Батюшка Серафим и будущая игуменья

… Работала она в том же Государственном центральном концертном зале «Россия» до тех пор, пока его совсем не закрыли, чтобы сломать. Но без работы её не оставляли, предлагали престижную. Квартиру она снимала в центре Москвы. Жила жизнью, о которой многие лишь вздыхали. Внешне всё было превосходно. Но кто бы знал, что именно тогда начались её невыносимые муки.

И моменты полного тупика, о котором практически никто не знал. Душа ненасытимо просила чего-то, всё, что она бросала в неё, сгорало, как в топке, и вновь становилось холодно и одиноко. Что-то было не так…
О её метаниях знала подруга, с которой они вместе учились когда-то. И стало постепенно выясняться, что та воцерковлена, что она бывает в храме на службах, исповедуется и причащается Святых Христовых Тайн. Начало её воцерковлениия уже имело приличный стаж. И вспомнила Таня, как зазывала, буквально затаскивала её когда-то подруга с собой. Но от этого ещё более росло внутри какое-то упрямое неприятие. Что может быть в этом долгом стоянии? В частых праздниках? В одних и тех же словах литургии, в которую нужно было вслушиваться, но не понимать больше половины?
Когда она в очередной раз плакалась подруге, та уже без нажима, грустно говорила:
— Тебе нужно в храм. На исповедь. На причастие.
Но она искренно не хотела стоять на этих службах пустой и безучастной. Ведь сердце молчало. И ещё не звало… Будто закрыто было. Она ходила на венчание у подруги, крестила её доченьку. Ум принимал обряды, всё казалось осмысленным и правильным. Но… и только. Она была рядом с храмом. Но не в храме. Читала молитвы. Но не молилась.
Как-то после её очередных слёз и риторических вопросов вслух, подруга пошла к своему духовнику и спросила: что делать? Батюшка подумал и вдруг изрёк:
— А повези-ка ты её в Дивеево. К батюшке Серафиму. Он чудотворец. А вдруг..?
Но дал один наказ: ничего Татьяне не рассказывать, никуда её не звать, не тащить. Говорить, если сама начнёт спрашивать. Очень коротко, минимум духовной информации. Вот такой был наказ. Так и порешили.
И они поехали… Подруга с семьёй и она. Как раз выдалась передышка в виде майских праздников, Татьяна согласилась развеяться, сменить всё привычно окружавшее на неведомое. Ведь ездили же они когда-то по городам с экскурсиями. Почему бы нет? Просто развеяться.
И вот едут они дорогой, подруга почти всю дорогу молчит, а Таня спрашивает:
— Как место-то называется?
Подруга в ответ:
— Дивеево.
— А что там такого?
— Там батюшка Серафим. Саровский.
— А он кто?
— Святой.
И дальше разговор в иную плоскость уводился.
Разместились в гостиничном комплексе «Дивеевская слобода». Друзья решили отдохнуть. А она пошла побродить. Заглянула первым делом в лавочку иконную и, чтобы быть «в теме», купила небольшую книжечку с названием «Как провести святой день в Дивееве». Вокруг весна, воробьи чирикают. Вдали — куполов целая стайка разноцветных. Вблизи — скамеечка сесть приглашает. Села она, открыла брошюрку и… очнулась лишь тогда, когда книжечка эта последним листом махнула. Место для прозрения и открытия сердечной двери не такое уж подходящее, но именно здесь, на улице, в преддверье самого Дивеева на неё вдруг откуда-то обрушился неимоверный внутренний свет. И радость такая, что в себе держать нет сил. Батюшка Серафим будто стоял рядом, смотрел на неё и улыбался. Она тут же, прямо на скамейке, будто взглянула на себя со стороны своими глазами. И… ужаснулась. Всё в ней с её душой не согласное, но принадлежавшее ей, показалось чуждым, странным, ненужным, незначительным, крошечным по сравнению с тем, что входило внутрь с весенним потоком воздуха, вдыхалось большими глотками вперемешку со слезами, текущими по не понятной ей причине. Внутри появилось, как облако, некое чувство дивной любви. Это кто-то говорил ей потоком слёз и ощущением счастливого недоумения, что её любят. Вот такую. Именно здесь и сейчас. Её просто купали в любви, и оттого ей было странно: даже такую? Как же теперь было жить? С этим светом? С этой любовью? Она была растеряна, но, взглянув на купола храмов, готова была бежать туда, что-то немедленно делать. Отвечать на любовь. Иначе, иначе она больше не сможет. Прежнее состояние уныния и какой-то круговой суеты, не нужной ей, убежало, спряталось, сжалось.
Внутри ощутилась жажда, ненасытимость чем-то не знакомым ей до этого часа и подаренным щедро, без просьб здесь и сейчас. Она вдруг поняла, что есть настоящая жизнь, есть неподдельные чувства, лавина любви, всё покрывающая собой. Что церковь — это не обряды, не каноны. А что-то иное. И ей захотелось войти в храм. Именно теперь.
Она вошла в номер друзей с другим лицом. Подруга всё поняла, и Таня произнесла, глядя на неё со слезами:
—Мне надо на исповедь.
В её руках всё выдала собой маленькая книжечка. И всё же она произнесла вслух то, что теперь было таким сладостным:
— Я, кажется, что-то поняла…
И здесь, в #Дивеево, была первая генеральная исповедь. Друзья ушли, оставив её наедине. Перебирая свою жизнь, она странным образом вспоминала давно забытые поступки из детства, потом из юности и дальше, дальше. Когда подала тетрадку священнику, сама стояла рядом и плакала. Батюшка с сокрушением сказал ей вдруг, не назидая, не стыдя её, что отныне она должна будет стараться не повторять исповеданного. И что он разрешает её от грехов. Но это было не всё. Она начала со слезами вопрошать, а что же ей делать теперь? Ей надо срочно поменять всё в своей жизни, начать служить Богу. Рядом стояло распятье с телом Христа. Впервые взглянула она на него из себя, из своей благодарности освобождения, когда отошла от священника. И вдруг он сам вернулся к ней, оставив другого исповедника:
— Вы же связаны с искусством, с музыкой, так и делайте всё, что делали. Только уже не ради славы или карьеры, не ради людской похвалы, а только для Бога. Ради той светлой доброй жизни, которая реальна. Живите с Богом. У вас многое поменяется. А там будет видно…
Она готова была сразу рвануть на клирос. И спросила его об этом. Батюшка подумал немного, а потом спросил:
— А, может, театр? Подумайте.
Она была удивлена. Театр? Странно. Ей казалось, что всё должно поменяться немедленно. Сейчас же.
На источнике все её спутники окунулись в зеленоватые ледяные воды. Это было им не в диковинку. Таня побрызгала на себя пальчиками. Погружение показалось для неё немыслимым. Было страшно. Они набрали водички, стали возвращаться к машине, а прямо навстречу шёл батюшка-исповедник. Он обрадовался и стал восклицать:
— Как замечательно, Танечка! Окунулась! Как замечательно! Теперь уж точно новая жизнь начнется. С чистого листа.
Ей мгновенно стало стыдно. Она не окуналась. Значит, и новая жизнь её не начнётся? Она бросилась назад и, преодолевая страх, окунулась трижды, как и положено: во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Аминь!
Надо было возвращаться в Москву. А душа задерживала мгновения. Друзья пошутили:
— Может, нам сразу в Москву за вещами твоими?
Но ни о чём тогда монашеском она даже не подумала. Она просто знала теперь твёрдо, что на фоне теперешней её жизни есть совершенно иная, полная реальной любви, вкусить от которой ей в эти два дня позволил батюшка Серафим, который будто водил её сам за руку и по канавке, и кругом, кругом…
И в этой новой жизни она хочет жить!...

Из книги Ирины Антоновой «Не от мира сего», глава «Игумения Ксения»