Архиерей, который не любит командовать
Многие уверены, что архиерей — это человек, который только молится, покупает дорогие машины и дни напролет пересчитывает купюры в бумажнике. О том, чем на самом деле живет глава епархии, сколько он зарабатывает и какие конфликты ему приходится урегулировать, рассказал епископ Переславский и Угличский Феоктист (Игумнов).
— Архиерей — это тот, кто ездит на Мерседесе и гребет деньги лопатой. Сломайте стереотип. — Нет у меня Мерседеса, у меня только Тойоты. И личная, и служебная. Я Мерседес просто не особо люблю, он ненадежен. Как раз недавно поменял одну Тойоту на другую. Садишься, а она тебя спрашивает: «Ну что, куда?» Ты говоришь: «По окрестностям». Она в ответ: «А можем на Чукотку». И самое интересное, что она действительно может на Чукотку. И это важно, потому что у нас в области плохие дороги, многие храмы находятся в таких местах, куда можно проехать только на внедорожнике. Впрочем, если продолжу говорить про машины, то уже не остановлюсь, все-таки я выпускник технического вуза…
С деньгами сейчас не очень. Вот машину поменял, теперь сижу с крайне ограниченным бюджетом. Но скоро придет зарплата, будет повеселей. Наверное, где-то существуют и богатые архиереи, я не настолько интегрирован в эту среду, чтобы устраивать соцопросы.
Епископ Феоктист (Игумнов)
Про себя могу сказать, что не нищенствую: получаю жалование как епархиальный архиерей, радио «Вера» выплачивает мне гонорары за передачи, и я что-то получаю за преподавание в Сретенской семинарии. Я зарегистрирован как самозанятый и плачу налоги. Нетрудовых доходов у меня нет, все задекларировано. А то, что в итоге складывается неплохая сумма, — да, от 110 до 140 тысяч. Но, простите, у меня нет выходных, да и поспать удается далеко не каждую ночь.
— У вас появились новые ограничения после того, как вы стали архиереем?
— Понимаю, что слишком многие сейчас следят за моими словами и за моим поведением, но не говорить лишнего я только учусь. Мне очень сложно привыкнуть к тому, что я стал публичным человеком. Готов сколько угодно работать на радио, а вот телевидения во всех его формах стараюсь избегать. Правда, не всегда получается.
Мне нравится ездить в электричках или в метро, ходить в торговые центры и быть никем не узнанным. Ну а если кто-то и где-то меня узнает, то у меня есть для них история.
Однажды во время учебы мы с друзьями по Московской духовной академии поехали к нашему преподавателю в Великобританию. Стоим мы с ними на Liverpool Street Station, и подходит сзади какая-то английская девушка и хлопает меня по плечу: «Привет, сколько лет, сколько зим!» Она полминуты что-то по-английски рассказывает (я лишь моргаю) и только потом останавливается: «Вау… блин, вообще извините! Я обозналась!» Тот факт, что она ко мне прикоснулась, означает, что у моего британского клона были с ней какие-то близкие отношения, потому что английская культура — она, мягко говоря, не очень тактильная. Я к чему это вспомнил: если вы встретите меня в каком-нибудь московском пабе, то это не я, это он.
— Какие проблемы ждали епископа Переславского и Угличского?
— Проблемы здесь такие же, как и в любом регионе, который граничит с Московской областью. Люди мигрируют в столицу, здесь мало кто остается — кругом нищета, нет крупных производств и серьезного сельского хозяйства. Из-за этого у нас не получается восстанавливать храмы и реализовывать заметные проекты.
Но нам — хоть я и жалуюсь — относительно везет, потому что в области большой приток туристов и паломников. Если бы не они, было бы совсем грустно.
На территории епархии живет чуть больше 100 тысяч человек, и на них приходится 214 храмов и 10 монастырей. Людей мало, а они еще и рассеяны по пяти районам. Для сравнения, в Митино, где я служил раньше, — на 200 тысяч человек всего лишь 5 храмов. Но в Ярославской области не просто храмы, а храмы исторические, большинство из них — памятники культуры федерального или же регионального значения. Я понимаю, сколько стоит их содержание, чтобы они просто не разваливались, не говоря уже о реставрации. Это дорого.
То же касается и социального служения. Когда я был настоятелем в храме преподобного Сергия Радонежского в Волгограде, там очень легко получилось создать мощную социальную службу, потому что были те, у кого есть возможность помогать, и те, кому нужна помощь. А здесь — только те, кому надо помогать.
— Недавно, вспоминая Феофана Затворника, вы написали, что архиерейство, с одной стороны, это богослужение и молитва, а с другой — разбор бытовых конфликтов. С чем приходится разбираться у вас в епархии?
— Из последнего, что еще не вполне пережил… У нас есть одна благочестивая прихожанка. От ее подруги я узнал, что у нее взрослый сын с психическими проблемами — самостоятельный, но не вполне. Он остался с ее бывшим мужем где-то на Урале, она переехала сюда, отцу ребенок оказался не нужен, он прислал его к маме, которая в итоге с ним поздоровалась и сказала, что места для него нет.
И молодой человек поселился в каком-то, скажем так, не совсем приличном общежитии на окраине города. Там он голодал, и это не мешало женщине спокойно причащаться. Мы думали, как этому мальчику помочь. К счастью, его приютил один из наших священников. И когда он у матери спросил, не хочет ли она посмотреть, как живет ее сын, она сказала: «Нет, я же тебе доверяю». Не понимаю, как это возможно.
Зачастую на священников клевещут, и даже не прихожане. Вот священник построил дом на месте родительского, а у него есть два совершенно, простите, бестолковых брата. Они сейчас пытаются этот дом у него отобрать, и мне нужно с этим разбираться.
— А когда можете закричать: «Достали вы меня все»?
— Сейчас вам покажу (берет сотовый телефон, включает фронтальную камеру, смотрится в нее). Вот, он меня достает (кивает на свое изображение). Никто больше.
Единственный человек, который способен сделать мне плохо, — это я сам.
Не могу сказать, что мне критично тяжело. Да, если уж совсем откровенно, я даже приблизительно не представляю, что такое тяжело… Если у меня какие-то проблемы, я иду к иконе Христа Спасителя и говорю: «Господи! Ты меня знаешь, Ты меня сюда поставил, я ничего не могу, у меня не получается, я устал, я хочу спать. Я, глупый и грешный, не знаю, как поступить, у меня нет человеческих сил. Помоги!» И Он всегда приходит на помощь.
— Так оно и было. Я же с самого начала ничего не искал. Родился в семье технической интеллигенции, отец работал на Воткинском машиностроительном заводе, где делали баллистические ракеты наземного базирования. Сам я окончил Ижевский государственный технический университет, примерно тогда же заинтересовался Церковью. Во мне родилось желание священства, но я понимал, что про это совсем ничего не знаю. И как можно быть уверенным, что достоин священства? Все же это честь.
Я решил дальше жить той жизнью, которой живу, быть простым мирянином. Просто не предпринимал никаких действий — учился в аспирантуре, работал. «А если Богу угодно, то он меня сделает священником», — так я думал. Богу оказалось угодно.
Однажды стоял на службе в кафедральном соборе, и ко мне подошла староста Антонина Андреевна, ныне почившая: «Слушайте, вы тут примелькались, а нам нужен сторож. Вы можете по ночам приходить?» Я согласился. Потом они нашли другого сторожа, а меня попросили дежурить по храму днем. Через какое-то время я попался на глаза владыке Николаю (Шкрумко): он позвал меня в алтарь и вскоре рукоположил во дьяконы, хоть я был к этому совсем не готов. Впрочем, чем дольше я живу и служу, тем больше убеждаюсь, что в полной мере к служению алтарю готовым быть невозможно…
— У вас любопытная фамилия. В роду были игумены?
— Насколько мне известно, в Российской империи было три основных вида собственности на землю: частная, государственная и монастырская. Игумен владел деревнями с крепостными крестьянами, они были его, то есть игуменовы. Моя фамилия говорит лишь о том, что предки были крепостными. Я из совершенно светской семьи, и все окружение в моей юности было светским. Когда заинтересовался Церковью, не было даже «двоюродного» знакомого, с которым я мог бы поговорить о православии.
Приходилось идти на ощупь. Я задумывался о русской идее, в 90-е годы для меня это было актуально. В Воткинске, где я тогда рос, вскоре после подписания договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности, появились американские инспекторы, жили они поначалу рядом с нашим домом. Представьте американцев в нищей — в те годы — российской глубинке! Они себя вели так, как будто находились где-то в экваториальной Африке. Нам, детям, тогда, как и вообще всегда и всем детям, хотелось жевательную резинку, а ее невозможно было купить. Ее попросту не было в продаже. Мы жевали либо смолу, либо гудрон. А тут по улице ходят американцы и раздают жвачку — унизительная картина для меня, десятилетнего.
На фоне этого я заинтересовался историей и понял, что в России есть только одна доминанта — Церковь. Все остальное — политический строй, идеология, границы — приходит и уходит, но есть то, что не меняется и формирует народ. О Христе я вообще тогда не думал, я о Нем позже узнал.
— Когда?
— Ну после хиротонии. Шучу, конечно. Но осмыслять христианство без применения к конкретной нации стал значительно позже.
— А что привело к монашеству?
— Я просто сказал «да» и до сих пор говорю «да». Стараюсь этой парадигме не изменять, но потом подчас терзают мысли, зачем я это сделал… Во время пострига, например, мне и вовсе хотелось убежать….
Икона в комнате епископа. «Я не очень духовный», — говорит он.
В Московской духовной семинарии меня рукоположили в священники, еще через два года постригли. Перед постригом я думал, что хочется шашлычка и вина… Хм, нехорошо, надо как-то соврать. Что-то духовное рассказать, да? Забыл предупредить: я не очень духовный. Эх…
Но я действительно во время вечернего богослужения непосредственно перед постригом думал: «Вот, как жаль, что стану монахом и не смогу с друзьями вкушать вино и шашлык». Забегу вперед: оказалось, что смогу. Правда, в несколько ином формате. Дело вовсе не в вине и не в шашлыках, а в друзьях, они же никуда не делись.
А во время пострига про себя недоумевал: «Зачем я в это ввязался, Господи? Все же нормально было».
— Год за годом вы поднимаетесь по «духовной» карьерной лестнице, если можно так выразиться. Это амбиции?
— По карьерной, если это прилагательное вообще может быть применимо к церковной жизни, видимо, — да, по духовной еще не начал подниматься, только планирую. Слушайте, а расскажите, что такое амбиции, тогда я пойму ваш вопрос.
— Если вы амбициозны, вы стремитесь выше и выше.
— Можно стать митрополитом, можно желать быть патриархом, а дальше ничего нет, тупик. К любой должности ты привыкаешь за два дня, дальше, если целью была должность или сан, становится скучно, счастья это не приносит. Вы поймите, что архиерейство нужно воспринимать как служение, иначе смысла не будет. Будет лишь жуткая тоска и совершенная безысходность. Ну как можно хотеть стать епископом?
Если в этом нет воли Божьей, это может быть Божьим попущением. Не важно, о чем идет речь — об архиерействе или о чем-то другом. Можно хотеть жениться на конкретной девушке, но если воля Божья не про нее? Вы добились ее руки, а дальше-то что, если это не ваш человек? Вместо счастливого брака будет предбанник ада.
Хочешь быть епископом — ну, пожалуйста. А что ты будешь делать с проблемами, которые на тебя обрушатся? Если не Бог тебя поставил и ты это знаешь, тебя обличает совесть, то как ты справишься?
Мне в этом смысле очень легко. Я ни архиерейства не искал, ни эту епархию, я просто жил. Знаете фильм «ДМБ»? Там есть эпизод, в котором призывник говорит: «А я тогда присягу принимать не буду». На что ему прапорщик отвечает: «Эх, дружок, молод ты. Не ты выбираешь присягу, а присяга выбирает тебя». Это, конечно, несколько вульгарный, но перифраз Евангельского стиха: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас». Так что я ничего не выбирал. И про амбиции мне нечего сказать.
— Это очень сложно. Нет единой последовательности действий. Я ошибался, в том числе и с постригами. Конечно, собирается комиссия из опытных священников, они проверяют ставленников по всем параметрам — образование, нравственность и вообще способность осуществлять служение, — но все равно бывают ошибки.
Для кого-то священство — это история про статус, про возможность делать публичные заявления или про деньги и обеспеченную жизнь. Он, разумеется, так не скажет напрямую, и мне нужно с ним беседовать. Если сомневаюсь — жду. Но сомнения могут не уйти. То же самое с монашеским постригом. Люди чего-то не того ищут, потом ломаются и бегут.
— Что должно произойти, чтобы человек снял с себя сан или ушел из монастыря?
— Вот это очень интересный вопрос, ответа на который у меня нет. Я не понимаю, что происходит. Мы знаем подвиг новомученников, исповедников, изучаем их жизни и видим, что люди шли на смерть, ради того, чтобы остаться христианами. Они отказывались снять сан под угрозами со стороны государства и обывателей. А сегодня от сана отказываются безо всяких угроз, просто так.
В моей епархии есть те, кто сейчас в процессе лишения сана. Во всех случаях причина — повторные браки. Это выглядит так: «Привет, от меня ушла жена. Чувствую, что больше служить не хочу». С монахами так же. В подавляющем большинстве случаев — «ищите женщину».
— Как вы к этому относитесь?
— Я не могу что-то ответить. Давайте, я сначала умру, а потом буду делать громкие заявления. Все мы люди. Есть изумительное житие преподобного Иакова Постника, которое вы, конечно же, хорошо знаете, да?
— Не могу похвастаться такими знаниями.
— Позволю себе кратко его пересказать. Преподобный жил отшельником вне города, достиг высот святости, его молитвы приносили исцеление людям. Однажды к нему привезли бесноватую девочку-подростка. Родители пообещали забрать ее утром, и на святого напало искушение. Иаков ее изнасиловал, потом вспомнил, что он великий подвижник и надо заметать следы, убил ее, а тело бросил в реку. Он долго каялся и через покаяние взошел, как написано в его житии, на прежнюю высоту святости. Господь начал его слышать, как слышал раньше.
Это житие уникально, я второго такого не знаю. Человек непрестанно восходит к Богу, падает в преисподнюю, а потом выбирается обратно. Картина жуткая, но возможная.
И когда мы говорим о тех, кто снимает с себя сан, это житие хорошо бы держать в памяти.
Ну да, священник упал и даже выступает против Церкви. Но есть примеры, когда человек из этого состояния восходил еще выше.
Непростой и тонкий момент. Ясно, что это всегда трагедия, но я боюсь здесь ставить краткие, четкие «расстрельные» диагнозы. Одна из причин — человека нельзя описать простыми словами.
— Вы рукоположили священника, а он через год или два заявляет: «Я устал, я ухожу». Что будете делать?
— Постараюсь уговорить, чтобы он остался. Среди мною рукоположенных пока что таких людей нет, но вообще подобные случаи были… Ни разу, правда, мои беседы не помогли… У меня нет дара убеждения. Себе в таких случаях говорю: «Дурачок ты, Андрюша…» Ведь это я несу ответственность за тех, кого рукоположил и постриг, за тех, кто служит в нашей епархии. Надо полностью человека испытать и быть в нем уверенным. Есть благочестивые родители, у которых дети чудят, но что они могут сделать?
Хотя здесь больше ответственности, чем с детьми. Ты можешь познакомиться с человеком до того, как он родится в качестве священника. У родителей нет возможности познакомиться со своим ребенком до его рождения. И если я проглядел, то воспринимаю это как свой личный грех. Впрочем, есть и вопрос свободной воли, он тоже никуда не исчезает.
Вот передо мной человек… Вы не замужем? Как насчет монашества?
— Не собиралась.
— Ладно, подождите сразу отказываться. Минут пять подумайте, потом жду от вас положительный ответ. Это я условно. Предположим, сидит такая девушка, и я должен решить, постричь ее или нет. Задаю какие-то вопросы, но я все равно могу глубоко ошибиться. Если из рукоположенных мною никто пока не ушел, то из постриженных сейчас одна инокиня деру дала, а до этого — монахиня.
Люди не верят, когда им говоришь, что монашество их не изменит, что они останутся теми же, только вот с грехами будет бороться ощутимо сложнее.
Но они уверены, что станут монахами или священниками — и все сразу будет хорошо. Новый человек, никаких старых проблем. Нет, это глубокое заблуждение. Внешнее влияет на внутреннее, но не до такой степени. Не будет того состояния, которое ты себе нафантазировал как идеальное и счастливое. Это очень плохой подход. Ты примешь постриг, а тебе станет настолько плохо, что хоть караул кричи.
— Я не люблю командовать. Не хочет, пускай не делает: это его грех, а не мой. Найду другого, который согласится. Смотрите, вот вернемся к вам. Вы сказали, что вы не хотите в монастырь. Пять минут прошло, давайте уже соглашайтесь.
— Не хочу я быть монахиней.
— Видите, не хотите. Но можно продолжить вас к этому принуждать. Даже если вас удастся уговорить, из вас выйдет плохая монахиня. Внимание, вопрос: зачем вас уговаривать? Для смеху только.
Или, предположим, вы уже монахиня — я все-таки вас достал — и вы ненавидите программирование. Даю вам благословение делать монастырский сайт. Понимаете, что сайт получится так себе? Поэтому моя задача — найти человека, который хочет делать то, что я ему планирую поручить.
— Допустим, я монахиня, которая ненавидит программирование. Читая монастырский сайт, узнаю, что вы обсуждаете проблему искусственного интеллекта в составе комиссии Межсоборного присутствия. Как вы к нему относитесь?
— Смотрите-ка, вы уже согласились на монашество! Начнем с того, что искусственного интеллекта не существует, но если уж о нем говорить, то стоит говорить о так называемом «сильном» искусственном интеллекте и о «слабом». «Сильного» — того, которого многие боятся — не может быть по техническим причинам, а «слабый» — это «умные» гаджеты, они-то и вызывают беспокойство, потому что с их помощью собираются данные о людях, а данные, в свою очередь, открывают возможность манипулировать обществом в целом и каждым конкретным человеком в частности. Впрочем, об этом несколько лет назад прекрасно сказал Святейший Патриарх Кирилл. Мне нечего добавить к его словам.
Не стоит забывать, что любой инструмент — все то, что мы создаем, и то, что создано Богом, — может быть использован как во благо, так и во зло. Вопрос в том, чья и какая воля за этим стоит. К сожалению, мы можем свидетельствовать, что здесь все плохо. С одной стороны, корпорации используют эти достижения, чтобы извлекать прибыль, с другой — люди сами не справляются и используют, к примеру, интернет вовсе не во благо самим себе.
Я как технарь погрузился в Сеть, еще когда она только появилась. Я был в эйфории, первым делом полностью скачал сайт православной библиотеки. С образовательной точки зрения интернет казался невероятной перспективой. А что мы наблюдаем сегодня? Огромный процент мирового трафика приходится на порно и компьютерные игры, на что-то разумное остается мизерная часть.
— Какие у вас отношения с гаджетами?
— Тесные, к сожалению. В сетевом общении я уже больше 20 лет. Но если раньше участвовал в дискуссиях, то сейчас совершенно сознательно этого не делаю, потому что в этих дискуссиях ничего не рождается. Фейсбук мне нужен лишь для того, чтобы любой желающий мог со мной связаться. Понятно, что там 90% спама, но встречается и что-то разумное. С 10 лет я привык писать, вести дневники, в какой-то момент эти дневники перекочевали в «Живой журнал», а сейчас иной раз я бы и хотел ничего не писать в соцсетях, но не могу, сказывается привычка.
— Когда вы забываете, что вы епископ?
— Я об этом вообще не помню, Бог избавил. Но мне напоминают постоянно, когда иду по улице, например. На самом деле, о том, чтобы не помнить о своем сане, я молился еще задолго до архиерейства. Когда меня рукоположили во дьяконы, я, как уже сказал, был абсолютно не готов к этому. Я помнил о своем сане постоянно. Разбуди ночью и спроси: «Кто ты?», — отвечу: «Дьякон!» Как зовут, вспоминал бы еще долго. Доходило до каких-то абсурдных диалогов с самим собой.
«Я не помню о том, что я епископ. Но мне об этом напоминают на улице».
Как-то утром еду на троллейбусе на службу. Стою среди людей, в тесноте, и всерьез размышляю: «А пассажирам этого троллейбуса повезло больше, чем тем, кто едет вслед за нами. Ведь я-то здесь, а не там!» Смешно, конечно. И очень стыдно. Сейчас этих мыслей нет, повторю, я об этом особо молился перед священнической хиротонией.
Мне часто приходилось видеть новорукоположенных священников, которые в буквальном смысле бегали по нашему собору и искали, кого бы им благословить.
Я чувствовал это в себе самом и думал: «Если я дьяконом себя так ощущаю, что будет, когда стану священником? Мне же голову разорвет от ощущения собственной значимости». И во время хиротонии я молился, чтобы мне не помнить об этом каждую секунду.
Бог услышал. Я не помню и не думаю о своем сане, я думаю о том, христианин ли я. Мои мысли и поступки должны быть христианскими, если они будут таковыми, то они будут и архиерейскими.
— А теперь о чем просите Бога?
— Все время церковной жизни я прошу об одном — о милости ко мне грешному.
— Бога нужно бояться или просто любить?
— Не мной придуманный образ, но я его очень люблю и активно эксплуатирую. Что такое страх Божий? Это страх человека, который вышел утром в благоухающий сад, страх человека, который боится, что своим вмешательством и вообще самим фактом своего присутствия, своим несоответствием он эту красоту и гармонию нарушит. Страх Божий — это не страх наказания, это ужас от самого себя, ужас от того, что я могу сделать с этим миром и с самим собой, если Бог не будет меня ограничивать.
— Архиерей — это тот, кто ездит на Мерседесе и гребет деньги лопатой. Сломайте стереотип. — Нет у меня Мерседеса, у меня только Тойоты. И личная, и служебная. Я Мерседес просто не особо люблю, он ненадежен. Как раз недавно поменял одну Тойоту на другую. Садишься, а она тебя спрашивает: «Ну что, куда?» Ты говоришь: «По окрестностям». Она в ответ: «А можем на Чукотку». И самое интересное, что она действительно может на Чукотку. И это важно, потому что у нас в области плохие дороги, многие храмы находятся в таких местах, куда можно проехать только на внедорожнике. Впрочем, если продолжу говорить про машины, то уже не остановлюсь, все-таки я выпускник технического вуза…
С деньгами сейчас не очень. Вот машину поменял, теперь сижу с крайне ограниченным бюджетом. Но скоро придет зарплата, будет повеселей. Наверное, где-то существуют и богатые архиереи, я не настолько интегрирован в эту среду, чтобы устраивать соцопросы.
Епископ Феоктист (Игумнов)
Про себя могу сказать, что не нищенствую: получаю жалование как епархиальный архиерей, радио «Вера» выплачивает мне гонорары за передачи, и я что-то получаю за преподавание в Сретенской семинарии. Я зарегистрирован как самозанятый и плачу налоги. Нетрудовых доходов у меня нет, все задекларировано. А то, что в итоге складывается неплохая сумма, — да, от 110 до 140 тысяч. Но, простите, у меня нет выходных, да и поспать удается далеко не каждую ночь.
— У вас появились новые ограничения после того, как вы стали архиереем?
— Понимаю, что слишком многие сейчас следят за моими словами и за моим поведением, но не говорить лишнего я только учусь. Мне очень сложно привыкнуть к тому, что я стал публичным человеком. Готов сколько угодно работать на радио, а вот телевидения во всех его формах стараюсь избегать. Правда, не всегда получается.
Мне нравится ездить в электричках или в метро, ходить в торговые центры и быть никем не узнанным. Ну а если кто-то и где-то меня узнает, то у меня есть для них история.
Однажды во время учебы мы с друзьями по Московской духовной академии поехали к нашему преподавателю в Великобританию. Стоим мы с ними на Liverpool Street Station, и подходит сзади какая-то английская девушка и хлопает меня по плечу: «Привет, сколько лет, сколько зим!» Она полминуты что-то по-английски рассказывает (я лишь моргаю) и только потом останавливается: «Вау… блин, вообще извините! Я обозналась!» Тот факт, что она ко мне прикоснулась, означает, что у моего британского клона были с ней какие-то близкие отношения, потому что английская культура — она, мягко говоря, не очень тактильная. Я к чему это вспомнил: если вы встретите меня в каком-нибудь московском пабе, то это не я, это он.
— Какие проблемы ждали епископа Переславского и Угличского?
— Проблемы здесь такие же, как и в любом регионе, который граничит с Московской областью. Люди мигрируют в столицу, здесь мало кто остается — кругом нищета, нет крупных производств и серьезного сельского хозяйства. Из-за этого у нас не получается восстанавливать храмы и реализовывать заметные проекты.
Но нам — хоть я и жалуюсь — относительно везет, потому что в области большой приток туристов и паломников. Если бы не они, было бы совсем грустно.
На территории епархии живет чуть больше 100 тысяч человек, и на них приходится 214 храмов и 10 монастырей. Людей мало, а они еще и рассеяны по пяти районам. Для сравнения, в Митино, где я служил раньше, — на 200 тысяч человек всего лишь 5 храмов. Но в Ярославской области не просто храмы, а храмы исторические, большинство из них — памятники культуры федерального или же регионального значения. Я понимаю, сколько стоит их содержание, чтобы они просто не разваливались, не говоря уже о реставрации. Это дорого.
То же касается и социального служения. Когда я был настоятелем в храме преподобного Сергия Радонежского в Волгограде, там очень легко получилось создать мощную социальную службу, потому что были те, у кого есть возможность помогать, и те, кому нужна помощь. А здесь — только те, кому надо помогать.
— Недавно, вспоминая Феофана Затворника, вы написали, что архиерейство, с одной стороны, это богослужение и молитва, а с другой — разбор бытовых конфликтов. С чем приходится разбираться у вас в епархии?
— Из последнего, что еще не вполне пережил… У нас есть одна благочестивая прихожанка. От ее подруги я узнал, что у нее взрослый сын с психическими проблемами — самостоятельный, но не вполне. Он остался с ее бывшим мужем где-то на Урале, она переехала сюда, отцу ребенок оказался не нужен, он прислал его к маме, которая в итоге с ним поздоровалась и сказала, что места для него нет.
И молодой человек поселился в каком-то, скажем так, не совсем приличном общежитии на окраине города. Там он голодал, и это не мешало женщине спокойно причащаться. Мы думали, как этому мальчику помочь. К счастью, его приютил один из наших священников. И когда он у матери спросил, не хочет ли она посмотреть, как живет ее сын, она сказала: «Нет, я же тебе доверяю». Не понимаю, как это возможно.
Зачастую на священников клевещут, и даже не прихожане. Вот священник построил дом на месте родительского, а у него есть два совершенно, простите, бестолковых брата. Они сейчас пытаются этот дом у него отобрать, и мне нужно с этим разбираться.
— А когда можете закричать: «Достали вы меня все»?
— Сейчас вам покажу (берет сотовый телефон, включает фронтальную камеру, смотрится в нее). Вот, он меня достает (кивает на свое изображение). Никто больше.
Единственный человек, который способен сделать мне плохо, — это я сам.
Не могу сказать, что мне критично тяжело. Да, если уж совсем откровенно, я даже приблизительно не представляю, что такое тяжело… Если у меня какие-то проблемы, я иду к иконе Христа Спасителя и говорю: «Господи! Ты меня знаешь, Ты меня сюда поставил, я ничего не могу, у меня не получается, я устал, я хочу спать. Я, глупый и грешный, не знаю, как поступить, у меня нет человеческих сил. Помоги!» И Он всегда приходит на помощь.
«Я не очень духовный»
— Почему вы пошли в священнослужители? Не говорите, что все свалилось само.— Так оно и было. Я же с самого начала ничего не искал. Родился в семье технической интеллигенции, отец работал на Воткинском машиностроительном заводе, где делали баллистические ракеты наземного базирования. Сам я окончил Ижевский государственный технический университет, примерно тогда же заинтересовался Церковью. Во мне родилось желание священства, но я понимал, что про это совсем ничего не знаю. И как можно быть уверенным, что достоин священства? Все же это честь.
Я решил дальше жить той жизнью, которой живу, быть простым мирянином. Просто не предпринимал никаких действий — учился в аспирантуре, работал. «А если Богу угодно, то он меня сделает священником», — так я думал. Богу оказалось угодно.
Однажды стоял на службе в кафедральном соборе, и ко мне подошла староста Антонина Андреевна, ныне почившая: «Слушайте, вы тут примелькались, а нам нужен сторож. Вы можете по ночам приходить?» Я согласился. Потом они нашли другого сторожа, а меня попросили дежурить по храму днем. Через какое-то время я попался на глаза владыке Николаю (Шкрумко): он позвал меня в алтарь и вскоре рукоположил во дьяконы, хоть я был к этому совсем не готов. Впрочем, чем дольше я живу и служу, тем больше убеждаюсь, что в полной мере к служению алтарю готовым быть невозможно…
— У вас любопытная фамилия. В роду были игумены?
— Насколько мне известно, в Российской империи было три основных вида собственности на землю: частная, государственная и монастырская. Игумен владел деревнями с крепостными крестьянами, они были его, то есть игуменовы. Моя фамилия говорит лишь о том, что предки были крепостными. Я из совершенно светской семьи, и все окружение в моей юности было светским. Когда заинтересовался Церковью, не было даже «двоюродного» знакомого, с которым я мог бы поговорить о православии.
Приходилось идти на ощупь. Я задумывался о русской идее, в 90-е годы для меня это было актуально. В Воткинске, где я тогда рос, вскоре после подписания договора о ликвидации ракет средней и меньшей дальности, появились американские инспекторы, жили они поначалу рядом с нашим домом. Представьте американцев в нищей — в те годы — российской глубинке! Они себя вели так, как будто находились где-то в экваториальной Африке. Нам, детям, тогда, как и вообще всегда и всем детям, хотелось жевательную резинку, а ее невозможно было купить. Ее попросту не было в продаже. Мы жевали либо смолу, либо гудрон. А тут по улице ходят американцы и раздают жвачку — унизительная картина для меня, десятилетнего.
На фоне этого я заинтересовался историей и понял, что в России есть только одна доминанта — Церковь. Все остальное — политический строй, идеология, границы — приходит и уходит, но есть то, что не меняется и формирует народ. О Христе я вообще тогда не думал, я о Нем позже узнал.
— Когда?
— Ну после хиротонии. Шучу, конечно. Но осмыслять христианство без применения к конкретной нации стал значительно позже.
— А что привело к монашеству?
— Я просто сказал «да» и до сих пор говорю «да». Стараюсь этой парадигме не изменять, но потом подчас терзают мысли, зачем я это сделал… Во время пострига, например, мне и вовсе хотелось убежать….
Икона в комнате епископа. «Я не очень духовный», — говорит он.
В Московской духовной семинарии меня рукоположили в священники, еще через два года постригли. Перед постригом я думал, что хочется шашлычка и вина… Хм, нехорошо, надо как-то соврать. Что-то духовное рассказать, да? Забыл предупредить: я не очень духовный. Эх…
Но я действительно во время вечернего богослужения непосредственно перед постригом думал: «Вот, как жаль, что стану монахом и не смогу с друзьями вкушать вино и шашлык». Забегу вперед: оказалось, что смогу. Правда, в несколько ином формате. Дело вовсе не в вине и не в шашлыках, а в друзьях, они же никуда не делись.
А во время пострига про себя недоумевал: «Зачем я в это ввязался, Господи? Все же нормально было».
— Год за годом вы поднимаетесь по «духовной» карьерной лестнице, если можно так выразиться. Это амбиции?
— По карьерной, если это прилагательное вообще может быть применимо к церковной жизни, видимо, — да, по духовной еще не начал подниматься, только планирую. Слушайте, а расскажите, что такое амбиции, тогда я пойму ваш вопрос.
— Если вы амбициозны, вы стремитесь выше и выше.
— Можно стать митрополитом, можно желать быть патриархом, а дальше ничего нет, тупик. К любой должности ты привыкаешь за два дня, дальше, если целью была должность или сан, становится скучно, счастья это не приносит. Вы поймите, что архиерейство нужно воспринимать как служение, иначе смысла не будет. Будет лишь жуткая тоска и совершенная безысходность. Ну как можно хотеть стать епископом?
Если в этом нет воли Божьей, это может быть Божьим попущением. Не важно, о чем идет речь — об архиерействе или о чем-то другом. Можно хотеть жениться на конкретной девушке, но если воля Божья не про нее? Вы добились ее руки, а дальше-то что, если это не ваш человек? Вместо счастливого брака будет предбанник ада.
Хочешь быть епископом — ну, пожалуйста. А что ты будешь делать с проблемами, которые на тебя обрушатся? Если не Бог тебя поставил и ты это знаешь, тебя обличает совесть, то как ты справишься?
Мне в этом смысле очень легко. Я ни архиерейства не искал, ни эту епархию, я просто жил. Знаете фильм «ДМБ»? Там есть эпизод, в котором призывник говорит: «А я тогда присягу принимать не буду». На что ему прапорщик отвечает: «Эх, дружок, молод ты. Не ты выбираешь присягу, а присяга выбирает тебя». Это, конечно, несколько вульгарный, но перифраз Евангельского стиха: «Не вы Меня избрали, а Я вас избрал и поставил вас». Так что я ничего не выбирал. И про амбиции мне нечего сказать.
Рукоположить или нет — вот в чем вопрос
— Вы не были готовы стать дьяконом. Как теперь вы сами решаете, кто готов к священству или монашеству, а кто нет?— Это очень сложно. Нет единой последовательности действий. Я ошибался, в том числе и с постригами. Конечно, собирается комиссия из опытных священников, они проверяют ставленников по всем параметрам — образование, нравственность и вообще способность осуществлять служение, — но все равно бывают ошибки.
Для кого-то священство — это история про статус, про возможность делать публичные заявления или про деньги и обеспеченную жизнь. Он, разумеется, так не скажет напрямую, и мне нужно с ним беседовать. Если сомневаюсь — жду. Но сомнения могут не уйти. То же самое с монашеским постригом. Люди чего-то не того ищут, потом ломаются и бегут.
— Что должно произойти, чтобы человек снял с себя сан или ушел из монастыря?
— Вот это очень интересный вопрос, ответа на который у меня нет. Я не понимаю, что происходит. Мы знаем подвиг новомученников, исповедников, изучаем их жизни и видим, что люди шли на смерть, ради того, чтобы остаться христианами. Они отказывались снять сан под угрозами со стороны государства и обывателей. А сегодня от сана отказываются безо всяких угроз, просто так.
В моей епархии есть те, кто сейчас в процессе лишения сана. Во всех случаях причина — повторные браки. Это выглядит так: «Привет, от меня ушла жена. Чувствую, что больше служить не хочу». С монахами так же. В подавляющем большинстве случаев — «ищите женщину».
— Как вы к этому относитесь?
— Я не могу что-то ответить. Давайте, я сначала умру, а потом буду делать громкие заявления. Все мы люди. Есть изумительное житие преподобного Иакова Постника, которое вы, конечно же, хорошо знаете, да?
— Не могу похвастаться такими знаниями.
— Позволю себе кратко его пересказать. Преподобный жил отшельником вне города, достиг высот святости, его молитвы приносили исцеление людям. Однажды к нему привезли бесноватую девочку-подростка. Родители пообещали забрать ее утром, и на святого напало искушение. Иаков ее изнасиловал, потом вспомнил, что он великий подвижник и надо заметать следы, убил ее, а тело бросил в реку. Он долго каялся и через покаяние взошел, как написано в его житии, на прежнюю высоту святости. Господь начал его слышать, как слышал раньше.
Это житие уникально, я второго такого не знаю. Человек непрестанно восходит к Богу, падает в преисподнюю, а потом выбирается обратно. Картина жуткая, но возможная.
И когда мы говорим о тех, кто снимает с себя сан, это житие хорошо бы держать в памяти.
Ну да, священник упал и даже выступает против Церкви. Но есть примеры, когда человек из этого состояния восходил еще выше.
Непростой и тонкий момент. Ясно, что это всегда трагедия, но я боюсь здесь ставить краткие, четкие «расстрельные» диагнозы. Одна из причин — человека нельзя описать простыми словами.
— Вы рукоположили священника, а он через год или два заявляет: «Я устал, я ухожу». Что будете делать?
— Постараюсь уговорить, чтобы он остался. Среди мною рукоположенных пока что таких людей нет, но вообще подобные случаи были… Ни разу, правда, мои беседы не помогли… У меня нет дара убеждения. Себе в таких случаях говорю: «Дурачок ты, Андрюша…» Ведь это я несу ответственность за тех, кого рукоположил и постриг, за тех, кто служит в нашей епархии. Надо полностью человека испытать и быть в нем уверенным. Есть благочестивые родители, у которых дети чудят, но что они могут сделать?
Хотя здесь больше ответственности, чем с детьми. Ты можешь познакомиться с человеком до того, как он родится в качестве священника. У родителей нет возможности познакомиться со своим ребенком до его рождения. И если я проглядел, то воспринимаю это как свой личный грех. Впрочем, есть и вопрос свободной воли, он тоже никуда не исчезает.
Вот передо мной человек… Вы не замужем? Как насчет монашества?
— Не собиралась.
— Ладно, подождите сразу отказываться. Минут пять подумайте, потом жду от вас положительный ответ. Это я условно. Предположим, сидит такая девушка, и я должен решить, постричь ее или нет. Задаю какие-то вопросы, но я все равно могу глубоко ошибиться. Если из рукоположенных мною никто пока не ушел, то из постриженных сейчас одна инокиня деру дала, а до этого — монахиня.
Люди не верят, когда им говоришь, что монашество их не изменит, что они останутся теми же, только вот с грехами будет бороться ощутимо сложнее.
Но они уверены, что станут монахами или священниками — и все сразу будет хорошо. Новый человек, никаких старых проблем. Нет, это глубокое заблуждение. Внешнее влияет на внутреннее, но не до такой степени. Не будет того состояния, которое ты себе нафантазировал как идеальное и счастливое. Это очень плохой подход. Ты примешь постриг, а тебе станет настолько плохо, что хоть караул кричи.
«Им повезло больше. Потому что я здесь»
— По должности вам приходится командовать. Но как вы поступаете, если видите, что человек не хочет выполнять приказы?— Я не люблю командовать. Не хочет, пускай не делает: это его грех, а не мой. Найду другого, который согласится. Смотрите, вот вернемся к вам. Вы сказали, что вы не хотите в монастырь. Пять минут прошло, давайте уже соглашайтесь.
— Не хочу я быть монахиней.
— Видите, не хотите. Но можно продолжить вас к этому принуждать. Даже если вас удастся уговорить, из вас выйдет плохая монахиня. Внимание, вопрос: зачем вас уговаривать? Для смеху только.
Или, предположим, вы уже монахиня — я все-таки вас достал — и вы ненавидите программирование. Даю вам благословение делать монастырский сайт. Понимаете, что сайт получится так себе? Поэтому моя задача — найти человека, который хочет делать то, что я ему планирую поручить.
— Допустим, я монахиня, которая ненавидит программирование. Читая монастырский сайт, узнаю, что вы обсуждаете проблему искусственного интеллекта в составе комиссии Межсоборного присутствия. Как вы к нему относитесь?
— Смотрите-ка, вы уже согласились на монашество! Начнем с того, что искусственного интеллекта не существует, но если уж о нем говорить, то стоит говорить о так называемом «сильном» искусственном интеллекте и о «слабом». «Сильного» — того, которого многие боятся — не может быть по техническим причинам, а «слабый» — это «умные» гаджеты, они-то и вызывают беспокойство, потому что с их помощью собираются данные о людях, а данные, в свою очередь, открывают возможность манипулировать обществом в целом и каждым конкретным человеком в частности. Впрочем, об этом несколько лет назад прекрасно сказал Святейший Патриарх Кирилл. Мне нечего добавить к его словам.
Не стоит забывать, что любой инструмент — все то, что мы создаем, и то, что создано Богом, — может быть использован как во благо, так и во зло. Вопрос в том, чья и какая воля за этим стоит. К сожалению, мы можем свидетельствовать, что здесь все плохо. С одной стороны, корпорации используют эти достижения, чтобы извлекать прибыль, с другой — люди сами не справляются и используют, к примеру, интернет вовсе не во благо самим себе.
Я как технарь погрузился в Сеть, еще когда она только появилась. Я был в эйфории, первым делом полностью скачал сайт православной библиотеки. С образовательной точки зрения интернет казался невероятной перспективой. А что мы наблюдаем сегодня? Огромный процент мирового трафика приходится на порно и компьютерные игры, на что-то разумное остается мизерная часть.
— Какие у вас отношения с гаджетами?
— Тесные, к сожалению. В сетевом общении я уже больше 20 лет. Но если раньше участвовал в дискуссиях, то сейчас совершенно сознательно этого не делаю, потому что в этих дискуссиях ничего не рождается. Фейсбук мне нужен лишь для того, чтобы любой желающий мог со мной связаться. Понятно, что там 90% спама, но встречается и что-то разумное. С 10 лет я привык писать, вести дневники, в какой-то момент эти дневники перекочевали в «Живой журнал», а сейчас иной раз я бы и хотел ничего не писать в соцсетях, но не могу, сказывается привычка.
— Когда вы забываете, что вы епископ?
— Я об этом вообще не помню, Бог избавил. Но мне напоминают постоянно, когда иду по улице, например. На самом деле, о том, чтобы не помнить о своем сане, я молился еще задолго до архиерейства. Когда меня рукоположили во дьяконы, я, как уже сказал, был абсолютно не готов к этому. Я помнил о своем сане постоянно. Разбуди ночью и спроси: «Кто ты?», — отвечу: «Дьякон!» Как зовут, вспоминал бы еще долго. Доходило до каких-то абсурдных диалогов с самим собой.
«Я не помню о том, что я епископ. Но мне об этом напоминают на улице».
Как-то утром еду на троллейбусе на службу. Стою среди людей, в тесноте, и всерьез размышляю: «А пассажирам этого троллейбуса повезло больше, чем тем, кто едет вслед за нами. Ведь я-то здесь, а не там!» Смешно, конечно. И очень стыдно. Сейчас этих мыслей нет, повторю, я об этом особо молился перед священнической хиротонией.
Мне часто приходилось видеть новорукоположенных священников, которые в буквальном смысле бегали по нашему собору и искали, кого бы им благословить.
Я чувствовал это в себе самом и думал: «Если я дьяконом себя так ощущаю, что будет, когда стану священником? Мне же голову разорвет от ощущения собственной значимости». И во время хиротонии я молился, чтобы мне не помнить об этом каждую секунду.
Бог услышал. Я не помню и не думаю о своем сане, я думаю о том, христианин ли я. Мои мысли и поступки должны быть христианскими, если они будут таковыми, то они будут и архиерейскими.
— А теперь о чем просите Бога?
— Все время церковной жизни я прошу об одном — о милости ко мне грешному.
— Бога нужно бояться или просто любить?
— Не мной придуманный образ, но я его очень люблю и активно эксплуатирую. Что такое страх Божий? Это страх человека, который вышел утром в благоухающий сад, страх человека, который боится, что своим вмешательством и вообще самим фактом своего присутствия, своим несоответствием он эту красоту и гармонию нарушит. Страх Божий — это не страх наказания, это ужас от самого себя, ужас от того, что я могу сделать с этим миром и с самим собой, если Бог не будет меня ограничивать.
-
Верующая
- 1
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
