Как Андрей Мерзликин вернулся в храм, из которого его выгнали
Внутреннее ощущение человека, который сильно вспотел и теперь страшно хочет помыться, но ни одного душа на сто километров вокруг нет… Именно на это, по моим ощущениям, похоже чувство покаяния, а вожделенный душ — это исповедь.
Я очень хорошо это состояние помню. В первый раз совершенно неожиданно пережил его, когда был студентом ВГИКа. Та оголтелость, с которой мы пытались «познать жизнь», входила в прямое противоречие со всем тем, что в меня вкладывали родители. Желание «опуститься» так, чтобы достать самого нравственного дна, было обострено до предела. И я опускался… До какой-то черты я бравировал этим опытом, но тут вдруг возникла вещь, которая просто ужаснула. Захотелось от самого себя спрятаться. И именно в ответ на это пришла совершенно новая, переворачивающая мысль: «Хочу выбраться! Хочу помыться!»
Но что делать? К кому с этим идти? Маме о таком не расскажешь, это может ее расстроить. Друзьям? Они могут не понять масштаба «трагедии», да и неудобно… И тут в какой-то беседе я услышал, как моя знакомая с жаром рассказывала о своем «духовном отце». Содержание этого понятия я представлял смутно, но зато очень четко почувствовал, что страшно этой знакомой завидую. У нее есть что-то таинственное, привлекательное и… кажется, спасительное.
Поехал — ни много ни мало — в Троице-Сергиеву лавру. Трясся в электричке, стоял в длиннющей очереди на исповедь — и наконец, подошел к монаху. Начал что-то стихийно говорить. А он вдруг меня перебивает: «Первый раз на исповеди?» — «Да…» С каким жаром он начал меня отчитывать, до сих пор помню… Стою, не понимаю ничего… Потом спрашивает: «Готовился?» — «А это как?» Тут он буквально с криком выгнал меня из храма…
Я был просто разозлен! Я — такой сознательный — пришел рассказать о том, какой я гадкий, и что?! И ради чего я трясся в электричке и стоял в очереди?
Сейчас вспоминаю об этом с улыбкой, а тогда я был вне себя. И решил: не нужна мне ваша помощь. Ноги моей здесь не будет. Tеперь понимаю: это был Промысл… Казалось, монах был неправ, когда повел себя так недружелюбно и выгнал из храма человека, который толком ничего еще о церковной жизни не знал. Ведь так можно на всю жизнь от Церкви оттолкнуть. Но у Бога не бывает ничего случайного. И лично мне именно такой опыт был просто необходим.
Это было единственное средство, чтобы я пришел к пониманию, зачем мне Церковь. На контрасте с таким первым опытом я вскоре пережил нечто совсем другое.
Однажды на Рождество мама предложила сходить в храм недалеко от дома. Просто зайти, постоять. Зашли. Стоим. И вдруг я вижу, как пожилой священник делает мне знак рукой: мол, подойди. Я решил, что, раз зовут, надо подойти, мало ли что человеку нужно. Подхожу — и понимаю: священник, судя по всему, предполагает, что я пришел исповедоваться. А я ничего даже сказать не могу. О чем? Да и зачем? Я вообще об этом не думал. Но священник оказался опытным и начал говорить сам — за меня. И… я с трудом сдерживал слезы.
Всё, что батюшка говорил, — стопроцентно в меня попадало. Буквально в каждую мою мысль, которая меня тревожила. То, что я сам для себя никак не мог сформулировать, священник выразил очень четко и назвал вещи своими именами. Он угадал даже то, что я не мог никому рассказать. Во время этой исповеди я сам не сказал ни слова. И в этот вечер впервые в жизни причастился. И потом после службы мы еще долго стояли и с этим батюшкой разговаривали… Тот груз, который я в себе носил, — его вдруг не стало.
И тут бы мне сказать: «Я переродился, началась новая жизнь». Но нет. Жизнь как раз осталась прежней. Через месяц я стал тем же самым Андреем, которым был раньше.
Часто первые шаги в Церкви бывают очень легкими — Бог как будто сам за руку тебя ведет, и даже не подумаешь сопротивляться — настолько это тебя обволакивает. Но потом все меняется — и благодать уходит. Вернее, сама по себе благодать никуда не исчезает, но меняется ощущение человека: теперь его уже никто за руку никуда не ведет. И не потому что Бог его оставил. Просто теперь Он ждет, что человек сам приложит усилия и через разные испытания к Нему придет. Мне кажется, в этом все дело. Получив впервые радость богообщения даром, человек не очень-то готов к тому, чтобы теперь ради этого трудиться. Так было и со мной.
Испытав эту радость однажды и потом ее лишившись, начинаешь страшно по ней тосковать. И когда я уже работал в театре, к одному из наших друзей на спектакль пришел священник. Его пригласили к нам в гримерку. Я впервые в жизни видел священника в обычной жизни, вне храма. Он был в подряснике. Некоторые в шутку норовили дернуть его за бороду, называли «дедом морозом». А он смеялся…
Я дождался момента, когда он вышел в коридор, догнал его и буквально пристал: «Можно, приду к вам в храм на исповедь?» Что на меня нашло, сам не знаю… Батюшка тоже опешил, но поступил как удивительно чуткий духовник. Просто ответил: «Приходи прямо завтра, на раннюю Литургию». Оказалось, он служил в храме где-то за МКАДом. Я говорю: «Это далеко, как мне добираться…» А он отвечает: «Я за тобой сам заеду». И в четыре часа ночи меня разбудил звонок. Батюшка был у подъезда…
Думаю, каждому известно, как часто наши вечерние добрые помыслы утром куда-то исчезают. Так со мной было и в этот раз. Я, само собой, уже никуда не хотел ехать. Но было страшно неловко. Пришлось заставить себя встать и спуститься к нему. И это стало моим первым сознательным усилием на пути в храм. Сел в машину. «Надел» улыбку и сделал вид, что я тот же самый вчерашний человек с горящими глазами. Потом стоял в углу храма, ничего не понимал, видел, что люди вдруг хором запевают какие-то молитвы. Такой была моя первая «сознательная» служба.
И вдруг я начал как будто оттаивать: помню, меня все больше и больше захватывало очень четкое ощущение — здесь происходит что-то настоящее… Что-то большое, красота обряда, прикосновение к традиции. Что-то реальное. Какая-то жизнь. А главное, чувствовал и свою причастность. Это поразило больше всего. Новый человек, который ничего не понимает ни в конкретной службе, ни в Церкви вообще, имеет — если угодно — те же права на эту радость, что и старый опытный прихожанин…
Андрей Мерзликин
Я очень хорошо это состояние помню. В первый раз совершенно неожиданно пережил его, когда был студентом ВГИКа. Та оголтелость, с которой мы пытались «познать жизнь», входила в прямое противоречие со всем тем, что в меня вкладывали родители. Желание «опуститься» так, чтобы достать самого нравственного дна, было обострено до предела. И я опускался… До какой-то черты я бравировал этим опытом, но тут вдруг возникла вещь, которая просто ужаснула. Захотелось от самого себя спрятаться. И именно в ответ на это пришла совершенно новая, переворачивающая мысль: «Хочу выбраться! Хочу помыться!»
Но что делать? К кому с этим идти? Маме о таком не расскажешь, это может ее расстроить. Друзьям? Они могут не понять масштаба «трагедии», да и неудобно… И тут в какой-то беседе я услышал, как моя знакомая с жаром рассказывала о своем «духовном отце». Содержание этого понятия я представлял смутно, но зато очень четко почувствовал, что страшно этой знакомой завидую. У нее есть что-то таинственное, привлекательное и… кажется, спасительное.
Поехал — ни много ни мало — в Троице-Сергиеву лавру. Трясся в электричке, стоял в длиннющей очереди на исповедь — и наконец, подошел к монаху. Начал что-то стихийно говорить. А он вдруг меня перебивает: «Первый раз на исповеди?» — «Да…» С каким жаром он начал меня отчитывать, до сих пор помню… Стою, не понимаю ничего… Потом спрашивает: «Готовился?» — «А это как?» Тут он буквально с криком выгнал меня из храма…
Я был просто разозлен! Я — такой сознательный — пришел рассказать о том, какой я гадкий, и что?! И ради чего я трясся в электричке и стоял в очереди?
Сейчас вспоминаю об этом с улыбкой, а тогда я был вне себя. И решил: не нужна мне ваша помощь. Ноги моей здесь не будет. Tеперь понимаю: это был Промысл… Казалось, монах был неправ, когда повел себя так недружелюбно и выгнал из храма человека, который толком ничего еще о церковной жизни не знал. Ведь так можно на всю жизнь от Церкви оттолкнуть. Но у Бога не бывает ничего случайного. И лично мне именно такой опыт был просто необходим.
Это было единственное средство, чтобы я пришел к пониманию, зачем мне Церковь. На контрасте с таким первым опытом я вскоре пережил нечто совсем другое.
Однажды на Рождество мама предложила сходить в храм недалеко от дома. Просто зайти, постоять. Зашли. Стоим. И вдруг я вижу, как пожилой священник делает мне знак рукой: мол, подойди. Я решил, что, раз зовут, надо подойти, мало ли что человеку нужно. Подхожу — и понимаю: священник, судя по всему, предполагает, что я пришел исповедоваться. А я ничего даже сказать не могу. О чем? Да и зачем? Я вообще об этом не думал. Но священник оказался опытным и начал говорить сам — за меня. И… я с трудом сдерживал слезы.
Всё, что батюшка говорил, — стопроцентно в меня попадало. Буквально в каждую мою мысль, которая меня тревожила. То, что я сам для себя никак не мог сформулировать, священник выразил очень четко и назвал вещи своими именами. Он угадал даже то, что я не мог никому рассказать. Во время этой исповеди я сам не сказал ни слова. И в этот вечер впервые в жизни причастился. И потом после службы мы еще долго стояли и с этим батюшкой разговаривали… Тот груз, который я в себе носил, — его вдруг не стало.
И тут бы мне сказать: «Я переродился, началась новая жизнь». Но нет. Жизнь как раз осталась прежней. Через месяц я стал тем же самым Андреем, которым был раньше.
Часто первые шаги в Церкви бывают очень легкими — Бог как будто сам за руку тебя ведет, и даже не подумаешь сопротивляться — настолько это тебя обволакивает. Но потом все меняется — и благодать уходит. Вернее, сама по себе благодать никуда не исчезает, но меняется ощущение человека: теперь его уже никто за руку никуда не ведет. И не потому что Бог его оставил. Просто теперь Он ждет, что человек сам приложит усилия и через разные испытания к Нему придет. Мне кажется, в этом все дело. Получив впервые радость богообщения даром, человек не очень-то готов к тому, чтобы теперь ради этого трудиться. Так было и со мной.
Испытав эту радость однажды и потом ее лишившись, начинаешь страшно по ней тосковать. И когда я уже работал в театре, к одному из наших друзей на спектакль пришел священник. Его пригласили к нам в гримерку. Я впервые в жизни видел священника в обычной жизни, вне храма. Он был в подряснике. Некоторые в шутку норовили дернуть его за бороду, называли «дедом морозом». А он смеялся…
Я дождался момента, когда он вышел в коридор, догнал его и буквально пристал: «Можно, приду к вам в храм на исповедь?» Что на меня нашло, сам не знаю… Батюшка тоже опешил, но поступил как удивительно чуткий духовник. Просто ответил: «Приходи прямо завтра, на раннюю Литургию». Оказалось, он служил в храме где-то за МКАДом. Я говорю: «Это далеко, как мне добираться…» А он отвечает: «Я за тобой сам заеду». И в четыре часа ночи меня разбудил звонок. Батюшка был у подъезда…
Думаю, каждому известно, как часто наши вечерние добрые помыслы утром куда-то исчезают. Так со мной было и в этот раз. Я, само собой, уже никуда не хотел ехать. Но было страшно неловко. Пришлось заставить себя встать и спуститься к нему. И это стало моим первым сознательным усилием на пути в храм. Сел в машину. «Надел» улыбку и сделал вид, что я тот же самый вчерашний человек с горящими глазами. Потом стоял в углу храма, ничего не понимал, видел, что люди вдруг хором запевают какие-то молитвы. Такой была моя первая «сознательная» служба.
И вдруг я начал как будто оттаивать: помню, меня все больше и больше захватывало очень четкое ощущение — здесь происходит что-то настоящее… Что-то большое, красота обряда, прикосновение к традиции. Что-то реальное. Какая-то жизнь. А главное, чувствовал и свою причастность. Это поразило больше всего. Новый человек, который ничего не понимает ни в конкретной службе, ни в Церкви вообще, имеет — если угодно — те же права на эту радость, что и старый опытный прихожанин…
Андрей Мерзликин
-
Верующая
- 1
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
