Символы в судьбе Михаила Булгакова

15 мая 1891 года родился Михаил Булгаков. Автор романа о сломленном человеке, обретающем покой, — и одновременно романа, который лишает покоя уже несколько поколений его читателей. Эта неудобная книга, написанная неудобным автором, судьба которого и сама драматической напряженностью и скрытым символизмом похожа на роман.
Об узловых моментах этой необычной судьбы Булгакова рассказывает Алексей Варламов, писатель, ректор Литературного института им. Горького.

Алексей ВАРЛАМОВ

Михаил Афанасьевич Булгаков для большинства из нас в первую очередь автор «Мастера и Маргариты» — романа, который кого-то привел в Церковь, кого-то, может быть, увел из нее, хотя тех, кого привел, гораздо больше. Романа, о котором до сих пор спорят: еретический он или нет. Критикуют за то, что в нем не так изображено христианство, не так изображен Спаситель, если считать, что Иешуа — это Спаситель; не так изложен евангельский сюжет и многое еще не так. А между тем Булгаков написал очень честную книгу. О том, как он воспринимал время, в которое он жил. О мире, в котором зло оказалось сильнее, чем добро, где большое зло наказывает мелкое. «Мастер и Маргарита» — очень грустная книга. Если вдуматься, это книга о том, как за распятием не наступает Воскресение. И этим она отличается от «Белой гвардии», романа о Рождестве, которое случилось несмотря ни на что.

Чужой человек

Булгаков родился 3 мая 1891 года в семье профессора Киевской духовной академии. Ему исполнилось 16 лет, когда умер отец. После этого многое изменилось: у Михаила были очень сложные отношения с матерью, и отход его от Церкви случился во многом потому, что конфликтуя с ней, он стал конфликтовать и с ее системой ценностей.
Закончив гимназию, он поступил на медицинский факультет Киевского университета. А потом началась Первая мировая война, и он попал сначала на фронт, а потом в тыл, в Смоленскую губернию — земским доктором. И это был, пожалуй, один из самых трагичных и напряженных периодов его жизни. Ему трудно жилось в русской деревне, отношения с крестьянами не складывались, к тому же пристрастился к морфию, и то, что потом он сумел от этого излечиться — безусловно, чудо.
Революция была для Булгакова явлением однозначно катастрофическим. Он не любил революцию, хотя лично ему она как раз принесла благо: освободила от необходимости работать земским врачом. Он вернулся в Киев, в невероятно милую атмосферу большого культурного русского города, в котором его окружали близкие люди. Но власть в городе менялась: на смену националистам приходили большевики, на смену большевикам — белые. А профессия врача в военное время чрезвычайно опасна — всякая власть хочет его мобилизовать.

В земской больнице, 1892

В конце концов Булгакова и мобилизовали. Белые. Вместе с ними он отступал до Владикавказа, и если бы это зависело от него, никогда бы не остался в советской России. Но когда белая армия под ударами красных оставляла Владикавказ, Булгаков подцепил тиф и свалился в бреду. А когда пришел в себя, власть уже переменилась.
И он твердо решил, что не будет больше врачом. Ему было почти 30 лет.
Он приехал в Москву, где его никто не ждал, где у него не было ни квартиры, ни работы, ни одежды для холодных московских зим. Это было отчаянное, тяжелейшее время, когда он со всей силой вгрызался в советскую жизнь: «как собака шерстью оброс мандатами» — устроился журналистом сначала в одну газету, потом в другую, потом оказался в «Гудке», в созвездии молодых советских писателей, рожденных революцией и новым временем.
Булгаков был среди них белой вороной. Ему не нравилась эта работа. Он делал ее из-под палки. Днем. А ночью писал роман, который впоследствии получит название «Белая гвардия» — «Капитанскую дочку» XX века. Это была попытка художественно осмыслить русскую смуту. И она ему удалась.

Восхождение

«Белая гвардия» была опубликована в Советском Союзе только частично. Для Булгакова это было страшным ударом. Он всю душу вложил в эту книгу. Он ждал, что роман позволит ему освободится от постылой журналистской доли и превратит в настоящего писателя. Не случилось.
Но роман прочел один из режиссеров Московского художественного театра и предложил Михаилу Афанасьевичу написать по нему пьесу. Это было просто попадание в яблочко, потому что Булгаков по природе своего таланта больше человек театра. И он написал пьесу, которая была принята к постановке, хотя никаких шансов увидеть свет у нее не было: изображать людей, симпатизирующих белому движению, врагов революции, представителей старого мира настолько обаятельными, человечными, полными любви, тепла, нежности было в Советском Союзе немыслимо. Пьеса не могла пройти советскую цензуру. Это было бы чудо. И чудо свершилось— она ее прошла. И пьеса пошла.

Первое издание

Булгакову было 35 лет, жить ему оставалось 15. До этого он был в общем-то никому не известен: то ли журналист, то ли фельетонист— так, не пойми кто. И вдруг стал известен всей стране — публика ломилась на его «Дни Турбиных». Он потом подсчитал: на его пьесу было 298 отрицательных рецензий и только 3 нейтральных. Но пьеса шла, и успех влек за собой успех. Театр Вахтангова поставил «Зойкину квартиру», а Камерный театр начал репетиции «Багрового острова». Булгаков превратился в успешного драматурга.
Мы привыкли ставить знак равенства между ним и героем его последнего романа — Мастером. Но в Мастере Булгаков писал явно альтернативу себе. На самом деле он знал и славу, и успех, и счастье.

Крах

Однако нельзя сказать, что все у Булгакова в середине 1920-х годов складывалось гладко. Была опубликована повесть «Роковые яйца». Но «Собачье сердце» цензура не пропустила. В 1926-м на квартире Булгакова УГПУ провело обыск, отобрали дневник и рукописи. Позже его вызвали на Лубянку и устроили довольно жесткий допрос, выясняя политические взгляды. Отвечал он прямо, честно, ничего не скрывая, говорил, что не любит революцию, что во время гражданской войны был на стороне белых, что на эти исторические события смотрел с ужасом. И может быть эта прямота его и спасала.
Как бы там ни было, в середине 1920-х у Булгакова складывалось ощущение, что самое страшное — революция, разруха, гражданская война, кровь, насилие, — все это ушло, и дальше история будет развиваться эволюционно, возвращаясь к обычным, естественным нормам и законам бытия и домашним, семейным, вечным человеческим ценностям. И в этом мире он будет работать как прозаик и драматург.
Он не конфликтовал с советской властью. Он ее не любил, это правда. Но он хорошо понимал, что она пришла всерьез и надолго, а он по натуре не борец, не оппозиционер, не диссидент. Он просто предполагал, что если он будет уважать ее законы, она позволит ему писать то, что он хочет и как хочет.

Дни Турбиных, МХАТ, 1926

Однако в 1928-м вся эта благостная картина начала рушиться. Булгаков предложил Московскому художественному театру новую пьесу — «Бег», альтернативную историю его собственной жизни. Она очень понравилась руководству театра, очень понравилась Горькому. Но пьесу запретили. Это было для Булгакова страшным ударом. Кроме того, «Бег» утянул за собой и те пьесы, которые уже шли на московских сценах и обеспечивали Булгакову и финансовое благополучие, и уверенность в себе, и положение драматурга. Все его благополучие, вся его независимость рухнули в одночасье.
И тогда он решил написать еще одну пьесу— о великом французском драматурге Мольере. Казалось бы, что в этом опасного? Но цензура поняла, что автор написал о самом себе: о вечном противостоянии драматурга и театра, художника и царя, о том трагическом безумии, которое окружает подлинного творца, о той цене, которую художник платит за талант, независимо от политического режима. Только безумец мог ее пропустить.

Страстная пятница

Пьесу запретили, и Булгаков понял— это конец. В этой стране, в это время он как художник, как писатель, как драматург никому не нужен. Оставалось одно— обращаться к верховной власти. И он написал письмо Сталину. Он перечислил все свои обиды, привел все аргументы, собрал все факты, подтверждающие, что его положение невыносимо. И в конце попросил: «Отпустите меня за границу. А если это невозможно, дайте мне работу, потому что иначе я просто умру с голода».
Письмо он отправил в конце марта 1930 года. И тогда же была опубликована знаменитая статья Сталина «Головокружение от успехов», посвященная «перегибам» коллективизации. Но ведь и травлю Булгакова Сталин мог рассматривать как некий «перегиб» — культурный и литературный. Да еще в том же году застрелился Маяковский. Сталин хорошо понимал, что письмо Булгакова тоже таило скрытую угрозу суицида. И 18 апреля 1930 года он ему позвонил.
Была пятница. И не просто пятница, а пятница Страстной недели. А Булгаков, хоть и отошел от Церкви, все-таки родился в церковной семье и без сомнения помнил церковный календарь. Да и Сталин, который еще дальше ушел от религии, все-таки в юности учился в духовной семинарии и тоже не мог не помнить церковного календаря. Это разумеется не значит, что Сталин специально дожидался Страстной пятницы, но тот факт, что этот разговор состоялся именно в этот день имеет глубокое символическое значение. Не случайно же именно в этот день происходит действие романа «Мастер и Маргарита».
Итак, состоялась беседа, к которой Булгаков на самом деле не был готов. Он думал, это розыгрыш. А когда понял, что это действительно Сталин, не сумел собраться. И когда тот спросил: «Что, мы вам очень надоели? Может вам действительно поехать заграницу?», Булгаков попался. Потом он ужасно корил себя за то, что не сказал: «Да, отпустите меня за границу, я не могу здесь больше жить, я не могу здесь больше работать, я здесь задыхаюсь, я здесь никому не нужен». Но вместо этого стал говорить, «что русский писатель должен жить в России».
На следующий день его взяли на работу в Московский художественный театр. Так началась совершенно новая эпоха в его не очень долгой жизни.

Сизиф

Новая работа Булгакову чрезвычайно нравилась. Она давала ему достаток, уверенность в сегодняшнем и завтрашнем дне. Никто особенно не критиковал, никто не гнобил. Спокойная, безмятежная полоса жизни? Нет, на самом деле все было совсем не так. Булгаков по натуре был человеком конфликтным, сложным, да и психика его была сильно надломлена. До разговора со Сталиным он жил по принципу: не верь, не бойся, не проси. Но разговор разрушил эту его автономию и посеял иллюзию, что у него есть верховный покровитель.
Очень скоро у него начались конфликты со Станиславским и Немировичем-Данченко. Понятно, что Булгаков по своей природе не мог быть ни ассистентом режиссера, ни вторым режиссером. Он мог бы быть главным режиссером в своем собственном театре, как Мольер. Но Булгакову судьба такого шанса не дала.
Позднее все это будет описано в «Театральном романе»: он работал во МХАТе и мечтал пережить тот театральный успех, который пережил в середине 1920-х. Он был отравлен этим успехом. Он любил театральную славу, любил свое имя на афишах. И если бы в театре все складывалось хорошо, он, может быть, вообще не стал бы возвращаться к прозе.

Станиславский и Немирович-Данченко

И он продолжал писать пьесы — но никто их не ставил. Их даже цензура не запрещала. Но если в 1920-е театры разбирали булгаковские пьесы, как горячие пирожки, то в 1930-е все испугались. На Булгакове лежала печать отверженности, с ним было опасно иметь дело. Но он был упрям, он хотел сломать эту стену. В конце концов к постановке были приняты три его пьесы — «Александр Пушкин», «Иван Васильевич» и самая важная для Булгакова— «Мольер» (авторское название «Кабала святош» театр забраковал). Эту пьесу Московский художественный театр репетировал четыре года. Булгаков вконец измучился. Он очень ждал премьеры. И в феврале 1936 года она состоялась.
А 9 марта в газете «Правда» вышла редакционная статья «Внешний блеск и фальшивое содержание». И после нее театр пьесу снял. И театр Вахтангова испугался ставить «Александра Пушкина», а Театр сатиры — «Ивана Васильевича». Повторилась ситуация 1929 года: Сизиф толкал, толкал свой камень, но он все равно покатился вниз.

Неслучившаяся Пасха

Это был для Булгакова страшный удар. Но с точки зрения высшего смысла, важно чтобы дерево приносило плоды. И если для этого его надо обрезать, значит надо обрезать. Ведь только когда он потерпел окончательную театральную неудачу и поставил на себе крест как на драматурге, он и стал дописывать «Мастера и Маргариту». Роман писался много лет, кусками, в разных редакциях, и автор так никогда бы его не закончил, если бы у него просто не осталось другого выхода.
Нет, он не нищенствовал, он получал хорошую зарплату в театре: из МХАТа он ушел в Большой— там больше платили. И у него было много свободного времени. То есть в каком-то смысле для него были созданы идеальные условия: сиди и пиши. И он писал.
Зачем? Для кого? Кому в сталинской Москве 1930-х нужна была эта история? Булгаков был расчетливым, прагматичным человеком. И тем не менее продолжал писать этот роман. Просто потому, что принадлежал к числу тех редких художников, которые не управляют своим талантом — талант управляет ими.
Естественно, роман не был напечатан ни при жизни автора, ни после его смерти и только чудом, благодаря стараниям Константина Симонова, в сокращенном варианте в 1966-67 годах появился в журнале «Москва», а в полном — только в 1970-е.
Главное достоинство этой книги — ее невероятное мужество, безоглядность и… безысходность. Можно говорить о трагической духовной эволюции Булгакова от того, случившегося Рождества «Белой гвардии» к не случившейся Пасхе «Мастера». Но он написал то, что чувствовал. И предъявлять ему за это претензии — бессмысленно. Гораздо важнее понять человека, который в этих условиях сумел найти в себе силы, чтобы написать книгу, которая покорила весь мир и не отпускает нас до сих пор.
Во многом секрет успеха романа в том, что за порой легковесной формой, за блистательным стилем, остротами, шутками, магией, колдовством, поразительной лирикой, за сложной гаммой чувств, переживаний, смыслов, конфликтов, столкновений, смеси трагического и комического, отчаянного, печального, — за всем этим видно человека, который все это из себя высекал. Не зная, куда все это выведет и чем кончится, без надежды, что это увидит свет и будет кому-то нужно. И поэтому — как художник — победил.

Прощеное воскресенье

Теперь спорят: церковным он был — не церковным, покаялся— не покаялся, по-христиански умер — не по-христиански. Но точку во всех этих разговорах может поставить еще одна символическая дата. Булгаков умер в воскресенье 10 марта 1940 года. Это было не просто воскресенье, это было Прощеное воскресенье.
Потрясающий, фантастический дар, потрясающая посмертная судьба и очень несчастная, горькая жизнь. История о том, как и чем платит человек за свой талант, свой дар, свою избранность.