Рассказ православного священника о жизни во Франции
О том, как живут христиане в Европе, как передать веру детям, что происходило во время пандемии в реанимации парижского госпиталя и в какой момент слова Спасителя «Возьми крест свой и следуй за Мной» (Мк. 8, 34) зазвучали по новому – беседа с иереем Николаем Тихончуком, клириком храма в честь иконы Божией Матери Всех Скорбящих Радость и Святой Женевьевы Парижской в Корсунской епархии Русской Православной Церкви.
Иерей Николай Тихончук
– Отец Николай – первый вопрос: как священник из Омска оказался в Париже?
– Когда я приехал в Париж, то священником еще не был. Если начинать рассказ с самого начала, то после прохождения военной службы я поступил в Омский государственный университет на исторический факультет, затем, во время учебы, открыл для себя существование Свято-Тихоновского института и приехал туда поступать в 1997-м году, а окончил его в 2002-м.
Во Франции я оказался в 2005-м году, благодаря одной образовательной программе, которая была адресована преимущественно православным студентам духовных школ из разных стран, с целью продолжения ими обучения и углубления своих знаний в разных областях наук: патрологии, лингвистики, церковной истории, канонического права и так далее. Мне посчастливилось оказаться в небольшой группе студентов-участников программы. Учился я на историческом факультете университета «Париж-8», по окончании получил диплом Мастер-2. Вскоре, в 2009-м, после вступления в брак, я был рукоположен в сан диакона, а затем, спустя 3 года, стал священником. Да, как же я стал медбратом? В период моего диаконского служения я прошел обучение в медицинском колледже.
Вот так, если кратко, выглядит мой необычный жизненный путь. На этом пути я встретил очень многих замечательных людей, о которых следовало бы сказать особо, но я, пожалуй, упомяну лишь два имени. Это мой духовный отец, казачий священник Александр Горбунов, который вплоть до своей кончины всегда был рядом, помогал и поддерживал во всем. Его пастырским примером я всегда вдохновляюсь. И нужно сказать об отце Иоанне (Крестьянкине), он дал мне два важных совета-благословения, которым я последовал. Первый – о поступлении в Свято-Тихоновский институт. Второй – уехать учиться за границу.
– Вы жили в Омске, на Востоке России, в одной из сибирских «столиц». Затем переехали на учебу в столицу России. А теперь вы в Париже, одном из центров Западной Европы… Чем отличается жизнь духовенства в России и во Франции? Каковы различия в приходской жизни?
– Это очень интересный вопрос, потому что дело не только в местах и городах, но и во временных отрезках. Ведь я пришел школьником-подростком в возрождающуюся Церковь, в 1988-м году, когда и принял Крещение. На моих глазах происходило возрождение Омской епархии, откуда я родом. Мне знакомы многие священники, которые были рукоположены еще в начале 1990-х, а двое выходцев из епархии стали епископами.
Омск в начале 1990-х – это совершенно разоренная с точки зрения духовной жизни территория. Если в Центральной России или на Украине опыт предыдущих поколений верующих более или менее сохранился, в том числе и подпольно, то Сибирь очень сильно пострадала от советской власти. На всю невероятно большую Омскую епархию после распада Советского Союза приходилось только два храма! Буквально – духовная пустыня. Возрождение начиналось с большим энтузиазмом, и я вспоминаю с великим трепетом эту историю.
Москва – совсем другой город, когда я туда приехал в 1997-м году, то открыл для себя возрождающиеся московские храмы с богатыми традициями приходской жизни. И я рад, что учился в такой духовной школе, как Свято-Тихоновский институт, где познакомился со многими прекрасными священнослужителями, которые меня и вдохновили в будущем принять сан. Например, с отцом Димитрием Смирновым, отцом Борисом Левшенко, которым я очень благодарен, с отцом Владимиром Воробьевым, ректором института, и многими другими, с кем я и сейчас поддерживаю контакты.
С Францией совсем другая история.
Мы, православные, здесь – религиозное меньшинство. Несмотря на это, Православие здесь укореняется (не скажу, что оно укоренилось, но лишь начинает укореняться), конечно, во многом благодаря активной миссионерской и просветительской деятельности русской эмиграции начала XX века: книгоиздательству, русскому студенческому движению, Свято-Сергиевскому институту и так далее.
Однако поколение тех, первых эмигрантов уже ушло или уходит, вместе с ними порой уходят традиции, поскольку приходские общины тоже меняются, не только по своему составу, но и по динамике общинной жизни.
По большому счету, в Западной Европе существует два типа приходов: приходы, где богослужения совершаются на национальном языке диаспоры: русский, греческий, румынский, сербский и так далее, – и приходы, где богослужения совершаются на языке страны проживания. Существует, конечно, опыт сочетания того и другого в пространстве одного храма, но лично я с ним мало знаком.
Для себя, как клирика франкофонной общины, я вынес такое наблюдение, что франкофонные приходы остаются по большей части изолированными общинами, которые не всегда поддерживают отношения с другими общинами, по причине удаленности прихода, например.
Люди, которые приходят в Православие, нуждаются в общении с единоверцами. Это видно на примере моих собратьев – священников-французов. Есть банальные вещи, которые они не всегда чувствуют и понимают. Свое Православие они иногда воспринимают очень книжно, начитавшись какой-то литературы. Это касается и прихожан-франкофонов.
Очень важно для нас развивать здесь горизонтальные межприходские связи. Общение и посещение России стали бы важным элементом духовной подпитки от Матери-Церкви. Иначе возникает проблема самозамыкания и самодовольства. И такая проблема существует, когда приходская община чувствует себя автономной и самодостаточной единицей, уверенной, что не нуждается ни в каком руководстве.
Если говорить о будущем Православия в Европе, то, на мой взгляд, оно возможно, если оно будет говорить и совершать богослужения на местном языке.
Об этом размышляли и отцы-основатели нашего прихода, например, Владимир Лосский, братья Максим и Евграф Ковалевские, Митрополит Антоний Сурожский, священник Николай Лосский. Практически сразу, с момента основания моего прихода, были предприняты усилия по переводу огромного корпуса богослужебных текстов, а также адаптации русской певческой традиции на французский язык. Наши дети, которые здесь родились и выросли, даже если будут знать язык родителей, все равно уже будут людьми иной языковой культуры. Именно им, нашим детям, нужно богослужение на французском языке, иначе они не останутся в Церкви.
Я это вижу на примере нескольких поколений моих прихожан, которые остались православными именно благодаря тому, что их родители привели во франкофонную общину. И большинство этих «детей», а ныне пожилых людей, я теперь вижу в храме. Они сохранили веру родителей. Хотя они уже в основном не говорят по-русски. Мне кажется, вот об этом мы, православные в Европе, не задумываемся. А нам необходимо думать о нашем будущем поколении. Православие – это не только то, что эмоционально нам греет душу, напоминает о Родине: например, церковнославянский язык или какие-то национальные традиции. Приезжая во Францию, мы хотим, чтобы все здесь было как у нас дома, в наших любимых храмах. Но Церковь, наверное, должна смотреть немного дальше, в будущее. Что будет с нашими детьми? Останутся ли они православными или нет? Наша первостепенная задача состоит том, чтобы передать сокровища Православия нашим детям. А для этого нужно выйти из зоны комфорта. Так они рассуждали.
– Интересная мысль. А чем отличается жизнь православного духовенства во Франции от будней собратьев в России?
– Я третий священник в своем приходе и единственный русский священник в приходе. Настоятель, отец Жерар ле Лагард, и второй священник, отец Габриэль Лакаскад, – оба французы, принявшие Православие. Они у нас на пенсии, работаю только я. Ну, а так, все священники в нашем приходе всегда работали.
Священникам у нас приходится работать, в том числе и мне. Правда, говорить «приходится» я бы не хотел. На самом деле, я считаю, что работать священнику полезно, хотя совмещать работу со служением непросто. С одной стороны, священник, работая, встает в один ряд со своими прихожанами, которые также в будние дни трудятся. И потом он также в выходные отдает десятину своего времени, совершая службы. Приходской батюшка в этом случае – такой же священник, как и все члены его общины, то есть то самое «царственное священство», о котором говорит в своем Послании апостол Петр. Порой такой пример необходим. Работа, если хотите, – это прививка от младостарчества и высокого мнения о себе. Через светскую работу священник не теряет связь с реальной жизнью людей, например, своих прихожан.
Вы знаете, когда я стал работать в красной зоне, один мой друг-епископ сказал: «Твой пример важен, потому что он вдохновляет людей». Наверное, это действительно важно – показать, что есть разные священники, что они могут делать какую-то светскую работу, где-то еще приносить пользу людям.
С другой стороны, скажу о себе. Работа отнимает очень много времени и буквально выжимает из меня все силы. Не остается никаких внутренних ресурсов, чтобы посвятить необходимое время моим прихожанам. А ведь у меня еще семья, маленькие дети, супруга тоже очень много работает. Получается, что я порой разрываюсь на части. Может быть, это вопрос моей личной самоорганизации. Но тем не менее мне кажется, что работающий священник не может полноценно, на 100% отдавать себя приходу. Но таковы наши реалии.
– Не думали, что, может быть, стоит оставить работу, поговорить с прихожанами и сосредоточиться на служении?
– Oставить светскую работу? Так вопрос даже не стоит, поскольку приходская община не может материально обеспечивать своих пастырей.
В приходской общине этот вопрос, конечно же, должен обсуждаться. Приведу пример: когда-то на приходском совете встал вопрос о моем рукоположении в сан священника. Я сказал общине: «Я хотел бы остаться диаконом, потому что у меня молодая семья, только родился наш первый ребенок, и я боюсь, что мне не будет хватать времени на служение». Тогда староста нашего прихода ответила мне от лица всех прихожан: «Ты знаешь, мы хотим тебя видеть нашим пастырем. И мы понимаем твои проблемы. Но часть из них мы возьмем на себя». Это был такой ключевой момент в принятии решения.
– Прихожане разделяют ответственность за жизнь прихода со своим пастырем?
– Да. Важное отличие прихода во Франции от России в том, что здесь общины очень живые, каждый член общины чувствует себя важным элементом в ее жизни. Я чувствую помощь прихожан, собратьев-священников. Они понимают, что мне иногда сложно, я на работе, или что есть еще какие-то проблемы. Особенно в прошлом году из-за эпидемии мне приходилось достаточно часто работать в выходные дни. Oни просто перенимают у меня эстафету, помогают в служении разделить груз обязанностей. За это я им всем очень и очень признателен. Такое отношение людей к своей общине меня невероятно окрыляет.
Конечно, у нас, как в любой семье, бывают конфликты, не без этого. Но мы стараемся их разрешить, сгладить. Ведь когда есть здоровая установка на понимание общей цели – служения Богу, Которому мы молимся, – все остальное должно преодолеваться через примирение и прощение. Чтобы двигаться вместе вперед, нужно принимать друг друга такими, какие мы есть, носить тяготы друг друга (ср. Гал. 6, 2).
Знаете, мне с французами очень легко. Они очень ответственные. Понимают свою личную ответственность за приход. На них можно положиться. Это важное чувство, которое я выношу из моего небольшого пастырского опыта.
Здесь, во Франции, нет различия между священником и прихожанами. Мы ведь и работаем, и сами же жертвуем на приход. Единственное отличие у нас между священником и мирянином – это пастырский авторитет, и только это ценится. Французы – люди достаточно тактичные, но авторитет все равно нужно заслужить, а это уже работа священника над самим собой.
– Давайте теперь о вашем приходе. Расскажите о нем. Кто его прихожане, как он возник и складывался, кому из известных деятелей эмиграции, а возможно, святых, приходилось служить и молиться здесь?
– Надо сказать, что приходы во Франции очень разные. Например, недавно я побывал на богослужениях в двух соборах: Александра Невского (Архиепископия западноевропейских приходов) и в нашем Свято-Троицком соборе (Корсунская епархия), что находится на набережной Бранли. Так вот, я обратил внимание, что, попадая на богослужения в эти два храма, вы буквально оказываетесь в России! Большинство богослужений совершается на церковнославянском языке, сам ритм жизни приходской общины очень напоминает Россию.
Наш приход иной. У нас все богослужения совершаются по-французски. Наш приход стал переходить на французский язык постепенно, а начиная с 1960-х годов уже полностью перешел на французский. Традицию эту заложили отцы-основатели общины. Ведь по своей направленности приход был миссионерским, нацеленным на диалог с христианами иных конфессий, прежде всего, с католиками и протестантами. А диалог возможен тогда, когда мы говорим на одном языке. Если мы стараемся рассказать о православной культуре, она должна быть понятна нашему собеседнику. Поэтому адаптация под культурный контекст была необходима. Хотя, если говорить об адаптации, речь идет не только о языке богослужения. Если вы попадете к нам в храм, то легко заметите, что все мелодии, богослужебные песнопения совершаются по русской певческой традиции.
Париж. Домовая церковь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» и Геновефы Парижской
Приход в честь иконы Божией Матери Всех Скорбящих Радость и Святой Женевьевы был основан в 1936-м году. Я бы хотел сделать небольшое отступление и провести параллель с другим приходом, основанным также в Париже и в то же время. Это наш старый кафедральный собор в честь Трех святителей на улице Петель. Эти два прихода возникли в один год, и основателями были практически одни и те же люди: иконописец Леонид Успенский, Владимир Лосский, и, конечно, первый казначей прихода Андрей Блум, будущий Митрополит Антоний Сурожский.
Эти приходы – как две сестры, но судьба их совершенно различна. Один стал кафедральным собором на долгие годы, с епископской кафедрой, где богослужения проходили на славянском языке. А наш – миссионерским. Община была деятельна и активна в части контактов с инославными. Это привело к тому, что один из активных прихожан, Евграф Ковалевский, стал впоследствии священником, пытался создать некую Поместную Церковь… Его брат, Максим Ковалевский, написал и переложил многие тексты на музыку и адаптировал ее к звучанию на французском языке. Эти песнопения очень мелодичные и написаны в традиции русской церковной музыки.
Наш небольшой приход состоит на 2/3 из коренных французов, перешедших из католичества и протестантизма (кто-то и вовсе пришел из ислама). Есть смешанные браки, которые способствовали переходу людей в Православие, и таких очень много: греко-французы, франко-русские, франко-сербы, франко-ливанцы… кого только нет! И, конечно, 1/3 – представители русской эмиграции, офранцуженной, но Православие – это их идентичность.
– Вам удалось соприкоснуться с кем-то из представителей тех поколений первых эмигрантов, их потомков, сохранивших духовные традиции прошлого?
– Нет, не удалось. Я приехал во Францию в 2005-м году. Это поколение уже ушло… А вот с некоторыми потомками, к счастью, – да. Например, отец Николай Лосский, сын Владимира Лосского, принявший сан в 70-летнем возрасте, служил священником недолго. Но общение с ним и его супругой Вероникой было очень интересным. Эти люди – и не русские, и не французы. А может, в то же время и то, и другое вместе. Трудно описать (смеется). Потому что, с одной стороны, они прекрасно говорили по-русски. Но связи с той Россией, в которой мы родились, у них не было никакой. Разве что через литературу, искусство они что-то себе представляли о нашей стране. Но не приезжали в Россию, у них не было такой необходимости. В то же время это люди удивительные, очень образованные. Когда я оказался на приходе, они приняли меня тепло и по-доброму. Я благодарен им за то, что они помогли мне врасти в общину и впоследствии даже стать священником. Познакомился с супругами Никитой Игоревичем и Ксенией Игоревной Кривошеиными, людьми удивительной судьбы! Но о них вы, конечно, хорошо знаете по автобиографическим книгам, изданным в России.
– Вы упомянули о принявших Православие католиках и протестантах, а также бывших мусульманах среди ваших прихожан. Каков самый яркий случай рождения православного христианина, произошедший на ваших глазах?
– Есть интересные примеры, когда супруг или супруга приводят в храм свою вторую половинку. И эти новообращенные, в свою очередь, придя в Православие, становятся более активными, чем их супруг или супруга. Интересно видеть, как люди врастают в общину и привносят в ее жизнь что-то новое, обогащают ее своим опытом. Мои прихожане, перешедшие из католичества или протестантизма, очень требовательны к проповеди священника. Такая у них выучка. Проповедь должна быть грамотно построена, чтобы они могли потом ее все вместе со мной обсудить. Они внимательно слушают! Нужно очень хорошо готовиться. И всегда есть люди, которые подходят ко мне после службы и беседуют со мной. У них всегда есть вопросы, замечания, советы о том, что нужно раскрыть еще какие-то темы из Евангелия и так далее. Проповедь – важный элемент, слово, которое с жаждой слушают прихожане, в том числе и дети. Мы даже завели традицию – раз в месяц говорить специальную проповедь детям. И это важно, потому что, как мне кажется, у нас есть важная цель: передать веру нашим детям, чтобы они сохранили православную веру.
– Насколько это удается сделать в довольно секулярном пространстве, и, как часто может показаться, подверженном агрессивной дехристианизации?
– Процессы дехристианизации – общая проблема как для Европы, так и для России. Я склонен думать о том, что христианство перестало быть тем новым вином, о котором говорит Христос. Мы перестали говорить на темы, которые актуальны для общества.
Почему христианство первых веков так захватывало и зажигало сердца? Потому что христианство было действительно солью. Дары Духа Святого присутствовали обильно в первохристианских общинах, что мы видим из Деяний апостольских. Вопросы, которые нам задают протестанты, приходящие в Православие: «Где же этот дух, эта сила, эта жизнь? Почему христианство не стало солью, огнем, вином обновляющим?» Это вопрос к нам! Почему мы настолько иссякли, обмирщились, что наша проповедь редко когда касается сердец людей?
Мы можем, конечно, обвинять общество в том, что оно повернулось к нам, христианам, спиной. Отчасти это так. Но так было всегда, ведь с самого начала своей истории христианство подвергалось гонениям. И тем не менее оно распространилось по миру. А сейчас… оно потеряло свою энергию. Я вижу эту проблему здесь, в Европе, так: мы, христиане, в частности, православные, замкнулись в себе. Приезжаем в Европу, создаем приходы, но для себя, чтобы нам в них было уютно, хорошо… Но христианство – это не там, где тепло и уютно. Это живая проповедь на живом языке. И всегда это миссия и движение вперед. Господь часто Себя сравнивал с пастырем. А мы – стадо, которое всегда идет вперед. По мысли матери Марии (Скобцовой), христианство всегда в движении. Христианство есть желание поделиться с другими радостью о том, что мы нашли сокровище! Вот об этом христианство.
Однажды меня поразили слова пророка Иоиля о том, что жажда слова Божьего в последние времена не уменьшится. Люди ищут истину, и это я вижу на примере тех людей, с которыми работаю. Но они ищут истину где-то на периферии, в каких-то культах или где-то еще. Тем не менее человек жаждет Бога, живет с этой жаждой, даже не всегда ее осознавая. А христиане просто перестали понимать, что они призваны, прежде всего, идти и делиться со всеми Благой вестью.
– Сами себя дехристианизируем…
– Совершенно верно, и мы не готовы к подвигу. Восхищаемся мучениками первых веков. Ведь сколько их было! Люди были готовы умереть за истину, пожертвовать самым дорогим – жизнью. А какие темы нас сегодня интересуют здесь, во Франции? «К какой юрисдикции вы относитесь?» Ну, это же абсурд… Господь нам даровал Свое Царство, весь мир, всю вселенную!
– Франция, как страна для жизни православного христианина, – какая она? Что вам здесь нравится, а что – нет?
– Этот вопрос было бы хорошо задать моим прихожанам-французам. Как они, став православными, ощущают себя здесь? Я всегда буду чувствовать себя чужим по отношению к Франции. Хотя у меня здесь семья, и я здесь давно живу. Я все равно остаюсь русским и никогда не смогу полностью почувствовать себя французом.
О моих прихожанах могу сказать следующее: становясь православными, они не порывают окончательно со своей традицией и сохраняют уважительное отношение к тому, что было в их жизни раньше, не отвергают своего прошлого опыта, который стал для них ступенькой к Православию.
Когда я, человек из российской глубинки, приехал во Францию, первым открытием для меня был тот факт, что христиане-католики принимают нас, православных, очень хорошо. Мы с нашим «школьным» багажом относимся к ним с большим недоверием. Как будто они вот только вчера разрушили и разграбили Константинополь (смеется). Современные христиане в Западной Европе нацелены на диалог, братскую помощь, и это было большим открытием. И мои 3 года жизни в рамках учебы во Франции прошли как раз благодаря христианам-католикам, которые потратили средства на то, чтобы я мог учиться. Сначала я относился с настороженностью: мол, католики-прозелиты, ведь именно так нас научили их воспринимать. Но во Франции католики оказались совсем другие. Они наши первые друзья! Они всегда откликаются на наши нужды: предоставляют нам помещения для совершения богослужений, отдают в пользование свои храмы. Я никогда за свои 15 лет жизни здесь не видел негативного отношения с их стороны. И это первый стереотип, который я хотел бы разрушить.
Также я увидел, что христианство во Франции живо. Что здесь много верующих, в том числе и среди молодежи. Католические епархии довольно активны, епископы и священники открыты и доступны. Жизнь имеет довольно динамичный характер, широко привлекаются к церковному служению миряне. Полтора года назад проходила католическая миссионерская конференция, ставшая для меня открытием. Со всей Франции собрались более 5 тысяч верующих, они представили не только свои миссионерские проекты, а делились конкретными плодами своей миссии. Мы даже не представляем, насколько у них развито миссионерское служение, социальная работа на приходах. Вся инициатива на местах дана в руки священникам и мирянам. Вот такие открытия я для себя сделал.
Я вообще достаточно позитивно смотрю на будущее христианства здесь. Оно, конечно, будет занимать скромное, но уверенное место в обществе. Взять даже католические журналы, книги, Интернет-ресурсы, газеты, обсуждающие самые актуальные темы с христианской точки зрения. Оно показывают невероятно высокий уровень дискуссии. И эти издания читают в том числе и светские люди во Франции. Например, газета и журнал «La Croix» (в переводе «Крест») – одно из самых читаемых изданий во французском обществе, в них задаются самые острые вопросы на разные общественно-политические или церковные темы. Для меня это было большим открытием. Нашему читателю, может быть, будет не очень интересно видеть такой позитивный взгляд на Запад, потому что у нас в основном он освещается в негативном контексте.
Нам, православным, здесь живется уютно. Я не вижу, чтобы наши права в чем-то ущемлялись.
Иерей Николай Тихончук
– В нашем разговоре вниманием не обойдешь и пандемию. Тем более что вы работаете медбратом в реанимации парижского госпиталя для больных с COVID-19. Мы возвращаемся одновременно и к теме вашей работы. Почему выбор пал именно на эту профессию?
– Когда я встретил свою супругу, вопросом номер один стал заработок семье на жизнь. Я не понимал, что делать. Работать по специальности – пойти и преподавать историю в школе – не представлялось возможным, потому что мне не хватало знаний и уровня языка. Совершенно естественным для меня стало возвращение к давней мечте стать медиком. Я отучился здесь, получил образование медбрата и стал работать по направлению хирургии. Когда началась первая волна вируса и отделение закрывали на карантин, тем, кто хочет, предложили пойти работать в «красную зону», в реанимацию. Я согласился. Героического в этом ничего не было, хотелось пойти туда, где нужны руки. Во вторую волну я снова попросился в реанимацию, работал уже в ночную смену. И сейчас уже третья волна подходит, я опять вернусь в это отделение.
За прошлый год мы эмоционально и физически устали, но это был замечательный опыт. Новые люди, новые знакомства, а еще понимание того, что твоя работа необходима людям. Ты получаешь отдачу от своей работы, а это ведь так естественно для каждого из нас.
– Можно ли сказать, что во время работы вы одновременно были священником для больных? И наверняка на ваших глазах разворачивались очень трагичные истории, в то же время некоторые из них были с хорошим концом.
– Я не был в отделении в качества священника, и этого у меня не получалось… Моя пастырская работа с больными в этот период ограничивалась моими прихожанами. К счастью, среди них было мало заболевших, но я их навещал, как навещали прихожан и другие священники нашего прихода. Никто, к счастью, от ковида не умер. Пожилых прихожан, которые оказались в изоляции, мы продолжаем посещать до сих пор. Они нуждались в особом внимании. Когда службы возобновились, мы стали их навещать чаще, кто-то начал ходить в храм. В пастырском плане вот так.
А в профессиональном плане… Были истории, которые меня тронули. Среди моих пациенток оказалась молодая женщина 30 лет. Она только родила первенца, с которым ее тут же разъединили, потому что она заболела коронавирусом. Ее пришлось ввести в искусственную кому, потому что она не могла самостоятельно дышать. Это было тяжело видеть. Ее муж звонил каждый день. На вопросы о ее состоянии ему отвечал я, потому что его к ней не пускали. По его голосу я чувствовал, что он был изможден и сильно страдал. К счастью, эта женщина восстановилась и вернулась домой!
Но были и тяжелые случаи. Вторая волна, мой ровесник, мужчина, отец двоих детей, постоянно говорил мне: «Я буду бороться! Я буду бороться!» Но в итоге, к сожалению, болезнь его унесла. Это вообще было характерно для второй волны, когда многие из моих пациентов скончались. Не в реанимации, а после, по причине осложнений, вызванных короновирусной инфекцией.
– Каково ваше отношение к самой пандемии и тех слухах, которые она порождает, что, свою очередь, очень сильно влияет на общество, в том числе и церковное?
– Ситуация, в которой оказались многие страны, в частности, Франция, вынуждала действовать достаточно оперативно, не всегда принимая во внимание те или иные побочные эффекты изоляции. В целом же, относительно Франции и моей больницы я могу сказать, что все меры, которые были приняты по логистике, снабжению медикаментами и средствами защиты медперсонала, оказались на очень высоком уровне, так что мы могли оперативно действовать по принятию и спасению больных людей. Первую и вторую волну во Франции встретили на высоте. И я очень рад, что работал в этом коллективе, среди настоящих профессионалов.
Конечно, есть и тревога, что применяемая сегодня вакцина, например, может, еще не прошла нужного испытательного периода. Но базовые принципы в ее создании были соблюдены. Она не опасна для жизни людей, другой вопрос – в ее эффективности, как показывают последние данные, она дает положительные результаты в борьбе против вируса. Бояться ее не следует.
Приход храма в честь иконы Божией Матери Всех Скорбящих Радость и Святой Женевьевы Парижской
– Как случившееся в 2020-м году изменило жизнь прихода? Вернулась ли жизнь общины к привычному укладу?
– Приход был закрыт, но тем не менее, как и в большинстве храмов епархии, богослужения продолжались при закрытых дверях, для 3–4 человек. Литургия совершалась. Конечно, это вызвало у некоторых прихожан страх, некоторые из-за боязни заразиться до сих пор не ходят в храм, но мы не теряем с ними контакт, а они понимают, что нуждаются в храме и Причастии. По возможности, мы стараемся их навестить. Я их понимаю, потому что у некоторых есть болезни, и вирус мог бы вызвать у них осложнения.
Чтобы не давать им повода для боязни, мы ввели практику раздельного Причащения. Практика такая: носим маски, соблюдаем дистанцию, причащаем прихожан индивидуальными ложками. Затем эти ложки кипятим. Служим две литургии, раннюю и позднюю, чтобы в храме было попросторней и не было большого скопления людей. Думаю, что в настоящих условиях мы нашли оптимальный вариант приема прихожан.
– Что из всей этой непростой ситуации вынесли для себя лично вы?
– Хороший вопрос… Я остро почувствовал, что людей нужно утешать. Мое присутствие как священника было в этот период организовано через письма, электронную почту, телефон. Я должен был напоминать прихожанам, что я всегда рядом с ними, что не оставил их одних.
Мы должны напомнить себе о том, что Причастие – это таинство всей полноты Церкви, а не моего личного спасения. Мы спасаемся только благодаря тому, что рядом с нами есть другие. И внимание к ближним должно стоять во главе угла. Думать о ближних, об их здоровье, безопасности – и есть самое главное для христианина. Мне, как священнику, важно было проявлять заботу о моей пастве, чтобы люди не чувствовали себя оставленными и забытыми.
– А как работа медбратом отразилась на служении в храме и на семейной жизни? Вам наверняка приходилось отбывать длительный карантин…
– В первую волну я был разделен со своей семьей почти на два месяца. Это оказалось неожиданным и трудным испытанием. А тогда, в начале, мы еще не совсем понимали, что происходит, и были напуганы новой опасностью. Был страх, что я тоже могу заболеть и умереть, могут заболеть близкие. Этот страх был очень живой, сильный. Тяжело. Но во вторую волну мы уже были с супругой и детьми, решили не расставаться. Для нашей семьи это была тяжелая нагрузка, которую мы не хотим повторить, и лучше быть всем вместе, даже если придется остаться в четырех стенах нашей небольшой квартиры.
Я помню, как в первую неделю пандемии пришел в храм (а живу я рядом), причастился один и почувствовал себя очень неуютно, потому что никого из прихожан нет, и они не могут физически здесь присутствовать. И я решил: лучше вообще не буду причащаться, чем буду вот так приходить сюда тайком. Я начал приглашать одного верующего доктора, работавшего на скорой помощи. Мы с ним вместе служили и причащались. Затем достаточно быстро мы перешли на более привычную форму богослужения, со всеми санитарными мерами предосторожности. Мы уже поняли, как вести себя с этим вирусом. С тех пор служим каждое воскресенье.
– В завершение беседы задам наш традиционный вопрос: какими словами из Священного Писания вы себя поддерживали или воодушевляли в этой непростой борьбе за жизни и здоровье пациентов, черпая силы для служения?
– Хороший вопрос! Я думал о них, когда вы мне первый раз его задали… и сразу же вспомнил слова Христа, которые пришли в тяжелый для меня момент, после завершения второй волны, когда я почувствовал эмоциональное и физическое опустошение, усталость. Я прочитал Евангелие на службе, и во мне по-новому зазвучали знакомые слова, словно они были произнесены Христом именно для меня в этот трудный момент: «Возьми крест свой и следуй за Мной» (Мк. 8, 34). Сейчас я эти слова часто вспоминаю, и даже вставляю практически в каждую свою проповедь.
Жизнь наша – и служение, и работа, и болезни, и скорби – крест. Порой нам кажется, что этот тяжелый крест похож на тот камень, который мы, как Сизиф, обреченно и бессмысленно катим куда-то наверх горы. Но тот, кто воспринимает свою жизнь как крест, как путь Христов, не остается одинок, он понимает и чувствует всем сердцем, что Спаситель рядом с нами и что Он помогает нам его нести. Как ни странно, эти слова о Кресте для меня зазвучали как слова надежды и утешения, которые согревают сердце. Как бы тяжело ни было, Господь с нами. И мы идем за Ним. Это меня невероятно воодушевляет. Я часто повторяю себе эти слова: «Возьми крест свой и следуй за Мной» (Мк. 8, 34). Наверное, это слова для всех нас.
С иереем Николаем Тихончуком беседовал Владимир Басенков
Иерей Николай Тихончук
– Отец Николай – первый вопрос: как священник из Омска оказался в Париже?
– Когда я приехал в Париж, то священником еще не был. Если начинать рассказ с самого начала, то после прохождения военной службы я поступил в Омский государственный университет на исторический факультет, затем, во время учебы, открыл для себя существование Свято-Тихоновского института и приехал туда поступать в 1997-м году, а окончил его в 2002-м.
Во Франции я оказался в 2005-м году, благодаря одной образовательной программе, которая была адресована преимущественно православным студентам духовных школ из разных стран, с целью продолжения ими обучения и углубления своих знаний в разных областях наук: патрологии, лингвистики, церковной истории, канонического права и так далее. Мне посчастливилось оказаться в небольшой группе студентов-участников программы. Учился я на историческом факультете университета «Париж-8», по окончании получил диплом Мастер-2. Вскоре, в 2009-м, после вступления в брак, я был рукоположен в сан диакона, а затем, спустя 3 года, стал священником. Да, как же я стал медбратом? В период моего диаконского служения я прошел обучение в медицинском колледже.
Вот так, если кратко, выглядит мой необычный жизненный путь. На этом пути я встретил очень многих замечательных людей, о которых следовало бы сказать особо, но я, пожалуй, упомяну лишь два имени. Это мой духовный отец, казачий священник Александр Горбунов, который вплоть до своей кончины всегда был рядом, помогал и поддерживал во всем. Его пастырским примером я всегда вдохновляюсь. И нужно сказать об отце Иоанне (Крестьянкине), он дал мне два важных совета-благословения, которым я последовал. Первый – о поступлении в Свято-Тихоновский институт. Второй – уехать учиться за границу.
– Вы жили в Омске, на Востоке России, в одной из сибирских «столиц». Затем переехали на учебу в столицу России. А теперь вы в Париже, одном из центров Западной Европы… Чем отличается жизнь духовенства в России и во Франции? Каковы различия в приходской жизни?
– Это очень интересный вопрос, потому что дело не только в местах и городах, но и во временных отрезках. Ведь я пришел школьником-подростком в возрождающуюся Церковь, в 1988-м году, когда и принял Крещение. На моих глазах происходило возрождение Омской епархии, откуда я родом. Мне знакомы многие священники, которые были рукоположены еще в начале 1990-х, а двое выходцев из епархии стали епископами.
Омск в начале 1990-х – это совершенно разоренная с точки зрения духовной жизни территория. Если в Центральной России или на Украине опыт предыдущих поколений верующих более или менее сохранился, в том числе и подпольно, то Сибирь очень сильно пострадала от советской власти. На всю невероятно большую Омскую епархию после распада Советского Союза приходилось только два храма! Буквально – духовная пустыня. Возрождение начиналось с большим энтузиазмом, и я вспоминаю с великим трепетом эту историю.
Москва – совсем другой город, когда я туда приехал в 1997-м году, то открыл для себя возрождающиеся московские храмы с богатыми традициями приходской жизни. И я рад, что учился в такой духовной школе, как Свято-Тихоновский институт, где познакомился со многими прекрасными священнослужителями, которые меня и вдохновили в будущем принять сан. Например, с отцом Димитрием Смирновым, отцом Борисом Левшенко, которым я очень благодарен, с отцом Владимиром Воробьевым, ректором института, и многими другими, с кем я и сейчас поддерживаю контакты.
С Францией совсем другая история.
Мы, православные, здесь – религиозное меньшинство. Несмотря на это, Православие здесь укореняется (не скажу, что оно укоренилось, но лишь начинает укореняться), конечно, во многом благодаря активной миссионерской и просветительской деятельности русской эмиграции начала XX века: книгоиздательству, русскому студенческому движению, Свято-Сергиевскому институту и так далее.
Однако поколение тех, первых эмигрантов уже ушло или уходит, вместе с ними порой уходят традиции, поскольку приходские общины тоже меняются, не только по своему составу, но и по динамике общинной жизни.
По большому счету, в Западной Европе существует два типа приходов: приходы, где богослужения совершаются на национальном языке диаспоры: русский, греческий, румынский, сербский и так далее, – и приходы, где богослужения совершаются на языке страны проживания. Существует, конечно, опыт сочетания того и другого в пространстве одного храма, но лично я с ним мало знаком.
Для себя, как клирика франкофонной общины, я вынес такое наблюдение, что франкофонные приходы остаются по большей части изолированными общинами, которые не всегда поддерживают отношения с другими общинами, по причине удаленности прихода, например.
Люди, которые приходят в Православие, нуждаются в общении с единоверцами. Это видно на примере моих собратьев – священников-французов. Есть банальные вещи, которые они не всегда чувствуют и понимают. Свое Православие они иногда воспринимают очень книжно, начитавшись какой-то литературы. Это касается и прихожан-франкофонов.
Очень важно для нас развивать здесь горизонтальные межприходские связи. Общение и посещение России стали бы важным элементом духовной подпитки от Матери-Церкви. Иначе возникает проблема самозамыкания и самодовольства. И такая проблема существует, когда приходская община чувствует себя автономной и самодостаточной единицей, уверенной, что не нуждается ни в каком руководстве.
Если говорить о будущем Православия в Европе, то, на мой взгляд, оно возможно, если оно будет говорить и совершать богослужения на местном языке.
Об этом размышляли и отцы-основатели нашего прихода, например, Владимир Лосский, братья Максим и Евграф Ковалевские, Митрополит Антоний Сурожский, священник Николай Лосский. Практически сразу, с момента основания моего прихода, были предприняты усилия по переводу огромного корпуса богослужебных текстов, а также адаптации русской певческой традиции на французский язык. Наши дети, которые здесь родились и выросли, даже если будут знать язык родителей, все равно уже будут людьми иной языковой культуры. Именно им, нашим детям, нужно богослужение на французском языке, иначе они не останутся в Церкви.
Я это вижу на примере нескольких поколений моих прихожан, которые остались православными именно благодаря тому, что их родители привели во франкофонную общину. И большинство этих «детей», а ныне пожилых людей, я теперь вижу в храме. Они сохранили веру родителей. Хотя они уже в основном не говорят по-русски. Мне кажется, вот об этом мы, православные в Европе, не задумываемся. А нам необходимо думать о нашем будущем поколении. Православие – это не только то, что эмоционально нам греет душу, напоминает о Родине: например, церковнославянский язык или какие-то национальные традиции. Приезжая во Францию, мы хотим, чтобы все здесь было как у нас дома, в наших любимых храмах. Но Церковь, наверное, должна смотреть немного дальше, в будущее. Что будет с нашими детьми? Останутся ли они православными или нет? Наша первостепенная задача состоит том, чтобы передать сокровища Православия нашим детям. А для этого нужно выйти из зоны комфорта. Так они рассуждали.
– Интересная мысль. А чем отличается жизнь православного духовенства во Франции от будней собратьев в России?
– Я третий священник в своем приходе и единственный русский священник в приходе. Настоятель, отец Жерар ле Лагард, и второй священник, отец Габриэль Лакаскад, – оба французы, принявшие Православие. Они у нас на пенсии, работаю только я. Ну, а так, все священники в нашем приходе всегда работали.
Священникам у нас приходится работать, в том числе и мне. Правда, говорить «приходится» я бы не хотел. На самом деле, я считаю, что работать священнику полезно, хотя совмещать работу со служением непросто. С одной стороны, священник, работая, встает в один ряд со своими прихожанами, которые также в будние дни трудятся. И потом он также в выходные отдает десятину своего времени, совершая службы. Приходской батюшка в этом случае – такой же священник, как и все члены его общины, то есть то самое «царственное священство», о котором говорит в своем Послании апостол Петр. Порой такой пример необходим. Работа, если хотите, – это прививка от младостарчества и высокого мнения о себе. Через светскую работу священник не теряет связь с реальной жизнью людей, например, своих прихожан.
Вы знаете, когда я стал работать в красной зоне, один мой друг-епископ сказал: «Твой пример важен, потому что он вдохновляет людей». Наверное, это действительно важно – показать, что есть разные священники, что они могут делать какую-то светскую работу, где-то еще приносить пользу людям.
С другой стороны, скажу о себе. Работа отнимает очень много времени и буквально выжимает из меня все силы. Не остается никаких внутренних ресурсов, чтобы посвятить необходимое время моим прихожанам. А ведь у меня еще семья, маленькие дети, супруга тоже очень много работает. Получается, что я порой разрываюсь на части. Может быть, это вопрос моей личной самоорганизации. Но тем не менее мне кажется, что работающий священник не может полноценно, на 100% отдавать себя приходу. Но таковы наши реалии.
– Не думали, что, может быть, стоит оставить работу, поговорить с прихожанами и сосредоточиться на служении?
– Oставить светскую работу? Так вопрос даже не стоит, поскольку приходская община не может материально обеспечивать своих пастырей.
В приходской общине этот вопрос, конечно же, должен обсуждаться. Приведу пример: когда-то на приходском совете встал вопрос о моем рукоположении в сан священника. Я сказал общине: «Я хотел бы остаться диаконом, потому что у меня молодая семья, только родился наш первый ребенок, и я боюсь, что мне не будет хватать времени на служение». Тогда староста нашего прихода ответила мне от лица всех прихожан: «Ты знаешь, мы хотим тебя видеть нашим пастырем. И мы понимаем твои проблемы. Но часть из них мы возьмем на себя». Это был такой ключевой момент в принятии решения.
– Прихожане разделяют ответственность за жизнь прихода со своим пастырем?
– Да. Важное отличие прихода во Франции от России в том, что здесь общины очень живые, каждый член общины чувствует себя важным элементом в ее жизни. Я чувствую помощь прихожан, собратьев-священников. Они понимают, что мне иногда сложно, я на работе, или что есть еще какие-то проблемы. Особенно в прошлом году из-за эпидемии мне приходилось достаточно часто работать в выходные дни. Oни просто перенимают у меня эстафету, помогают в служении разделить груз обязанностей. За это я им всем очень и очень признателен. Такое отношение людей к своей общине меня невероятно окрыляет.
Конечно, у нас, как в любой семье, бывают конфликты, не без этого. Но мы стараемся их разрешить, сгладить. Ведь когда есть здоровая установка на понимание общей цели – служения Богу, Которому мы молимся, – все остальное должно преодолеваться через примирение и прощение. Чтобы двигаться вместе вперед, нужно принимать друг друга такими, какие мы есть, носить тяготы друг друга (ср. Гал. 6, 2).
Знаете, мне с французами очень легко. Они очень ответственные. Понимают свою личную ответственность за приход. На них можно положиться. Это важное чувство, которое я выношу из моего небольшого пастырского опыта.
Здесь, во Франции, нет различия между священником и прихожанами. Мы ведь и работаем, и сами же жертвуем на приход. Единственное отличие у нас между священником и мирянином – это пастырский авторитет, и только это ценится. Французы – люди достаточно тактичные, но авторитет все равно нужно заслужить, а это уже работа священника над самим собой.
– Давайте теперь о вашем приходе. Расскажите о нем. Кто его прихожане, как он возник и складывался, кому из известных деятелей эмиграции, а возможно, святых, приходилось служить и молиться здесь?
– Надо сказать, что приходы во Франции очень разные. Например, недавно я побывал на богослужениях в двух соборах: Александра Невского (Архиепископия западноевропейских приходов) и в нашем Свято-Троицком соборе (Корсунская епархия), что находится на набережной Бранли. Так вот, я обратил внимание, что, попадая на богослужения в эти два храма, вы буквально оказываетесь в России! Большинство богослужений совершается на церковнославянском языке, сам ритм жизни приходской общины очень напоминает Россию.
Наш приход иной. У нас все богослужения совершаются по-французски. Наш приход стал переходить на французский язык постепенно, а начиная с 1960-х годов уже полностью перешел на французский. Традицию эту заложили отцы-основатели общины. Ведь по своей направленности приход был миссионерским, нацеленным на диалог с христианами иных конфессий, прежде всего, с католиками и протестантами. А диалог возможен тогда, когда мы говорим на одном языке. Если мы стараемся рассказать о православной культуре, она должна быть понятна нашему собеседнику. Поэтому адаптация под культурный контекст была необходима. Хотя, если говорить об адаптации, речь идет не только о языке богослужения. Если вы попадете к нам в храм, то легко заметите, что все мелодии, богослужебные песнопения совершаются по русской певческой традиции.
Париж. Домовая церковь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» и Геновефы Парижской
Приход в честь иконы Божией Матери Всех Скорбящих Радость и Святой Женевьевы был основан в 1936-м году. Я бы хотел сделать небольшое отступление и провести параллель с другим приходом, основанным также в Париже и в то же время. Это наш старый кафедральный собор в честь Трех святителей на улице Петель. Эти два прихода возникли в один год, и основателями были практически одни и те же люди: иконописец Леонид Успенский, Владимир Лосский, и, конечно, первый казначей прихода Андрей Блум, будущий Митрополит Антоний Сурожский.
Эти приходы – как две сестры, но судьба их совершенно различна. Один стал кафедральным собором на долгие годы, с епископской кафедрой, где богослужения проходили на славянском языке. А наш – миссионерским. Община была деятельна и активна в части контактов с инославными. Это привело к тому, что один из активных прихожан, Евграф Ковалевский, стал впоследствии священником, пытался создать некую Поместную Церковь… Его брат, Максим Ковалевский, написал и переложил многие тексты на музыку и адаптировал ее к звучанию на французском языке. Эти песнопения очень мелодичные и написаны в традиции русской церковной музыки.
Наш небольшой приход состоит на 2/3 из коренных французов, перешедших из католичества и протестантизма (кто-то и вовсе пришел из ислама). Есть смешанные браки, которые способствовали переходу людей в Православие, и таких очень много: греко-французы, франко-русские, франко-сербы, франко-ливанцы… кого только нет! И, конечно, 1/3 – представители русской эмиграции, офранцуженной, но Православие – это их идентичность.
– Вам удалось соприкоснуться с кем-то из представителей тех поколений первых эмигрантов, их потомков, сохранивших духовные традиции прошлого?
– Нет, не удалось. Я приехал во Францию в 2005-м году. Это поколение уже ушло… А вот с некоторыми потомками, к счастью, – да. Например, отец Николай Лосский, сын Владимира Лосского, принявший сан в 70-летнем возрасте, служил священником недолго. Но общение с ним и его супругой Вероникой было очень интересным. Эти люди – и не русские, и не французы. А может, в то же время и то, и другое вместе. Трудно описать (смеется). Потому что, с одной стороны, они прекрасно говорили по-русски. Но связи с той Россией, в которой мы родились, у них не было никакой. Разве что через литературу, искусство они что-то себе представляли о нашей стране. Но не приезжали в Россию, у них не было такой необходимости. В то же время это люди удивительные, очень образованные. Когда я оказался на приходе, они приняли меня тепло и по-доброму. Я благодарен им за то, что они помогли мне врасти в общину и впоследствии даже стать священником. Познакомился с супругами Никитой Игоревичем и Ксенией Игоревной Кривошеиными, людьми удивительной судьбы! Но о них вы, конечно, хорошо знаете по автобиографическим книгам, изданным в России.
– Вы упомянули о принявших Православие католиках и протестантах, а также бывших мусульманах среди ваших прихожан. Каков самый яркий случай рождения православного христианина, произошедший на ваших глазах?
– Есть интересные примеры, когда супруг или супруга приводят в храм свою вторую половинку. И эти новообращенные, в свою очередь, придя в Православие, становятся более активными, чем их супруг или супруга. Интересно видеть, как люди врастают в общину и привносят в ее жизнь что-то новое, обогащают ее своим опытом. Мои прихожане, перешедшие из католичества или протестантизма, очень требовательны к проповеди священника. Такая у них выучка. Проповедь должна быть грамотно построена, чтобы они могли потом ее все вместе со мной обсудить. Они внимательно слушают! Нужно очень хорошо готовиться. И всегда есть люди, которые подходят ко мне после службы и беседуют со мной. У них всегда есть вопросы, замечания, советы о том, что нужно раскрыть еще какие-то темы из Евангелия и так далее. Проповедь – важный элемент, слово, которое с жаждой слушают прихожане, в том числе и дети. Мы даже завели традицию – раз в месяц говорить специальную проповедь детям. И это важно, потому что, как мне кажется, у нас есть важная цель: передать веру нашим детям, чтобы они сохранили православную веру.
– Насколько это удается сделать в довольно секулярном пространстве, и, как часто может показаться, подверженном агрессивной дехристианизации?
– Процессы дехристианизации – общая проблема как для Европы, так и для России. Я склонен думать о том, что христианство перестало быть тем новым вином, о котором говорит Христос. Мы перестали говорить на темы, которые актуальны для общества.
Почему христианство первых веков так захватывало и зажигало сердца? Потому что христианство было действительно солью. Дары Духа Святого присутствовали обильно в первохристианских общинах, что мы видим из Деяний апостольских. Вопросы, которые нам задают протестанты, приходящие в Православие: «Где же этот дух, эта сила, эта жизнь? Почему христианство не стало солью, огнем, вином обновляющим?» Это вопрос к нам! Почему мы настолько иссякли, обмирщились, что наша проповедь редко когда касается сердец людей?
Мы можем, конечно, обвинять общество в том, что оно повернулось к нам, христианам, спиной. Отчасти это так. Но так было всегда, ведь с самого начала своей истории христианство подвергалось гонениям. И тем не менее оно распространилось по миру. А сейчас… оно потеряло свою энергию. Я вижу эту проблему здесь, в Европе, так: мы, христиане, в частности, православные, замкнулись в себе. Приезжаем в Европу, создаем приходы, но для себя, чтобы нам в них было уютно, хорошо… Но христианство – это не там, где тепло и уютно. Это живая проповедь на живом языке. И всегда это миссия и движение вперед. Господь часто Себя сравнивал с пастырем. А мы – стадо, которое всегда идет вперед. По мысли матери Марии (Скобцовой), христианство всегда в движении. Христианство есть желание поделиться с другими радостью о том, что мы нашли сокровище! Вот об этом христианство.
Однажды меня поразили слова пророка Иоиля о том, что жажда слова Божьего в последние времена не уменьшится. Люди ищут истину, и это я вижу на примере тех людей, с которыми работаю. Но они ищут истину где-то на периферии, в каких-то культах или где-то еще. Тем не менее человек жаждет Бога, живет с этой жаждой, даже не всегда ее осознавая. А христиане просто перестали понимать, что они призваны, прежде всего, идти и делиться со всеми Благой вестью.
– Сами себя дехристианизируем…
– Совершенно верно, и мы не готовы к подвигу. Восхищаемся мучениками первых веков. Ведь сколько их было! Люди были готовы умереть за истину, пожертвовать самым дорогим – жизнью. А какие темы нас сегодня интересуют здесь, во Франции? «К какой юрисдикции вы относитесь?» Ну, это же абсурд… Господь нам даровал Свое Царство, весь мир, всю вселенную!
– Франция, как страна для жизни православного христианина, – какая она? Что вам здесь нравится, а что – нет?
– Этот вопрос было бы хорошо задать моим прихожанам-французам. Как они, став православными, ощущают себя здесь? Я всегда буду чувствовать себя чужим по отношению к Франции. Хотя у меня здесь семья, и я здесь давно живу. Я все равно остаюсь русским и никогда не смогу полностью почувствовать себя французом.
О моих прихожанах могу сказать следующее: становясь православными, они не порывают окончательно со своей традицией и сохраняют уважительное отношение к тому, что было в их жизни раньше, не отвергают своего прошлого опыта, который стал для них ступенькой к Православию.
Когда я, человек из российской глубинки, приехал во Францию, первым открытием для меня был тот факт, что христиане-католики принимают нас, православных, очень хорошо. Мы с нашим «школьным» багажом относимся к ним с большим недоверием. Как будто они вот только вчера разрушили и разграбили Константинополь (смеется). Современные христиане в Западной Европе нацелены на диалог, братскую помощь, и это было большим открытием. И мои 3 года жизни в рамках учебы во Франции прошли как раз благодаря христианам-католикам, которые потратили средства на то, чтобы я мог учиться. Сначала я относился с настороженностью: мол, католики-прозелиты, ведь именно так нас научили их воспринимать. Но во Франции католики оказались совсем другие. Они наши первые друзья! Они всегда откликаются на наши нужды: предоставляют нам помещения для совершения богослужений, отдают в пользование свои храмы. Я никогда за свои 15 лет жизни здесь не видел негативного отношения с их стороны. И это первый стереотип, который я хотел бы разрушить.
Также я увидел, что христианство во Франции живо. Что здесь много верующих, в том числе и среди молодежи. Католические епархии довольно активны, епископы и священники открыты и доступны. Жизнь имеет довольно динамичный характер, широко привлекаются к церковному служению миряне. Полтора года назад проходила католическая миссионерская конференция, ставшая для меня открытием. Со всей Франции собрались более 5 тысяч верующих, они представили не только свои миссионерские проекты, а делились конкретными плодами своей миссии. Мы даже не представляем, насколько у них развито миссионерское служение, социальная работа на приходах. Вся инициатива на местах дана в руки священникам и мирянам. Вот такие открытия я для себя сделал.
Я вообще достаточно позитивно смотрю на будущее христианства здесь. Оно, конечно, будет занимать скромное, но уверенное место в обществе. Взять даже католические журналы, книги, Интернет-ресурсы, газеты, обсуждающие самые актуальные темы с христианской точки зрения. Оно показывают невероятно высокий уровень дискуссии. И эти издания читают в том числе и светские люди во Франции. Например, газета и журнал «La Croix» (в переводе «Крест») – одно из самых читаемых изданий во французском обществе, в них задаются самые острые вопросы на разные общественно-политические или церковные темы. Для меня это было большим открытием. Нашему читателю, может быть, будет не очень интересно видеть такой позитивный взгляд на Запад, потому что у нас в основном он освещается в негативном контексте.
Нам, православным, здесь живется уютно. Я не вижу, чтобы наши права в чем-то ущемлялись.
Иерей Николай Тихончук
– В нашем разговоре вниманием не обойдешь и пандемию. Тем более что вы работаете медбратом в реанимации парижского госпиталя для больных с COVID-19. Мы возвращаемся одновременно и к теме вашей работы. Почему выбор пал именно на эту профессию?
– Когда я встретил свою супругу, вопросом номер один стал заработок семье на жизнь. Я не понимал, что делать. Работать по специальности – пойти и преподавать историю в школе – не представлялось возможным, потому что мне не хватало знаний и уровня языка. Совершенно естественным для меня стало возвращение к давней мечте стать медиком. Я отучился здесь, получил образование медбрата и стал работать по направлению хирургии. Когда началась первая волна вируса и отделение закрывали на карантин, тем, кто хочет, предложили пойти работать в «красную зону», в реанимацию. Я согласился. Героического в этом ничего не было, хотелось пойти туда, где нужны руки. Во вторую волну я снова попросился в реанимацию, работал уже в ночную смену. И сейчас уже третья волна подходит, я опять вернусь в это отделение.
За прошлый год мы эмоционально и физически устали, но это был замечательный опыт. Новые люди, новые знакомства, а еще понимание того, что твоя работа необходима людям. Ты получаешь отдачу от своей работы, а это ведь так естественно для каждого из нас.
– Можно ли сказать, что во время работы вы одновременно были священником для больных? И наверняка на ваших глазах разворачивались очень трагичные истории, в то же время некоторые из них были с хорошим концом.
– Я не был в отделении в качества священника, и этого у меня не получалось… Моя пастырская работа с больными в этот период ограничивалась моими прихожанами. К счастью, среди них было мало заболевших, но я их навещал, как навещали прихожан и другие священники нашего прихода. Никто, к счастью, от ковида не умер. Пожилых прихожан, которые оказались в изоляции, мы продолжаем посещать до сих пор. Они нуждались в особом внимании. Когда службы возобновились, мы стали их навещать чаще, кто-то начал ходить в храм. В пастырском плане вот так.
А в профессиональном плане… Были истории, которые меня тронули. Среди моих пациенток оказалась молодая женщина 30 лет. Она только родила первенца, с которым ее тут же разъединили, потому что она заболела коронавирусом. Ее пришлось ввести в искусственную кому, потому что она не могла самостоятельно дышать. Это было тяжело видеть. Ее муж звонил каждый день. На вопросы о ее состоянии ему отвечал я, потому что его к ней не пускали. По его голосу я чувствовал, что он был изможден и сильно страдал. К счастью, эта женщина восстановилась и вернулась домой!
Но были и тяжелые случаи. Вторая волна, мой ровесник, мужчина, отец двоих детей, постоянно говорил мне: «Я буду бороться! Я буду бороться!» Но в итоге, к сожалению, болезнь его унесла. Это вообще было характерно для второй волны, когда многие из моих пациентов скончались. Не в реанимации, а после, по причине осложнений, вызванных короновирусной инфекцией.
– Каково ваше отношение к самой пандемии и тех слухах, которые она порождает, что, свою очередь, очень сильно влияет на общество, в том числе и церковное?
– Ситуация, в которой оказались многие страны, в частности, Франция, вынуждала действовать достаточно оперативно, не всегда принимая во внимание те или иные побочные эффекты изоляции. В целом же, относительно Франции и моей больницы я могу сказать, что все меры, которые были приняты по логистике, снабжению медикаментами и средствами защиты медперсонала, оказались на очень высоком уровне, так что мы могли оперативно действовать по принятию и спасению больных людей. Первую и вторую волну во Франции встретили на высоте. И я очень рад, что работал в этом коллективе, среди настоящих профессионалов.
Конечно, есть и тревога, что применяемая сегодня вакцина, например, может, еще не прошла нужного испытательного периода. Но базовые принципы в ее создании были соблюдены. Она не опасна для жизни людей, другой вопрос – в ее эффективности, как показывают последние данные, она дает положительные результаты в борьбе против вируса. Бояться ее не следует.
Приход храма в честь иконы Божией Матери Всех Скорбящих Радость и Святой Женевьевы Парижской
– Как случившееся в 2020-м году изменило жизнь прихода? Вернулась ли жизнь общины к привычному укладу?
– Приход был закрыт, но тем не менее, как и в большинстве храмов епархии, богослужения продолжались при закрытых дверях, для 3–4 человек. Литургия совершалась. Конечно, это вызвало у некоторых прихожан страх, некоторые из-за боязни заразиться до сих пор не ходят в храм, но мы не теряем с ними контакт, а они понимают, что нуждаются в храме и Причастии. По возможности, мы стараемся их навестить. Я их понимаю, потому что у некоторых есть болезни, и вирус мог бы вызвать у них осложнения.
Чтобы не давать им повода для боязни, мы ввели практику раздельного Причащения. Практика такая: носим маски, соблюдаем дистанцию, причащаем прихожан индивидуальными ложками. Затем эти ложки кипятим. Служим две литургии, раннюю и позднюю, чтобы в храме было попросторней и не было большого скопления людей. Думаю, что в настоящих условиях мы нашли оптимальный вариант приема прихожан.
– Что из всей этой непростой ситуации вынесли для себя лично вы?
– Хороший вопрос… Я остро почувствовал, что людей нужно утешать. Мое присутствие как священника было в этот период организовано через письма, электронную почту, телефон. Я должен был напоминать прихожанам, что я всегда рядом с ними, что не оставил их одних.
Мы должны напомнить себе о том, что Причастие – это таинство всей полноты Церкви, а не моего личного спасения. Мы спасаемся только благодаря тому, что рядом с нами есть другие. И внимание к ближним должно стоять во главе угла. Думать о ближних, об их здоровье, безопасности – и есть самое главное для христианина. Мне, как священнику, важно было проявлять заботу о моей пастве, чтобы люди не чувствовали себя оставленными и забытыми.
– А как работа медбратом отразилась на служении в храме и на семейной жизни? Вам наверняка приходилось отбывать длительный карантин…
– В первую волну я был разделен со своей семьей почти на два месяца. Это оказалось неожиданным и трудным испытанием. А тогда, в начале, мы еще не совсем понимали, что происходит, и были напуганы новой опасностью. Был страх, что я тоже могу заболеть и умереть, могут заболеть близкие. Этот страх был очень живой, сильный. Тяжело. Но во вторую волну мы уже были с супругой и детьми, решили не расставаться. Для нашей семьи это была тяжелая нагрузка, которую мы не хотим повторить, и лучше быть всем вместе, даже если придется остаться в четырех стенах нашей небольшой квартиры.
Я помню, как в первую неделю пандемии пришел в храм (а живу я рядом), причастился один и почувствовал себя очень неуютно, потому что никого из прихожан нет, и они не могут физически здесь присутствовать. И я решил: лучше вообще не буду причащаться, чем буду вот так приходить сюда тайком. Я начал приглашать одного верующего доктора, работавшего на скорой помощи. Мы с ним вместе служили и причащались. Затем достаточно быстро мы перешли на более привычную форму богослужения, со всеми санитарными мерами предосторожности. Мы уже поняли, как вести себя с этим вирусом. С тех пор служим каждое воскресенье.
– В завершение беседы задам наш традиционный вопрос: какими словами из Священного Писания вы себя поддерживали или воодушевляли в этой непростой борьбе за жизни и здоровье пациентов, черпая силы для служения?
– Хороший вопрос! Я думал о них, когда вы мне первый раз его задали… и сразу же вспомнил слова Христа, которые пришли в тяжелый для меня момент, после завершения второй волны, когда я почувствовал эмоциональное и физическое опустошение, усталость. Я прочитал Евангелие на службе, и во мне по-новому зазвучали знакомые слова, словно они были произнесены Христом именно для меня в этот трудный момент: «Возьми крест свой и следуй за Мной» (Мк. 8, 34). Сейчас я эти слова часто вспоминаю, и даже вставляю практически в каждую свою проповедь.
Жизнь наша – и служение, и работа, и болезни, и скорби – крест. Порой нам кажется, что этот тяжелый крест похож на тот камень, который мы, как Сизиф, обреченно и бессмысленно катим куда-то наверх горы. Но тот, кто воспринимает свою жизнь как крест, как путь Христов, не остается одинок, он понимает и чувствует всем сердцем, что Спаситель рядом с нами и что Он помогает нам его нести. Как ни странно, эти слова о Кресте для меня зазвучали как слова надежды и утешения, которые согревают сердце. Как бы тяжело ни было, Господь с нами. И мы идем за Ним. Это меня невероятно воодушевляет. Я часто повторяю себе эти слова: «Возьми крест свой и следуй за Мной» (Мк. 8, 34). Наверное, это слова для всех нас.
С иереем Николаем Тихончуком беседовал Владимир Басенков
-
Верующая
- 1
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
