Священник с Чукотки считает, что людям надо идти навстречу
Священник Виктор Гелюта служит в поселке Беринговский на Чукотке после окончания Московской духовной академии. Полгода сплошная ночь, полгода – день. Он летел с мыслью, что сейчас приедет и сразу начнется миссионерская работа и массовый приход в Церковь тех, кто еще не пришел. Но в реальности все оказалось иначе.
«Мне кажется, в таких дальних епархиях должна быть другая форма служения Богу. Служба – хорошо, важно, но люди не готовы к ней. Надо сначала регион воцерковить, а потом уже на службу идти. Люди живут в этом климатически непростом месте, да еще и работают на трех работах, пытаясь расплатиться с ипотекой! Да откуда им силы взять на богослужение, к которому не приучены и которое они не понимают?!» – говорит отец Виктор.
– Как вас верующие встретили в поселке, и вообще – их много оказалось? – Когда еще мы жили в Анадыре, священники меня заранее настроили и охладили мою уверенность, что вот я сейчас приеду и отбою не будет от верующих, спустили на землю, можно сказать. Да и сам я уже в Анадыре увидел, что собор – большой, красивый, но в будни там вообще никого, да и по выходным, по сравнению с московскими и киевскими храмами, народу немного.
Как только я приехал, мы с женой, держа за ручки ребенка, прошлись по поселку. Люди увидели: новый священник приехал, подходили, что-то спрашивали. И я начал служить. Мне духовник отец Георгий благословил каждый день служить литургию, но совсем каждый день не получалось – служили пять раз в неделю. Жена пекла просфоры, пела и читала на клиросе, на литургии по будням молились втроем – дочка читала молитвы, которые знает.
Бывало, иногда заходили люди, староста старалась приходить – она привыкла: когда батюшка служит, она помогающая. Но я видел, что ей трудно, попросил приходить, только когда ей не сложно, мы сами справимся. Ведь она же еще и на работу ходила. Жена немного сокрушалась: для кого это все, для чего это все. Но я почувствовал: когда постоянно служишь – как-то день идет правильно, плодотворно.
– Люди в храм с какими-то вопросами приходили?
– Да, все равно немного потянулись. Крещений было много. И отпеваний. В поселке когда-то работала шахта, он был большим и развитым, население – около четырех тысяч человек. Потом шахту закрыли, в общем я уже приехал в поселок с населением 700 человек. И было видно, что в целом настроение у людей унылое и им не до духовных вопросов. Многие спивались.
Когда я приехал – было несколько самоубийств молодых людей, и их близкие приходили в храм за утешением, я разговаривал, как мог, говорил, какие есть молитвы за тех, кто ушел из жизни сам. Они друг другу передавали, что вот поговорили, священник сказал доброе слово – и народ по чуть-чуть стал приходить. Сформировался небольшой костяк общины – человек десять – те, кто приходил в храм более-менее постоянно. Люди приходили, спрашивали, чем помочь, убирались в храме.
– А когда только услышали, что предстоит служить на Чукотке, не испугались?
– Когда я услышал, что меня распределили на Чукотку, – совсем не смутился, а даже обрадовался. У меня всегда было внутреннее миссионерское горение. Вообще это правильно, что после качественного обучения нас отправляют в дальние епархии потрудиться.
Моя жена на какое-то мгновение встревожилась и испугалась новости, но это чувство развеялось частично моим радостным и оптимистичным настроением, частично сборами в дорогу, которые отвлекли, а еще общением с супругой священника, которая прожила там уже год, так же приехав со своим мужем и ребенком в эти дальние края.
Прилетели мы в Анадырь в середине лета, белые ночи, то есть светло 24 часа в сутки. Месяц мне дали на адаптацию и привыкание к местным реалиям, а потом – надо было ехать исполняющим обязанности настоятеля в поселок Беринговский.
– Как обустраивались в поселке?
– Когда мы приехали, в нашей квартире, в которой предстояло жить, в которую обычно заселяли командировочных священников, делали ремонт. Владыка Матфей предложил поехать сначала мне, а потом уж – жене с ребенком, чтоб они сразу – на готовое. Но мы решили – только вместе. Владыка согласился: «Смотри, чтобы только матушке тяжело не было», а потом постоянно звонил, спрашивал, как дела, как двигается ремонт.
– Но потом ваша жена все-таки уехала с Чукотки снова в Москву.
– Да. Мы узнали, что ждем второго ребенка, и стали думать, где рожать. То есть выбор был – либо рожать в Анадыре, где есть родильный дом, либо в Москве. Но в Анадыре – жить тяжело, продукты дороги, раза в четыре дороже, и съемное жилье дороже, чем в Москве. Решили рожать на материке. Меня на несколько недель владыка отпустил в Москву – когда жене пришло время рожать, в это время там, в квартире на Чукотке, случился пожар – в квартире неблагополучных соседей. Во время тушения залило все этажи, так что там даже квартиры нормальной уже нет. Мне-то одному все равно, где жить, а все мои – в нормальных условиях, дома.
– С одной стороны, опыт я там получил серьезный, с другой – мне кажется, я не настолько эффективно использовал время там, как бы хотелось. Мне кажется, в таких дальних епархиях должна быть другая форма служения Богу. Служба – это хорошо, важно, но люди не готовы к ней. Надо сначала регион воцерковить, а потом уже на службу идти.
Я, окончивший семинарию и духовную академию, порой переосмысляю богослужение, открываю что-то новое для себя. А что говорить про людей, которые живут в этом климатически непростом месте, да еще и работают на трех работах, пытаясь расплатиться с ипотекой! Да откуда им силы взять на богослужения, к которым не приучены и которые они не понимают. Мне кажется, надо начинать с разговоров, с чаепития, потом – небольшие церковные молитвы. Больше объяснять.
А еще люди чувствуют тебя и постепенно узнают, ведь, как в «Маленьком принце» один из героев говорит, главного глазами не увидишь. Я не вписывался в стандарт седовласого мудреца, которого часто люди рисуют в своем уме, представляя батюшку. «Что этот молодой поп, не видевший жизни, может знать?» – думают люди.
Но в общении происходит контакт, соприкосновение умов, иногда и сердец… И здесь уже место Господу, Он кладет на душу то, что иногда и сам не думал ответить вопрошающему, и бывает искра, которая постепенно переходит в огонь веры. А люди, общаясь друг с другом, все-таки делятся своими ощущениями, этим зарождающимся чувством веры. И люди пересматривают свое мнение о незрелости священника. Говорю это, так как на исповеди человек поделился этим обстоятельством.
Я пошел на Пасху в школу, где какое-то время работала жена, и просто по-человечески говорил с детьми – про Христа, про то, что мы празднуем на Пасху, позвал в храм, сказал, что можно будет в колокола звонить. И сколько их пришло на Пасху – я дарил им крестики, помазал их святым маслом, окропил, ведь это так интересно детям, каждый из них подошел к иконе Воскресения Христова, научился правильно креститься… потом они звонили в колокола, и некоторые потом стали приходить и чаще. Тут у меня прозрение наступило, думаю: «Господи, почему я вот это раньше не делал, почему в школу не пошел, почему с людьми просто не разговариваю».
И я начал буквально ходить к людям, разговаривать о нуждах, даже в магазин – специально в подряснике. Обязательно остановятся, поговорят, расскажут о своих нуждах. В нашей группе в вотсапе – 100 человек. Думаю, 100 из 700 – неплохо. Спрашивают, задают вопросы, рассказывают, что вот прочитали Евангелие.
Пусть на службу, особенно зимой, когда всегда темно и часто пурга – пойдут немногие, но Церковь становится им не чужой.
Надо не ждать людей в храме, а идти к ним. Тем более, это ж не центр России, люди не привыкли к священникам. Зайдешь в учреждение в подряснике, люди напрягаются – чего это священник пришел, вдруг жизни учить захочет. Улыбаюсь: «Не бойтесь, я просто пришел заплатить за коммуналку». В ответ улыбаются и тоже могут начать что-то спрашивать. Вот когда жене рожать надо было, люди узнали, что я уезжаю, стали волноваться, спрашивали, вернусь ли я.
– Так вы же в храм не ходите, какая вам разница? – спрашивал я в ответ.
– Все равно, когда вы на месте, как-то спокойно. Вы и группу нашу ведете, можно вопрос задать. И даже пройдетесь по городу, нам уже как-то внутри спокойно – в поселке есть священник, батюшка.
– Но оставаться на Чукотке вы не планируете?
– Семейному человеку сложно. Жена не хочет туда возвращаться, здесь с двумя детьми одной ей будет сложно, там она постоянно болела – врачи сказали, от недостатка кислорода. Да и не полезно это семье – разлучаться. По характеру жизни здесь все же больше место для монашествующего.
Но в плане миссионерства семейный батюшка более эффективен. Ведь с матушкой, детьми он похож на всех, и не такой страшный, суровый, закрытый… Семья очень способствует делу миссионерства. А вообще жить там трудно – девять месяцев не просто зима, а постоянно метель, бывает, месяц люди не выходят из дома.
Часто, когда сильные затяжные метели, чтобы в храм войти, надо встать сильно заранее и отскребать, чистить вход. А чтобы попасть домой, в подъезд, надо прямо сверху с горки скатиться.
А с другой стороны – все-таки здесь больше возможности для развития детей, есть выбор что кружка, что педагога. Там – данность. Как повезет с педагогами и что предложат по дополнительному обучению, выбора почти нет.
– Совсем нет. Во-первых, я шел к этому очень постепенно, в том числе сам для себя, через регентское училище… Да и они всегда были верующие. А в Церковь, можно сказать, их привел я, еще в детстве. Мне было пять лет, я залез на высокую лестницу на школьной площадке и смотрел, как школьники пускали самолетики. Засмотрелся и опустил руки. В воздухе как-то перевернулся и упал животом на асфальт. Помню, как очнулся после падения, как тащили меня в траву дети постарше. Мой брат, старше меня на 4 года, был при этом, но мы родителям ничего не сказали. Думаю, еще ругать будут. Но дома сначала живот заболел, потом дышать трудно стало. «Папа, мне плохо, вызови скорую». Папа, несмотря на то, что я был маленький, поверил мне сразу, вызвал скорую. Врачи приехали, а я уже встать не могу. Оказалось, что я разбил печень, селезенку, внутреннее кровотечение, сделали операцию. Вот после этого родители стали ходить в храм уже более осмысленно, не просто кулич освятить. Мама – так вообще каждое воскресенье.
А я ходил в храм сначала из-за того, что мне конфеты после этого давали, потом добавился интерес – последить за подсвечниками… После школы, которую окончил с серебряной медалью, пошел на курсы, помогающие поступить в Днепропетровский национальный университет железнодорожного транспорта (моя родина – Украина), но чувствовал – не мое, хотя любил математику, а друг рассказал мне о регентском училище во Владимире-Волынском, и я оказался там буквально за компанию.
– Разочарований не было?
– Для меня священник всегда был образцом святости – ведь он входит в алтарь, стоит у Престола. Помню, как я впервые вошел в алтарь в юности, стоял, боясь пошевелиться, в уголке. А в регентском училище я увидел, что не все священники одинаковые, что есть те, кто может и спиртным увлекаться, и сказать что-нибудь нецензурно, быть несправедливым и так далее. А мне, молодому, было еще непросто отделить то человеческое, что все мы приносим в Церковь, от главного, что в ней есть. Так что началось разочарование. Меня поддержала одна матушка, которая, видя, что я ответственный и старательный, хотела, чтобы я стал ее зятем – женился на одной из дочерей. Она буквально была тогда моим духовным руководителем, все объясняла, опекала, помогала не потерять главное. Если бы не она, я бы, наверное, бросил церковное образование. Но я не бросил, в итоге потом была семинария, Московская духовная академия, изучение китайского и стажировка на Тайване.
– Почему именно китайский?
– Китайский привлекал своим миссионерским уклоном, в годы моего обучения в Лавре все больше появлялось туристов из Китая, я смотрел на них, и возникало желание их воцерковить, передать хоть тот миллиграмм веры и опыта познания Бога, который я имел. Одна моя знакомая с Тайваня крестилась. Я ей на ломаном китайском рассказывал о Боге, причем мы общались без посредников. И так случалось, что тайваньский священник точно это же рассказывал на проповеди. Было недоумение. Она ко мне подошла и начала с негодованием высказывать: мол, зачем я рассказал священнику о нашем личном разговоре. Причем это повторялось дважды подряд. Помню, даже немного обиделся на нее за недоверие. Она поняла, что это не я, Господь вкладывал в батюшку это для вразумления ее, и меня тоже.
Да, впереди расставание с Чукоткой, с приходом и с людьми, которые стали в чем-то дороги. Как будет складываться моя священническая жизнь – не знаю, главное, чтобы служение было на пользу людям, чтобы оно было не зря. Когда чувствуешь отдачу, трудности переносятся легче.
«Мне кажется, в таких дальних епархиях должна быть другая форма служения Богу. Служба – хорошо, важно, но люди не готовы к ней. Надо сначала регион воцерковить, а потом уже на службу идти. Люди живут в этом климатически непростом месте, да еще и работают на трех работах, пытаясь расплатиться с ипотекой! Да откуда им силы взять на богослужение, к которому не приучены и которое они не понимают?!» – говорит отец Виктор.
– Как вас верующие встретили в поселке, и вообще – их много оказалось? – Когда еще мы жили в Анадыре, священники меня заранее настроили и охладили мою уверенность, что вот я сейчас приеду и отбою не будет от верующих, спустили на землю, можно сказать. Да и сам я уже в Анадыре увидел, что собор – большой, красивый, но в будни там вообще никого, да и по выходным, по сравнению с московскими и киевскими храмами, народу немного.
Как только я приехал, мы с женой, держа за ручки ребенка, прошлись по поселку. Люди увидели: новый священник приехал, подходили, что-то спрашивали. И я начал служить. Мне духовник отец Георгий благословил каждый день служить литургию, но совсем каждый день не получалось – служили пять раз в неделю. Жена пекла просфоры, пела и читала на клиросе, на литургии по будням молились втроем – дочка читала молитвы, которые знает.
Бывало, иногда заходили люди, староста старалась приходить – она привыкла: когда батюшка служит, она помогающая. Но я видел, что ей трудно, попросил приходить, только когда ей не сложно, мы сами справимся. Ведь она же еще и на работу ходила. Жена немного сокрушалась: для кого это все, для чего это все. Но я почувствовал: когда постоянно служишь – как-то день идет правильно, плодотворно.
– Люди в храм с какими-то вопросами приходили?
– Да, все равно немного потянулись. Крещений было много. И отпеваний. В поселке когда-то работала шахта, он был большим и развитым, население – около четырех тысяч человек. Потом шахту закрыли, в общем я уже приехал в поселок с населением 700 человек. И было видно, что в целом настроение у людей унылое и им не до духовных вопросов. Многие спивались.
Когда я приехал – было несколько самоубийств молодых людей, и их близкие приходили в храм за утешением, я разговаривал, как мог, говорил, какие есть молитвы за тех, кто ушел из жизни сам. Они друг другу передавали, что вот поговорили, священник сказал доброе слово – и народ по чуть-чуть стал приходить. Сформировался небольшой костяк общины – человек десять – те, кто приходил в храм более-менее постоянно. Люди приходили, спрашивали, чем помочь, убирались в храме.
– А когда только услышали, что предстоит служить на Чукотке, не испугались?
– Когда я услышал, что меня распределили на Чукотку, – совсем не смутился, а даже обрадовался. У меня всегда было внутреннее миссионерское горение. Вообще это правильно, что после качественного обучения нас отправляют в дальние епархии потрудиться.
Моя жена на какое-то мгновение встревожилась и испугалась новости, но это чувство развеялось частично моим радостным и оптимистичным настроением, частично сборами в дорогу, которые отвлекли, а еще общением с супругой священника, которая прожила там уже год, так же приехав со своим мужем и ребенком в эти дальние края.
Прилетели мы в Анадырь в середине лета, белые ночи, то есть светло 24 часа в сутки. Месяц мне дали на адаптацию и привыкание к местным реалиям, а потом – надо было ехать исполняющим обязанности настоятеля в поселок Беринговский.
– Как обустраивались в поселке?
– Когда мы приехали, в нашей квартире, в которой предстояло жить, в которую обычно заселяли командировочных священников, делали ремонт. Владыка Матфей предложил поехать сначала мне, а потом уж – жене с ребенком, чтоб они сразу – на готовое. Но мы решили – только вместе. Владыка согласился: «Смотри, чтобы только матушке тяжело не было», а потом постоянно звонил, спрашивал, как дела, как двигается ремонт.
– Но потом ваша жена все-таки уехала с Чукотки снова в Москву.
– Да. Мы узнали, что ждем второго ребенка, и стали думать, где рожать. То есть выбор был – либо рожать в Анадыре, где есть родильный дом, либо в Москве. Но в Анадыре – жить тяжело, продукты дороги, раза в четыре дороже, и съемное жилье дороже, чем в Москве. Решили рожать на материке. Меня на несколько недель владыка отпустил в Москву – когда жене пришло время рожать, в это время там, в квартире на Чукотке, случился пожар – в квартире неблагополучных соседей. Во время тушения залило все этажи, так что там даже квартиры нормальной уже нет. Мне-то одному все равно, где жить, а все мои – в нормальных условиях, дома.
О важности чаепитий
– Весной вы вернетесь окончательно. Не жалко этого времени на Чукотке?– С одной стороны, опыт я там получил серьезный, с другой – мне кажется, я не настолько эффективно использовал время там, как бы хотелось. Мне кажется, в таких дальних епархиях должна быть другая форма служения Богу. Служба – это хорошо, важно, но люди не готовы к ней. Надо сначала регион воцерковить, а потом уже на службу идти.
Я, окончивший семинарию и духовную академию, порой переосмысляю богослужение, открываю что-то новое для себя. А что говорить про людей, которые живут в этом климатически непростом месте, да еще и работают на трех работах, пытаясь расплатиться с ипотекой! Да откуда им силы взять на богослужения, к которым не приучены и которые они не понимают. Мне кажется, надо начинать с разговоров, с чаепития, потом – небольшие церковные молитвы. Больше объяснять.
А еще люди чувствуют тебя и постепенно узнают, ведь, как в «Маленьком принце» один из героев говорит, главного глазами не увидишь. Я не вписывался в стандарт седовласого мудреца, которого часто люди рисуют в своем уме, представляя батюшку. «Что этот молодой поп, не видевший жизни, может знать?» – думают люди.
Но в общении происходит контакт, соприкосновение умов, иногда и сердец… И здесь уже место Господу, Он кладет на душу то, что иногда и сам не думал ответить вопрошающему, и бывает искра, которая постепенно переходит в огонь веры. А люди, общаясь друг с другом, все-таки делятся своими ощущениями, этим зарождающимся чувством веры. И люди пересматривают свое мнение о незрелости священника. Говорю это, так как на исповеди человек поделился этим обстоятельством.
Я пошел на Пасху в школу, где какое-то время работала жена, и просто по-человечески говорил с детьми – про Христа, про то, что мы празднуем на Пасху, позвал в храм, сказал, что можно будет в колокола звонить. И сколько их пришло на Пасху – я дарил им крестики, помазал их святым маслом, окропил, ведь это так интересно детям, каждый из них подошел к иконе Воскресения Христова, научился правильно креститься… потом они звонили в колокола, и некоторые потом стали приходить и чаще. Тут у меня прозрение наступило, думаю: «Господи, почему я вот это раньше не делал, почему в школу не пошел, почему с людьми просто не разговариваю».
И я начал буквально ходить к людям, разговаривать о нуждах, даже в магазин – специально в подряснике. Обязательно остановятся, поговорят, расскажут о своих нуждах. В нашей группе в вотсапе – 100 человек. Думаю, 100 из 700 – неплохо. Спрашивают, задают вопросы, рассказывают, что вот прочитали Евангелие.
Пусть на службу, особенно зимой, когда всегда темно и часто пурга – пойдут немногие, но Церковь становится им не чужой.
Надо не ждать людей в храме, а идти к ним. Тем более, это ж не центр России, люди не привыкли к священникам. Зайдешь в учреждение в подряснике, люди напрягаются – чего это священник пришел, вдруг жизни учить захочет. Улыбаюсь: «Не бойтесь, я просто пришел заплатить за коммуналку». В ответ улыбаются и тоже могут начать что-то спрашивать. Вот когда жене рожать надо было, люди узнали, что я уезжаю, стали волноваться, спрашивали, вернусь ли я.
– Так вы же в храм не ходите, какая вам разница? – спрашивал я в ответ.
– Все равно, когда вы на месте, как-то спокойно. Вы и группу нашу ведете, можно вопрос задать. И даже пройдетесь по городу, нам уже как-то внутри спокойно – в поселке есть священник, батюшка.
– Но оставаться на Чукотке вы не планируете?
– Семейному человеку сложно. Жена не хочет туда возвращаться, здесь с двумя детьми одной ей будет сложно, там она постоянно болела – врачи сказали, от недостатка кислорода. Да и не полезно это семье – разлучаться. По характеру жизни здесь все же больше место для монашествующего.
Но в плане миссионерства семейный батюшка более эффективен. Ведь с матушкой, детьми он похож на всех, и не такой страшный, суровый, закрытый… Семья очень способствует делу миссионерства. А вообще жить там трудно – девять месяцев не просто зима, а постоянно метель, бывает, месяц люди не выходят из дома.
Часто, когда сильные затяжные метели, чтобы в храм войти, надо встать сильно заранее и отскребать, чистить вход. А чтобы попасть домой, в подъезд, надо прямо сверху с горки скатиться.
А с другой стороны – все-таки здесь больше возможности для развития детей, есть выбор что кружка, что педагога. Там – данность. Как повезет с педагогами и что предложат по дополнительному обучению, выбора почти нет.
На ломаном китайском – о вере
– Когда вы стали священником, родители не удивились?– Совсем нет. Во-первых, я шел к этому очень постепенно, в том числе сам для себя, через регентское училище… Да и они всегда были верующие. А в Церковь, можно сказать, их привел я, еще в детстве. Мне было пять лет, я залез на высокую лестницу на школьной площадке и смотрел, как школьники пускали самолетики. Засмотрелся и опустил руки. В воздухе как-то перевернулся и упал животом на асфальт. Помню, как очнулся после падения, как тащили меня в траву дети постарше. Мой брат, старше меня на 4 года, был при этом, но мы родителям ничего не сказали. Думаю, еще ругать будут. Но дома сначала живот заболел, потом дышать трудно стало. «Папа, мне плохо, вызови скорую». Папа, несмотря на то, что я был маленький, поверил мне сразу, вызвал скорую. Врачи приехали, а я уже встать не могу. Оказалось, что я разбил печень, селезенку, внутреннее кровотечение, сделали операцию. Вот после этого родители стали ходить в храм уже более осмысленно, не просто кулич освятить. Мама – так вообще каждое воскресенье.
А я ходил в храм сначала из-за того, что мне конфеты после этого давали, потом добавился интерес – последить за подсвечниками… После школы, которую окончил с серебряной медалью, пошел на курсы, помогающие поступить в Днепропетровский национальный университет железнодорожного транспорта (моя родина – Украина), но чувствовал – не мое, хотя любил математику, а друг рассказал мне о регентском училище во Владимире-Волынском, и я оказался там буквально за компанию.
– Разочарований не было?
– Для меня священник всегда был образцом святости – ведь он входит в алтарь, стоит у Престола. Помню, как я впервые вошел в алтарь в юности, стоял, боясь пошевелиться, в уголке. А в регентском училище я увидел, что не все священники одинаковые, что есть те, кто может и спиртным увлекаться, и сказать что-нибудь нецензурно, быть несправедливым и так далее. А мне, молодому, было еще непросто отделить то человеческое, что все мы приносим в Церковь, от главного, что в ней есть. Так что началось разочарование. Меня поддержала одна матушка, которая, видя, что я ответственный и старательный, хотела, чтобы я стал ее зятем – женился на одной из дочерей. Она буквально была тогда моим духовным руководителем, все объясняла, опекала, помогала не потерять главное. Если бы не она, я бы, наверное, бросил церковное образование. Но я не бросил, в итоге потом была семинария, Московская духовная академия, изучение китайского и стажировка на Тайване.
– Почему именно китайский?
– Китайский привлекал своим миссионерским уклоном, в годы моего обучения в Лавре все больше появлялось туристов из Китая, я смотрел на них, и возникало желание их воцерковить, передать хоть тот миллиграмм веры и опыта познания Бога, который я имел. Одна моя знакомая с Тайваня крестилась. Я ей на ломаном китайском рассказывал о Боге, причем мы общались без посредников. И так случалось, что тайваньский священник точно это же рассказывал на проповеди. Было недоумение. Она ко мне подошла и начала с негодованием высказывать: мол, зачем я рассказал священнику о нашем личном разговоре. Причем это повторялось дважды подряд. Помню, даже немного обиделся на нее за недоверие. Она поняла, что это не я, Господь вкладывал в батюшку это для вразумления ее, и меня тоже.
Да, впереди расставание с Чукоткой, с приходом и с людьми, которые стали в чем-то дороги. Как будет складываться моя священническая жизнь – не знаю, главное, чтобы служение было на пользу людям, чтобы оно было не зря. Когда чувствуешь отдачу, трудности переносятся легче.
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
