Если уже ничто не поможет

— Эх, милая моя, ему уже ничего не поможет… – слышу я женский шепот.

В дальней, умирающей деревеньке хозяйка дома, пригласившая меня соборовать своего больного мужа, с шепотом не согласна:
— Чего это не поможет? Сейчас батюшка молитвы отчитает, маслом его помажет, глядишь – и встанет муж. Каркаешь тут…
На «каркаешь» соседка не обиделась и продолжала гнуть свою линию:
— Ты бы лучше деньги приберегла, чем попу отдавать-то, да на лекарства тратиться. Похоронить нынче не дешево.
Данное пожелание хозяйку, видимо, окончательно из себя вывело, и она, уже на меня внимания не обращая, почти в полный голос резко ответила:
— Да цыть, ты, ворона! Он еще тебя переживет!
Почему «ворона», было ясно. А насчет «переживет» – даже я сомневался, глядя на часто дышавшего, изможденного болезнью, худого, с сухой пергаментной кожей мужичка, лежавшего передо мной на диване с закрытыми глазами. Вид у него был действительно «не живущий».
Соседка опять не обиделась, но замолчала. Уселась на табурет, оперлась на свою палку, подбородок на нее установила и принялась внимательно наблюдать за процессом моей подготовки к Таинству Елеосвящения.
Должно заметить, что в те годы подготовка эта была непростой. Надо было семь палочек (стручцов) приготовить, вату на каждый из них накрутить, затем их в миску с пшеницей кругом водрузить, семь свечей рядом расположить, а в центре данного «сооружения» стаканчик с маслом поставить, да и самому облачение одеть.
Зажег я свечи и уже приготовился возгласить «Благословен Бог наш…», как соседка вновь заговорила:
— Зря ты это все затеяла. Не выживет он.
— Это почему же, не выживет? – уже со злостью вопросила хозяйка.
Аргумент «не выживания» последовал убийственный, такой я еще не слышал.
— Вишь, дым-то от свечей в дверь выходит, – указала соседка, – вот если бы в окно, тогда бы жил, а он в дверь идет… – и заключила: Точно помрет. Не жилец.
Я изначально промолчал от неожиданности, хотя было ясно, что если больной действительно скоро Богу душу отдаст, то гроб в дверь не вынесешь. Развернуться негде, хатка-то маленькая. Окно придется выставлять.
«Не о том думаю», – остановил я собственные рассуждения. Повернулся к соседке и как можно строже сказал:
— Вы бы помолились лучше о рабе Божьем, а не гаданием тут занимались.
Бабуля не обиделась, шустренько встала, перекрестилась, но не промолчала:
— Я, отец-батюшка, гаданием отродясь не занималась, а вот жизнь прожила и знаю, когда к смерти – болезнь, а когда и поправиться больной может.
Рассказывать о том, что все в воле Божьей я не стал и занялся тем, для чего пригласили, тем более, что служба данная по времени длительная, да и нелегкая.К моему удивлению, соседка последование Соборования знала, потихоньку мне даже подпевать на ирмосах канона пыталась, а когда я после очередного помазывания свечу затушить забыл, шустренько к столу подскочила и свечку задула.
Когда подошел черед Исповеди и Причастия, хозяйка мне листик тетрадный вручила.
— Это что? – не понял я.
— Как что? – ответила вместо хозяйки соседка. – Грехи мы его тут записали, он-то уже ничего не скажет, да и не помнит.
Выгнал я из комнаты женщин, знающих грехи больного деда, присел на краешек дивана и подумал:
— А ведь действительно, как его причащать, если он в беспамятстве пребывает? По всем правилам не положено. Но попробуй, объясни это его супруге и соседке, которая уже к похоронам заставляет готовиться.
Мысли мои минорные прервал больной. Он открыл глаза, смотрел на меня и что-то тихо-тихо неразборчиво пытался сказать.
— Чего? – встрепенулся я и наклонился к губам больного. И… расслышал!
— Грешен, пусть Бог простит.
Впервые за свои священнические годы я обрадовался такой короткой и неконкретной исповеди. Да и не показалась она мне краткой. В этом исповедание все вместилось, так что листок тетрадный без надобности было прочитывать.
После причастия распрощался с хозяйкой и ее соседкой, пожелал им быть духом сильными и здоровьем крепкими, да и уехал на приход. Дорогой размышлял, что скоро опять в эту забытую всеми деревеньку ехать придется и, что греха таить, сам себе пожелал, чтобы дорогу снегом скорым не замело. Тяжко добираться будет…
Зима ждать не заставила. В положенное время укрыла все покрывалом белым. Завьюжило. Мороз. А вот весточки с деревеньки дальней я так и не получил. Иное событие произошло, все народные и логические предположения поломавшее.
На Крещение Господне в храм все стараются попасть. Дальние деревеньки прихода не исключение. Беда, конечно, что большая часть лишь за крещенской водой, а не за молитвой к храму стремится, но, все едино, великое оно с малого начало берет.
Вот и в эту зиму в церкви сельской не протолкнуться, а вокруг храма еще в два ряда жаждущие крещенского освящения выстроились. Радостно.
Но еще радостней стало, когда к исповедальному аналою тот, кого похоронить вскорости я, вкупе с всезнающей бабулей, рассчитывал, подошел. И не только подошел, но после исповеди еще и благодарить начал, что, мол, помер бы, кабы не Соборование да Причастие. Вот только меня-то благодарить не за что – тоже ведь бабкиной уверенности поддался и до срока, Богом данного, на тот свет человека отправлял…
Всезнающая соседка вместе с исцелившимся в церковь приехала. Ее я сразу по голосу узнал, вернее, услышал. Да и как не услышать, если она на весь храм объясняла, что Крещенская (вечерняя) вода и Богоявленская (утренняя) вода качества разные имеет, и для различных действий они предназначены. Пришлось бабуле во всеуслышание замечание делать и о свечах «не туда дымящих» напомнить…

Протоиерей Александр Авдюгин