Смех и вера: можно ли христианам смеяться?
Вопросы о смехе не столь поверхностны, как кажутся на первый взгляд. Если человек всерьез обеспокоен жизнью своей души, он готов на любые жертвы и для него нет мелочей. В конечном итоге все вопросы сводятся к одному практическому: означает ли обретение веры отказ от смеха? Надо ли мне каяться в том, что я смеюсь?
Мы побеседовали об этом с иеромонахом Димитрием Першиным (на момент публикации — диакон Михаил ПЕРШИН, председатель комиссии молодежного отдела Русской Православной Церкви по духовно-нравственному просвещению).
Иеромонах ДИМИТРИЙ (Першин)
— Смех — это способ раскрепощения, освобождения человека от пут каких-либо норм. Именно смех позволял человеку выстоять в годы репрессий. Не случайно в 1930-е годы к проблеме смеха обращается знаменитый русский мыслитель Михаил Бахтин. В те годы он подвергался преследованиям, был в ссылке и в смехе усматривал возможность нравственного противостояния всепроникающей тоталитарной власти. Посмеяться над собственным страхом — значит внутренне его победить.
Впрочем, выше смеха над властителями — смех уже над собой, ибо это прорыв к свободе от своих пристрастий и посюсторонних надежд. Этому посвящена известная притча о Тамерлане, который, отдав некий город на разграбление, вечером спросил, как реагируют жители. «Плачут и рыдают». — «Грабьте еще день». На следующий вечер: «Рвут на себе волосы, катаются по земле». — «Еще день». На третий вечер: «Смеются». — «Можно уходить, здесь брать уже нечего»…
О высших психических процессах, заложенных в способности смеяться, писала известная юмористка Н. А. Тэффи: «Когда люди видят что-нибудь уклоняющееся от истинного, предначертанного, уклоняющееся неожиданно-некрасиво, жалко, ничтожно, и они постигают это уклонение, — душой их овладевает бурная экстазная радость, торжество духа, знающего истинное и прекрасное. Вот психическое зарождение смеха».
Да, так бывает. Порой, смеясь, человек «освобождается» от стыда, жалости и совести. Смех может быть не только путем к относительной свободе от навязанной идеологии, но и формой насилия над человеческой свободой. Угроза осмеяния — мощный рычаг воздействия на человека, упорствующего в своих взглядах.
В падшем мире смех возникает на грани осуждения: из несоответствия реальности идеалу, того, что есть, — тому, чего ожидаем. Или, с другой стороны, — из возможности исказить идеал, сделать что-либо доброе лукавым.
— А почему именно «лукавым»? В современном русском языке это слово звучит совсем нестрашно. Скорее, в нем есть оттенок иронии…
— Все не так просто. Не случайно более тысячи лет назад именно слово лукавый было выбрано при переводе молитвы «Отче наш» с греческого языка на славянские. Его корень — лук. Лук — это оружие, названное так потому, что имеет форму дуги. Лукой по-древнерусски назывались береговые изгибы, отсюда лукоморье — морской залив. Лука — изогнутая часть седла. Что же общего у перечисленных вещей с сатаной? Ответ прост: искривленная форма. Кривизна — общий признак всего «лукавого».
Именно поэтому в молитве «Отче наш» лукавым именуется диавол. По-гречески лукавый (poneros) — это «дурной, испорченный, подлый, злой». Один из первых ангелов, светоносец Денница (по-латыни — Люцифер) когда-то исказил себя, отпав от Бога, и с тех пор стремится втянуть в эту кривизну человека, а через него весь мир. Падший дух — лжец. Он искажает Божие творение, отображая его в кривом зеркале. Отсюда возможность недоброго смеха, издевательства и хулы. Предел его — смех над Богом. Ганс Христиан Андерсен в «Снежной королеве» описал инфернальное измерение смеха. Помните разбившееся зеркало, осколки которого попадали в сердца людям?
Вероятно, такие вот осколки оледенили и сердца тех, кто глумился на Голгофе над пригвожденным Христом. И как показывает в «Мастере и Маргарите» Михаил Булгаков, этот смех над Праведником продолжается и в наши дни. В булгаковском романе своеобразной музыкальной приметой «мертвых душ» служит фокстрот «Аллилуйя». Весьма популярный в 1930-е годы, он был создан американцем Винсентом Юмансом как кощунственная пародия на богослужение. Он пронизывает все пространство романа. Он звучит в ресторане, где собирается писательский бомонд, под его музыку бесовская сила является в кабинете профессора — специалиста по раковым болезням, его наяривает оркестр на балу у сатаны. И оказывается, что вся эта театральная, писательская и журналистская толпа новых «партейных» русских, променявших свой талант на возможность быть при власти и пьянствующих ныне в ресторане «у Грибоедова», — едина с толпой у «Лысой горы», с толпой, орущей: «распни Его».
— Запрета на любой смех нет. Есть аскетический запрет на хохот, в котором утрачивается память о Боге. Иногда стремление избежать даже повода к соблазну приводит к полному личному отказу от смеха. В монашеском сборнике рубежа VI—VII веков «Луг духовный» зафиксировано предание о святителе Иоанне Златоусте: «после крещения он никогда не произносил клятвы и не побуждал никого к клятве, никогда не сказал лжи, избегал шуток и не позволял другим шутить (в своем присутствии)».
А еще бывает смех от самодовольства, от сытости, смех, ослепляющий и отгораживающий от Бога. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете, — предостерегает от подобного смеха Господь (Лк. 6:25). В то же время смех как таковой не порицается. Более того, именно в смех претворится праведная скорбь (ибо возможна неправедная — «о житейских предметах»): Блаженны плачущие ныне; ибо воссмеетесь (Лк. 6:21).
Примечательно, что это слова одной проповеди, которую мы встречаем только у евангелиста Луки. В близком по смыслу месте Евангелия от Матфея (Мф 5:1−7:29) тема смеха отсутствует. И более она не окажется в центре внимания на всем протяжении Нового Завета.
В Евангелии от Луки как обещание смеха в будущем, так и осуждение его в нынешней жизни обусловлены внутренним состоянием человека. Почему он смеется? Из-за чего плачет? Как отмечал апостол Павел, «печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению; а печаль мирская производит смерть» (2 Кор. 7:10).
— Но если не всякая скорбь спасительна, быть может, и не всякое веселье предосудительно?
— Во всяком случае, в той же проповеди Спасителя, приведенной евангелистом Лукой, говорится о том, как реагировать верующим, когда их бесчестят за Сына Человеческого: возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь. Синодальный перевод облагораживает новозаветный греческий: повеление «возвеселитесь» (skirtesate) буквально переводится как «запрыгайте», «запляшите». Церковнославянский перевод ближе к оригиналу по смыслу: «возрадуйтеся в той день и взыграйте».
Так всегда ли осторожность в чем-либо предполагает полный отказ? Все же смех — дар; как и все качества человеческой природы, он дан от Бога.
— Действительно, в некоторых случаях можно говорить о том, что авторы Ветхого Завета прибегают к юмору. Уже в Ветхом Завете участие Бога в судьбах мира могло быть выражено по-разному. Горький сарказм обличений пророка Исайи сменяет мягкий юмор книги пророка Ионы.
Трудно удержаться от улыбки, слушая в канун Пасхи чтение о том, как Бог вразумлял пророка Иону (четвертая паремия вечерни Великой Субботы).
Как известно, Иона предвещал жителям языческого города Ниневии гибель. Ниневитяне покаялись, и Господь помиловал город. «Иона сильно огорчился этим и был раздражен. И молился он Господу и сказал: о, Господи! не это ли говорил я, когда еще был в стране моей? Потому я и побежал в Фарсис, ибо знал, что Ты Бог благий и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый и сожалеешь о бедствии. И ныне, Господи, возьми душу мою от меня, ибо лучше мне умереть, нежели жить.
И сказал Господь: неужели это огорчило тебя так сильно?
И вышел Иона из города и сел с восточной стороны у города, и сделал себе там кущу, и сел под нею в тени, чтобы увидеть, что будет с городом» (Иона 4:1−5). Иными словами, надеясь все же, что Ниневия будет стерта с лица земли, Иона решил, устроившись поудобнее и подальше от городских стен, понаблюдать за катастрофой. Но Господь Бог приготовил для пророка сюрприз.
И произрастил Господь Бог растение, и оно поднялось над Ионою, чтобы над головою его была тень и чтобы избавить его от огорчения его; Иона весьма обрадовался этому растению.
И устроил Бог так, что на другой день при появлении зари червь подточил растение, и оно засохло.
Когда же взошло солнце, навел Бог знойный восточный ветер, и солнце стало палить голову Ионы, так что он изнемог и просил себе смерти, и сказал: лучше мне умереть, нежели жить.
И сказал Бог Ионе: неужели так сильно огорчился ты за растение? Он сказал: очень огорчился, даже до смерти.
Тогда сказал Господь: ты сожалеешь о растении, над которым ты не трудился и которого не растил, которое в одну ночь выросло и в одну же ночь и пропало:
Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличить правой руки от левой, и множество скота?" (Иона 4:6−11).
В церковнославянском переводе (как и в греческом, кстати) вместо слова «растение» стоит «круглая тыква» (kolokunta): И повеле Господь Бог тыкве, и возрасте над главою Иониною.
Оказывается, и несмышленые дети, и скот значимы в очах Божиих. Кстати говоря, тяготы поста, наложенного Ионой на Ниневию, несли и ослы: и облекошася во вретища человецы и скоти и возопиша прилежно к Богу… (Иона 3:8).
Несомненно, автор книги пророка Ионы наделен чувством юмора. Милосердным предстает в этой книге и Господь Бог. Смягчая праведный гнев Своего пророка, Бог открывает о Себе, что Он не есть Бог Закона, но Бог любви, простирающейся и на людей беззакония, каковыми были в глазах израильтян жители языческой Ниневии.
Таким образом, книга пророка Ионы показывает Бога иным, нежели это представляли себе иудеи. Оказывается, Бог Завета — это не только их Бог, но Бог всех народов; более того, это Бог, обращенный к каждому человеку. Это Бог, не гнушающийся повелевать тыкве и червю; это Бог, прикосновением чуда исцеляющий Иону от чрезмерной ревности и жажды возмездия; это Бог, внимающий реву голодных ослов и дыханию ни в чем неповинных младенцев.
— А есть в Ветхом Завете примеры упоминания смеха в положительном контексте?
— Вспомним, что именно рождение младенца Исаака побудило 90-летнюю Сарру сказать: Смех сделал мне Бог; кто ни услышит обо мне, рассмеется <…> кто сказал бы Аврааму: Сарра будет кормить детей грудью? ибо в старости его родила я сына (Быт. 21:6−7).
— Наверное, помыслить улыбку Творца мироздания все-таки можно. Кощунства в этом не будет. Во всяком случае, человек, обладающий чувством юмора, склонен именно в этом свете воспринимать всю реальность мира. Эта библейская радость о мире отразилась и в книгах, вроде бы весьма далеких от Священного Писания, — в фантастике и детективах.
В рассказе Рэя Бредбери «Огненные шары» спор об этом ведут священники, которых послали с миссией к марсианам:
— Отец Перегрин, вы когда-нибудь бываете серьезны?
— И не буду, пока Господь не станет серьезен. И не надо так возмущаться, прошу вас. Господь никак уж не серьезен. Мы ведь знаем о Нем точно лишь одно — что Он есть любовь. А любовь неотделима от чувства юмора, не так ли? Нельзя любить человека, которого вы не терпите, верно? А чтобы терпеть кого-то рядом, надо хоть изредка над ним посмеиваться. Вы согласны? Все мы — смешные зверюшки, вывозившиеся в миске сгущенки, и, потешаясь над нами, тем больше Господь нас любит.
— Никогда не думал, что Господу присуще чувство юмора, — заметил отец Стоун.
— Сотворившему утконоса, верблюда, страуса и человека? Да бросьте! — Отец Перегрин расхохотался.
Подобную мысль высказывал и один из героев Гилберта Кийта Честертона: «Наверное, Творец любуется акулой, как я любуюсь лютиком».
— Если это справедливо для эпохи Ветхого Завета, когда Бог далекий и гневный вдруг опознавался как близкий и милующий, тем более все переменилось после того, как Бог пришел к людям во плоти.
После Боговоплощения мы можем говорить о том, что Господь воспринял весь спектр человеческих чувств. Сын Божий стал и Сыном Марии, а значит, в Нем были все проявления человеческой жизни, кроме греха. Он хотел есть и вкушал, желал пить и пил, ходил по земле, ехал на осленке, печалился, плакал, молился, говорил, просил, даже умолял Апостолов, был носим на руках Девы, был пригвожден, страдал, умер, воскрес. Он был Одним из нас, воспринял все последствия падения человека. Единственное, чего не было во Христе ни в малейшей степени, — это греха, ибо грех отделяет от Бога. Во Христе нет греха, поэтому вопрос стоит так: относятся ли радость и улыбка к греховным проявлениям человеческой природы? И если да, то Господь ни в младенчестве, ни в детстве, ни в отрочестве, ни в юности, ни в зрелости Своей ни разу не улыбнулся. Если же нет, какой была эта улыбка?
Ответить на этот вопрос нам не дано. Психология Богочеловека недоступна нашему сознанию. И не только потому, что после грехопадения человек утратил духовное ведение, но и в силу того, что мы тварны, а стало быть, не вездесущи, но ограничены по природе. Творение не способно заглянуть в душу вочеловечившегося Творца.
— Смех является терапевтическим средством. Он нужен человеку, чтобы выстоять, не отчаяться в этом мире. Чем опасно слишком серьезное отношение к вещам? Тем, что на ваших глазах могут оказаться серые очки. Сквозь них мир предстает безрадостным, бесперспективным, а потому безнадежным. В этих случаях смех жизненно необходим. О том, какое место занимает смех в жизни людей, рассуждает Панталоне — один из персонажей сказки «Любовь к трем апельсинам» в версии Леонида Филатова:
Ну можно ли представить мир без шуток?!
Да он без шуток был бы просто жуток!..
Когда на сердце холод, страх и тьма,
Лишь юмор не дает сойти с ума!..
Судьба играет с нами в «чет» и «нечет»,
Уныние казнит, а юмор лечит.
Хвала шутам, что вовремя смогли
Нас удержать от яда и петли!..
Над злом надо уметь посмеяться. «Ад всесмехливый», о котором повествует канон на Пятидесятницу, — это, в переводе с греческого, «ад всеосмеянный». Смешной в своей напыщенности, диавол бессилен в своей злобе и бездарен в своей пустоте.
Христос, сойдя в ад, посмеялся над сатаной, сокрушил все его планы и спас людей.
Христос Воскресе! и мы празднуем Пасху «веселыми ногами». Эти строки Пасхального канона задают новое измерение радости и веселья. Возможна духовная радость и духовное веселье. Радость выражает себя в действии, в улыбке. От радости можно пуститься в пляс. Не случайно эмоциональные народы Эфиопии и Египта ритмично приплясывают во время литургии. Это не повод для подражания, но один из аргументов в пользу смеха.
— А есть ли в монашеской литературе подобные аргументы?
— Именно осмеянию дьявольских козней посвящены рассказы первых монахов, собранные в «Древнем Патерике», «Луге духовном» и «Лавсаике». Эти сборники ценны тем, что составлены в IV—VI веках, в эпоху зарождения монашества, и вполне передают его дух. Для примера обратимся к «Лугу духовному», несколько глав которого посвящены подвигам аввы Стефана, пресвитера илиотского:
«Рассказывали еще о нем, что он однажды сидел в своей келлии и читал, — и вот снова видимым образом явился ему демон, и сказал:
— Уйди отсюда, старик, здесь тебе не будет пользы.
— Если, как я хорошо знаю, ты желаешь моего удаления отсюда, то вот сделай так, чтобы стул, на котором сижу, начал ходить.
А сидел он на плетеном стуле.
Выслушав слова старца, диавол сделал так, что заходил не только стул, но и вся келлия.
— Ловок же ты! — сказал старец, увидавши хитрость диавола, — а я все-таки отсюда не уйду.
Старец сотворил молитву, и нечистый дух исчез».
А основатель монашества, преподобный Антоний Великий, сам строгий аскет и подвижник, прибегал к смеху в педагогических целях:
«Некто, ловя в пустыне диких зверей, увидал, что авва Антоний шутливо обращается с братиями, и соблазнился. Старец, желая уверить его, что иногда бывает нужно давать послабление братиям, говорит ему: „Положи стрелу на лук свой, и натяни его“. Он сделал так. Старец опять говорит ему: „Еще натяни“. Тот еще натянул. Старец опять говорит: „Еще тяни“. Ловец отвечает ему: „Если я сверх меры буду натягивать, то переломится лук“. Тогда авва Антоний говорит ему: „Так и в деле Божием, — если мы сверх меры будем налегать на братии, то от приражения они скоро сокрушатся. Посему необходимо иногда давать хотя некоторое послабление братии“. Выслушав это, ловец был сильно тронут и, получив великую пользу, ушел от старца. И братия, утвердившись, возвратились в свое место».
— И все же есть ли какие-то четкие критерии, позволяющие отделить позволительный христианину смех от смеха, разрушающего душу?
— Внутренняя направленность придает высший смысл каждому человеческому действию, так что христианская культура скорее приветствует смех — но смех добрый. А что безусловно недопустимо — это солидарность с силами зла. Осмеяние чужого горя, Божией красоты, добра превращает смех — милость Божию — в путь к пустоте.
Бывает, что смех опустошает. Бывает, что окрыляет. Есть время для плача, есть и для веселья. Есть время сетовать, и время плясать (Еккл. 3:4).
Нужно лишь научиться различать.
Но вот что еще важно. Смех как выражение душевной радости относится к сфере душевной жизни. Радость духовная — это радость благодатная, она всецело обращена к небесному; она не предполагает ни сопоставления реальности и идеала, ни суда — и, стало быть, непричастна «юмористическому взгляду на происходящее». Это иная, окрыляющая радость, и она соотносится не со смехом, но, скорее, с духовным весельем. Юмор же — это всего лишь способ освободить душу от тягот падшего мира и возможен только в нем; если у Бога есть чувство юмора, то это сфера Его икономии* (СНОСКА: Буквальное значение греческого слова «икономия», составленного из греческих слов «ойкос» (дом) и «номос» (закон) — «управление домом». В Новом Завете это слово употребляется в переносном смысле Божиего управления Своим домом, т. е. Божиего плана о спасении сотворенного Им мира.), это Его милость к падшему человеку, шаг ему навстречу.
Беседовала Юлия БЛАТУН
Мы побеседовали об этом с иеромонахом Димитрием Першиным (на момент публикации — диакон Михаил ПЕРШИН, председатель комиссии молодежного отдела Русской Православной Церкви по духовно-нравственному просвещению).
Иеромонах ДИМИТРИЙ (Першин)
О смехе — всерьез
— Отец Михаил, а что такое вообще смех — с точки зрения психологии, например?— Смех — это способ раскрепощения, освобождения человека от пут каких-либо норм. Именно смех позволял человеку выстоять в годы репрессий. Не случайно в 1930-е годы к проблеме смеха обращается знаменитый русский мыслитель Михаил Бахтин. В те годы он подвергался преследованиям, был в ссылке и в смехе усматривал возможность нравственного противостояния всепроникающей тоталитарной власти. Посмеяться над собственным страхом — значит внутренне его победить.
Впрочем, выше смеха над властителями — смех уже над собой, ибо это прорыв к свободе от своих пристрастий и посюсторонних надежд. Этому посвящена известная притча о Тамерлане, который, отдав некий город на разграбление, вечером спросил, как реагируют жители. «Плачут и рыдают». — «Грабьте еще день». На следующий вечер: «Рвут на себе волосы, катаются по земле». — «Еще день». На третий вечер: «Смеются». — «Можно уходить, здесь брать уже нечего»…
О высших психических процессах, заложенных в способности смеяться, писала известная юмористка Н. А. Тэффи: «Когда люди видят что-нибудь уклоняющееся от истинного, предначертанного, уклоняющееся неожиданно-некрасиво, жалко, ничтожно, и они постигают это уклонение, — душой их овладевает бурная экстазная радость, торжество духа, знающего истинное и прекрасное. Вот психическое зарождение смеха».
В искривленном пространстве
— Как-то слишком уж оптимистично получается. Но ведь бывает и смех, идущий «снизу»…Да, так бывает. Порой, смеясь, человек «освобождается» от стыда, жалости и совести. Смех может быть не только путем к относительной свободе от навязанной идеологии, но и формой насилия над человеческой свободой. Угроза осмеяния — мощный рычаг воздействия на человека, упорствующего в своих взглядах.
В падшем мире смех возникает на грани осуждения: из несоответствия реальности идеалу, того, что есть, — тому, чего ожидаем. Или, с другой стороны, — из возможности исказить идеал, сделать что-либо доброе лукавым.
— А почему именно «лукавым»? В современном русском языке это слово звучит совсем нестрашно. Скорее, в нем есть оттенок иронии…
— Все не так просто. Не случайно более тысячи лет назад именно слово лукавый было выбрано при переводе молитвы «Отче наш» с греческого языка на славянские. Его корень — лук. Лук — это оружие, названное так потому, что имеет форму дуги. Лукой по-древнерусски назывались береговые изгибы, отсюда лукоморье — морской залив. Лука — изогнутая часть седла. Что же общего у перечисленных вещей с сатаной? Ответ прост: искривленная форма. Кривизна — общий признак всего «лукавого».
Именно поэтому в молитве «Отче наш» лукавым именуется диавол. По-гречески лукавый (poneros) — это «дурной, испорченный, подлый, злой». Один из первых ангелов, светоносец Денница (по-латыни — Люцифер) когда-то исказил себя, отпав от Бога, и с тех пор стремится втянуть в эту кривизну человека, а через него весь мир. Падший дух — лжец. Он искажает Божие творение, отображая его в кривом зеркале. Отсюда возможность недоброго смеха, издевательства и хулы. Предел его — смех над Богом. Ганс Христиан Андерсен в «Снежной королеве» описал инфернальное измерение смеха. Помните разбившееся зеркало, осколки которого попадали в сердца людям?
Вероятно, такие вот осколки оледенили и сердца тех, кто глумился на Голгофе над пригвожденным Христом. И как показывает в «Мастере и Маргарите» Михаил Булгаков, этот смех над Праведником продолжается и в наши дни. В булгаковском романе своеобразной музыкальной приметой «мертвых душ» служит фокстрот «Аллилуйя». Весьма популярный в 1930-е годы, он был создан американцем Винсентом Юмансом как кощунственная пародия на богослужение. Он пронизывает все пространство романа. Он звучит в ресторане, где собирается писательский бомонд, под его музыку бесовская сила является в кабинете профессора — специалиста по раковым болезням, его наяривает оркестр на балу у сатаны. И оказывается, что вся эта театральная, писательская и журналистская толпа новых «партейных» русских, променявших свой талант на возможность быть при власти и пьянствующих ныне в ресторане «у Грибоедова», — едина с толпой у «Лысой горы», с толпой, орущей: «распни Его».
Возрадуйтесь и возвеселитесь?
— Не отсюда ли в христианской литературе, особенно в монашеской, аскетической, столь решительно осуждается смех? Это мера предосторожности?— Запрета на любой смех нет. Есть аскетический запрет на хохот, в котором утрачивается память о Боге. Иногда стремление избежать даже повода к соблазну приводит к полному личному отказу от смеха. В монашеском сборнике рубежа VI—VII веков «Луг духовный» зафиксировано предание о святителе Иоанне Златоусте: «после крещения он никогда не произносил клятвы и не побуждал никого к клятве, никогда не сказал лжи, избегал шуток и не позволял другим шутить (в своем присутствии)».
А еще бывает смех от самодовольства, от сытости, смех, ослепляющий и отгораживающий от Бога. Горе вам, пресыщенные ныне! ибо взалчете. Горе вам, смеющиеся ныне! ибо восплачете и возрыдаете, — предостерегает от подобного смеха Господь (Лк. 6:25). В то же время смех как таковой не порицается. Более того, именно в смех претворится праведная скорбь (ибо возможна неправедная — «о житейских предметах»): Блаженны плачущие ныне; ибо воссмеетесь (Лк. 6:21).
Примечательно, что это слова одной проповеди, которую мы встречаем только у евангелиста Луки. В близком по смыслу месте Евангелия от Матфея (Мф 5:1−7:29) тема смеха отсутствует. И более она не окажется в центре внимания на всем протяжении Нового Завета.
В Евангелии от Луки как обещание смеха в будущем, так и осуждение его в нынешней жизни обусловлены внутренним состоянием человека. Почему он смеется? Из-за чего плачет? Как отмечал апостол Павел, «печаль ради Бога производит неизменное покаяние ко спасению; а печаль мирская производит смерть» (2 Кор. 7:10).
— Но если не всякая скорбь спасительна, быть может, и не всякое веселье предосудительно?
— Во всяком случае, в той же проповеди Спасителя, приведенной евангелистом Лукой, говорится о том, как реагировать верующим, когда их бесчестят за Сына Человеческого: возрадуйтесь в тот день и возвеселитесь. Синодальный перевод облагораживает новозаветный греческий: повеление «возвеселитесь» (skirtesate) буквально переводится как «запрыгайте», «запляшите». Церковнославянский перевод ближе к оригиналу по смыслу: «возрадуйтеся в той день и взыграйте».
Так всегда ли осторожность в чем-либо предполагает полный отказ? Все же смех — дар; как и все качества человеческой природы, он дан от Бога.
Ветхий Завет: горький сарказм и мягкий юмор
— Бытует мнение, что в какой-то мере юмор присущ и ветхозаветным книгам…— Действительно, в некоторых случаях можно говорить о том, что авторы Ветхого Завета прибегают к юмору. Уже в Ветхом Завете участие Бога в судьбах мира могло быть выражено по-разному. Горький сарказм обличений пророка Исайи сменяет мягкий юмор книги пророка Ионы.
Трудно удержаться от улыбки, слушая в канун Пасхи чтение о том, как Бог вразумлял пророка Иону (четвертая паремия вечерни Великой Субботы).
Как известно, Иона предвещал жителям языческого города Ниневии гибель. Ниневитяне покаялись, и Господь помиловал город. «Иона сильно огорчился этим и был раздражен. И молился он Господу и сказал: о, Господи! не это ли говорил я, когда еще был в стране моей? Потому я и побежал в Фарсис, ибо знал, что Ты Бог благий и милосердый, долготерпеливый и многомилостивый и сожалеешь о бедствии. И ныне, Господи, возьми душу мою от меня, ибо лучше мне умереть, нежели жить.
И сказал Господь: неужели это огорчило тебя так сильно?
И вышел Иона из города и сел с восточной стороны у города, и сделал себе там кущу, и сел под нею в тени, чтобы увидеть, что будет с городом» (Иона 4:1−5). Иными словами, надеясь все же, что Ниневия будет стерта с лица земли, Иона решил, устроившись поудобнее и подальше от городских стен, понаблюдать за катастрофой. Но Господь Бог приготовил для пророка сюрприз.
И произрастил Господь Бог растение, и оно поднялось над Ионою, чтобы над головою его была тень и чтобы избавить его от огорчения его; Иона весьма обрадовался этому растению.
И устроил Бог так, что на другой день при появлении зари червь подточил растение, и оно засохло.
Когда же взошло солнце, навел Бог знойный восточный ветер, и солнце стало палить голову Ионы, так что он изнемог и просил себе смерти, и сказал: лучше мне умереть, нежели жить.
И сказал Бог Ионе: неужели так сильно огорчился ты за растение? Он сказал: очень огорчился, даже до смерти.
Тогда сказал Господь: ты сожалеешь о растении, над которым ты не трудился и которого не растил, которое в одну ночь выросло и в одну же ночь и пропало:
Мне ли не пожалеть Ниневии, города великого, в котором более ста двадцати тысяч человек, не умеющих отличить правой руки от левой, и множество скота?" (Иона 4:6−11).
В церковнославянском переводе (как и в греческом, кстати) вместо слова «растение» стоит «круглая тыква» (kolokunta): И повеле Господь Бог тыкве, и возрасте над главою Иониною.
Оказывается, и несмышленые дети, и скот значимы в очах Божиих. Кстати говоря, тяготы поста, наложенного Ионой на Ниневию, несли и ослы: и облекошася во вретища человецы и скоти и возопиша прилежно к Богу… (Иона 3:8).
Несомненно, автор книги пророка Ионы наделен чувством юмора. Милосердным предстает в этой книге и Господь Бог. Смягчая праведный гнев Своего пророка, Бог открывает о Себе, что Он не есть Бог Закона, но Бог любви, простирающейся и на людей беззакония, каковыми были в глазах израильтян жители языческой Ниневии.
Таким образом, книга пророка Ионы показывает Бога иным, нежели это представляли себе иудеи. Оказывается, Бог Завета — это не только их Бог, но Бог всех народов; более того, это Бог, обращенный к каждому человеку. Это Бог, не гнушающийся повелевать тыкве и червю; это Бог, прикосновением чуда исцеляющий Иону от чрезмерной ревности и жажды возмездия; это Бог, внимающий реву голодных ослов и дыханию ни в чем неповинных младенцев.
— А есть в Ветхом Завете примеры упоминания смеха в положительном контексте?
— Вспомним, что именно рождение младенца Исаака побудило 90-летнюю Сарру сказать: Смех сделал мне Бог; кто ни услышит обо мне, рассмеется <…> кто сказал бы Аврааму: Сарра будет кормить детей грудью? ибо в старости его родила я сына (Быт. 21:6−7).
Радость о мире
— Мы знаем, что все Писание боговдохновенно. И если в нем есть какие-то юмористические нотки, то, выходит, Богу присуще чувство юмора?— Наверное, помыслить улыбку Творца мироздания все-таки можно. Кощунства в этом не будет. Во всяком случае, человек, обладающий чувством юмора, склонен именно в этом свете воспринимать всю реальность мира. Эта библейская радость о мире отразилась и в книгах, вроде бы весьма далеких от Священного Писания, — в фантастике и детективах.
В рассказе Рэя Бредбери «Огненные шары» спор об этом ведут священники, которых послали с миссией к марсианам:
— Отец Перегрин, вы когда-нибудь бываете серьезны?
— И не буду, пока Господь не станет серьезен. И не надо так возмущаться, прошу вас. Господь никак уж не серьезен. Мы ведь знаем о Нем точно лишь одно — что Он есть любовь. А любовь неотделима от чувства юмора, не так ли? Нельзя любить человека, которого вы не терпите, верно? А чтобы терпеть кого-то рядом, надо хоть изредка над ним посмеиваться. Вы согласны? Все мы — смешные зверюшки, вывозившиеся в миске сгущенки, и, потешаясь над нами, тем больше Господь нас любит.
— Никогда не думал, что Господу присуще чувство юмора, — заметил отец Стоун.
— Сотворившему утконоса, верблюда, страуса и человека? Да бросьте! — Отец Перегрин расхохотался.
Подобную мысль высказывал и один из героев Гилберта Кийта Честертона: «Наверное, Творец любуется акулой, как я любуюсь лютиком».
После Боговоплощения
— Это можно сказать и про книги Нового Завета?— Если это справедливо для эпохи Ветхого Завета, когда Бог далекий и гневный вдруг опознавался как близкий и милующий, тем более все переменилось после того, как Бог пришел к людям во плоти.
После Боговоплощения мы можем говорить о том, что Господь воспринял весь спектр человеческих чувств. Сын Божий стал и Сыном Марии, а значит, в Нем были все проявления человеческой жизни, кроме греха. Он хотел есть и вкушал, желал пить и пил, ходил по земле, ехал на осленке, печалился, плакал, молился, говорил, просил, даже умолял Апостолов, был носим на руках Девы, был пригвожден, страдал, умер, воскрес. Он был Одним из нас, воспринял все последствия падения человека. Единственное, чего не было во Христе ни в малейшей степени, — это греха, ибо грех отделяет от Бога. Во Христе нет греха, поэтому вопрос стоит так: относятся ли радость и улыбка к греховным проявлениям человеческой природы? И если да, то Господь ни в младенчестве, ни в детстве, ни в отрочестве, ни в юности, ни в зрелости Своей ни разу не улыбнулся. Если же нет, какой была эта улыбка?
Ответить на этот вопрос нам не дано. Психология Богочеловека недоступна нашему сознанию. И не только потому, что после грехопадения человек утратил духовное ведение, но и в силу того, что мы тварны, а стало быть, не вездесущи, но ограничены по природе. Творение не способно заглянуть в душу вочеловечившегося Творца.
В мире людей
— Если способность к смеху — это Божий дар, то с какой целью, по-Вашему, он дан?— Смех является терапевтическим средством. Он нужен человеку, чтобы выстоять, не отчаяться в этом мире. Чем опасно слишком серьезное отношение к вещам? Тем, что на ваших глазах могут оказаться серые очки. Сквозь них мир предстает безрадостным, бесперспективным, а потому безнадежным. В этих случаях смех жизненно необходим. О том, какое место занимает смех в жизни людей, рассуждает Панталоне — один из персонажей сказки «Любовь к трем апельсинам» в версии Леонида Филатова:
Ну можно ли представить мир без шуток?!
Да он без шуток был бы просто жуток!..
Когда на сердце холод, страх и тьма,
Лишь юмор не дает сойти с ума!..
Судьба играет с нами в «чет» и «нечет»,
Уныние казнит, а юмор лечит.
Хвала шутам, что вовремя смогли
Нас удержать от яда и петли!..
Над злом надо уметь посмеяться. «Ад всесмехливый», о котором повествует канон на Пятидесятницу, — это, в переводе с греческого, «ад всеосмеянный». Смешной в своей напыщенности, диавол бессилен в своей злобе и бездарен в своей пустоте.
Христос, сойдя в ад, посмеялся над сатаной, сокрушил все его планы и спас людей.
Христос Воскресе! и мы празднуем Пасху «веселыми ногами». Эти строки Пасхального канона задают новое измерение радости и веселья. Возможна духовная радость и духовное веселье. Радость выражает себя в действии, в улыбке. От радости можно пуститься в пляс. Не случайно эмоциональные народы Эфиопии и Египта ритмично приплясывают во время литургии. Это не повод для подражания, но один из аргументов в пользу смеха.
— А есть ли в монашеской литературе подобные аргументы?
— Именно осмеянию дьявольских козней посвящены рассказы первых монахов, собранные в «Древнем Патерике», «Луге духовном» и «Лавсаике». Эти сборники ценны тем, что составлены в IV—VI веках, в эпоху зарождения монашества, и вполне передают его дух. Для примера обратимся к «Лугу духовному», несколько глав которого посвящены подвигам аввы Стефана, пресвитера илиотского:
«Рассказывали еще о нем, что он однажды сидел в своей келлии и читал, — и вот снова видимым образом явился ему демон, и сказал:
— Уйди отсюда, старик, здесь тебе не будет пользы.
— Если, как я хорошо знаю, ты желаешь моего удаления отсюда, то вот сделай так, чтобы стул, на котором сижу, начал ходить.
А сидел он на плетеном стуле.
Выслушав слова старца, диавол сделал так, что заходил не только стул, но и вся келлия.
— Ловок же ты! — сказал старец, увидавши хитрость диавола, — а я все-таки отсюда не уйду.
Старец сотворил молитву, и нечистый дух исчез».
А основатель монашества, преподобный Антоний Великий, сам строгий аскет и подвижник, прибегал к смеху в педагогических целях:
«Некто, ловя в пустыне диких зверей, увидал, что авва Антоний шутливо обращается с братиями, и соблазнился. Старец, желая уверить его, что иногда бывает нужно давать послабление братиям, говорит ему: „Положи стрелу на лук свой, и натяни его“. Он сделал так. Старец опять говорит ему: „Еще натяни“. Тот еще натянул. Старец опять говорит: „Еще тяни“. Ловец отвечает ему: „Если я сверх меры буду натягивать, то переломится лук“. Тогда авва Антоний говорит ему: „Так и в деле Божием, — если мы сверх меры будем налегать на братии, то от приражения они скоро сокрушатся. Посему необходимо иногда давать хотя некоторое послабление братии“. Выслушав это, ловец был сильно тронут и, получив великую пользу, ушел от старца. И братия, утвердившись, возвратились в свое место».
— И все же есть ли какие-то четкие критерии, позволяющие отделить позволительный христианину смех от смеха, разрушающего душу?
— Внутренняя направленность придает высший смысл каждому человеческому действию, так что христианская культура скорее приветствует смех — но смех добрый. А что безусловно недопустимо — это солидарность с силами зла. Осмеяние чужого горя, Божией красоты, добра превращает смех — милость Божию — в путь к пустоте.
Бывает, что смех опустошает. Бывает, что окрыляет. Есть время для плача, есть и для веселья. Есть время сетовать, и время плясать (Еккл. 3:4).
Нужно лишь научиться различать.
Но вот что еще важно. Смех как выражение душевной радости относится к сфере душевной жизни. Радость духовная — это радость благодатная, она всецело обращена к небесному; она не предполагает ни сопоставления реальности и идеала, ни суда — и, стало быть, непричастна «юмористическому взгляду на происходящее». Это иная, окрыляющая радость, и она соотносится не со смехом, но, скорее, с духовным весельем. Юмор же — это всего лишь способ освободить душу от тягот падшего мира и возможен только в нем; если у Бога есть чувство юмора, то это сфера Его икономии* (СНОСКА: Буквальное значение греческого слова «икономия», составленного из греческих слов «ойкос» (дом) и «номос» (закон) — «управление домом». В Новом Завете это слово употребляется в переносном смысле Божиего управления Своим домом, т. е. Божиего плана о спасении сотворенного Им мира.), это Его милость к падшему человеку, шаг ему навстречу.
Беседовала Юлия БЛАТУН
-
Верующая
- 1
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
