Опыт борьбы с унынием
Ранним темным осенним утром меня разбудил телефонный звонок.
– Алё! Олеся? – раздался в трубке надтреснутый старческий голос.
– Да! – отвечала я хрипло, продирая глаза.
– Ты жива? Ты не умерла? С тобой все в порядке?
– Ой, а кто это? – испугалась я.
– Это отец Сергий Вишневский. Я очень разволновался, но раз ты жива, слава Богу! А то я вчера ночью всё никак не мог заснуть, все ворочался с боку на бок. Наконец, решил почитать. Достал из тумбочки твою книгу. «На корабле зимы». Стал читать, и вдруг такие слезы у меня полились из глаз, я плакал и плакал. Не мог остановиться. «Что такое? – подумал. – Наверное, это оттого, что она умерла». Так у тебя и правда все хорошо?
– Да-да, – ответила я, окончательно проснувшись. – Я жива, жива!
Это меня потрясло. Отец Сергий, старчик… Когда-то он был настоятелем храма Знамения Божией Матери на Рижской, где есть икона с мощами святого Трифона Мученика и куда мы много лет ходили с нашими малыми детьми… Потом он уехал в село восстанавливать церковь, в которой некогда, в отрочестве, прислуживал псаломщиком… Я к нему туда ездила, привозила и присылала свои книги, коих он был читатель. Ничего такого, что бы могло вызвать плач, в моем стихотворном сборнике «На корабле зимы» не было и быть не могло – это чистая и радостная книга, напоминающая собрание гимнов Творцу и Его творению… Все это было как-то странно, хотелось все это осмыслить.
И вот это: «Ты не умерла?» А ведь могла бы уже: сколько родных людей и близких друзей я проводила в далекий путь, сколько моих одноклассников и приятелей студенческих лет, умерших совсем молодыми, оплакала…
А я все жива! Порой задумываюсь над словами Христа, когда он послал в селение двух учеников, чтобы они привели к Нему осла, а на вопросы селян отвечали, что он «надобен Господу». Вот и мне хотелось бы так понадобиться Ему, а я как-то перестала понимать, куда ведет меня мой путь… И так ли всё хорошо обстоит со мной? Так ли благополучно, так ли, как я выразилась, «в порядке»? Ведь, если быть откровенной, последние месяцы я могла бы с полным правом сказать: «Покры мя тьма». Эти бессонницы, это дневное отупение после вынужденных ночных бдений. Это ощущение, что какой-то плотный полог опустился на меня сверху и закрыл небо, высоту, свет. Не чувствую ни радости, ни умиления, ни молитвенного воодушевления, но только сухость сердца и внутреннюю тесноту. А из глубин поднимаются волны беспричинного и бессловесного раздражения. Точно, как в каноне сказано: «Студных помышлений во мне точит наводнение тинное и мрачное, от Бога разлучающее ум мой…»
Не это ли умирание духовно прозрел во мне дорогой отец Сергий, находясь от меня на расстоянии нескольких сот километров! Не от этой ли беды пребольно сжалось его сердце и полились из глаз слезы, которые он не мог оставить и с утра пораньше решил позвонить мне?
Господи, а ведь правда: если я и не умерла, то умираю… Уныние застлало мои глаза и наполнило душу вязкой пустотой. Я вспомнила слова какого-то подвижника о том, что лукавый с вожделением пьет из чаши человеческого уныния и отчаянья. Пьет, и прихлебывает, и причмокивает, и чавкает, раздуваясь от собственной похоти! Вот как! А ведь я целую лекцию когда-то читала об унынии и борьбе с ним!
Даже врачи-психотерапевты признают, что двадцать первый век станет веком распространения страшной пандемии – эндогенной депрессии, как они называют уныние. Она опасна еще и тем, что заразительна, поскольку несет в себе специфические энергии, которые не только исходят от ее носителей, но поражают всех, кто пытается с ними общаться: успокаивать, утешать, предлагать пути разнообразных выходов из нее. Я вспомнила некоторых своих добрых знакомых, впавших в это тяжкое состояние. Как же я пыталась кого-то из них развлечь, вытащить из этого внутреннего болота, придумать им возможный счастливый сценарий дальнейшей жизни! Но как только они уходили, меня буквально прижимала к земле та черная туча, которую они принесли и сгустили над собой: мне хотелось тут же лечь плашмя, укрыться с головой и забыться… Неужели и я теперь представляю собой такую же мрачную картину, и чистый сердцем отец Сергий чувствует это и плачет обо мне?
Я слышала о хорошем монашеском способе борьбы с унынием. По крайней мере, мне о нем говорили люди духовные, иноческого чина. Монах, впавший в депрессию, запирается на три дня в своей келье, ложится на подстилку, укрывается с головой рясой и лежит без движения, словно бы умирая и умиряя противоречивые помыслы, сталкивающиеся внутри него разряды молний. Но после этих трех дней он должен встать, вернуться к своим послушаниям и идти дальше, неся свой крест.
А как быть мне, человеку мирскому, семейному, к тому же обязанному ходить на работу?
Есть и такой верный, хотя весьма болезненный способ, который сопутствует покаянию: надо произвести с миром то, что на философском языке называется «феноменологической редукцией»: умалить всё, чем ты обладаешь, низвести это до несуществующего, вменить в ничто. Остаться нагим и нищим. Обратить себя в Иова, сидящего на пепелище и посыпающего голову пеплом. И поставить себя перед лицом Господним. «Наг ты пришел в мир, нагим и отыдеши!» Нет ничего в этом мире, чем бы ты владел с полным правом и с полным основанием мог бы назвать – своим. Нет ничего, что бы ты заслужил и заработал своим трудом или своими талантами. Да и таланты у тебя – не свои. Все ты получил задаром извне – и через других людей, и от самого Промыслителя. А «Бог дал – Бог взял». Надо сродниться с этой мыслью, самому стать ею, внутренне замереть, символически умереть с «Господи помилуй» на устах, с мыслью «осужден справедливо, потому что достойное по делам своим принял»… На церковном языке это называется покаянием.
«Если не скажет человек в сердце своем: «В мире есть лишь я и Бог», — не найдет успокоения», как учил подвижник пустыни Нитрийской авва Алоний, слова которого я любила повторять.Но одно дело – рассказывать о борьбе с унынием, восседая в кресле какой-нибудь телестудии, а совсем иное – проделать это самой…
…Вскоре после этого опыта борьбы с унынием я получила посылочку, которую для меня принес в храм мученицы Татьяны священник Григорий Геронимус. Там было адресованное мне письмо. «На молитвенную память передаю Вам ковчег со Святыми Частицами Мощей Святого Мученика и Чудотворца Трифона. Данный ковчег привезен с острова Корфу из монастыря Матери Божией Кассиопитра, Канони. Схиархимандрит Поликарп (Зеврос) передал их нам. Знаю Вашу любовь к этому святому и к Корфу, считаю, что достойным было бы передать Вам. Прошу Вас молиться о нас, недостойных и грешных! Передаю Вам и святыньки от Святителя Спиридона, С уважением недостойный и грешный раб Божий Владимир». В пакетик был вложен изящный ковчег с мощами Святого Мученика, вполне пригодный, чтобы его вставить в специально написанную икону этого Чудотворца, а также кусочки облачения с мощей Святителя Спиридона Тримифунского.Такое появление – по сути, «во плоти» – у меня моего любимого святого, которому я много молилась и от которого получала столько радости и явных свидетельств его помощи, было подобно внезапной маленькой теофании, перед которой душа обмирает и погружается в священное безмолвие.«Велий еси Господи, и чудна дела Твоя, и ни едино же слово довольно будет к пению чудес Твоих»! Я вспомнила тот предутренний тревожный звонок отца Сергия, когда он плакал обо мне. Может быть, это он призвал милость Святого Мученика Трифона, которому мы когда-то с ним вместе молились в храме Знамения Божией Матери перед его чудотворной иконой. «И Бога глас ко мне воззвал»!
Из книги «Небесный огонь»
– Алё! Олеся? – раздался в трубке надтреснутый старческий голос.
– Да! – отвечала я хрипло, продирая глаза.
– Ты жива? Ты не умерла? С тобой все в порядке?
– Ой, а кто это? – испугалась я.
– Это отец Сергий Вишневский. Я очень разволновался, но раз ты жива, слава Богу! А то я вчера ночью всё никак не мог заснуть, все ворочался с боку на бок. Наконец, решил почитать. Достал из тумбочки твою книгу. «На корабле зимы». Стал читать, и вдруг такие слезы у меня полились из глаз, я плакал и плакал. Не мог остановиться. «Что такое? – подумал. – Наверное, это оттого, что она умерла». Так у тебя и правда все хорошо?
– Да-да, – ответила я, окончательно проснувшись. – Я жива, жива!
Это меня потрясло. Отец Сергий, старчик… Когда-то он был настоятелем храма Знамения Божией Матери на Рижской, где есть икона с мощами святого Трифона Мученика и куда мы много лет ходили с нашими малыми детьми… Потом он уехал в село восстанавливать церковь, в которой некогда, в отрочестве, прислуживал псаломщиком… Я к нему туда ездила, привозила и присылала свои книги, коих он был читатель. Ничего такого, что бы могло вызвать плач, в моем стихотворном сборнике «На корабле зимы» не было и быть не могло – это чистая и радостная книга, напоминающая собрание гимнов Творцу и Его творению… Все это было как-то странно, хотелось все это осмыслить.
И вот это: «Ты не умерла?» А ведь могла бы уже: сколько родных людей и близких друзей я проводила в далекий путь, сколько моих одноклассников и приятелей студенческих лет, умерших совсем молодыми, оплакала…
А я все жива! Порой задумываюсь над словами Христа, когда он послал в селение двух учеников, чтобы они привели к Нему осла, а на вопросы селян отвечали, что он «надобен Господу». Вот и мне хотелось бы так понадобиться Ему, а я как-то перестала понимать, куда ведет меня мой путь… И так ли всё хорошо обстоит со мной? Так ли благополучно, так ли, как я выразилась, «в порядке»? Ведь, если быть откровенной, последние месяцы я могла бы с полным правом сказать: «Покры мя тьма». Эти бессонницы, это дневное отупение после вынужденных ночных бдений. Это ощущение, что какой-то плотный полог опустился на меня сверху и закрыл небо, высоту, свет. Не чувствую ни радости, ни умиления, ни молитвенного воодушевления, но только сухость сердца и внутреннюю тесноту. А из глубин поднимаются волны беспричинного и бессловесного раздражения. Точно, как в каноне сказано: «Студных помышлений во мне точит наводнение тинное и мрачное, от Бога разлучающее ум мой…»
Не это ли умирание духовно прозрел во мне дорогой отец Сергий, находясь от меня на расстоянии нескольких сот километров! Не от этой ли беды пребольно сжалось его сердце и полились из глаз слезы, которые он не мог оставить и с утра пораньше решил позвонить мне?
Господи, а ведь правда: если я и не умерла, то умираю… Уныние застлало мои глаза и наполнило душу вязкой пустотой. Я вспомнила слова какого-то подвижника о том, что лукавый с вожделением пьет из чаши человеческого уныния и отчаянья. Пьет, и прихлебывает, и причмокивает, и чавкает, раздуваясь от собственной похоти! Вот как! А ведь я целую лекцию когда-то читала об унынии и борьбе с ним!
Даже врачи-психотерапевты признают, что двадцать первый век станет веком распространения страшной пандемии – эндогенной депрессии, как они называют уныние. Она опасна еще и тем, что заразительна, поскольку несет в себе специфические энергии, которые не только исходят от ее носителей, но поражают всех, кто пытается с ними общаться: успокаивать, утешать, предлагать пути разнообразных выходов из нее. Я вспомнила некоторых своих добрых знакомых, впавших в это тяжкое состояние. Как же я пыталась кого-то из них развлечь, вытащить из этого внутреннего болота, придумать им возможный счастливый сценарий дальнейшей жизни! Но как только они уходили, меня буквально прижимала к земле та черная туча, которую они принесли и сгустили над собой: мне хотелось тут же лечь плашмя, укрыться с головой и забыться… Неужели и я теперь представляю собой такую же мрачную картину, и чистый сердцем отец Сергий чувствует это и плачет обо мне?
Я слышала о хорошем монашеском способе борьбы с унынием. По крайней мере, мне о нем говорили люди духовные, иноческого чина. Монах, впавший в депрессию, запирается на три дня в своей келье, ложится на подстилку, укрывается с головой рясой и лежит без движения, словно бы умирая и умиряя противоречивые помыслы, сталкивающиеся внутри него разряды молний. Но после этих трех дней он должен встать, вернуться к своим послушаниям и идти дальше, неся свой крест.
А как быть мне, человеку мирскому, семейному, к тому же обязанному ходить на работу?
Есть и такой верный, хотя весьма болезненный способ, который сопутствует покаянию: надо произвести с миром то, что на философском языке называется «феноменологической редукцией»: умалить всё, чем ты обладаешь, низвести это до несуществующего, вменить в ничто. Остаться нагим и нищим. Обратить себя в Иова, сидящего на пепелище и посыпающего голову пеплом. И поставить себя перед лицом Господним. «Наг ты пришел в мир, нагим и отыдеши!» Нет ничего в этом мире, чем бы ты владел с полным правом и с полным основанием мог бы назвать – своим. Нет ничего, что бы ты заслужил и заработал своим трудом или своими талантами. Да и таланты у тебя – не свои. Все ты получил задаром извне – и через других людей, и от самого Промыслителя. А «Бог дал – Бог взял». Надо сродниться с этой мыслью, самому стать ею, внутренне замереть, символически умереть с «Господи помилуй» на устах, с мыслью «осужден справедливо, потому что достойное по делам своим принял»… На церковном языке это называется покаянием.
«Если не скажет человек в сердце своем: «В мире есть лишь я и Бог», — не найдет успокоения», как учил подвижник пустыни Нитрийской авва Алоний, слова которого я любила повторять.Но одно дело – рассказывать о борьбе с унынием, восседая в кресле какой-нибудь телестудии, а совсем иное – проделать это самой…
…Вскоре после этого опыта борьбы с унынием я получила посылочку, которую для меня принес в храм мученицы Татьяны священник Григорий Геронимус. Там было адресованное мне письмо. «На молитвенную память передаю Вам ковчег со Святыми Частицами Мощей Святого Мученика и Чудотворца Трифона. Данный ковчег привезен с острова Корфу из монастыря Матери Божией Кассиопитра, Канони. Схиархимандрит Поликарп (Зеврос) передал их нам. Знаю Вашу любовь к этому святому и к Корфу, считаю, что достойным было бы передать Вам. Прошу Вас молиться о нас, недостойных и грешных! Передаю Вам и святыньки от Святителя Спиридона, С уважением недостойный и грешный раб Божий Владимир». В пакетик был вложен изящный ковчег с мощами Святого Мученика, вполне пригодный, чтобы его вставить в специально написанную икону этого Чудотворца, а также кусочки облачения с мощей Святителя Спиридона Тримифунского.Такое появление – по сути, «во плоти» – у меня моего любимого святого, которому я много молилась и от которого получала столько радости и явных свидетельств его помощи, было подобно внезапной маленькой теофании, перед которой душа обмирает и погружается в священное безмолвие.«Велий еси Господи, и чудна дела Твоя, и ни едино же слово довольно будет к пению чудес Твоих»! Я вспомнила тот предутренний тревожный звонок отца Сергия, когда он плакал обо мне. Может быть, это он призвал милость Святого Мученика Трифона, которому мы когда-то с ним вместе молились в храме Знамения Божией Матери перед его чудотворной иконой. «И Бога глас ко мне воззвал»!
Из книги «Небесный огонь»
-
Верующая
- 2
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
