Судьба
Когда отцветающая сирень пахнет полынью, когда липы на бульварах смыкаются кронами, а дорожки парка «Динамо» на ладонь заметены тополиным пухом, тогда они и встретились.
Саша Темников спешил с вокзала домой. В «парадке», в накремённых ботинках, с черным кожаным «дипломатом», который он то и дело перекладывал из руки в руку. Чувства сплелись в клубок: надежда, боль, ожидание, тревога. Какой стала теперь Лена? Что они скажут друг другу?
Она увидела солдата издали, и, хотя знала, что это не мог быть Саша – ему служить ещё две недели, сердце её, тревожно ёкнув, вдруг забилось лихорадочно, быстро. Лена шла к свекрови, несла свадебные фото. Снимками она осталась недовольна, хотя Олейчук позвал во Дворец бракосочетаний лучшего мастера в городе.
Да, прекрасно вышли платье, пелерина, фата и розы, отлично сидел костюм на женихе, а уж галстук она завязала ему узлом, который подсмотрела в иностранных журналах. Респектабельны и солидны гости, торжественно-значительна дама, что их регистрировала. Здорово был пойман момент обмена кольцами. Бокалы с пузырьками шампанского, традиционный, торжественно-церемонный поцелуй.
Лена замечательно красива на свадебных фото, а Олейчук смотрелся барином, денди. Но всё же ей казалось, что у неё неуверенный, виноватый вид, а Эдик, напротив, слишком самодовольный, победительный.
«Нет, не Саша», – успокоилась она. Солдат был чуть выше ростом, чуть тоньше в талии, чуть шире в плечах. Он шёл четким, уверенным шагом. Вот она уже различает черты лица…
«Саша!»
Она замерла, не в силах пошевелиться.
«Как могло так совпасть?!»
Досада, стыд, жалость к себе, жалость к нему, страх (вдруг кто-то из знакомых увидит!), ужас, смятение – она стояла, прижав сумочку с фотографиями к груди, будто боялась, что их отнимут.
Сотни, тысячи раз он потом возвращался к мигу их встречи. И удивлялся внезапной зоркости, которая вдруг посетила его. Он увидел будто бы всё сразу – и настоящее, и прошлое. Саша мгновенно, будто владел чудо-фотоаппаратом, запечатлел и её растерянность, и тонкое обручальное колечко, и припухшее лицо, и полные груди, к которым она прижимала дурацкую бело-серую сумку (из неё торчал большой плотный конверт), и чуть раздавшееся вширь тело, и непривычно, слишком «по-женски» подведенные глаза, и её новую блузку с легкомысленными воланами, и юбку-колокольчик (голубую), и босоножки – простые, белые. Он остро ощутил её чуждость, отстраненность. И смутное видение мелькнуло в сознании – невнятная, согбенная фигурка воришки, крадущегося вдоль глухой стены.
«Она будет несчастна».
Он будто читал книгу жизни, видел страницу с уже предначертанной судьбой.
Всё, что он так тщательно готовил для решающего разговора, теперь не годилось.
«Как же так, Лена?»
Она увидела вопрос в его глазах. Это был не упрёк, не сожаление, не гнев, не отчаяние. Изумление! Она словно оказалась перед всевидящим судией, и с ужасом почувствовала, как что-то надломилось в мире, изменилось, треснуло, что ход её жизни нехорошо повернулся.
Ответить было нечего. И тогда она поспешила переложить вину на него. Она – изменница, но виноват – он!
Два года назад, когда Сашу забирали в армию после первого курса института, да, она обещала ждать, сидела рядом на проводах, смущаясь пристальных взглядов его родителей, родни. И очень долго Лена аккуратно писала письма, прилежно училась, даже в кино выбиралась нехотя.
А жизнь, единственная, проходила мимо!..
Саше тоже досталось: он попал в Афганистан выполнять «интернациональный долг». Но при чём тут Лена?!.. Саше просто не повезло.
Шли месяцы. Их поцелуи, мечты, всё, что было прежде дорого, уплывало в туман прошлого, в дымку неопределенности.
Зато Олейчук стал реальностью. Если ему что-то нравилось, Эдик брал, не спрашивая, не рассуждая, сминая сопротивление, и считал, что так и до́лжно. Может, она тоже желала решительности разбитного старшекурсника?! А ещё – шикарных букетов, щедрых подарков, походов в дорогие рестораны. Хотя… Не в этом дело! Просто ей стало жаль своей молодой жизни. Надоело сидеть взаперти непонятно ради чего.
Весь рой доказательств, оправданий, раскладов, объяснений, вихрем пронесся в её сознании. И всё получалось логично, когда она прежде рассуждала сама с собой («ах, нехорошо всё-таки с Сашей вышло!» – об этом она тоже думала и морщилась от неловкости); но теперь, когда они так нежданно-негаданно столкнулись («будто подстроил кто!»), все аргументы рушились. Перед ней стоял не скромный юноша с чистыми, акварельными чертами лица, которого она помнила, а молодой мужчина, собранный, требовательный. Глаза его, большие, страдающие, смотрели на неё с изумлённым, будто бы даже прощающим сочувствием.
И вдруг всё, что так радовало, что доставляло столько волнений – упоение страстью, свадьба, крики «Горько!», привязанность к Олейчуку – всё показалось чужим, ошибочным.
«Зачем я за него вышла?!.»
Ощущение ужасной беды на миг захватило Лену. Плечи её опустились.
Она ждала, что Саша что-то скажет и тогда, как за соломинку, она ухватится – за любые его слова, и – спасётся, «выплывет».
Саша молчал.
Ничего нельзя было изменить!
Он ещё раз внимательно и долго посмотрел в её лицо. Нет, он не мог в ней ошибиться! Это всё равно, что ошибиться в самом себе! Точно так, как тайфун, ураган, пожар или песчаная буря ударяют по налаженной жизни, так и в их отношения вторглось что-то роковое, ужасное.
«А как же любовь?»
Кончики его больших, чувственных губ дрогнули. В горле пересохло.
«Только бы не оглянуться! Только бы не оглянуться!»
Он шагал прямо, механически, холодный пот катился из-под фуражки. Он чувствовал, как взмокла спина под кителем.
«Прощай, прощай», – в висках стучали вразнобой молоточки.
Она долго смотрела ему вслед.
«Надо бы ему что-то сказать… Хотя бы извиниться, что ли…»
Может, и хорошо, что они сразу встретились! Ничего не надо объяснять. А жить надо – легко. У Эдика всегда всё в ажуре.
***
«Трезвость – норма жизни» – гласил плакат на гастрономе. Улыбчивые рабочий и работница, одетые в комбинезоны, стояли у станка, и, наверное, лидировали в социалистическом соревновании.
У Саши в дипломате были две бутылки «Пшеничной» – дефицитный товар в пору антиалкогольной компании. В укромном местечке, за магазином, он выпил полбутылки. Потом ещё. Хмель не брал, волны ожесточения поднимались в нём и тяжело падали. Сердце кричало.
Он допил натощак бутылку, и, наверное, разрыдался бы от жалости к себе, если бы не два «колдыря», вынырнувшие из-за кустов. Мужики искали, чем полечиться. Он отдал им без сожаления вторую бутылку и, качаясь от горя, побрёл домой.
Когда Лена перестала отвечать, он сразу заподозрил неладное. Пометавшись несколько дней в неведении, он написал старосте их группы, общительной украинке по прозвищу «Галя-всё-знает». В письме аккуратно спрашивал: не случилось ли что с Леной? Не заболела ли она?
Староста мгновенно внесла ясность. Галя-всё-знает рубила с плеча: «Темников, невеста твоя сбежала к другому и собирается замуж. Не жалей, всё к лучшему – не ты первый, не ты последний. Перестань бомбить Назарову письмами, она их даже не читает. Деканат тебя ждёт, возвращайся. Будь мужчиной. Не куксись!»
Нет, он не верил, что такое возможно. «Лена дождись меня приму любое твоё решение люблю тебя всегда», – Темников отправил из Термеза срочную телеграмму.
Он демобилизовался раньше (в счет отпуска), и, пока добирался на перекладных до родного города, много раз представлял себе их встречу, объяснение. Проигрывал разные варианты: от спасительного до катастрофического. Но всё оказалось проще, обыденней.
На следующий день Саша не сразу понял, где он: узкая мягкая тахта, стеллажи с книгами во всю стену, пение птиц, тополь тянет ветку в открытое окно. Дома! Какое же счастье – быть дома!
Но тут же он вспомнил вчерашнюю встречу с Леной, и, чтобы сдержать стон боли, закусил край наволочки. Жгучие слёзы побежали по щекам.
Мужчины не плачут?.. Тело его сотрясалось от рыданий. «Боженька, я не смогу без неё жить!»
***
Сознание рвалось. Тошнота подкатывала цунами. «Смерть, лучше смерть», – просила она. Боль была невыносима.
Над пациенткой склонился хирург – в шапочке, очках, маске, раздвинул ей пальцами веки, чтобы увидеть мутный, огромный зрачок.
Ассистент скороговоркой докладывал:
– Елена Антоновна Олейчук, тридцать лет, группа крови – вторая положительная. В результате ДТП – резаные раны лица и кистей рук, переломы костей лицевого черепа, перелом левой ключицы со смещением, перелом пятого и шестого ребра справа, закрытый перелом бедра…
Пыточные клещи боли, кажется, отпускали её, и нечеловеческое страдание замещалось гулкой чугунной тяжестью. Лена попыталась подать голос, но провались в глубокую яму наркотического сна.
Она очнулась через сутки в реанимационной палате, в гипсе, вместо головы – белый кокон с прорезями для глаз и рта.
Первым её словом было:
– Марик…
И – счастье: у сына, он был на заднем сиденье, ни одной царапины! У Олейчука – только два синяка. Муж ехал на встречу к банкиру, она попросила подбросить их до школы. Эдик всегда нарушал правила, и всё ему сходило с рук. Но не в этот раз! Уходя от лобового столкновения, Олейчук крутанул руль, подстав под удар Лену.
Красавица «Ауди» разбита в хлам. Лена – тоже.
Полгода она пролежала в областной больнице. Консилиумы, операции, врачи, перевязки. Хирурги по кусочкам собирали её лицо.
Увидев первый раз себя в зеркале, Лена потеряла сознание.
«Лучше бы я умерла!»
Люди с такой внешностью не имеют право на жизнь, они – её оскорбление.
– Мама, я тебя боюсь, – плакал Марик. (Его наконец-то пустили к матери.)
– Жуть! – сказал Олейчук. – Лена, прости, я женился на красавице, а не на уродке.
Она и опомниться не успела, как оказалась разведенкой без алиментов – официально Эдик нигде не работал.
Она осталась один-на-один с судьбой. Родители, подкошенные её несчастьями, тихо сошли в могилу: сначала мать, потом отец, Денег не было – все сбережения утекли на взятки врачам, на знахарей и гипнотизёров (к ним она тоже кидалась в отчаянии), на дорогие лекарства.
Ничего не помогало!
Олейчук быстро утешился – вскоре после развода он стал счастливым отцом в новом браке. О первой семье вспоминал дважды в год – на День рождения Марика и 1-го сентября, подкидывая немного деньжат.
Уборщица в гостинице – потолок её карьеры. Да и туда взяли по знакомству, из жалости. Помогли бывшие однокурсники, а Галя-всё-знает даже организовала сбор денег, когда ей было совсем худо.
Саша Темников спешил с вокзала домой. В «парадке», в накремённых ботинках, с черным кожаным «дипломатом», который он то и дело перекладывал из руки в руку. Чувства сплелись в клубок: надежда, боль, ожидание, тревога. Какой стала теперь Лена? Что они скажут друг другу?
Она увидела солдата издали, и, хотя знала, что это не мог быть Саша – ему служить ещё две недели, сердце её, тревожно ёкнув, вдруг забилось лихорадочно, быстро. Лена шла к свекрови, несла свадебные фото. Снимками она осталась недовольна, хотя Олейчук позвал во Дворец бракосочетаний лучшего мастера в городе.
Да, прекрасно вышли платье, пелерина, фата и розы, отлично сидел костюм на женихе, а уж галстук она завязала ему узлом, который подсмотрела в иностранных журналах. Респектабельны и солидны гости, торжественно-значительна дама, что их регистрировала. Здорово был пойман момент обмена кольцами. Бокалы с пузырьками шампанского, традиционный, торжественно-церемонный поцелуй.
Лена замечательно красива на свадебных фото, а Олейчук смотрелся барином, денди. Но всё же ей казалось, что у неё неуверенный, виноватый вид, а Эдик, напротив, слишком самодовольный, победительный.
«Нет, не Саша», – успокоилась она. Солдат был чуть выше ростом, чуть тоньше в талии, чуть шире в плечах. Он шёл четким, уверенным шагом. Вот она уже различает черты лица…
«Саша!»
Она замерла, не в силах пошевелиться.
«Как могло так совпасть?!»
Досада, стыд, жалость к себе, жалость к нему, страх (вдруг кто-то из знакомых увидит!), ужас, смятение – она стояла, прижав сумочку с фотографиями к груди, будто боялась, что их отнимут.
Сотни, тысячи раз он потом возвращался к мигу их встречи. И удивлялся внезапной зоркости, которая вдруг посетила его. Он увидел будто бы всё сразу – и настоящее, и прошлое. Саша мгновенно, будто владел чудо-фотоаппаратом, запечатлел и её растерянность, и тонкое обручальное колечко, и припухшее лицо, и полные груди, к которым она прижимала дурацкую бело-серую сумку (из неё торчал большой плотный конверт), и чуть раздавшееся вширь тело, и непривычно, слишком «по-женски» подведенные глаза, и её новую блузку с легкомысленными воланами, и юбку-колокольчик (голубую), и босоножки – простые, белые. Он остро ощутил её чуждость, отстраненность. И смутное видение мелькнуло в сознании – невнятная, согбенная фигурка воришки, крадущегося вдоль глухой стены.
«Она будет несчастна».
Он будто читал книгу жизни, видел страницу с уже предначертанной судьбой.
Всё, что он так тщательно готовил для решающего разговора, теперь не годилось.
«Как же так, Лена?»
Она увидела вопрос в его глазах. Это был не упрёк, не сожаление, не гнев, не отчаяние. Изумление! Она словно оказалась перед всевидящим судией, и с ужасом почувствовала, как что-то надломилось в мире, изменилось, треснуло, что ход её жизни нехорошо повернулся.
Ответить было нечего. И тогда она поспешила переложить вину на него. Она – изменница, но виноват – он!
Два года назад, когда Сашу забирали в армию после первого курса института, да, она обещала ждать, сидела рядом на проводах, смущаясь пристальных взглядов его родителей, родни. И очень долго Лена аккуратно писала письма, прилежно училась, даже в кино выбиралась нехотя.
А жизнь, единственная, проходила мимо!..
Саше тоже досталось: он попал в Афганистан выполнять «интернациональный долг». Но при чём тут Лена?!.. Саше просто не повезло.
Шли месяцы. Их поцелуи, мечты, всё, что было прежде дорого, уплывало в туман прошлого, в дымку неопределенности.
Зато Олейчук стал реальностью. Если ему что-то нравилось, Эдик брал, не спрашивая, не рассуждая, сминая сопротивление, и считал, что так и до́лжно. Может, она тоже желала решительности разбитного старшекурсника?! А ещё – шикарных букетов, щедрых подарков, походов в дорогие рестораны. Хотя… Не в этом дело! Просто ей стало жаль своей молодой жизни. Надоело сидеть взаперти непонятно ради чего.
Весь рой доказательств, оправданий, раскладов, объяснений, вихрем пронесся в её сознании. И всё получалось логично, когда она прежде рассуждала сама с собой («ах, нехорошо всё-таки с Сашей вышло!» – об этом она тоже думала и морщилась от неловкости); но теперь, когда они так нежданно-негаданно столкнулись («будто подстроил кто!»), все аргументы рушились. Перед ней стоял не скромный юноша с чистыми, акварельными чертами лица, которого она помнила, а молодой мужчина, собранный, требовательный. Глаза его, большие, страдающие, смотрели на неё с изумлённым, будто бы даже прощающим сочувствием.
И вдруг всё, что так радовало, что доставляло столько волнений – упоение страстью, свадьба, крики «Горько!», привязанность к Олейчуку – всё показалось чужим, ошибочным.
«Зачем я за него вышла?!.»
Ощущение ужасной беды на миг захватило Лену. Плечи её опустились.
Она ждала, что Саша что-то скажет и тогда, как за соломинку, она ухватится – за любые его слова, и – спасётся, «выплывет».
Саша молчал.
Ничего нельзя было изменить!
Он ещё раз внимательно и долго посмотрел в её лицо. Нет, он не мог в ней ошибиться! Это всё равно, что ошибиться в самом себе! Точно так, как тайфун, ураган, пожар или песчаная буря ударяют по налаженной жизни, так и в их отношения вторглось что-то роковое, ужасное.
«А как же любовь?»
Кончики его больших, чувственных губ дрогнули. В горле пересохло.
«Только бы не оглянуться! Только бы не оглянуться!»
Он шагал прямо, механически, холодный пот катился из-под фуражки. Он чувствовал, как взмокла спина под кителем.
«Прощай, прощай», – в висках стучали вразнобой молоточки.
Она долго смотрела ему вслед.
«Надо бы ему что-то сказать… Хотя бы извиниться, что ли…»
Может, и хорошо, что они сразу встретились! Ничего не надо объяснять. А жить надо – легко. У Эдика всегда всё в ажуре.
***
«Трезвость – норма жизни» – гласил плакат на гастрономе. Улыбчивые рабочий и работница, одетые в комбинезоны, стояли у станка, и, наверное, лидировали в социалистическом соревновании.
У Саши в дипломате были две бутылки «Пшеничной» – дефицитный товар в пору антиалкогольной компании. В укромном местечке, за магазином, он выпил полбутылки. Потом ещё. Хмель не брал, волны ожесточения поднимались в нём и тяжело падали. Сердце кричало.
Он допил натощак бутылку, и, наверное, разрыдался бы от жалости к себе, если бы не два «колдыря», вынырнувшие из-за кустов. Мужики искали, чем полечиться. Он отдал им без сожаления вторую бутылку и, качаясь от горя, побрёл домой.
Когда Лена перестала отвечать, он сразу заподозрил неладное. Пометавшись несколько дней в неведении, он написал старосте их группы, общительной украинке по прозвищу «Галя-всё-знает». В письме аккуратно спрашивал: не случилось ли что с Леной? Не заболела ли она?
Староста мгновенно внесла ясность. Галя-всё-знает рубила с плеча: «Темников, невеста твоя сбежала к другому и собирается замуж. Не жалей, всё к лучшему – не ты первый, не ты последний. Перестань бомбить Назарову письмами, она их даже не читает. Деканат тебя ждёт, возвращайся. Будь мужчиной. Не куксись!»
Нет, он не верил, что такое возможно. «Лена дождись меня приму любое твоё решение люблю тебя всегда», – Темников отправил из Термеза срочную телеграмму.
Он демобилизовался раньше (в счет отпуска), и, пока добирался на перекладных до родного города, много раз представлял себе их встречу, объяснение. Проигрывал разные варианты: от спасительного до катастрофического. Но всё оказалось проще, обыденней.
На следующий день Саша не сразу понял, где он: узкая мягкая тахта, стеллажи с книгами во всю стену, пение птиц, тополь тянет ветку в открытое окно. Дома! Какое же счастье – быть дома!
Но тут же он вспомнил вчерашнюю встречу с Леной, и, чтобы сдержать стон боли, закусил край наволочки. Жгучие слёзы побежали по щекам.
Мужчины не плачут?.. Тело его сотрясалось от рыданий. «Боженька, я не смогу без неё жить!»
***
Сознание рвалось. Тошнота подкатывала цунами. «Смерть, лучше смерть», – просила она. Боль была невыносима.
Над пациенткой склонился хирург – в шапочке, очках, маске, раздвинул ей пальцами веки, чтобы увидеть мутный, огромный зрачок.
Ассистент скороговоркой докладывал:
– Елена Антоновна Олейчук, тридцать лет, группа крови – вторая положительная. В результате ДТП – резаные раны лица и кистей рук, переломы костей лицевого черепа, перелом левой ключицы со смещением, перелом пятого и шестого ребра справа, закрытый перелом бедра…
Пыточные клещи боли, кажется, отпускали её, и нечеловеческое страдание замещалось гулкой чугунной тяжестью. Лена попыталась подать голос, но провались в глубокую яму наркотического сна.
Она очнулась через сутки в реанимационной палате, в гипсе, вместо головы – белый кокон с прорезями для глаз и рта.
Первым её словом было:
– Марик…
И – счастье: у сына, он был на заднем сиденье, ни одной царапины! У Олейчука – только два синяка. Муж ехал на встречу к банкиру, она попросила подбросить их до школы. Эдик всегда нарушал правила, и всё ему сходило с рук. Но не в этот раз! Уходя от лобового столкновения, Олейчук крутанул руль, подстав под удар Лену.
Красавица «Ауди» разбита в хлам. Лена – тоже.
Полгода она пролежала в областной больнице. Консилиумы, операции, врачи, перевязки. Хирурги по кусочкам собирали её лицо.
Увидев первый раз себя в зеркале, Лена потеряла сознание.
«Лучше бы я умерла!»
Люди с такой внешностью не имеют право на жизнь, они – её оскорбление.
– Мама, я тебя боюсь, – плакал Марик. (Его наконец-то пустили к матери.)
– Жуть! – сказал Олейчук. – Лена, прости, я женился на красавице, а не на уродке.
Она и опомниться не успела, как оказалась разведенкой без алиментов – официально Эдик нигде не работал.
Она осталась один-на-один с судьбой. Родители, подкошенные её несчастьями, тихо сошли в могилу: сначала мать, потом отец, Денег не было – все сбережения утекли на взятки врачам, на знахарей и гипнотизёров (к ним она тоже кидалась в отчаянии), на дорогие лекарства.
Ничего не помогало!
Олейчук быстро утешился – вскоре после развода он стал счастливым отцом в новом браке. О первой семье вспоминал дважды в год – на День рождения Марика и 1-го сентября, подкидывая немного деньжат.
Уборщица в гостинице – потолок её карьеры. Да и туда взяли по знакомству, из жалости. Помогли бывшие однокурсники, а Галя-всё-знает даже организовала сбор денег, когда ей было совсем худо.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
