в свою келью, здесь нельзя стоять.
– Ну вот, здесь нельзя, там нельзя, а где же можно-то? – огорчается батюшка, измученный непрошеной «опекой».
И мы расстаемся с человеком, который поистине сделал нам тогда царский подарок: подарил нас друг другу, изменив за такое короткое время нашу жизнь.
– Алексеюшка, как же я рад! Я буду молиться за тебя!
– А за меня? – выглядываю я из-за спины мужа.
– И за тебя, и за тебя! – нарочито насупив брови, отвечает он, махнув рукой в мою сторону.
Да люди годами молятся, чтобы к старцу попасть! Но мы тогда ничего удивительного не увидели в этом. Нас Господь одаривал в то время такими немыслимыми сокровищами чуть ли не каждый день, и мы не успевали это даже оценивать. Нам казалось, что вся Церковь состоит из людей, с которыми мы теперь имели счастье постоянно встречаться. Нет, неправда, мы все прекрасно понимали и могли проанализировать происходящее с нами, только тогда жили будто вне этого понимания и вне этого анализа, жили в нереальном мире вместе с апостолом Павлом, преподобным Сергием Радонежским, со святителями и мучениками. Наша Церковь была без границ, и в то же время ее границы четко просматривались – их очерчивало наше сердце, преданное Православию.
Светлана Сидорова
Архимандрит Адриан (Кирсанов) и профессор Алексей Иванович Сидоров
Это была моя первая осознанная молитва, а Господь особо благосклонен к новоначальным, потому всегда и выполняет их просьбы для укрепления немощной веры. Так вот, Людмила Александровна была нищей, она собирала подаяния на паперти, тем и жила. Но узнала я об этом только через несколько дней, хотя обратила на нее внимание сразу же, как только увидела. Да разве можно было ее не заметить? Быстрая, сухонькая старушка, с острым, проницательным взглядом, Людмила Александровна обладала ясным, незаурядным умом, и это привлекало к ней. Две-три фразы – и я уже не отходила от нее, одолевая вопросами: «А это что? А это как? А зачем?». Ни о чем не расспрашивая и не говоря лишнего, Людмила Александровна охотно отвечала мне, и вскоре я кое-что узнала о ее жизни. Ее мать была женщиной благочестивой, но не могла часто бывать в храме: она воспитывала дочь без отца, и ей приходилось много работать. Но дочку заставляла ходить в церковь как можно чаще.
– Бывало, – вспоминала Людмила Александровна, – не хочется стоять на службе, а ничего не поделаешь – мама ведь потом обязательно спросит: «Кто служил, кто на исповедь вышел, какое Евангелие читали?» И проповедь попросит пересказать. Вот и приходилось до конца стоять.
А потом привыкла и сама уже бежала в храм. Ходить-то ходила, но все равно жила не с Богом, а как получалось, отделяя храм от жизни, как живут многие, рассчитывая только на себя. И вот однажды она помогла какой-то девушке поднести до дома тяжелые сумки: у той было что-то с ногами. По дороге они разговорились, и Татьяна (так звали девушку) пригласила Людмилу Александровну к себе домой, стала расспрашивать о ее жизни, а потом вдруг обняла ее и заплакала:
– Да ты совсем Боженьку не знаешь!
– Как это «не знаю»? – удивилась Людмила Александровна, – я с детства верующая. Каждое воскресенье в храм хожу.
– Не знаешь, не знаешь, ты ведь живешь, не спрашивая Его ни о чем, не просишь у Него помощи и не знаешь, как с Ним хорошо. Не чувствуешь, как Он любит тебя.
«Вот оно что!» – подумала Людмила Александровна. Действительно, все было в ее жизни непрочным. С мужем она рассталась, сын давно от рук отбился, живет своей жизнью. Только работа немного и утешала: она была заведующей детским садом и любила детей. Сколько раз она искала причину, почему жизнь ее сложилась так безрадостно, но ответа не находила. «А Таня ведь права, – согласилась она. – Я всю жизнь мучилась, оттого что не могла найти смысл своей жизни, не понимала, для чего вообще живет человек на земле. Чтобы как-то дотянуть до старости, а потом умереть? Нет, что-то другое должно быть. Но что? Что нужно для того, чтобы жить осмысленно? Вот зачем я хожу в церковь? По привычке? Ну, да, мне там хорошо, спокойно. Но служба кончилась, и я опять страдаю от одиночества и непонятной тоски».
– А что же мне делать?! – воскликнула она.
– А тебе надо жить не так, как ты живешь, а как ребеночек маленький, еще ничего не смыслящий. Он ведь во всем мамочку слушается, за ручку ее держится, потому что ему с ней тепло и спокойно. Так и ты за Боженьку хватайся. Каждую минуту совета у Него спрашивай. И как твое сердце с Ним говорить начнет, так Его и услышишь. И какая у тебя тогда радость будет, так тебе будет хорошо, не передать! – и Татьяна посмотрела на меня светящимися глазами. – А еще тебе надо духовника найти, без него трудно жить, его советы и молитвы тебе помогать будут, когда вера охладевать начнет или горе какое случится. Как же, обязательно духовник нужен!
Дома Людмила Александровна долго не могла успокоиться, все слова Танины вспоминала. Промучилась всю ночь, а под утро твердо решила начать жить по-новому. А как решила, сразу же легко и тепло на душе стало. Начала молиться, как Татьяна учила: «Господи, помоги мне Тебя найти, не дай погибнуть без Тебя!». На следующий день поехала в Троице-Сергиеву лавру, хотя и жила от нее не близко.
– Почему именно туда? – спрашиваю.
– Не знаю, – говорит, – так на сердце легло. Почему-то была уверена, что только туда ехать надо.
Как отец Адриан стал ее духовником
Архимандрит Адриан (Кирсанов)
Всю дорогу Людмила Александровна молилась, чтобы Господь ей духовника указал. Подошла к первому священнику и сразу же сказала ему:
– Батюшка, будьте моим духовником.
– А разве можно, – перебиваю я ее, – вот так первого попавшегося просить? Надо ведь еще проверить, тот ли это человек. Я так читала.
– Конечно, надо проверять, вот я и молилась, чтобы Господь к такому подвел, проверенному уже. На Бога только и надеялась. Без молитвы-то, проверяй – не проверяй, все ошибиться можно. А Бог веры не посрамит. Правда, батюшка мне сказал тогда:
– А ты разве ко мне ходить должна? Иди к отцу Науму.
Я за послушание только пошла, потому что знала уже, что именно он мой духовник. Вот и отец Наум посмотрел, посмотрел на меня, да и говорит:
– Нет, ты не моя.
И направляет к тому батюшке, от которого я только что пришла. А я совсем не удивилась этому: уверена была, что так и должно быть. Иду я снова к нему:
– Батюшка, говорят, что я ваша.
– Моя? Ну, бегай ко мне.
А это был известный старец Адриан (Кирсанов). Потом-то я многое узнала о нем и не раз «проверяла»: была такая возможность. И Бога благодарю за такого духовника. Когда до моей пенсии оставался месяц, я сказала ему об этом. А батюшка мне:
– А зачем тебе пенсия? Откажись от нее.
– Как это «откажись»? А на что я жить-то буду?
– Ничего, так проживешь.
Вот и живу «так». Когда отца Адриана в Печоры перевели, я за ним поехала, пятнадцать лет уж здесь. Мне ведь много не надо: полтора рубля плачу за койку и рубль на питание. Зато какая я счастливая! Ни о чем беспокоиться не надо – ходи только на службу и Богу молись. Я Псалтирь читать люблю, особенно, псалом нищего, когда уныет в нем дух. Это про меня, я ведь тоже нищая.
– Как это «нищая»? – не поняла я.
– Ну да, нищая, я ведь на паперти стою, милостыню собираю. Этим и живу.
– А почему же я вас на паперти не видела?
– А мне сейчас не надо: мне вчера одна девушка рубль подала и владыка наш пять рублей благословил, когда на праздник приезжал. Я ведь стою, пока два пятьдесят не наберу. А как наберу, иду в храм. Мне другие говорят: «Почему уходишь? Гордая ты». – «Конечно, я гордая, только гордость здесь не при чем. Вам тоже надо больше на службе стоять, а не о деньгах думать», – отвечаю я им, да они не хотят слушать. А пусть, это их дело, а для меня дороже службы ничего нет.
Я слушала Людмилу Александровну и поражалась неожиданно открывшейся красоте, свидетельницей которой я невольно стала. Красоте жизни, которая есть удел немногих, – тех, кто может выполнить заповедь Божию буквально: «Оставь все и следуй за Мной». Той жизни, которая теперь не в почете, над которой сейчас смеются и всячески унижают ценящих ее. А ведь не будь таких Людок-дурочек (как называла сама себя Людмила Александровна), Православие потеряло бы свою жизнеспособность и свои неповторимые краски.
По благодати Божией, я понимала, что в эти минуты прикасаюсь к вечному, пронесенному через века, живому Церковному Преданию, невидимому для недоверчивых, посторонних глаз, к тому, что составляет сердце Православия. Преданию, которое и есть неиссякаемая сокровищница Церкви. Его не увидишь телесными очами и не поймешь разумом. Живой опыт Православия можно почувствовать только сердцем. И Священное Предание, благодаря которому врата ада не одолеют любовь, разлитую в мире, никогда «не престанет», пока есть люди, готовые сказать вслед за святым апостолом Павлом: «Господи, что повелишь мне делать?». И не только сказать, но и исполнить то, что повелит Господь. Эти люди, никому не известные, тайно творят свой подвиг ради любви ко Господу, зная, что и Он любит их.
Но разве можно прожить так всю жизнь?! Кто-то предложил Людмиле Александровне вполне приличное, теплое пальто. Она отказалась.
– Почему же вы не взяли? – удивилась я. – У вас ведь на зиму ничего нет!
– Так до зимы еще далеко!
– А вдруг больше не принесут? В чем вы ходить будете?
– Ничего, Господь не оставит.
Когда я через два месяца рассказала об этом своей московской подруге, она послала Людмиле Александровне теплое пальто.
Господь ее действительно не оставил. Но какую же веру надо иметь, чтобы так уповать на Господа? И еще хочу добавить, что духовник, как казалось, не ценил ее подвижнические труды, он даже никогда не называл ее по имени. Более того, каждый раз, когда Людмила Александровна подходила к нему на исповедь, всегда спрашивал:
– А тебя как зовут? – будто впервые ее видел. Огорчалась ли она из-за этого – не знаю. Ушла из мира, значит, ушла, и все. «Только я и Бог», – говорила она, – и только это ее и утешало…
Но больше всего меня тогда удивило то, что таких людей, оказывается, не так уж и мало на Руси. Только встретиться с ними не просто. Чтобы их увидеть, надо самому умалиться, как они, с заоблачных высей нашего самомнения и своеволия их не разглядишь. Такое бывает либо с новоначальными, по особому Промыслу Божию, либо с теми, кому уже знакома духовная нищета. А я тогда принадлежала к новоначальным, наверное, поэтому мне на малое время и была дана возможность соприкоснуться с сокровенным.
Отец Николай Трубин
Юродивые странники Михаил и Николай. Фото: Анатолий Горяинов
Мне посчастливилось повстречаться и с Николаем Трубиным. Жил он в то время при Псково-Печерском монастыре. Его многие помнят. Все его тогда блаженным называли, и каждый, кто побывал в Печорах, рассказывал о нем. Говорили, что до того, как встать на путь юродства Христа ради, он учился в семинарии. Одним словом, это был один из тех загадочных людей, о которых я уже читала в старинной книжке про блаженных. И когда я впервые приехала в Псково-Печерский монастырь, мне очень хотелось встретиться с ним.
«Он зимой и летом в синем драповом пальто ходит, помнишь, у наших отцов еще такие были?», – сообщила мне его приметы моя подруга Катя, уже успевшая побывать в Печорах. Однако сколько я не высматривала Николая в толпе прихожан, его нигде не было, и через неделю я забыла о нем. Но однажды на службе мне вдруг почему-то захотелось обернуться, и я увидела человека, который стоял на коленях посреди храма, слегка склонив голову набок. «Ну, вот же он, Николай!» – сразу узнала я.
А потом я снова приехала в Печоры вместе с мужем венчаться (по благословению отца Адриана) и зашла с моей подругой Людочкой (мы ее в свидетели пригласили) в маленькую, пустынную часовню. И тут я опять увидела Николая. Его тогда все Николкой звали. Он стоял у аналоя, читал псалмы перед иконами. На нем было все то же самое: неизменное темно-синее пальто из старинного драпа, а на голове вместо волос – войлок. «У него волосы скатались из-за того, что он на земле спит и никогда не моется», – говорили о нем бывалые паломники. Спит на земле и не моется? Тогда почему вокруг него такое удивительно тонкое благоухание?
Заметив нас, Николай подозвал меня к себе и протянул Псалтирь:
– Читайте.
– Как это «читать»? Я же не умею!
– Читайте, – настойчиво повторил он.
Я стала всматриваться в буквы, одновременно и знакомые, и не знакомые, и попробовала прочитать первое слово. Ну вот и неправильно! И второе слово оказалось сложным для меня. «Нет, у меня ничего не получится!» – настойчиво вертелось в голове и все время хотелось вернуть книгу, но Николай стоял рядом и исправлял мои ошибки. И вдруг пошло легко и свободно, как будто всю жизнь только по-церковнославянски и читала. Но тут Николай забрал у меня Псалтирь и протянул ее Людочке. Она тоже сначала немного растерялась, но вскоре стала читать довольно бегло. Хотя это меня менее удивило: все-таки когда-то на филфаке училась. А потом Николай налил два ведра воды из источника и подал нам:
– Идите, облейтесь.
– Как это – «облейтесь»?
– Просто, – ответил он.
Мы вышли из часовни, завернули за нее и оказались на тропинке. Потом, не спеша, «просто» полностью разделись и вылили на себя по ведру ледяной воды. Где-то вдалеке были слышны голоса, но на тропинку так никто и не вышел.
Через несколько лет я встретила в Загорске опрятно одетого священника со стянутыми резиночкой длинными пышными волосами. Он стоял неподалеку от железнодорожного вокзала, окруженный толпой народа. Это был Николай, его невозможно было не узнать. Я подошла к нему, взяла благословение, сказала, что вспоминаю нашу давнюю встречу с благодарностью, спросила, где он сейчас. Он ответил, что служит в Кировограде на Украине. Мы еще немного поговорили и расстались. Теперь уже навсегда: недавно я узнала, что отец Николай умер в 1997 году.
Николушка и Любушка
А еще среди людей, поражающих тогда мое «новоначальное» воображение, был другой Николушка, который приезжал в Тверскую область на сельский приход к отцу Константину в храм Казанской иконы Божией Матери, где мы бывали довольно часто. Особенно стремились туда наши дети. Едва дождавшись каникул, они собирались в небольшом батюшкином доме, где их ожидал необъятный стол с вынутыми из огромной русской печи метровыми пирогами, с начинкой из ягод, дружно собранных общими усилиями. А еще были захватывающие рассказы о чудесах и всевозможные сюрпризы, приготовленные для них батюшкой. Где еще найдешь такие качели высотой с двухэтажный дом (а других отец Константин и не признавал), которые взмывали в воздух, и вся окрестность оглашалась радостными криками? «Батюшка! Батюшка! Да что же это такое, а?» – причитали бабушки, «жертвы» батюшкиных выдумок, которых он тоже, бывало, отправлял в космическое путешествие. Где еще устраивались игры в жмурки, когда все без устали в течение пяти часов с упоением ловили друг друга? И не только дети увлекались жмурками, но и взрослые (в числе их был и батюшка): такая, оказывается, это интересная игра. А ходули? А лесные приключения? А катания на лодках? Теперь дети, которые тогда приезжали к батюшке, разбрелись кто куда: кто-то принял постриг в монастыре, кто-то преподает в богословских школах, кто-то пишет книги, кто-то поет на клиросе, а кто-то, обзаведясь многочисленными чадами, сам служит теперь на приходе и так же принимает паломников, с благодарностью вспоминая ту любовь, которую испытал в детстве.Так вот, тому Николушке, о котором я хочу рассказать, было уже за восемьдесят, но жил он как странник. Совсем слепой и немощный, но сколько было в нем любви! Он всех нас узнавал по шагам и каждому радовался.
Как-то ночью я проснулась, а Николушка сидит на лавке, и из его невидящих глаз тихо струятся обильные слезы.
– Николушка, ты что плачешь?
– Как же? Я ведь завтра причащаться собираюсь.
А еще около отца Константина жила тогда Любушка: стройная, высокая женщина с царственной осанкой, лет пятидесяти, которая ходила всегда в черном панбархатном платье. Кто она, откуда – никто об этом не знал. Вроде бы всегда на приходе жила. Батюшка любил с ней поиграть: подкрадется незаметно и громко назовет по имени, а она будто испугается, а потом засмеется в ответ:
– Ох, батюшка!
А ела-то как интересно! Положит в тарелку с супом салат, вермишель с овощами и что-нибудь из сладкого, а еще и компот туда же нальет – и достает все это из тарелки прямо руками. А еще любила со всеми за руку здороваться. Но перед тем как протянуть свою аристократическую руку, посмотрит на нее и обязательно скажет:
– Она у меня чистая.
И не только руки были чистыми. Женщины, с которыми она жила в маленькой избушке неподалеку от храма и которые мыли ее раз в год перед Пасхой, подтверждали, что никакого запаха от нее не было. Перед службой она обычно стояла на паперти и собирала милостыню, складывая потом собранные копейки в маленькие мешочки. А перед смертью все свои накопления завещала батюшке отдать. Умерла тихо, как уснула. Батюшка ее гроб до погоста на плечах нес. И в солнечную погоду крест на ее могиле горел золотом…
«Православное детство»
Как жаль, что ушло то короткое благодатное время – время ежедневных, ежеминутных чудес, время детского видения мира, без сарказма и сомнений, без выматывающих попыток найти смысл жизни, к которым я к тому времени уже успела привыкнуть. Будто Господь высветил для меня потаенные страницы удивительной книги, которые можно прочесть только доверчивым сердцем, о чем будешь потом вспоминать всю жизнь, но вернуться туда уже, видимо, никогда не сможешь. Я тогда думала, отвечая всем сердцем на Божественную любовь, нечаянно приоткрывшуюся мне: даже если бы все люди в мире сказали, что Бога нет, я одна бы свидетельствовала о Нем. Свидетельствовала потому, что Господь позволил мне ощутить Его любовь ко мне, ничем не заслужившей этого, отвалил камень от гроба, в котором без Него постепенно разлагалась моя душа, и просто сказал: «Иди и больше не греши».И сразу же вернулось ко мне детство (разве могла я подумать, что неосуществимое желание многих снова вернуться в детство – не призрачная мечта, а реальность?), и я увидела деревья, траву, небо преображенным зрением, увидела такими, какими, наверное, видит их только ребенок, настоящими и значительными. Помню, когда мы все (то есть я, папа, мама, бабушка и брат) сидели однажды на нашей кухне за ужином, ели жареную картошку с малосольными огурцами и говорили о чем-то простом и милом сердцу, папа вдруг посмотрел на меня и сказал: «Ты это запомнишь на всю жизнь». И я действительно запомнила на всю жизнь и тот вечер, и ту любовь, в которой жила тогда, и ту детскую, радость от каждой капли дождя, от шелеста деревьев, от теплой земли, которую расталкивает набухающий цветок, от первой, слегка порозовевшей земляничинки (я ее хранила на подоконнике для бабушки, отлучившейся из дома на несколько дней).
И как же я переживала, что с годами стала терять эту радость, все реже и реже чувствовать ее! Когда мы переехали в Москву, я любила уезжать из дома: ведь только стоило мне после месячного отсутствия оказаться на московском перроне, как она, эта радость, непременно возвращалась ко мне, и на какое-то время все становилось таким же, как и в детстве, особенным и преображенным. Но потом и это ушло. И уже больше не повторялось, несмотря ни на какие мои отъезды. Нет, все же, хоть и очень редко, вспыхивало на какое-то мгновение сердце, но только на одно-единственное. Я сначала ни с чем эту неожиданную радость не связывала, только потом поняла, что она появлялась именно тогда, когда я проезжала (проходила) мимо храма…
И вот теперь я снова засыпала и просыпалась в мире детства. И детская легкость вернулась, и даже детское пристрастие к мороженому, которое, как мне казалось, я разлюбила уже навсегда. И это «детство» длилось долгих два года. Нина Павлова, автор книги «Пасха красная», назвала это время православным детством. И это вовсе не аллегория, а самое что ни на есть настоящее, радостное и счастливое время, куда попадают новообращенные. Потом я узнала, что богословы такую радость называют «призывающей благодатью» – ее Господь иногда дает для того, чтобы привлечь к Себе. Но почему не всегда и не навсегда? Кто бы знал? Хотя на этот вопрос уже был однажды получен ответ: «Он – Господь; что Ему угодно, то да сотворит» (1 Цар. 3: 18).
Исповедь у отца Тихона Пелиха
Протоиерей Тихон Пелих
Когда я приехала в Псково-Печерский монастырь летом 1981 года, то окунулась во все новое, необычно-радостное, никогда раньше не испытываемое и в то же время такое удивительно родное и близкое мне. Вспоминаю, как ходила каждый день на две Литургии – раннюю и позднюю, не решаясь подойти к исповеди и причаститься. Я к тому времени еще сознательно ни разу не причащалась, хотя на исповеди уже была. Правда, тогда все происходило, как во сне. Великим постом нас с Людочкой позвал в Отрадное приятель Валентин, единственный из наших знакомых, кто в то время уже ходил в церковь. «Зачем? – подумала я. – Посмотреть на старинные иконы и архитектуру?». Будто не знала, что в церкви молятся. Знала, конечно, знала, и в то же время как бы и не знала. Попробуй тут объяснить, что тогда происходило в моей душе! Но в Отрадное я все-таки поехала и очень переживала, когда поняла, что перед храмом надо будет перекреститься. А я не могу перекреститься! И что же мне прикажете тогда делать?!
– А что это, обязательно?
– Да, обязательно, – с мягкой твердостью настаивал Валентин.
И перед входом в храм (стыдно-то как!) мне все-таки удалось пересилить себя и перекреститься, прячась за чьи-то спины.
Была среда Великого поста. Отец Валериан Кречетов служил Литургию Преждеосвященных Даров. Когда все вставали на колени, мы с Людочкой тоже вставали. Но это я преодолевала без труда, потому что по-другому было нельзя, ведь все делали земной поклон и никто не обращал ни на кого внимания. А потом я устала стоять на одном месте и начала ходить по храму. В левом приделе образовалась какая-то очередь, и я почему-то поняла, что идет исповедь. Не помню, как, но я оказалась в этой очереди, наблюдая за происходящим. Очередь тянулась к солее, на которой сидел удивительный старец. К этому чудесному старцу и подходили люди, они вставали на колени и что-то говорили ему. Старец был в белой одежде и сам такой прозрачно-белый, как бы бесплотный, что невозможно было отвести от него глаз.
И тут какая-то женщина, подойдя ко мне, тихонько шепнула:
– Шапку-то сними: мужская ведь.
Действительно, на мне была меховая ушанка, новая, ондатровая, которую я позаимствовала у мужа. Я послушно сняла шапку и обмотала голову шарфом. Но пока я наблюдала за происходящим, я не заметила, как подошла совсем близко к тому месту, где сидел старец. Ну все, думаю, еще немного постою и отойду. Но как только я так подумала, та же женщина снова подошла ко мне и твердо сказала:
– А сейчас твоя очередь.
Моя? Но я ведь вовсе не собиралась ни к кому подходить и сказать мне было совершенно нечего. Но я об этом только подумала, а сама шагнула к белоснежному старцу и опустилась перед ним на колени. У меня закружилась голова, я заплакала и взяла старца за руки. И старец взял мои руки в свои. И так спокойно было рядом с ним, и так хорошо было моим рукам в его прозрачных руках, не принадлежащих нашему суетному миру, что я, казалось, могла бы так стоять около него и плакать целую вечность. Но старец ждал, и надо было что-то говорить.
– Я на исповеди в первый раз.
– В первый раз? – будто удивился он. – Ну, говори, в чем тебя обличает совесть.
Я молчала, не зная, что ответить.
– У тебя есть грехи против совести?
– Конечно, есть, – поспешно кивнула я.
– Против совести?!!!
Тут я испугалась. Наверное, это какие-то особенные грехи? Но ведь если меня обличает совесть каждый день, да что там день, каждую минуту с того времени, как я встаю с постели, значит, все, что я делаю, я делаю против совести? Почему же он тогда удивился? Или это что-то другое? Я молчала. И старец молчал. Но нельзя же было вот так молча стоять на коленях, держась со старцем за руки! Надо было что-то сказать ему. Но что, что сказать?
– У меня дочь некрещеная! – прошептала я.
– Молись Матери Божией, – вздохнул старец и накрыл меня епитрахилью.
Я отошла от батюшки и, оказавшись перед иконой Богородицы, молча постояла перед ней. Молиться Матери Божией? Но как? Как? Если бы я только знала! Но батюшка Тихон (а это был известный многим в то время старец Тихон Пелих) сам помолился за меня, положив тем самым начало моей церковной жизни.
На отчитке у отца Адриана
И вот теперь я приехала в Печоры одна. Со мной хотели ехать мои подружки, но муж сказал: «Нет, одна поезжай, так лучше будет». Я ходила каждый день на две службы, говоря себе на ранней обедне: на поздней причащусь, а на поздней Литургии – завтра, а завтра: «Вот поеду в Пюхтицы, там уж обязательно». Но и в Пюхтицком женском монастыре одолевали те же мысли: «А почему здесь? Вернусь в Печоры – вот тогда…». И опять в Печорах: «Приеду в Москву и причащусь». Приеду в Москву? Нет, что-то здесь не так. И Людмила Александровна это почувствовала:– А почему вы не причащаетесь? Смотрю, бываете на всех Литургиях, а к Чаше не подходите.
И тут я рассказала ей про мои бесконечные «завтра» и «потом».
– Немедленно причащаться! – тут же пресекла она мои сомнения.
На следующий день я исповедовалась у отца Адриана, и он спросил меня:
– А ты была когда-нибудь на отчитке? Нет? Хочешь, приходи, посмотришь на бесовские оргии.
Пришла, посмотрела.
– Ну, как, страшно было? – спросил меня потом отец Адриан.
И я, с ужасом вспоминая жалобные завывания, лай, злобные рыки, которые раздавались с разных сторон (и вся эта невидимая свора готова была броситься на батюшку, а может быть, и на меня!), поспешно сказала:
– Да, очень страшно. Особенно я испугалась, когда молодой человек, который ржал, как конь, упал, а лицо у него побелело, как у покойника. Я подумала, что он умер. А бывает так, что бес выходит из человека после ваших молитв?
– Бывает. Тогда он спрашивает меня: «Вот ты меня гонишь, а куда мне идти? А я ему: иди в коммунистов».
– В живых людей?! А разве так можно?
– А это как Господь попустит. На все ведь Его воля. И если бес войдет в кого, тот сам ко мне и прибежит, а потом и в церковь ходить начнет.
К концу моего паломничества отец Адриан благословил меня приехать в Печоры вместе с мужем 5 сентября на венчание.
Наше венчание
Все венчания исключительные. И наше венчание тоже было таким – исключительным и необычным. Ничего еще толком не зная о Православии, мы твердо были уверены только в одном: так, как мы раньше жили, мы уже жить не сможем. Не сможем больше тыкаться слепыми котятами в разные стороны, не сможем плыть на авось, отчетливо понимая, что то, на чем мы так опрометчиво пустились в плавание, – не комфортабельный корабль, на который мы когда-то рассчитывали, а так, ветхая лодчонка, при первом же ударе дающая трещину. И вот после многих лет супружеской жизни, когда мы с отчаянием увидели, что надеяться нам практически не на что, твердо решили начать жизнь по-другому: осознанно и ответственно, хотя толком еще не понимали, из чего эта «осознанность и ответственность» состоит.5 сентября мы приехали в Псково-Печерский монастырь, как и благословил нас батюшка, а на следующий день недавно почивший отец Евгений Пелешев повенчал нас в храме Сорока Севастийских мучеников. И мой муж, тогда еще неверующий, выйдя из церкви, сказал мне строго:
– Ты думаешь, нас человек венчал? Нет, нас Сам Бог венчал!
В храме были только мы, наши близкие друзья, Виктор и Людочка, да еще гости, две нищенки, живущие на подаяния: Людмила Александровна и ее подруга, такая же старушка, как она. Обе пришли с дарами. И хотя это был простой головной платок и две деревянных ложки, никаким подаркам мы в своей жизни не радовались так, как этим. Наши гостьи плакали от умиления и молились за нас, сокрушаясь, что родителей с нами нет.
– Да вот, маму никак к вере не приведем, помолитесь за нее, пожалуйста!
Мне потом сказали, что на клиросе пел один человек, а тогда нам казалось, что это был большой хор. И отец Евгений венчал нас с такой любовью, будто мы были его любимыми чадами.
– Вы идите вперед, на нас не оглядывайтесь, будто нас не знаете, – предупредила после венчания Людмила Александровна.
И правда, зачем было лишний раз «засвечиваться»? Тогда пристально следили за молодежью: выясняли, кто, откуда и к кому приезжал. Но несмотря на принятые меры безопасности, нас все-таки не оставили без внимания. На следующий же день к нашей хозяйке пришла какая-то женщина и стала заинтересованно расспрашивать нас, где мы живем, и много ли в Москве молодежи в храм ходит. И мы (чтобы не надеялись на победу атеизма!) утвердительно кивнули:
– Да, много!
Встреча с отцом Иоанном (Крестьянкиным)
Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)
А на следующий день нас ожидал еще один подарок от Господа. Да еще какой! Мы с мужем решили подойти на исповедь к молоденькому монаху (как потом узнали, это был отец Тихон, будущий наместник Псково-Печорского монастыря), и я стала спрашивать его, о чем чаще всего спрашивают новоначальные. Об Иисусовой молитве, разумеется, поскольку они, не успев еще разобраться со своими греховными завалами, сразу же бросаются одолевать духовные высоты.
– Да что я о молитве могу знать? – смиренно ответил батюшка. – Вам надо с этим вопросом к отцу Иоанну (Крестьянкину) обратиться, он сейчас пойдет к себе в келью, и вы сможете его увидеть.
Не подозревая о том, какая радость нас ожидает, мы вышли на улицу и вскоре увидели старца, направляющегося в нашу сторону.
– Это муж с женой из Москвы, они вчера обвенчались, – представил нас отец Тихон.
– А вы исповедовались перед венчанием?
– Нет, – растеряно переглянулись мы.
– Не подготовили вас, значит, – сказал батюшка. Но, увидев наши огорченные лица, поспешил тут же успокоить:
– Ну, ничего, ничего, это мы сейчас исправим.
Батюшка приблизил свое лицо к моему совсем близко, глаза в глаза, потом взял моего мужа за руки и, глядя на меня, начал называть наши грехи.
А что мы? Попав туда, куда перенесло однажды волшебное колечко младшую дочь купеческую, мы могли только молчать, переполненные не заслуженным нами счастьем.
– А теперь забудьте все, что было, – сказал батюшка и перекрестил нас большим крестом, а потом радостно улыбнулся моему мужу:
– Вот как хорошо! Будет у тебя теперь дружочек! А вот две иконки, как раз для вас.
И батюшка протягивает нам небольшие фотографии: на одной образ Иверской Матери Божией, на другой – преподобного Серафима Саровского.
И нас вновь захлестывают волны благодатной любви, с которой мы уже успели соприкоснуться.
– Батюшка, – трогает отца Иоанна за рукав подрясника какая-то пожилая женщина, – батюшка, я приехала из Владивостока, у меня колечко пропало!
Батюшка тут же поворачивается к ней:
– Ты думаешь, у тебя его кто-то украл? Нет, никто не украл, найдется твое колечко!
– Батюшка! – облегченно вздыхает старушка, – батюшка! Спаси тебя Господи!
А мы терпеливо ждем, когда любовь, изливаемая сейчас на эту старушку, вновь возвратится к нам. И вот батюшка опять с нами и любит только нас. «Как солнышко», – мелькнула незатейливая мысль, – всем его свет и тепло достается!» И до сих пор на вопрос, каким был отец Иоанн, отвечаю: «Как солнышко». Недавно я прочла где-то, что батюшку называли «солнечным». Конечно же, не одна я испытала его тепло и любовь.
А потом батюшка достал из кармана две конфетки:
– А это вам!
Но тут подошли какие-то молодые люди в штатском и вежливо, но настойчиво стали оттеснять его от нас:
– Идите, батюшка, в свою келью, здесь нельзя стоять.
– Ну вот, здесь нельзя, там нельзя, а где же можно-то? – огорчается батюшка, измученный непрошеной «опекой».
И мы расстаемся с человеком, который поистине сделал нам тогда царский подарок: подарил нас друг другу, изменив за такое короткое время нашу жизнь.
«Я буду за вас молиться»
Но на этом праздничные чудеса не закончились. Когда мы подошли к храму, нам навстречу выбежал отец Адриан:– Алексеюшка, как же я рад! Я буду молиться за тебя!
– А за меня? – выглядываю я из-за спины мужа.
– И за тебя, и за тебя! – нарочито насупив брови, отвечает он, махнув рукой в мою сторону.
Да люди годами молятся, чтобы к старцу попасть! Но мы тогда ничего удивительного не увидели в этом. Нас Господь одаривал в то время такими немыслимыми сокровищами чуть ли не каждый день, и мы не успевали это даже оценивать. Нам казалось, что вся Церковь состоит из людей, с которыми мы теперь имели счастье постоянно встречаться. Нет, неправда, мы все прекрасно понимали и могли проанализировать происходящее с нами, только тогда жили будто вне этого понимания и вне этого анализа, жили в нереальном мире вместе с апостолом Павлом, преподобным Сергием Радонежским, со святителями и мучениками. Наша Церковь была без границ, и в то же время ее границы четко просматривались – их очерчивало наше сердце, преданное Православию.
Светлана Сидорова
-
Верующая
- 1
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
