Ответы митрополита Антония Сурожского на некоторые вопросы подростков

— Некоторые вещи сегодня звучат иногда странно. Можно ли сказать, что чем больше свободной любви, тем меньше нравственности? И не сложнее ли поэтому сегодня строить отношения с Богом, чем сто лет назад?

— Сто лет назад люди говорили: «Пятьдесят лет назад все вокруг было по-другому, а сейчас перед нами новый мир». За свою короткую жизнь (я имею в виду, что это не сто и не двести лет) я знал один мир ребенком, другой мир подростком и молодым человеком и третий мир с разнообразными изменениями, которые произошли за последние сорок лет. Каждый раз это был новый мир. Например, в течение целого отрезка времени у меня не получалось найти общий язык с молодыми людьми, рожденными после Второй мировой войны, — возможно, потому, что сам я вырос между двумя войнами. Несколько лет назад, мне кажется, я начал понимать этих людей, и они стали понимать меня. Каждое поколение сталкивается с такой проблемой.
Другое дело, что есть трудности, которые возникают не оттого, что люди не верят в Бога, а потому что они не видят, как так или иначе разрушают себя самих. Один французский писатель в пьесе «Юдифь» вложил в уста своей героини такую фразу: «Беда в том, что никто не знает, что такое девство, пока не лишится его». И очень многое происходит именно так. Мы не понимаем, кто мы и чем обладаем, мы понимаем лишь, что мы утратили. Утешение в том, что, в частности, целомудрие — это не медицинское определение, это нечто намного большее, охватывающее всю личность. Я помню, как в беседе о браке Карен (прихожанка — Ред.) сказала: «Это не то, что нам дано, а то, чего нужно достичь». На самом деле это совпадает с тем, о чем говорит святой Василий Великий (так что, как видите, Карен, оказывается, может мыслить как Василий Великий). Он говорил: «Я никогда не знал женщины, и все же я лишен целомудрия, потому что по-разному отношусь к мужчинам и женщинам. Мне здесь далеко до гармонии». Поэтому для меня это не вопрос нравственности или церковных указаний: «Ты должен вести себя так или иначе», а вопрос: «Что ты делаешь с самим собой, поступая так? Что ты этим разрушишь (быть может, нечто еле уловимое)?» Всякий раз, говоря: «Мне и так хорошо» или «Я сделаю, как мне хочется, а там посмотрим», ты умаляешь себя, теряешь свое достоинство. Поэтому, я думаю, здесь снова идет речь о том, кто такой и что такое человек. Кто я — нечто незначительное, просто развитое животное или животное, которое может думать о себе в категориях величия, красоты и целостности?
Я помню, как один молодой человек рассказывал мне, что довольно много экспериментировал в «свободной любви», и однажды, вспоминал он, «когда я сообщил своей последней девушке, что она мне надоела и что я нашел себе новую подружку, я вдруг внезапно осознал, как сильно это ее ранило. И я понял, что больше никогда так не поступлю». До этого он не чувствовал, как ранит другого человека, не говоря уж о том, что делает с самим собой. Поэтому опять-таки вопрос в том, какого качества человеком ты являешься. Оставьте Бога в покое, спросите себя: кто я? Это не вопрос дисциплины: «Я не буду воровать, потому что это запрещено. Яне буду делать это, я не буду делать то». Это вторично. Святой Августин говорил: «Люби и делай, что хочешь» — потому что любовь не позволит вам сделать очень многое из того, что может причинить боль или вред.
Мы очень легкомысленно пользуемся словом «любовь». Мы применяем его где угодно— от «я люблю клубнику со сливками» до «я люблю Бога». Вы читали «Письма Баламута»? Тогда вы помните, как старый бес объясняет, почему он не может понять, что имеет ввиду Бог, когда говорит: «Я люблю Свои творенья». Потому что Он говорит, что любит вас, и отпускает вас на свободу. «Я тебя люблю, — говорит бес своему племяннику, — но это значит, что я хочу тебя взять в свои когти, тебя проглотить, тебя переварить так, чтобы от тебя не осталось бы ничего вне меня».
Что ж, именно так часто поступаем и мы— в большей или меньшей степени. Но это вопрос о человеке. Первый вопрос: «Человек ли я?» В зависимости от той меры, в какой я являюсь человеком, передо мной открываются новые горизонты. И пока я не человек, Бог для меня, должно быть, такой Бог, которого я готов отвергнуть, — это Бог-судья, это Бог-шпион, это Бог злопамятный, Бог-ужас. Если бы Бог был только таким и никаким больше, тогда Он был бы мне не интересен. Пусть бы тогда в конце времен Он отправил меня в ад, и с этим было бы покончено, потому что я ничего не мог бы с этим поделать. И, конечно, Он может так и поступить, но это уже другой вопрос.
— Как молиться по-настоящему, чтобы Бог слышал? Когда читаешь молитвы по молитвослову, иногда кажется, что молишься просто «на автомате».
— Не может быть ответа, когда нет призыва. Молитва становится подлинной не тогда, когда повторяет мистический опыт святого. Молитва подлинна тогда, когда я стремлюсь поговорить с Богом, когда я жажду Бога и в то же время готов к тому, что Он может и не откликнуться на мой зов — потому что Бог так же свободен, как я. Я не могу сказать Ему: «У меня тут выдалось свободных полчаса, я хочу с Тобой поговорить — предстань предо мной». Он не обязан выполнять этот приказ, пока мы не откроемcя Ему и не скажем: «Господи, я распахиваю свою душу навстречу Тебе, я хочу быть с Тобой, хочу побыть с Тобой в тишине. Да, я буду произносить какие-то слова, но я постараюсь вложить в них всю свою душу, настолько полно, насколько смогу». Или: «Я хочу помолчать в Твоем Присутствии, ив эту тишину я вложу все мое стремление быть с Тобой, всю мою любовь к Тебе и всю мою веру». Выразить эту мысль можно по-разному. Но повторять слова молитвы автоматически — это все равно что подносить Богу хлеб и вино, сказав: «Хватит с Тебя и этого».
Я очень люблю историю, которая произошла с одним западным святым. Он был священником в приходе в окрестностях Лиона, в крошечной деревушке. И у него был пожилой прихожанин, который приходил и долго сидел в церкви. И вот однажды священник спросил: «Дедушка, зачем ты так подолгу сидишь в церкви? Твои губы не движутся, не шепчут молитв, ты не перебираешь четки… Что ты делаешь все это время?» И этот человек ответил: «Я смотрю на Него, Он смотрит на меня, и нам так хорошо вместе». Вот это я бы назвал таинством молитвы в самом глубоком смысле этого слова. Это и есть мистический опыт, общение на глубине, за пределом слов и эмоций, вне колеблющихся мыслей. Это приобщение одного существа другому, общение одной сущности с другой.
— Если я влюблен в девушку, стоит ли мне молиться о ней и просить Бога, чтобы она ответила на мое чувство?
— Вы можете молиться за тех, кого любите. Правда, при определенных условиях. Сейчас уже не вспомню, хотя стараюсь быть точным и, цитируя, всегда называть автора, но я не могу вспомнить, кто сказал, что если мужчина влюблен в девушку или девушка влюблена в мужчину, и их одолевает похоть и вожделение, лучше не молиться за предмет любви, а препоручить его Богу. Молитва в данном случает лишь сконцентрирует на предмете страсти, и дьявол может этим воспользоваться.

Кстати, тот же принцип, наверное, применим, если вы кого-то ненавидите. В какой-то момент вы можете оказаться не в состоянии нести собственное бремя, не то что взять на себя чью-то вину.
— Вот апостол Павел был гонитель христиан — и все равно нашел веру. А кто-то ничего плохого не делает — но и веру не находит. В чем тут секрет?
— Не думаю, что смогу объяснить, почему Бог избрал Павла, но я знаю, что к вере можно прийти самыми разными путями. Нет одного-единственного. Есть люди — и в России я встречал много таких, — которые чувствуют, что при всем их богатстве — культурном, материальном, широких возможностях — всегда остается пустота, жажда еще большего. Но когда они бросают в глубины своей души (если можно так выразиться) что-то, чтобы утолить эту жажду, — все это будто падает в пропасть, так что даже не слышно удара о дно. Иbтогда эти люди спрашивают себя: «Неужели моя душа настолько глубока, что не заполнится, даже если вместит в себя весь мир?» Иbтак они приходят к мысли о Боге. Это один из путей.
Другой путь — когда у тебя есть понятие о чем-то, и ты встречаешь других людей, которые разделяют твой собственный опыт, но знают больше тебя. И тогда ты можешь сказать: «Да, это у нас общее, он знает об этом немного больше, чем я. Я буду слушать его и расширю свое восприятие и представление».
Я знал человека, который до революции основал Русское студенческое христианское движение. Это был знатный человек из Финляндии, он не мог уверовать, хотя чувствовал, что ему чего-то не хватает, и это что-то есть, например, у его друга-священника. Ион сам рассказывал мне, что с ним однажды произошло. Он отправился на праздники в Финляндию, там гулял по лесу, жаждая того, чего не ведал, ив какой-то момент сказал: «Боже, если Ты есть, даруй мне покой!» И на него снизошел такой покой, какого он никогда не знал прежде.
Некоторые люди открывают для себя Бога совершенно неожиданным образом. Я вам расскажу, что произошло здесь с одним человеком. Вскоре после моего рукоположения, когда я знал даже больше, чем сейчас (я тогда служил в Содружестве святого Албания и святого Сергия), ко мне пришла девушка лет двадцати и сказала: «У меня есть проблема, вы могли бы помочь мне? Я из верующей семьи. Все хотят, чтобы каждый год на Пасху я причащалась. Я не верю ни в Бога, ни в Христа, ни в причастие, и я чувствую, что не могу сделать этого, потому что хочу быть честной с самой собой. Я не могу совершить поступок, который будет самообманом. Что мне делать?» И я сказал: «Об этом ты можешь не беспокоиться, потому что даже если ты подойдешь к чаше, я тебя не причащу. С этим все просто. Но если ты хочешь узнать больше, давай поговорим». И мы беседовали с ней каждую пятницу, но мне ничего не удалось изменить. Что бы я ни говорил, все было впустую, все мои попытки были совершенно бесплодны, и я почувствовал полное поражение. Приближалась Страстная Пятница — я был намерен не говорить с ней больше, зная, что ничем не смогу ей помочь. Но я верил, что Бог может. И когда она пришла ко мне, я сказал: «Я вижу, что ничего не могу тебе дать. Моя единственная надежда, что Бог сможет сделать для тебя то, чего ни я, ни ты не смогли. Пойдем в часовню, я встану на колени перед плащаницей и буду молиться, а ты стой рядом, и посмотрим, что произойдет». Мы пошли. Я встал на колени, а она стояла надо мной вот так. Потом она тоже опустилась на колени — вы понимаете, у нее были высокие каблуки, и ей было просто неудобно стоять на метр выше меня. Я стоял и молился: «Что мне делать?» И потом мне пришла в голову мысль, словно обрывок мысли, без начала и конца. Я спросил ее: «Тебе действительно крайне важно узнать, есть Бог или Его нет?» И она сказала: «Да, потому что если Бога нет, то жизнь не имеет смысла, и я не знаю, что мне тогда делать». И тогда я повернулся к Богу и спросил: «Хорошо, и что теперь?» (конечно, не совсем так грубо). Я продолжал вопрошать: «Что дальше? Что?» И тут меня посетила мысль, которой я испугался, но это тоже была отрывочная, незаконченная мысль. Я повернулся к девушке и сказал: «Если ты пообещаешь мне сделать все, что я скажу тебе, я обещаю, что в течение года ты встретишь Бога». Она воскликнула: «Обещаю! Что надо делать?» Я сказал: «Не знаю». И снова продолжал молиться: «Что же, Господи, что, что дальше?» И тогда в голове мелькнула еще одна незавершенная мысль, которой я всерьез устрашился, потому что подумал, что если она не от Бога, то это будет кощунство. Я повернулся к девушке и сказал: «Вот что ты сделаешь. Завтра утром, в Великую Субботу, я буду служить литургию, ты подойдешь к причастию, но прежде чем причаститься, стоя у чаши, ты скажешь: „Господи, мои родители и моя семья предали меня и Тебя, Твоя Церковь от меня и от Тебя отвернулась, и этот священник тоже предал нас обоих, и теперь я взываю к Тебе: либо Ты откроешься мне, либо я уйду и это будет на Тебе“». Она воскликнула: «Я не могу этого сделать. Если Бог существует, то это будет святотатство, кощунство!» Я ответил: «Что ж, тогда за это отвечу я». Затем мы расстались, оба в страшном замешательстве. На следующий день я служил литургию, она подошла к чаше, произнесла эти слова, и я причастил ее. В тот же вечер я уехал во Францию, а через пару дней получил от нее короткое письмо: «Я не знаю, существует ли Бог, но я точно знаю: то, что я получила в причастии, было не хлеб и не вино».
Я думаю, когда мы говорим о вере, мы обычно подразумеваем малое зерно уверенности, которое так или иначе зарождается внутри нас. Это может быть воспоминание из детства, это может быть что угодно. И потом мы делимся этим воспоминанием с людьми, которые обладают бо́льшим опытом, и таким образом перерастаем свой собственный опыт и знания. А когда мы ощутили это действие, мы можем начать воспринимать то, что Церковь накопила за тысячу лет через опыт святых, литургию, молитву — самыми разными способами. И наконец наступает момент, когда ни Церковь, ни наши ближние, ни священники не могут ничего для нас сделать. Об этом сказано в Евангелии: «Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил». Есть черта, за которой Себя может знать только Бог, и только Христос может явить Его нам.
И мы должны научиться ждать этого момента, но это не ожидание в удобном кресле, а ожидание, подобное тому, как мы ждем наступления события, по-настоящему важного для нас.
— Что делать, если совершишь что-нибудь дурное и не хочешь больше никогда так поступать, но не можешь сдержаться и все равно делаешь то же самое?
— Думаю, вы делаете то же самое потому, что у вас нет настоящего стимула так не делать. Борьба с грехом — это неправильный подход. Совсем другое дело, когда борешься за что-то, а грех оказывается на пути. Представьте себе, что вы идете по дороге, и путь вам преграждает дерево — вы постараетесь от него избавиться, но вы не можете ходить по всем дорогам и расчищать весь мусор.
Если у вас нет стимула, если вы еще не поняли, что что-то в ваших поступках дурно, или если вы смутно это чувствуете, но грех не мешает вам быть таким, каким вы стремитесь стать, вы ничего не сможете с ним сделать. Поэтому я считаю, что необходимо искать вдохновения в чем-то положительном, а не только в отрицательном.

Кроме того, очень часто нам не удается победить грех потому, что мы позволяем ему оставаться размытым. Например, если сказать: «Я склонен к гневу», что можно сделать с такой склонностью в целом? Но если задаться вопросом, какие ситуации, какие люди вызывают у вас гнев, то вскоре вы обнаружите, что на некоторых людей вы не гневаетесь никогда, что бы они ни делали, а на некоторых — очень часто, независимо от того, что они делают. Есть вещи, которые вызывают у вас гнев несмотря на то, что они не очень важны — но чем-то вас задевают.
Помню, когда я был уже студентом университета, каждое утро, уходя на учебу, я просил свою бабушку оставлять окно в моей комнате открытым, чтобы комната проветривалась. Улица у нас была очень длинная, и на обратном пути я уже издалека видел, что окно закрыто. И каждый раз, приходя домой, я говорил: «Бабушка, ну я же просил оставить окно открытым! Зачем ты его опять закрыла?» А она преспокойно отвечала: «Мне показалось, так будет лучше». И все.
Я страшно злился, но однажды подумал: «А к чему мне сердиться? Попробую-ка я посмотреть на эту ситуацию с другой стороны!» Уходя, я попросил бабушку: «Не закрывай окно, пожалуйста!» Возвращаясь домой, перед поворотом я сказал себе: «Могу спорить, что окно закрыто!» Повернул за угол и увидел: да, закрыто. «Ну вот, я прав!» — воскликнул я и вместо раздражения почувствовал желание рассмеяться.
Так вот, некоторые люди или вещи вызывают у вас гнев, а некоторые нет. И если вы обнаружили, что тот или иной человек всегда вас раздражает, это уже не вопрос гнева, а вопрос человека. Помню, у нас в приходе была старая монахиня, и бывший наш церковный староста был очень груб с ней. Однажды она спросила его: «Чем же я вам не угодила?», а он ответил: «Да я как только вижу ваше лицо, сразу прихожу в ярость».
Очень часто определенный грех не получается победить, если бороться с ним, но это удается, если подумать — в чем же он коренится? С какими обстоятельствами связан? А иногда с чем-то нельзя справиться напрямую, потому что сначала надо подготовить почву. Например, если ребенок в младших классах не обучался арифметике и потом сталкивается с трудностями в освоении высшей математики, ему надо не зубрить трудный предмет, а сначала выучить то, чему он не выучился раньше.