Икону, которой было суждено обновиться, по ее черноте дети приняли за доску и, играя, вбивали в нее гвозди. Когда Алла Михайловна Томская принесла ее весной 1935 года в Аньерскую церковь (Франция), художник-иконописец Н.Н.Холодовский долго икону рассматривал, затем сказал, что реставрировать ее нельзя, поскольку вообще непонятно, что на ней написано. Владыка Мефодий поместил икону в алтаре, чтобы не соблазнять прихожан неведомым изображением.
Через полгода Алла Михайловна решила отвезти ее в новоорганизующийся в Роз-эн-Бри в большом доме, в пятидесяти километрах от Парижа, женский монастырь. Иконостаса еще не было, и, готовясь к освящению монастыря, лучшие иконы и лампадку поставили просто на камин. Туда же решила поставить свою темную икону и Алла Михайловна, но другая послушница, сестра Лидия, ухаживавшая за старушками в монастыре, категорически воспротивилась: нельзя светить лампадкой и молиться перед иконой, на которой ничего не видно. «Ты не понимаешь, — настаивала Алла Михайловна, — Это икона-мученица, на ней раны гвоздиные, как на Спасителе». Возник горячий спор. Устроительница монастыря, кроткая матушка Мелания (Екатерина Любимовна Лихачева), еле уговорила А.М.Томскую подождать до утра — утром устроить по согласию. Так закончился день 6(19) октября 1935 года, день памяти апостола Фомы.
На следующий день в шесть или семь утра раздался крик А.М.Томской, проснувшейся раньше других и спустившейся раньше других в церковь:«Катя, Катя!.. Икона обновилась!» Сестра Лидия, та самая, что спорила против темной иконы, много спустя писала:«На этот крик сбежались мы все и были потрясены — икона засияла! Сразу стало понятно, что это икона двунадесятых праздников и Воскресения Христова. Это было потрясающе, особенно для меня, которая так сильно против этой иконы возражала. Сорок лет прошло с момента чуда, и я не могу спокойно вспоминать. Икона сияла, хотя еще и не была такой, какой стала впоследствии.