Разговор с православным правозащитником. Часть 2
О поисках истины в студенческие годы и своем пути в Церковь, о владыке Антонии Сурожском и старце Иоанне (Крестьянкине) – в продолжении беседы с богословом, политиком, диссидентом, правозащитником Александром Иоильевичнм Огородниковым.
– Мы все тогда активно искали Истину, хотели многое понять. Долго искали. Я даже убегал с занятий во ВГИКе, чтобы послушать лекции Мамардашвили, слушал лекции философа Пятигорского… Потом на какой-то период стал даже в некотором смысле буддистом: мы устроили такой «буддистский лагерь» в Прибалтике (конечно же, именно в Прибалтике: тогда это была наиболее прозападная часть СССР). Но все равно ощущение какой-то неполноты было очень острым. Настолько острым, что иногда просто душило! Просто душило!.. Ощущение какой-то неполноты – чего-то такого, что проходит мимо тебя, а ты не можешь этого понять. Ты чувствуешь, что существует рядом что-то такое, чего ты не знаешь, но как его нащупать и что это такое – непонятно!..
– Но, может быть, это ощущалось во многом благодаря давлению государственной идеологии?
– Разумеется, и из-за этого тоже. И тут кто-то мне подарил Евангелие… Я его просто поставил на полку, и, поскольку никто эту книгу не трогал, второй мой товарищ, студент Влад Ганев (болгарин, будущий режиссер), держал в нем свои болгарские деньги. Кладовая у него была такая.
А мы тогда уже активно развивали идею молодежной субкультуры, или контркультуры. Я познакомился с общиной хиппи, которые тогда уже полулегально существовали в Москве, и мы как бы искали ту среду, которая была бы нам близка: среду, ищущую смысла жизни.
Дело в том, что в ту пору нам, студентам, показывали фильмы, которые нигде в СССР просто не увидишь. А нам, как будущим специалистам (тем, кто делает кино), показывали картины, которые не шли у нас в прокате: или были почему-то запрещены, или просто их у нас не показывали.
– Запрещенные фильмы показывали в каком-то особом кинотеатре?
– Да, нас возили в местечко Белые Столбы, где находился Госфильмофонд СССР (такое было закрытое заведение с жесткой охраной). Нам выписывали билеты, и на электричке мы въезжали в эти Белые Столбы.
Обычно я всегда брал с собой в дорогу что-то почитать, а тут как раз читать было нечего, ничего не взял с собой, кроме подаренного мне Евангелия. Переложил из него болгарские деньги в другую книгу, взял с собой, и мы поехали.
В электричке я открываю Евангелие и мысленно убеждаю себя, что «эту книгу нужно каждому знать», что «это такой известный миф, что образованному человеку просто нельзя его не знать как один из величайших мифов человечества» и пр.
Государственный фонд кинофильмов Российской Федерации. Находится в Московской области, в городе Домодедово, в микрорайоне Белые столбы
Итак, открываю Евангелие, начинаю читать… Но по мере чтения вдруг возникает что-то типа раздвоения сознания! То есть всё мое образование, весь мой образ жизни говорят мне о том, что это – просто красивая сказка, миф. А с другой стороны, где-то из глубин, откуда-то из сердца у меня вдруг возникает некое давление, и какой-то скрытый голос говорит, что это – Великая Правда, которую я просто не способен сейчас осознать своим сознанием, своим образованием, всем тем, что у меня есть!..
И находясь в таком раздвоении мыслей, я продолжаю это чтение…
А надо сказать, что мы уже тогда бросили некий вызов обществу: мы, студенты ВГИКа, представляли собой очень пеструю картину. Были пестро одеты, у нас были длинные волосы (повсюду исключали из вузов за длинные волосы, а во ВГИКе это терпели, потому что были вынуждены терпеть). И, разумеется, мы ехали без билетов.
– Почему без билетов – не хватало денег?
– Такой у нас был образ жизни. Не то что мы не могли их купить – мы не покупали их просто принципиально!
И вот, едем на электричке, входит контроль. Тут же обалдевшим контролерам кто-то говорит: «Тихо-тихо проходите мимо…» И, указывая на одного из наших, продолжает: «Его душа сейчас в Гималаях, а если вы его потревожите, она не успеет вернуться и вы будете отвечать за его смерть!» Те, конечно, обалдевшие: ничего не могут понять, но видят очень странную публику, явно не советскую, но говорящую на отличном русском языке, одетую в западные шмотки, джинсы и пр., длинные волосы… Явная элита, понимаете?
Но тут я сам вдруг разрушаю эту ситуацию тем, что внезапно вынимаю деньги и оплачиваю проезд. Я сам этого не мог себе объяснить, потому что обычно бывал инициатором всех подобных розыгрышей, обычно сам разыгрывал такие мизансцены. Наши зашушукались: «Зачем? Ты что?!» Уже потом я понял, что просто не хотел, чтобы меня отрывали от книги, от чтения Евангелия.
Кадр из фильма «Евангелие от Матфея»
– Итак, контролеры вышли, мы приезжаем в Белые Столбы. Идем небольшое расстояние лесом, потом – контроль, где проверяют паспорта и пр. И вот нас запускают в зал. Одним из фильмов, который нам показывали, было «Евангелие от Матфея» Пьера Паоло Пазолини. Он был, конечно же, запрещен к просмотру в СССР.
– Вы смотрели фильмы профессиональным взглядом или позволяли себе стать простыми зрителями?
– Мы – киношники и были уже научены тому, чтобы смотреть на фильм не как на произведение искусства, а с точки зрения рабочих технологий: как фильм сделан, как поставлен съемочный свет, как выстроена режиссером мизансцена, как ведут себя актеры на сцене, насколько они соответствуют замыслу автора сценария. Такое чисто техническое восприятие…
Обычно мы смотрели в день по нескольку фильмов, причем всё это были шедевры! Нас же учили на шедеврах!.. И этот фильм я поначалу начал смотреть именно так, как образец, но через некоторое время забыл об этом…
Надо сказать, что Пазолини, во-первых, был извращенцем (тогда мы об этом, слава Богу, не знали) и еще он был «левым». И в его фильме те моменты, когда Господь произносит Свои проповеди, имеют фоном русские революционные песни типа «Варшавянки» или «Вы жертвою пали в борьбе роковой». Они звучат в фильме по-русски, таким мощным песенным «разливом», как бы подчеркивая некий трагический вызов миру и его косности.
И еще нужно отметить, что в фильме этом не было задействовано ни одного актера: режиссер набирал для съемок людей с улицы. Даже роль Иисуса Христа – наиболее сложную роль фильма – у него сыграл какой-то испанский студент. А если говорить точнее, актеры не играли: они жили там, в этом фильме, своей жизнью. Режиссер этого и хотел: чтобы в фильме были не актеры (каждый со своей школой), а люди, которые могли бы сопереживать евангельским событиям!
– Настолько хорошо был снят этот фильм?
– Надо сказать, что этот фильм настолько меня потряс, что, когда в зале включили свет и мы вышли на лужайку, залитую светом солнца, я впервые в своей жизни сказал импровизированную проповедь: «Ребята, вы знаете, что мы сейчас видели?! Вы знаете, ведь Господь, оказывается, есть! Долго Его прятали от нас, но вот, мы сами увидели, что Он есть!..»
Я уже не помню, что я еще тогда говорил: впоследствии эта речь будет одной из причин моего исключения из института. Но этот момент для меня был очень важным: я себя осознал именно христианином! Не православным – о Православии я, естественно, тогда ничего не знал – но именно христианином!
И, как человек активный, я тут же начал искать какие-то формы для новой жизни.
– Мы назвали себя «Jesus people» («Люди Иисуса») и стали проводить встречи, не зная, что такими, оказывается, были и традиции Древней Церкви! Конечно, мы тогда об этом ничего не знали, но стали проводить встречи по типу христианских агап: мы где-то собирались, на какой-то квартире, делали общую трапезу и просто говорили, общались. Читали, конечно, Евангелие, но в основном общались. И какое же было у всех нас ощущение братства! А потом мы стали разрастаться…
Если взять молодежную субкультуру, то мы в каком-то смысле были ее лидерами. Обычно как выглядит верующий молодой человек? Он под крылом у мамы, он, конечно, никуда не ходит, он погружен в домашний образ жизни, смиренный, тихий и т.д. А мы – мы жили совсем наоборот: наши молодые люди как бы определяли modus vivendi новой молодежной субкультуры. И это придавало подлинное обаяние нашим словам: нам верили! Наше движение стало разрастаться настолько, что мы даже решили снять фильм о религиозных исканиях молодежи. Я сам подал такой сценарий, потому что знал твердо, что он пройдет. На самом деле обманул просто. Но это ведь сейчас можно всю съемочную технику легко приобрести в магазине, тогда же ничего еще просто не было! Даже чтобы получить только камеру, надо было обосновать идею, получить разрешение на съемку, твой фильм должен был войти в образовательные планы и т.д. Поэтому я и написал сценарий, который определенно «проходил». Оператором же был мой друг (потом он с большим трудом уедет в Соединенные Штаты). В общем, команда была полностью своя.
И в это время мы решили провести первый съезд «Jesus people». Где? Разумеется, под Таллинном, все-таки это «советский Запад»! Но, конечно же, уже тогда за нами следили.
И во время нашего сбора, пока мы все собирались под Таллинном (а туда съехались люди из разных городов, это обещало быть настоящим событием), нас задержали. Меня – в первую очередь. Изъяли то, что было уже отснято.
Но, к счастью, что-то мы снимали в Москве. В общем, нам удалось это спрятать, потом мы снова искали камеру, еще что-то доснимали… А потом мой оператор женился на американке (сказать «женился» – это, конечно, чересчур: жениться на иностранке тогда было невозможно). У него началась целая большая кампания, он себе даже харакири сделал (но, слава Богу, выжил), и только потом ему разрешили брак с невестой. А когда он, наконец, добился своего, то просто все материалы вывез с собой в Соединенные Штаты (отправил через разные каналы: американское посольство и пр.). А потом сделал фильм, о котором я уже впоследствии, сидя в тюрьме, слышал отзывы. К сожалению, я не помню сейчас названия этого фильма.
– Удалось даже снять целый фильм? А какой хронометраж?
– Я не видел ничего! Он же уехал и как бы оказался в полной изоляции от нас. И мы тоже были от него изолированы. Потом мне, уже в тюрьме, шпионы рассказывали про этот фильм. И он, оказывается, даже собрал прессу, его многие видели.
– То есть ваш съезд не состоялся…
– Нет, не состоялся. Но мы продолжали нашу деятельность. Именно тогда уже начал складываться семинар.
– И никого не арестовали?
– А в то время у нас еще были простые встречи, по типу древнехристианских агап, на которых мы просто собирались вместе и иногда читали что-то из Евангелия. Пытались понять это, обсудить…
– А за вами следили со стороны, или были какие-то предатели среди своих?
– Знаете, арест мой, слава Богу, показал, что в среде нашего семинара не было ни одного предателя! Был один человек, который, скажем так, «дал излишние показания», но и он вел себя порядочно. Меня это очень радует. Но уже тогда я понимал, что надо идти дальше, что «Jesus people» – это все-таки не глубоко, понимаете? И если первая встреча с Богом – это открытие Христа, то потом ведь должно быть Богопознание. Значит, надо идти как-то дальше, выстраивать свою жизнь сообразно учению Иисуса Христа. Но это – огромный опыт, а он был тогда закрыт для нас. И я понял, что мы опять как бы на мелководье, а нужно было идти дальше!
Свято-Успенский Псково-Печерский Мужской Монастырь
– А примкнуть к Церкви мысли не приходило?
– Я начал иногда заходить в храм. Но, во-первых, я там, конечно, ничего не понимал. Что чувствовал реально, так это то, что я почему-то никак не могу перекреститься! Рука вдруг наливалась такой невероятной тяжестью, что, будучи человеком физически хорошо подготовленным (а я занимался борьбой, боксом и пр.), я не мог поднять руки для крестного знамения! Просто физически не мог: такая тяжесть была… Потом мне это послужило неким уроком: я твердо верю, что Господь никогда не оставляет Своих чад!
Я отправился в свою первую поездку (типа паломнической) в Псково-Печерский монастырь. О нем уже был наслышан: знал, что такой монастырь есть. Автостопом доехал до Пскова и уже поздним вечером подходил к обители. Служба закончилась, храм закрыли, и я вышел за стены монастыря.
На дворе было лето, и я решил заночевать где-нибудь под кустиком, а утром пойти на службу. Я стремился понять, что же такое особенное присутствует в Церкви. Мы к тому времени уже чувствовали, что во всем этом есть какая-то тайна. Мы чувствовали ее присутствие, но не понимали, как в нее можно войти, ее осознать.
Я почти сразу же заснул. Просыпаюсь внезапно от какого-то странного чувства тревоги. И вижу девушку в белом платье – среди ночи! Первым порывом моим было ей крикнуть: «Что ты здесь делаешь?» Вдруг вижу, что она идет ко мне, ее длинное платье развевается, и я вдруг понимаю, что она не идет, а плывет! Платье ее развевается, она всё ближе, но с ее приближением меня охватывает вдруг какой-то страшный, патологический ужас, которого я в жизни никогда не испытывал!
– Вы видели это наяву?
– Да, я оцепенел от ужаса: со мной раньше никогда подобного не было! Я не просто оцепенел, но по мере приближения странной девушки я ощущал свою абсолютную не просто беззащитность – а какую-то полнейшую прострацию!
И тут вдруг невероятным, сверхчеловеческим усилием, еще будучи в оцепенении, я начал судорожно креститься. Как мне это удалось сделать, я до сих пор не знаю! Я стал просто креститься… И когда снова поднял на нее глаза, то увидел, что она остановилась на том самом месте и в тот самый момент, когда я начал креститься. Там она остановилась…
Тут уже я, практически с полной верой, перекрестил ее саму, и она вдруг исчезла! С каким-то таким особенным, очень плохим смехом…
И тут я вдруг осознал, что ведь для меня это было уроком: если тебя не учит Церковь, то научит Сам Господь! Потому что ведь мне никто об этом ничего не говорил…
И тут же я уезжаю в Москву, чтобы принять крещение и начать жить церковной жизнью.
– Нет, я посетил монастырь. И у меня там состоялось второе открытие: открытие иконы. Я ведь тогда абсолютно не понимал, что такое икона. Думал: зачем они нужны в храмах, эти изображения?
И вот, стою на Литургии, полный всяких разнообразных чувств, и вдруг чувствую на себе взгляд. Я проследил этот взгляд – он исходил от иконы Спасителя (это был образ Нерукотворного Спаса). Господь взирал на меня с иконы как-то очень одобрительно, поддерживающе, с улыбкой. Смотрит Он на меня, и я ощущаю необыкновенную радость…
И вдруг чувствую какой-то взгляд сзади, который буквально бьет в затылок. Оглядываюсь – а позади меня стоит молодая красивая девушка и смотрит на меня с явным, даже каким-то сексуальным, вызовом: мол, что ты здесь делаешь, чего ты здесь потерял? Красивая, молодая, очень модно одетая девица. И очень необычно, что она стоит тут, в храме, среди старушек. А это был 1973 год.
И так я оказался как бы в перекрестии двух взглядов. Первого – одобрительного, какого-то поддерживающего – Спасителя. Очень отеческого и очень доброго. Я вдруг ощущаю, что Спаситель всё обо мне понимает. Всё, просто всё!.. А с другой стороны – вызывающего, дерзкого взгляда этой девицы.
Я все-таки делаю над собой усилие и не оглядываюсь. Не знаю, куда она делась после службы, но куда-то исчезла…
– И вы возвратились в Москву?
– Да, уже с опытом «человека Церкви» я приехал в Москву, где мы тщательно занялись семинаром. Я стал много ездить по стране, у нас собралась хорошая команда.
У нас было много хорошо образованной молодежи, даже академически образованной. Например, второй создатель семинара, Володя Пориш, уже тогда работал в отделе рукописей Библиотеки Академии наук в Питере. Он уже тогда занимался древними рукописями!..
Развивались наши дела очень хорошо, но мы-то понимали, что мы были не семинаром, а фактически общиной! Хотя пока – общиной «сами по себе». Поэтому на церковных службах еще многого не понимали. Это было еще только постижение, предстоял довольно-таки долгий путь.
Митрополит Антоний Сурожский в Москве, в храме свт. Николая в Хамовниках. Декабрь 1969. Из архива Фонда «Духовное наследие митрополита Антония Сурожского»
– Тут я должен рассказать еще одну историю. Просыпаюсь я как-то ранним зимним утром. Решил вдруг пойти в храм (это была церковь Николы в Кузнецах, мы просто неподалеку снимали квартиру). Ничего не ел, хотя и не знал, что перед Причастием нельзя есть. Меня удивило, что, хотя день был будничный, храм был полон – и я не мог в него даже войти, настолько много было народу! Я обошел вокруг и вошел с бокового входа, оказавшись практически рядом с солеей.
Служил неизвестный мне старичок, но сразу же я отметил странное ощущение: у меня вдруг стали наворачиваться слезы на глаза. Я их просто не мог сдержать! Оглянулся и увидел, что у многих молящихся тоже на глазах слезы, но они, в отличие от меня, объединены какой-то тайной, мне неизвестной. Как бы какое-то братство существовало между ними, я это почувствовал. А я находился как бы вне этого братства, как некий наблюдатель…
Служба продолжалась, а слезы у меня текли и текли, я их уже не мог сдерживать, но это просто были слезы радости! Это были слезы радости, слезы от переживания той любви Господа, которая как бы постепенно открывается нам!..
А когда началось Причастие (тогда я еще не знал, что это такое), какая-то сила меня властно потянула вперед. Причем, повторяю, я совсем не знал, что нужно исповедоваться перед Причастием, еще что-то делать, – всего этого я тогда не знал!..
– И вы пошли причащаться?
– Да, я встал в конце небольшой цепочки молящихся в очередь (основная же масса народу была изолирована специальной изгородью внутри храма). И когда я подошел к Чаше, этот старичок-священник посмотрел мне в глаза.
У меня вдруг возникло очень странное чувство: он смотрел мне в глаза, и я чувствовал, что его глаза – это как бы некие каналы прямо в мое сердце! Что он опускается в мое сердце и всё обо мне видит!.. Что он всё обо мне понял: кто я и что я, что я сделал доброго, что я сделал плохого!.. И что я стою перед ним абсолютно обнаженным, просто голым… Что он всё обо мне знает!..
И он меня причастил! С каким-то особым тщанием причастил. Уже потом я узнал, что это был владыка Антоний Сурожский. Потом уже узнал… И уже потом еще узнал, кто такой был владыка Антоний Сурожский. А тогда-то я вообще не знал это имя, понимаете? Мы же были фактически вне Церкви…
И вот теперь я считаю, что владыка Антоний Сурожский привел меня в Церковь: ведь он преподал мне первое Причастие, он меня причастил. И, конечно же, в этом принял участие святитель Николай, Мирликийский чудотворец, потому что (как выяснилось потом) это был день «зимнего Николы». Я позже уже узнал об этом, когда начал изучать всё. Оказывается, я впервые причастился в праздник святителя Николая, Мирликийского чудотворца.
Почему я вдруг утром проснулся и, ничего не поев, тут же пошел в храм? Да это было и потому еще необычным, что я церковь до этого, как правило, не посещал: просто забегал иногда. Мы были в то время не прихожанами, а такими «свободными мыслителями».
– А разве не было необычным еще одно совпадение: что владыка Антоний служил именно в этот день в Николо-Кузнецком храме?!
– Да, я понял, что святитель Николай меня привел тогда в храм, а владыка Антоний – ввел в Церковь! В ее мистическое тело!..
Уже впоследствии моя жизнь будет исполнена подобных событий…
Конечно, я обрадовал всем этим своих коллег по семинару: поделился с ними этой своей радостью – и они тоже стали воцерковляться.
Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)
– Но тут я отчетливо понял, что нам нужен духовный отец! Хотя мы и самостоятельные ребята, даже, может быть, где-то уверенные в себе, но не в этой области!..
Я стал этим вопросом интересоваться, в итоге вышел на имя отца Иоанна (Крестьянкина).
И поехал в монастырь уже специально, чтобы попасть к нему. Помню, я был тогда в очень сложном положении. С одной стороны, боялся: вдруг он мне скажет, что это дело (с семинарами) нужно закрыть (дескать, «вы там в ересь попадете и пр.»). С другой стороны, я понимал, что уже не смогу ничего закрыть: я этих людей призвал, я перед ними ответственен, я не могу их бросить!.. А вдруг все-таки он скажет: «Нельзя!..» И я был поэтому в большом сомнении. Тем не менее к нему поехал.
– Расскажите, как вас принял отец Иоанн.
– Встретил он меня очень хорошо. Очень хорошо! Во-первых, у меня было такое ощущение (как бы это правильнее сформулировать), что он помещает вдруг тебя в некое «озеро любви» и просто сдувает с тебя пылинки…
Когда я в процессе нашей беседы (а это была именно беседа, и довольно длительная) начал говорить о семинаре, спрашивая его мнение, то был поражен. Он не просто меня поддержал – он поддержал меня с такой живостью и энергией, что этого я никак не ожидал! Более того, он тут же дал мне ряд очень важных советов. Одни из них даже касались неких персонажей. Например, зная о том, что у нас собрались разные интеллектуалы, а один из нас переводил какого-то католического богослова, он сказал: «Не увлекайтесь этим!..»
Но главное, я попросил отца Иоанна, чтобы он стал моим духовным отцом. На это он буквально тут же радостно и охотно согласился!
И, пожалуй, самое интересное было еще в том, что мне после нашей встречи стала как бы открываться тайна старчества!..
– Что вы имеете в виду?
– Я потом к нему регулярно ездил исповедоваться, и он никогда мне не говорил: «Вот этого делать нельзя!..» Только уже потом я понял, что, когда мы беседовали, он молитвенно направлял мои мысли в нужном направлении.
И он не то чтобы мне что-то говорил, но молитвенно со мной беседовал! То или иное решение вопроса я предлагал, а он – благословлял: «Да, конечно, так!» Я же всё время думал: как же так, почему он не говорит мне: «Этого нельзя, этого нельзя…»?!
А потом в Москве я познакомился с матушками, которые приняли его из зоны, когда он освободился из заключения. Он у них там долго лежал: потому что был гонимым, был без прихода, вообще без всего. И они его тогда содержали, очень его любили. Я с ними потом очень близко познакомился, они впоследствии и меня даже стали опекать, эти две родные сестры…
Помню еще, что, когда я был рядом с отцом Иоанном, мне даже нечего сказать было, потому что я просто как бы балдел! Не могу иного слова подобрать!.. А он – он говорил мне всё то, что именно мне было необходимо. Причем это не было таким вот научением: «так и так поступай!» Нет, ни в коем случае! Это всё было именно в беседе, словно он был равным мне! Как будто это была беседа двух равных, хотя я-то к нему шел, чтобы он поддержал меня, чтобы мне обратиться к его опыту! И он приобщал меня, но – очень тактично.
И потом, когда я выйду из заключения и меня к нему не будут пускать (и вообще выгонят из монастыря как диссидента), я буду лезть ночью к нему в окно, как вор в ночи. Мне иноки скинут тогда веревку, и я по веревке буду подниматься в окно его кельи (это уже после того, как меня освободят из заключения). Отец Гавриил (Стеблюченко) (тогда наместник монастыря) меня, конечно, жестко не любил. И его присные, которые его тогда окружали, вывели меня за руки из монастыря.
И вот я ночью лез в окно к отцу Иоанну. И он меня так принимал, что я плакал, просто как ребенок! Плакал, как ребенок!.. И только единственный раз он сказал мне: «Александр, ты должен понять, что на тебя смотрят люди! Ты должен делать то-то и то-то…» Это было только один раз – уже после моего освобождения. Он мне сказал: «Ты понимаешь, что у тебя сейчас ответственность большая? Потому что ты пострадал за Христа и люди смотрят на тебя!» Я уже не помню дословно, но смысл был таков.
И, конечно, это прикосновение к такому старческому опыту очень пригодилось. Я понял, чем Православие особенно сильно. Мы, например, можем что-то говорить о патриархе, быть с ним в чем-то несогласным и пр. Но Православие сильно тем, что рядом с патриархом есть подобная ему, а в чем-то даже более духовно мощная фигура – фигура старца. И я вспоминал это уже в советское время, когда мы, например, после службы в Елоховском соборе выходим и слышим, как бабушки говорят: «Опять патриарх что-то не то говорил и т.д.». Они, конечно, понимали положение патриарха, но все-таки высказывались. А вместе с тем, конечно, в нашей Церкви оставались старцы, которые и представляли собой полноту: благодатную полноту Православия.
С Александром Огородниковым беседовал Николай Бульчук
Первое Евангелие
– Александр, вы рассказывали о своих сокурсниках, о студенческой жизни и о духовных поисках…– Мы все тогда активно искали Истину, хотели многое понять. Долго искали. Я даже убегал с занятий во ВГИКе, чтобы послушать лекции Мамардашвили, слушал лекции философа Пятигорского… Потом на какой-то период стал даже в некотором смысле буддистом: мы устроили такой «буддистский лагерь» в Прибалтике (конечно же, именно в Прибалтике: тогда это была наиболее прозападная часть СССР). Но все равно ощущение какой-то неполноты было очень острым. Настолько острым, что иногда просто душило! Просто душило!.. Ощущение какой-то неполноты – чего-то такого, что проходит мимо тебя, а ты не можешь этого понять. Ты чувствуешь, что существует рядом что-то такое, чего ты не знаешь, но как его нащупать и что это такое – непонятно!..
– Но, может быть, это ощущалось во многом благодаря давлению государственной идеологии?
– Разумеется, и из-за этого тоже. И тут кто-то мне подарил Евангелие… Я его просто поставил на полку, и, поскольку никто эту книгу не трогал, второй мой товарищ, студент Влад Ганев (болгарин, будущий режиссер), держал в нем свои болгарские деньги. Кладовая у него была такая.
А мы тогда уже активно развивали идею молодежной субкультуры, или контркультуры. Я познакомился с общиной хиппи, которые тогда уже полулегально существовали в Москве, и мы как бы искали ту среду, которая была бы нам близка: среду, ищущую смысла жизни.
Дело в том, что в ту пору нам, студентам, показывали фильмы, которые нигде в СССР просто не увидишь. А нам, как будущим специалистам (тем, кто делает кино), показывали картины, которые не шли у нас в прокате: или были почему-то запрещены, или просто их у нас не показывали.
– Запрещенные фильмы показывали в каком-то особом кинотеатре?
– Да, нас возили в местечко Белые Столбы, где находился Госфильмофонд СССР (такое было закрытое заведение с жесткой охраной). Нам выписывали билеты, и на электричке мы въезжали в эти Белые Столбы.
Обычно я всегда брал с собой в дорогу что-то почитать, а тут как раз читать было нечего, ничего не взял с собой, кроме подаренного мне Евангелия. Переложил из него болгарские деньги в другую книгу, взял с собой, и мы поехали.
В электричке я открываю Евангелие и мысленно убеждаю себя, что «эту книгу нужно каждому знать», что «это такой известный миф, что образованному человеку просто нельзя его не знать как один из величайших мифов человечества» и пр.
Государственный фонд кинофильмов Российской Федерации. Находится в Московской области, в городе Домодедово, в микрорайоне Белые столбы
Итак, открываю Евангелие, начинаю читать… Но по мере чтения вдруг возникает что-то типа раздвоения сознания! То есть всё мое образование, весь мой образ жизни говорят мне о том, что это – просто красивая сказка, миф. А с другой стороны, где-то из глубин, откуда-то из сердца у меня вдруг возникает некое давление, и какой-то скрытый голос говорит, что это – Великая Правда, которую я просто не способен сейчас осознать своим сознанием, своим образованием, всем тем, что у меня есть!..
И находясь в таком раздвоении мыслей, я продолжаю это чтение…
А надо сказать, что мы уже тогда бросили некий вызов обществу: мы, студенты ВГИКа, представляли собой очень пеструю картину. Были пестро одеты, у нас были длинные волосы (повсюду исключали из вузов за длинные волосы, а во ВГИКе это терпели, потому что были вынуждены терпеть). И, разумеется, мы ехали без билетов.
– Почему без билетов – не хватало денег?
– Такой у нас был образ жизни. Не то что мы не могли их купить – мы не покупали их просто принципиально!
И вот, едем на электричке, входит контроль. Тут же обалдевшим контролерам кто-то говорит: «Тихо-тихо проходите мимо…» И, указывая на одного из наших, продолжает: «Его душа сейчас в Гималаях, а если вы его потревожите, она не успеет вернуться и вы будете отвечать за его смерть!» Те, конечно, обалдевшие: ничего не могут понять, но видят очень странную публику, явно не советскую, но говорящую на отличном русском языке, одетую в западные шмотки, джинсы и пр., длинные волосы… Явная элита, понимаете?
Но тут я сам вдруг разрушаю эту ситуацию тем, что внезапно вынимаю деньги и оплачиваю проезд. Я сам этого не мог себе объяснить, потому что обычно бывал инициатором всех подобных розыгрышей, обычно сам разыгрывал такие мизансцены. Наши зашушукались: «Зачем? Ты что?!» Уже потом я понял, что просто не хотел, чтобы меня отрывали от книги, от чтения Евангелия.
Фильм Пазолини
Кадр из фильма «Евангелие от Матфея»
– Итак, контролеры вышли, мы приезжаем в Белые Столбы. Идем небольшое расстояние лесом, потом – контроль, где проверяют паспорта и пр. И вот нас запускают в зал. Одним из фильмов, который нам показывали, было «Евангелие от Матфея» Пьера Паоло Пазолини. Он был, конечно же, запрещен к просмотру в СССР.
– Вы смотрели фильмы профессиональным взглядом или позволяли себе стать простыми зрителями?
– Мы – киношники и были уже научены тому, чтобы смотреть на фильм не как на произведение искусства, а с точки зрения рабочих технологий: как фильм сделан, как поставлен съемочный свет, как выстроена режиссером мизансцена, как ведут себя актеры на сцене, насколько они соответствуют замыслу автора сценария. Такое чисто техническое восприятие…
Обычно мы смотрели в день по нескольку фильмов, причем всё это были шедевры! Нас же учили на шедеврах!.. И этот фильм я поначалу начал смотреть именно так, как образец, но через некоторое время забыл об этом…
Надо сказать, что Пазолини, во-первых, был извращенцем (тогда мы об этом, слава Богу, не знали) и еще он был «левым». И в его фильме те моменты, когда Господь произносит Свои проповеди, имеют фоном русские революционные песни типа «Варшавянки» или «Вы жертвою пали в борьбе роковой». Они звучат в фильме по-русски, таким мощным песенным «разливом», как бы подчеркивая некий трагический вызов миру и его косности.
И еще нужно отметить, что в фильме этом не было задействовано ни одного актера: режиссер набирал для съемок людей с улицы. Даже роль Иисуса Христа – наиболее сложную роль фильма – у него сыграл какой-то испанский студент. А если говорить точнее, актеры не играли: они жили там, в этом фильме, своей жизнью. Режиссер этого и хотел: чтобы в фильме были не актеры (каждый со своей школой), а люди, которые могли бы сопереживать евангельским событиям!
– Настолько хорошо был снят этот фильм?
– Надо сказать, что этот фильм настолько меня потряс, что, когда в зале включили свет и мы вышли на лужайку, залитую светом солнца, я впервые в своей жизни сказал импровизированную проповедь: «Ребята, вы знаете, что мы сейчас видели?! Вы знаете, ведь Господь, оказывается, есть! Долго Его прятали от нас, но вот, мы сами увидели, что Он есть!..»
Я уже не помню, что я еще тогда говорил: впоследствии эта речь будет одной из причин моего исключения из института. Но этот момент для меня был очень важным: я себя осознал именно христианином! Не православным – о Православии я, естественно, тогда ничего не знал – но именно христианином!
И, как человек активный, я тут же начал искать какие-то формы для новой жизни.
Jesus people
– Что и как вы делали?– Мы назвали себя «Jesus people» («Люди Иисуса») и стали проводить встречи, не зная, что такими, оказывается, были и традиции Древней Церкви! Конечно, мы тогда об этом ничего не знали, но стали проводить встречи по типу христианских агап: мы где-то собирались, на какой-то квартире, делали общую трапезу и просто говорили, общались. Читали, конечно, Евангелие, но в основном общались. И какое же было у всех нас ощущение братства! А потом мы стали разрастаться…
Если взять молодежную субкультуру, то мы в каком-то смысле были ее лидерами. Обычно как выглядит верующий молодой человек? Он под крылом у мамы, он, конечно, никуда не ходит, он погружен в домашний образ жизни, смиренный, тихий и т.д. А мы – мы жили совсем наоборот: наши молодые люди как бы определяли modus vivendi новой молодежной субкультуры. И это придавало подлинное обаяние нашим словам: нам верили! Наше движение стало разрастаться настолько, что мы даже решили снять фильм о религиозных исканиях молодежи. Я сам подал такой сценарий, потому что знал твердо, что он пройдет. На самом деле обманул просто. Но это ведь сейчас можно всю съемочную технику легко приобрести в магазине, тогда же ничего еще просто не было! Даже чтобы получить только камеру, надо было обосновать идею, получить разрешение на съемку, твой фильм должен был войти в образовательные планы и т.д. Поэтому я и написал сценарий, который определенно «проходил». Оператором же был мой друг (потом он с большим трудом уедет в Соединенные Штаты). В общем, команда была полностью своя.
И в это время мы решили провести первый съезд «Jesus people». Где? Разумеется, под Таллинном, все-таки это «советский Запад»! Но, конечно же, уже тогда за нами следили.
И во время нашего сбора, пока мы все собирались под Таллинном (а туда съехались люди из разных городов, это обещало быть настоящим событием), нас задержали. Меня – в первую очередь. Изъяли то, что было уже отснято.
Но, к счастью, что-то мы снимали в Москве. В общем, нам удалось это спрятать, потом мы снова искали камеру, еще что-то доснимали… А потом мой оператор женился на американке (сказать «женился» – это, конечно, чересчур: жениться на иностранке тогда было невозможно). У него началась целая большая кампания, он себе даже харакири сделал (но, слава Богу, выжил), и только потом ему разрешили брак с невестой. А когда он, наконец, добился своего, то просто все материалы вывез с собой в Соединенные Штаты (отправил через разные каналы: американское посольство и пр.). А потом сделал фильм, о котором я уже впоследствии, сидя в тюрьме, слышал отзывы. К сожалению, я не помню сейчас названия этого фильма.
– Удалось даже снять целый фильм? А какой хронометраж?
– Я не видел ничего! Он же уехал и как бы оказался в полной изоляции от нас. И мы тоже были от него изолированы. Потом мне, уже в тюрьме, шпионы рассказывали про этот фильм. И он, оказывается, даже собрал прессу, его многие видели.
– То есть ваш съезд не состоялся…
– Нет, не состоялся. Но мы продолжали нашу деятельность. Именно тогда уже начал складываться семинар.
– И никого не арестовали?
– А в то время у нас еще были простые встречи, по типу древнехристианских агап, на которых мы просто собирались вместе и иногда читали что-то из Евангелия. Пытались понять это, обсудить…
– А за вами следили со стороны, или были какие-то предатели среди своих?
– Знаете, арест мой, слава Богу, показал, что в среде нашего семинара не было ни одного предателя! Был один человек, который, скажем так, «дал излишние показания», но и он вел себя порядочно. Меня это очень радует. Но уже тогда я понимал, что надо идти дальше, что «Jesus people» – это все-таки не глубоко, понимаете? И если первая встреча с Богом – это открытие Христа, то потом ведь должно быть Богопознание. Значит, надо идти как-то дальше, выстраивать свою жизнь сообразно учению Иисуса Христа. Но это – огромный опыт, а он был тогда закрыт для нас. И я понял, что мы опять как бы на мелководье, а нужно было идти дальше!
Видение в Печорах
Свято-Успенский Псково-Печерский Мужской Монастырь
– А примкнуть к Церкви мысли не приходило?
– Я начал иногда заходить в храм. Но, во-первых, я там, конечно, ничего не понимал. Что чувствовал реально, так это то, что я почему-то никак не могу перекреститься! Рука вдруг наливалась такой невероятной тяжестью, что, будучи человеком физически хорошо подготовленным (а я занимался борьбой, боксом и пр.), я не мог поднять руки для крестного знамения! Просто физически не мог: такая тяжесть была… Потом мне это послужило неким уроком: я твердо верю, что Господь никогда не оставляет Своих чад!
Я отправился в свою первую поездку (типа паломнической) в Псково-Печерский монастырь. О нем уже был наслышан: знал, что такой монастырь есть. Автостопом доехал до Пскова и уже поздним вечером подходил к обители. Служба закончилась, храм закрыли, и я вышел за стены монастыря.
На дворе было лето, и я решил заночевать где-нибудь под кустиком, а утром пойти на службу. Я стремился понять, что же такое особенное присутствует в Церкви. Мы к тому времени уже чувствовали, что во всем этом есть какая-то тайна. Мы чувствовали ее присутствие, но не понимали, как в нее можно войти, ее осознать.
Я почти сразу же заснул. Просыпаюсь внезапно от какого-то странного чувства тревоги. И вижу девушку в белом платье – среди ночи! Первым порывом моим было ей крикнуть: «Что ты здесь делаешь?» Вдруг вижу, что она идет ко мне, ее длинное платье развевается, и я вдруг понимаю, что она не идет, а плывет! Платье ее развевается, она всё ближе, но с ее приближением меня охватывает вдруг какой-то страшный, патологический ужас, которого я в жизни никогда не испытывал!
– Вы видели это наяву?
– Да, я оцепенел от ужаса: со мной раньше никогда подобного не было! Я не просто оцепенел, но по мере приближения странной девушки я ощущал свою абсолютную не просто беззащитность – а какую-то полнейшую прострацию!
И тут вдруг невероятным, сверхчеловеческим усилием, еще будучи в оцепенении, я начал судорожно креститься. Как мне это удалось сделать, я до сих пор не знаю! Я стал просто креститься… И когда снова поднял на нее глаза, то увидел, что она остановилась на том самом месте и в тот самый момент, когда я начал креститься. Там она остановилась…
Тут уже я, практически с полной верой, перекрестил ее саму, и она вдруг исчезла! С каким-то таким особенным, очень плохим смехом…
И тут я вдруг осознал, что ведь для меня это было уроком: если тебя не учит Церковь, то научит Сам Господь! Потому что ведь мне никто об этом ничего не говорил…
И тут же я уезжаю в Москву, чтобы принять крещение и начать жить церковной жизнью.
Два взгляда
– Даже в монастыре не побывали?– Нет, я посетил монастырь. И у меня там состоялось второе открытие: открытие иконы. Я ведь тогда абсолютно не понимал, что такое икона. Думал: зачем они нужны в храмах, эти изображения?
И вот, стою на Литургии, полный всяких разнообразных чувств, и вдруг чувствую на себе взгляд. Я проследил этот взгляд – он исходил от иконы Спасителя (это был образ Нерукотворного Спаса). Господь взирал на меня с иконы как-то очень одобрительно, поддерживающе, с улыбкой. Смотрит Он на меня, и я ощущаю необыкновенную радость…
И вдруг чувствую какой-то взгляд сзади, который буквально бьет в затылок. Оглядываюсь – а позади меня стоит молодая красивая девушка и смотрит на меня с явным, даже каким-то сексуальным, вызовом: мол, что ты здесь делаешь, чего ты здесь потерял? Красивая, молодая, очень модно одетая девица. И очень необычно, что она стоит тут, в храме, среди старушек. А это был 1973 год.
И так я оказался как бы в перекрестии двух взглядов. Первого – одобрительного, какого-то поддерживающего – Спасителя. Очень отеческого и очень доброго. Я вдруг ощущаю, что Спаситель всё обо мне понимает. Всё, просто всё!.. А с другой стороны – вызывающего, дерзкого взгляда этой девицы.
Я все-таки делаю над собой усилие и не оглядываюсь. Не знаю, куда она делась после службы, но куда-то исчезла…
– И вы возвратились в Москву?
– Да, уже с опытом «человека Церкви» я приехал в Москву, где мы тщательно занялись семинаром. Я стал много ездить по стране, у нас собралась хорошая команда.
У нас было много хорошо образованной молодежи, даже академически образованной. Например, второй создатель семинара, Володя Пориш, уже тогда работал в отделе рукописей Библиотеки Академии наук в Питере. Он уже тогда занимался древними рукописями!..
Развивались наши дела очень хорошо, но мы-то понимали, что мы были не семинаром, а фактически общиной! Хотя пока – общиной «сами по себе». Поэтому на церковных службах еще многого не понимали. Это было еще только постижение, предстоял довольно-таки долгий путь.
Первое Причастие
Митрополит Антоний Сурожский в Москве, в храме свт. Николая в Хамовниках. Декабрь 1969. Из архива Фонда «Духовное наследие митрополита Антония Сурожского»
– Тут я должен рассказать еще одну историю. Просыпаюсь я как-то ранним зимним утром. Решил вдруг пойти в храм (это была церковь Николы в Кузнецах, мы просто неподалеку снимали квартиру). Ничего не ел, хотя и не знал, что перед Причастием нельзя есть. Меня удивило, что, хотя день был будничный, храм был полон – и я не мог в него даже войти, настолько много было народу! Я обошел вокруг и вошел с бокового входа, оказавшись практически рядом с солеей.
Служил неизвестный мне старичок, но сразу же я отметил странное ощущение: у меня вдруг стали наворачиваться слезы на глаза. Я их просто не мог сдержать! Оглянулся и увидел, что у многих молящихся тоже на глазах слезы, но они, в отличие от меня, объединены какой-то тайной, мне неизвестной. Как бы какое-то братство существовало между ними, я это почувствовал. А я находился как бы вне этого братства, как некий наблюдатель…
Служба продолжалась, а слезы у меня текли и текли, я их уже не мог сдерживать, но это просто были слезы радости! Это были слезы радости, слезы от переживания той любви Господа, которая как бы постепенно открывается нам!..
А когда началось Причастие (тогда я еще не знал, что это такое), какая-то сила меня властно потянула вперед. Причем, повторяю, я совсем не знал, что нужно исповедоваться перед Причастием, еще что-то делать, – всего этого я тогда не знал!..
– И вы пошли причащаться?
– Да, я встал в конце небольшой цепочки молящихся в очередь (основная же масса народу была изолирована специальной изгородью внутри храма). И когда я подошел к Чаше, этот старичок-священник посмотрел мне в глаза.
У меня вдруг возникло очень странное чувство: он смотрел мне в глаза, и я чувствовал, что его глаза – это как бы некие каналы прямо в мое сердце! Что он опускается в мое сердце и всё обо мне видит!.. Что он всё обо мне понял: кто я и что я, что я сделал доброго, что я сделал плохого!.. И что я стою перед ним абсолютно обнаженным, просто голым… Что он всё обо мне знает!..
И он меня причастил! С каким-то особым тщанием причастил. Уже потом я узнал, что это был владыка Антоний Сурожский. Потом уже узнал… И уже потом еще узнал, кто такой был владыка Антоний Сурожский. А тогда-то я вообще не знал это имя, понимаете? Мы же были фактически вне Церкви…
И вот теперь я считаю, что владыка Антоний Сурожский привел меня в Церковь: ведь он преподал мне первое Причастие, он меня причастил. И, конечно же, в этом принял участие святитель Николай, Мирликийский чудотворец, потому что (как выяснилось потом) это был день «зимнего Николы». Я позже уже узнал об этом, когда начал изучать всё. Оказывается, я впервые причастился в праздник святителя Николая, Мирликийского чудотворца.
Почему я вдруг утром проснулся и, ничего не поев, тут же пошел в храм? Да это было и потому еще необычным, что я церковь до этого, как правило, не посещал: просто забегал иногда. Мы были в то время не прихожанами, а такими «свободными мыслителями».
– А разве не было необычным еще одно совпадение: что владыка Антоний служил именно в этот день в Николо-Кузнецком храме?!
– Да, я понял, что святитель Николай меня привел тогда в храм, а владыка Антоний – ввел в Церковь! В ее мистическое тело!..
Уже впоследствии моя жизнь будет исполнена подобных событий…
Конечно, я обрадовал всем этим своих коллег по семинару: поделился с ними этой своей радостью – и они тоже стали воцерковляться.
Отец Иоанн (Крестьянкин)
Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)
– Но тут я отчетливо понял, что нам нужен духовный отец! Хотя мы и самостоятельные ребята, даже, может быть, где-то уверенные в себе, но не в этой области!..
Я стал этим вопросом интересоваться, в итоге вышел на имя отца Иоанна (Крестьянкина).
И поехал в монастырь уже специально, чтобы попасть к нему. Помню, я был тогда в очень сложном положении. С одной стороны, боялся: вдруг он мне скажет, что это дело (с семинарами) нужно закрыть (дескать, «вы там в ересь попадете и пр.»). С другой стороны, я понимал, что уже не смогу ничего закрыть: я этих людей призвал, я перед ними ответственен, я не могу их бросить!.. А вдруг все-таки он скажет: «Нельзя!..» И я был поэтому в большом сомнении. Тем не менее к нему поехал.
– Расскажите, как вас принял отец Иоанн.
– Встретил он меня очень хорошо. Очень хорошо! Во-первых, у меня было такое ощущение (как бы это правильнее сформулировать), что он помещает вдруг тебя в некое «озеро любви» и просто сдувает с тебя пылинки…
Когда я в процессе нашей беседы (а это была именно беседа, и довольно длительная) начал говорить о семинаре, спрашивая его мнение, то был поражен. Он не просто меня поддержал – он поддержал меня с такой живостью и энергией, что этого я никак не ожидал! Более того, он тут же дал мне ряд очень важных советов. Одни из них даже касались неких персонажей. Например, зная о том, что у нас собрались разные интеллектуалы, а один из нас переводил какого-то католического богослова, он сказал: «Не увлекайтесь этим!..»
Но главное, я попросил отца Иоанна, чтобы он стал моим духовным отцом. На это он буквально тут же радостно и охотно согласился!
И, пожалуй, самое интересное было еще в том, что мне после нашей встречи стала как бы открываться тайна старчества!..
– Что вы имеете в виду?
– Я потом к нему регулярно ездил исповедоваться, и он никогда мне не говорил: «Вот этого делать нельзя!..» Только уже потом я понял, что, когда мы беседовали, он молитвенно направлял мои мысли в нужном направлении.
И он не то чтобы мне что-то говорил, но молитвенно со мной беседовал! То или иное решение вопроса я предлагал, а он – благословлял: «Да, конечно, так!» Я же всё время думал: как же так, почему он не говорит мне: «Этого нельзя, этого нельзя…»?!
А потом в Москве я познакомился с матушками, которые приняли его из зоны, когда он освободился из заключения. Он у них там долго лежал: потому что был гонимым, был без прихода, вообще без всего. И они его тогда содержали, очень его любили. Я с ними потом очень близко познакомился, они впоследствии и меня даже стали опекать, эти две родные сестры…
Помню еще, что, когда я был рядом с отцом Иоанном, мне даже нечего сказать было, потому что я просто как бы балдел! Не могу иного слова подобрать!.. А он – он говорил мне всё то, что именно мне было необходимо. Причем это не было таким вот научением: «так и так поступай!» Нет, ни в коем случае! Это всё было именно в беседе, словно он был равным мне! Как будто это была беседа двух равных, хотя я-то к нему шел, чтобы он поддержал меня, чтобы мне обратиться к его опыту! И он приобщал меня, но – очень тактично.
И потом, когда я выйду из заключения и меня к нему не будут пускать (и вообще выгонят из монастыря как диссидента), я буду лезть ночью к нему в окно, как вор в ночи. Мне иноки скинут тогда веревку, и я по веревке буду подниматься в окно его кельи (это уже после того, как меня освободят из заключения). Отец Гавриил (Стеблюченко) (тогда наместник монастыря) меня, конечно, жестко не любил. И его присные, которые его тогда окружали, вывели меня за руки из монастыря.
И вот я ночью лез в окно к отцу Иоанну. И он меня так принимал, что я плакал, просто как ребенок! Плакал, как ребенок!.. И только единственный раз он сказал мне: «Александр, ты должен понять, что на тебя смотрят люди! Ты должен делать то-то и то-то…» Это было только один раз – уже после моего освобождения. Он мне сказал: «Ты понимаешь, что у тебя сейчас ответственность большая? Потому что ты пострадал за Христа и люди смотрят на тебя!» Я уже не помню дословно, но смысл был таков.
И, конечно, это прикосновение к такому старческому опыту очень пригодилось. Я понял, чем Православие особенно сильно. Мы, например, можем что-то говорить о патриархе, быть с ним в чем-то несогласным и пр. Но Православие сильно тем, что рядом с патриархом есть подобная ему, а в чем-то даже более духовно мощная фигура – фигура старца. И я вспоминал это уже в советское время, когда мы, например, после службы в Елоховском соборе выходим и слышим, как бабушки говорят: «Опять патриарх что-то не то говорил и т.д.». Они, конечно, понимали положение патриарха, но все-таки высказывались. А вместе с тем, конечно, в нашей Церкви оставались старцы, которые и представляли собой полноту: благодатную полноту Православия.
С Александром Огородниковым беседовал Николай Бульчук
-
Верующая
- 1
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
