Вера осталась, надежды — уже нет

Осень. Рождество Богородицы. На всенощной четыре человека. На литургии — три. Это если вместе со мной считать. Доход храма за два дня — четыре гривны. Даже «постоянный» бомж сбежал, видя нашу нищету. Наш приход никому не нужен. Вернее, нужен лишь для того, чтобы «поговорить за жизнь». Со священником. То есть со мной.

У всех миллион вопросов — как им жить? Каждый раз, отвечая, я проживаю эпизоды их жизней, воспринимаю их скорби. Помогаю, чем могу, и иногда даже получается. Если не получается — у них всегда остается возможность втайне винить мои советы.

В этих разборах житейских проблем проходит все время. Непрерывно звонит телефон. Всем хочется «поговорить». Еле сдерживаюсь, чтобы не взорваться:

— Да что ты пристал! С Богом поговори! Вместо того, чтобы целый час грузить меня своими семейными интригами и оценками мировых проблем, лучше встань и хоть полчаса помолись Богу. О своей семье. О богохранимой стране нашей, ее политике и экономике. Ведь Бог, пожалуй, лучший Утешитель, чем я!

Но Бог высоко, а я рядом. Хотя Бог близко, но не каждый чувствует это. Зато я — всегда «на проводе». Пробовал не брать трубку — обижаются. Говорю, что занят, — обида переходит в возмущение. Слава Богу, хоть от мобильника отказался! А то бы и в дороге покоя не имел.

Просят помолиться. А когда? Сразу после «Трисвятого» по «Отче наш» вновь кто-то позвонит. На молитву остается только ночь. А ведь молитвенник я нерадивый, да и сил с годами не прибавляется.

Приходом никто не занимается. У всех ведь семьи, квартиры, дачи, работы. Рассказал им притчу Христову о званных на пир. Вздохнули и дали немного денег. Как бы «во искупление вины». И на том спасибо. Заставлять, а тем более грозить — бесполезно. Просто уйдут. Ведь и так едут в кладбищенскую церквушку через весь город. А возле дома — храмы и поближе, и побогаче. И храмовых обязанностей никаких.

Ведь сами честно признают, что ходят сюда лишь потому, что я их слушаю. И звонят потому же. И знакомым своим советуют. Часто думаю: «Я что, один священник в мире?» Может, стоит в самом начале разговора объяснять, что «поговорить» уже стоит пятьдесят баксов. Будет больше денег и меньше пустых разговоров.

Деньги. Я никогда не умел их зарабатывать. В монашестве проще — всегда можно утешить себя данным некогда обетом нестяжания. Я до сих пор не знаю, откуда у окружающих берутся средства на квартиры, машины. Сумму больше ста долларов последний раз держал в руках лет пять назад. Нет, вру — фотоаппарат в прошлом году подарили. Наверное, самый дорогой подарок за всю жизнь.

Никуда не езжу. Путешествовать автостопом — уже не те годы и не тот мир. Крым, Греция, Иерусалим… И всю поездку экономить на минералке? Даже на загранпаспорт нет средств. В Москве последний раз был лет десять назад. Сейчас денег хватит только на проезд. А провести все время поездки, стоя с протянутой рукой в переходе, — радости мало. Побираться лучше дома — хоть на ночлег не тратишься.

Давно уже выгляжу страхоопудалом. Некоторые списывают это на нестяжание, некоторые на злоюродство. Но не ответишь ведь на замечание преуспевающего бизнесмена, что видавшее виды пальто и курточка из кожзаменителя — вся моя верхняя одежда. Хотел бы я видеть, как выглядит его модная дубленка после троллейбуса.

Надежды на спонсорскую помощь богатых людей? Не с моим счастьем! Да и чего ради? Что могу я предложить им взамен? Бескорыстных жертвователей в мире немного. И они уже нашли более достойных просителей, чем я. Стать достойным их милостей? А не поздновато ли начинать? К тому времени, как пожертвуют, нужно будет только на могильную оградку…

Как хочется смириться с добровольной нищетой! А если не хватает доброй воли? Если, умываясь, прежде утренних молитв ты успеваешь воспылать ненавистью к облупившемуся потолку в ванной и слабенькой струйке воды, пробивающей дорогу в хитросплетении ржавых труб старого дома…

Все чаще ноет сердце. Ходить по врачам — бесполезно. Станут усиленно лечить до самого финала. Эти болезни не лечатся. Они «от жизни». Только деньги изведешь на лекарства.

Я задыхаюсь от элементарного хронического безденежья в мире, где все решают финансы.

Ощущение такое, будто смотришь на проносящийся мимо красивый мир сквозь узкое оконце грязного товарного вагона. Тебя просто везут куда-то, как скот. Поезд грохочет на рельсах, а за окном проносятся пейзажи. Я — проездом…

В «без двух сорок» уже можно говорить о том, что полдороги проехали. Наверное, даже больше половины. Дальше будет лишь труднее и хуже, ведь годы берут свое.

Я уже начал хоронить друзей детства. И «память смертная» перестала быть просто благочестивой фразой. Боюсь попасть в ад, а самой смерти, «момента перехода» — нет. Не за что мне тут цепляться.

Мне уже многое поздно.

Мне уже многим не стать.

И к ослепительным звездам

Мне никогда не летать.

— Звучит на магнитофонной пленке голос Лозы. В юности я не обращал внимания на эти слова. Сейчас они уже звучат, как приговор.

В сердце еще осталось место искренней, порой детской, вере. Еще не сгорела в пламени любовь. А вот надежд почти не осталось.