История в преддверии Рождества

К началу Рождественского (Филиппова) поста — 28 ноября.

ПРЕДРОЖДЕСТВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ

Рождественский пост оказался для меня настоящим путешествием. За несколько недель я узнала, что значит быть атеистом, и поняла, что значит быть верующим, получила рецепт счастья, испугалась, проводила слона и обрадовалась. И все в преддверии Рождества Христова – самого лучшего праздника в году.
Моя подруга из Хабаровска говорит, что Рождественский пост – самый тяжелый: искушения на каждом шагу, и ты, как железный чурбан в прорубь, проваливаешься в них и проваливаешься, пока наконец не спасает тебя Господь.

ПРИЧЕМ ЗДЕСЬ СВОБОДА?

Каждый, как может, справляется с душевными терзаниями. Батюшка в церкви говорит: «От греха беги трудом. Найди, чем себя занять». Чтобы не впасть в грусть-тоску по поводу собственной душевной немощи, я решила построить камин. Нет-нет, не настоящий камин. У меня же обычная типовая квартира, даже балкона нет. Из суперудобств лишь два лифта, один из которых грузовой. Нет, я решила построить бутафорский каминный портал, в который планирую поставить высокие свечи и иногда вечерами… Да что там говорить! Какой русский не любит посидеть у огня? А чтобы получить рекомендации, я отправилась к знакомым, которые такой уже строили.
В автобусе еду рядом с компанией молодых ребят. Беседа у них оживленная, громкая, прислушиваться нет необходимости. Одна девушка говорит: – Жизнь – это путь. Мы все за кем-то идем.
Мысль, в общем, не новая, но в молодости кажется мудрой.
– И за кем идешь ты? – спрашивают девушку. – Я иду за атеистами, – не раздумывая, отвечает она. – Они точно знают, что такое свобода.
Вообще-то мне не свойственно встревать в чужие беседы, но тут… – Причем здесь свобода? – еле слышно бормочу я. – Вот-вот, – подхватывает парень с пышными волосами, – причем здесь свобода?
Девушка бросает на меня недружелюбный взгляд и отворачивается.

«ТАКАЯ ХОРОШЕНЬКАЯ И ТОЖЕ НЕСЧАСТНА?»

У метро я покупаю горячие булочки и тороплюсь изо всех сил, чтобы они не успели остыть. Знакомая встречает меня в прихожей. Она маленькая и худенькая. Еще два года назад ее называли птичкой, теперь только Верочкой. Она извиняется: – Тапочки кончились, – сообщает она. – К Славику друзья пришли проведать. Он спину сорвал. Мы как раз чаек пить собираемся.
В их семье все имена звучат ласково и с уменьшением.
Я протягиваю ей пакет с ароматом солнечного утра. Она заглядывает в него, удивляется: – Булочки? Сейчас же пост!
– В них ничего нет, – отвечаю я, – ни молока, ни масла, ни яиц.
– Почти как «Не верь, не бойся, не проси», – смеется Верочка, затем недоверчиво тянет носом. – Из чего же они сделаны?
– Я подозреваю, что из тепла и доброго намерения. А когда остынут, станут несъедобными. Верочка кивает, исчезает на кухне. Я же захожу в гостиную.
В кресле лежит Славик, под ногами у него пуфик. У Славика измученный вид. Рядом с ним еще два человека. Женщина и мужчина.
– Васса, знакомься, – говорит Славик, – это мои друзья с работы – Анна и Виктор.
Анна улыбается. У нее короткие светлые волосы и ярко-желтая блузка. Она словно свежий желток или солнечный зайчик. Виктор подходит ко мне с распростертыми объятиями. У него большие усы, которые залихватски торчат вверх. Мы, что, действительно будем обниматься? Да. Меня стискивают, встряхивают, ставят на место.
– Мы тут о работе, – говорит Славик и спрашивает: – Как у тебя с работой? – По-разному, – уклончиво отвечаю я. – Людям сейчас не до того. Все деньги тратят.
– Точно! – неожиданно громко вскрикивает Анна. – Все только о деньгах и думают. Невозможная проблема с мотивацией. Ради чего мы должны стараться?! – Вот именно, – подхватывает Верочка, заходя в комнату с подносом.
Мы все, кроме Славика, накрываем на стол. Булочки всё еще хорошо пахнут. Действительно, из чего их делают?
– Сейчас бы колбаски, – мечтательно говорит Верочка. Я молча сглатываю слюну, расставляя сервиз. – Давай я метнусь, – предлагает Виктор.
– Что ты, что ты! – отнекивается Верочка. – Пост сейчас. Нельзя. – Да ладно?! – удивляется мужчина. – Ты, что, страдаешь этой фигней?
Славик жалобно стонет, и Верочка бросается ему помогать. Виктор переводит взгляд на Анну, потом на меня.
– А вы, Васса, тоже на посту? – смеется он. – А то, – отвечаю я и наконец-то пробую булочку. Теперь понятно, как в пост поправляются. Хороша булочка, нечего сказать.
– Такая хорошенькая и тоже несчастна? – выдает Виктор.
Я застываю с большим куском во рту, шамкаю: – Чево?
– Говорю, к чему вам пост? Радоваться жизни надо! – Виктор поднимает чашку так, точно у него там не чай, а игристое вино.

СЛОН В ПОСУДНОЙ ЛАВКЕ

Логика его утверждения от меня ускользает. Понятно, что передо мной атеист. Но не понятно, как с ним общаться. А когда я теряюсь, я превращаюсь в слона в посудной лавке. Выдаю какой-нибудь номер, от которого потом всякие недоразумения случаются.
Помня об этом, я все-таки прибегаю к помощи слона, потому что иначе не знаю, что сказать. Вот и сейчас:
– Атеисты, между прочим, – говорю я, – больные люди. Душевно или даже духовно больные, точно не помню.
Анна закатывает глаза и отворачивается. Что это значит? Виктор бледнеет, откидывается назад. Кажется, даже усы его опали. Он смотрит на меня внимательно и сурово, будто решает, что со мной делать. Из слона я превращаюсь в мышку, как в сказке о людоеде. Но всё равно чувствую себя виноватой. Ох и напортачила же я. Напала на человека. Ведь не зря говорят, что в пост не столь важно голодать животом, сколь важно не «есть» людей. Ну вот почему колбаски нет? Подать мне колбасу!
– Я… здоров, – холодно заявляет Виктор. Я поражаюсь его выдержке, но что-то подсказывает мне, что в его случае это дурной знак.
– Знаете ли вы, барышня, что значит быть атеистом? – Нет, – хриплю я, проталкивая в горле безнадежно сухой комок булки.
Виктор хмыкает, вздергивает подбородок вверх, говорит: – Быть атеистом – это стоять в трезвости, в отличие от некоторых. Не искать нелепых опекунов для оправдания своих действий. Быть атеистом – это обладать крепким духом для принятия правды жизни и не менее крепким разумом, чтобы снести эту правду. Быть атеистом – это ценить свое время и стараться проживать его не зря. Делить компанию с такими личностями, как Твен, Линкольн, Пруст, Маяковский. Это значит – уважать законы страны, в которой живешь, а не бегать от налогов. Поступать по совести. И не потому, что сверху Кто-то смотрит, а потому, что сам так решил…
Виктор говорит еще долго. Его монолог не иссякает, окружая меня дымкой или туманом, это уж как посмотреть. Но что-то я прослушиваю по глупости, а что-то не запоминаю по слабости. В какой-то миг мне становится горько за него. Я вижу перед собой человека, ослепленного гордостью. К тому же я его обидела. Ужасная ситуация. Позже Виктор уходит, не попрощавшись. Верочка сообщает мне:
– Все булочки отдала ему. Успела над ними помолиться. Молитва, она же, ух!
– Ух, – соглашаюсь я.

ФИЛОСОФСКАЯ КЛАССИФИКАЦИЯ ВЕРУЮЩИХ

Вечером по скайпу списываюсь с одним знакомым атеистом. Он философ по образованию и считает, что у человека бывает три вида сознания: потребительское, верующее и философское. Через первые две стадии пройти необходимо, если хочешь достичь истинной мудрости. Имеет в виду он, конечно, философию. Спрашиваю его, что он думает о верующих людях.
Он отвечает: «Верующие, они ведь разные бывают, улавливаешь? Есть фанатики, есть трусы, есть страдальцы, есть вероятники». «Вероятники?» – пытаюсь уловить я. «Это такие верующие, которые на всякий случай верят», – поясняет мой знакомый и присылает смайлик.
Я думаю: может, он на что-то намекает? Пишу: «А кто, по-твоему, я?» «Ты-то? Ты страдалец. У тебя жизнь тяжелая, и от этого ты к вере прибилась. Ты думаешь, что так станешь счастливой, улавливаешь?»
Я изо всех сил сдерживаю своего внутреннего слона, который буквально трубит: «Кинь! Кинь ему цитату святых отцов! Расскажи ему о болезни духа! Расскажи, как кончили все эти Маяковские! Расскажи о милости Божией! Расскажи об Истине и Любви! Блаженны плачущие! Блаженны ищущие правды!» Слона несет, я стискиваю кулаки, чтобы не начать печатать. Хорошо, что это скайп, а то неизвестно, что бы я тут выдала! Все же кое-что пишу: «По-твоему, у меня есть шанс обрести счастье иным способом?»
Мой знакомый отвечает: «Знаешь, психика женщин более хрупкая, чем у мужчин. Не удивительно, что у тебя пробки выбило. Тебе к психотерапевту надо. Учиться любить себя и прислушиваться к своим желаниям и поменьше заморачиваться о других, улавливаешь?»
После такой переписки буквально припадаю к Писанию. Хорошо, что апостол Петр во Втором послании, во второй главе уже все сказал. Ух… Рождественский пост…

ИСТОРИЯ С ГИПСОКАРТОНОМ ДЛЯ РОЖДЕСТВЕНСКОГО КАМИНА

Перед сном наблюдаю падающий снег, размышляю над тем, как тихо, скромно, ненавязчиво и всё же неизбежно укрывает он черную слякоть, грязные следы. Я думаю над тем, что для меня значит быть верующей. И понимаю, что быть верующей – это значит верить в Бога Живого, верить в Любовь, верить в жизнь вечную. Молиться Богу и надеяться на Него. Быть верующей – значит искать согласия между разумом, сердцем, совестью и миром. Желать покаяния и радоваться Причастию.
Это значит – ставить под сомнения свои умозаключения, не верить собственным помыслам, отказываться от своих желаний, видя в них угрозу для духовной жизни. Быть верующим – это молиться за всех православных христиан и знать, что за тебя тоже молятся, потому что мы все одна большая семья и Отец у нас один, Который на Небесах. И, конечно, я еще не до конца все понимаю, но если Бог даст, то обязательно пойму.
В воскресенье после службы, измотанная прошедшей неделей, но довольная, засыпаю сном младенца. Просыпаюсь от назойливого звонка. Звонит Пелагея, моя подруга. Взволнованным голосом она произносит: – Ты с камином еще не передумала?
– Нет, – отвечаю я. Тогда она спрашивает:
– Тебе сколько гипсокартона нужно? – Чего? – как обычно, медленно соображаю я. – Я сейчас в строительном! Сколько брать гипсокартона и какого?
– Э-э-э, ты, что, сама потащишь? – Я не одна, мне Леха поможет. Леха – это ее муж.
– Мне десять листов надо, – после недолгого раздумья говорю я. – Десять?! Ты, что, дом строить будешь?!
– Десять самых маленьких листов, – повторяю я. На самом деле я плохо представляю, каких они размеров. Каких размеров бывают листы? Может, формат А4 или ватман? Я добавляю: – Половина на ошибки уйдет. – Поняла. Скоро будем. Жди. Пелагея вешает трубку.
Надо же! Гипсокартон сейчас привезут! Детская радость наполняет меня. Вскоре раздается звонок домофона. Я открываю все двери нараспашку и с улыбкой на устах жду друзей. Но проходит пять минут, десять, а их нет. Неужели проблемы с лифтом? Я звоню Пелагее.
– Вы где? – спрашиваю я и вдруг на заднем плане слышу невообразимые крики и ругательства. – У нас тут… э-э… небольшой конфликт, – почти спокойно говорит моя подруга, едва перекрывая посторонний крик.
– Конфликт!!! – слышу я незнакомый женский голос. – Да вы… пи-пи-пи…!!! Да я вас… пи-пи-пи…!!!
– Вы просто уезжайте, она вам покоя не даст, – слышу я еще один голос. Видимо, это говорит знающий свидетель. – Вы извините, но матом я не ругаюсь, – говорит моя подруга.
– Очень жаль!!! – кричит неизвестная женщина. – А то бы… пи-пи-пи!!! – Что случилось? – успеваю спросить я, но связь обрывается. Мое недоумение и растерянность сложно передать.
Я бросаюсь к лифтам. По всему стояку разносятся ругательства, пропитанные злобой. Я слышу, как мои друзья отбиваются, но их голоса против голоса неизвестной женщины словно колыбельная против марша. Мой внутренний слон вскакивает, готовясь к атаке. Я близка к тому, чтобы вызвать лифт. Вот сейчас я спущусь! Вот я сейчас разберусь!
С досадой думаю, что только этого в воскресенье не хватало. Так, стоп…
Крики мата и грохот отступают. Рождественский пост, воскресенье, меньше двух часов назад я причастилась. Мои друзья решили помочь, и вот… Мой слон в нерешительности замирает: «Я, что, тебе не нужен?» «Совсем не нужен», – думаю я. Ведь я ничего не могу. Я простой человек, немощный и глупый, к тому же не умею вести себя в конфликтах. Только всё порчу. Мой внутренний слон обреченно уходит, но это уже неважно. Неизвестная женщина внизу повышает громкость. Я слышу ругательства из уст моей подруги. Она довела Пелагею. Всё.
Я зажмуриваю глаза, телепортироваться не получается. Впрочем, это никогда не получалось. Мне ужасно жаль мою подругу и ее мужа. Я понимаю, что это искушение. Да! Какая свежая мысль! Аллилуйя! Я думаю о том, что лучшее средство от искушения – это молитва. Здесь? Да, здесь. «Место нисколько не препятствует молитве, только бы настроение души соответствовало молитве», – говорил святитель Иоанн Златоуст. Выбираю молитву Честному Кресту. Читаю, осеняю себя и двери большого лифта крестным знамением. Скандал прекращается. Слышу, что оба лифта поехали вверх.
Через несколько секунд открывается маленький. Мои несчастные друзья, красные и взмокшие, втиснуты в крохотную кабинку вместе с десятью листами гипсокартона! Огромными листами! Я понимаю, что опять опростоволосилась. Толку от меня ноль, потому что даже лифт не тот выбрала. Не там молилась и не там крестила. Лешка, муж Пелагеи, хмуро буркает: – Привет, – хватает первый лист и почти бегом несет его ко мне в квартиру. – Что случилось? – спрашиваю я у Пелагеи.
– О-о-о, – многозначительно протягивает Пелагея. Глаза у нее выпучены. Я никогда не видела ее такой. – Сейчас ты всё узнаешь! Она сюда тоже едет! От этих слов мне становится дурно.
– Кто едет? – Ваша консьержка, – отвечает Пелагея. – Бешеный вепрь.
Я ничего не знаю о консьержке. Пару месяцев назад я видела объявление, что требуется консьержка, на этом всё. Я наношу крестное знамение на себя. – Но что… – я не успеваю закончить.
Словно в фильме ужасов, в замедленной съемке, открывается большой лифт. В нем я вижу ЕЕ. Два метра ростом, в спортивном костюме, на лице – холодная решимость. Эта женщина похожа на спортсменку.
Она видит меня. Наши взгляды на секунду встречаются, и мы обе понимаем: она раздавит меня, как букашку. На ее губах появляется ухмылка. Она делает шаг вперед, выходит из лифта и вдруг… теряется. Женщина оглядывается, будто что-то оставила за спиной. – Это вам гипсокартон привезли? – спрашивает она, но на меня больше не смотрит. Всё оглядывается назад. В ее голосе неприкрытое изумление.
– Да, – отвечаю я, а на душе у меня легко и спокойно. – В следующий раз скажите, чтобы двери не ломали, – говорит консьержка и, развернувшись, возвращается в лифт.
– Хорошо, – говорю я. Она нажимает кнопку и, пока двери закрываются, удивленно смотрит на меня, а я на нее. – Надо же, – говорит Пелагея. – На тебя даже голос не повысила. – Я молилась, – радостно бормочу я…
С днем рождения, дорогой Иисус, и слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!