О любви к животным

Милосердие — неотъемлемая часть нашей веры. Человек с каменным сердцем по определению не может войти в Небесную Обитель, причём сострадание не бывает избирательным. Нельзя любить людей и в то же время презирать остальную Божию тварь. В противном случае такое “милосердие” фальшиво; а человеку в этом случае стоит честно ответить себе на вопрос: а есть ли в нём Любовь вообще? Или он только делает вид, что способен любить?

Если имеется возможность помочь несчастным животным, то христианин это сделать обязан. Непозволительно верующим во Христа пройти мимо голодного котёнка или сбитого машиной, но ещё живого щенка!
Греховная природа нынешнего человека такова, что он частенько становится палачом всего живого на Земле. Он видит в зверушках и птицах не душу, а исключительно мясо и шкуру. Но это ещё полбеды. Частенько он убивает животных на охоте и рыбалке уже не ради пропитания, а с целью развлечения! Человек, творящий такое, испытывающий удовольствие при виде страданий Божией твари, не имеет в себе ни капли христианина! А если он считает себя верующим, то эта его вера с христианством абсолютно и в корне несовместима.
«Для животных человек — это Бог. Как мы просим по­мощи у Бога, так они просят помощи у человека». Так говорил преподобный старец Паисий Святогорец.

О ХРОМОЙ КОСУЛЕ

На Афоне я слышал о старце Феофилакте из скита святого Василия, который дружил с дикими животными. Они чувствовали его любовь и шли в случае нужды к нему в келью. Как-то раз косуля, которая сломала ногу, приш­ла под окна его кельи и стала жалобно стонать. Старец вышел из кельи и увидел, что она протягивает ему сло­манную ножку, словно показывая, где болит. Он вынес ей немного сухарей подкрепиться, взял две щепы и крепко стянул сломанное место. Потом сказал косуле: «Теперь иди с миром, а через неделю приходи, я посмотрю». Этот блаженный старец разговаривал с животным, как врач с больным человеком, потому что сам он стал человеком Божиим!

ЖИВОТНОЕ ПРОСИТ О ПОМОЩИ

Животные никогда не причинят человеку вреда, когда находятся в тяжёлом положении. Однажды рабочие мимо моей кельи везли на мулах дрова. Вдруг один мул падает и сверху на него падает вьючное седло с дровами. Я забыл про свою гры­жу, про то, что мне даже ходить было тяжело. Побежал и стал снимать с мула дрова. Пытаюсь приподнять сед­ло — не получается. Стеганул мулашку, потянул за узду и освободил животное. Тут один отец, который был поб­лизости, закричал: «Смотри, у тебя же грыжа, как бы хуже не было». Тут только я вспомнил, что у меня грыжа. «Ладно, — говорю я ему, — у меня грыжа, а ты почему не побежал на помощь?» «Испугался, как бы мул меня не лягнул», — отвечает он. «Знаешь, дорогой, животное, хотя бы и волк, если оно в тяжёлом положении, то просит по­мощи и не может повредить человеку».

КАК ЖЕ БОГ ВСЕ УСТРОИЛ!

Когда животные страдают от голода или от жажды, они опять же прибегают к помощи человека, потому что человек их хозяин. Помню как-то раз летом в ке­лье Честного Креста гадюка сползла с крыши на землю и свернулась передо мной кольцом. Высоко задрала го­лову, высунула свой язык и стала шипеть. Она страдала от жажды — было очень жарко — и угрожала мне Она требовала воды, словно я обязан был снабжать её водой. «Да, — говорю я ей, — такой манерой поведения ты других не особо к себе располагаешь!» Потом я налил ей воды, и она напилась. А шакалы меня прямо умиляют, пото­му что, когда они хотят есть, плачут, словно маленькие дети. А с котятами у меня сейчас в келье просто беда. Они поняли, что каждый раз, когда звонит колокольчик, я выхожу во двор и иногда выношу им кое-какую еду. Так они теперь, когда хотят есть, дёргают за верёвку, и колокольчик звонит. Я выхожу, вижу, что они дёргают за верёвку, и кормлю их. Как же Бог всё устроил!

Я ВСЕХ ИХ КОРМИЛ

На Синае, так как там пустыня, больше было ди­ких животных, а ещё птиц Куропаток, перепелов, таких же что ели евреи в пустыне. Ещё были красивые мыши, похожие на черепашек, без хвоста, у которых на спине щетина была плотная, как щётка! Я всех их кормил, ку­ропаток, перепелов, мышей! Раскладывал отдельно еду на плитах, чтобы они не ссорились! А то птичка только начинает клевать, прибегает мышь, и птичка улетает.
Птицы, куда бы я ни пошёл, следовали за мной. Когда я забирался, на скалы и начинал петь, они собирались, и я им бросал немного риса. Если мне хотелось тишины, то приходилось замолкать, потому что стоило начать петь, как птицы тут же слетались! Помню, однажды у меня схватило поясницу, мне пришлось несколько дней про­вести в постели. Так одна птичка залетела ко мне прямо в келью и села на грудь. Сидела, смотрела мне в лицо и ще­бетала несколько часов подряд, очень красиво. Вот было удивление!

Я НАЗВАЛ ЕЕ ОЛЕТ

С последним письмом вы прислали мне икону, где изображён Адам с животными в раю. Вот я и подумал послать вам со своей стороны рисунок одной птицы, моего самого близкого друга, потому что, если бы я вам послал рисунок змеи, думаю, вы бы испугались. Я назвал её Олет, что по-арабски значит «ребёнок». Олет живёт на холме в пятистах метрах от моей кельи. Ежедневно в полдень я несу ему гостинцы и угощения. Когда я даю ему еду, он берёт чуть-чуть и улетает. Я кричу, чтобы он вернулся, однако он улетает, но вскоре возвращается, тихо подлетает сзади и прячется у меня под жилеткой. Когда я ухожу, он провожает меня на расстояние при­мерно ста метров, и я, чтобы он не летел за мной дальше и не уставал, бросаю ему крошки, чтобы отвлечь, а сам быстро иду вперёд, пока он не потеряет меня из виду.
Последнее время Олет оставил строгую жизнь и ищет наслаждений! Не ест ни дроблёный рис, ни размоченные в воде сухари, только червячков, причём хочет, чтобы я подносил ему их на тарелке — на ладони, — садится на неё и ест. Прогресс!
В эти дни я наслаждаюсь обществом Олета. Кто-нибудь может сказать: «Почему ты делаешь Олету исключение? Почему к другим птицам не относишься так же, как к нему?» Отвечаю: когда я зову Олета, он прилетает вместе с другими птицами, своими друзьями; другие сразу на­брасываются на еду, а Олет прилетает по послушанию и по любви. Даже когда он голоден, может долгое время просидеть вместе со мной, потом я сам напоминаю ему про еду. Сейчас установилась хорошая погода и у Олета много еды, букашек, козявок, но он всё равно прилетает, когда я его зову, хотя он и сыт, — прилетает по послуша­нию. Как же не радоваться этой усердной любочестной птице больше, чем другим?
Часто от большой любви мне хочется крепко сжать Олета в ладонях, но боюсь, как бы мне не оказаться, как та обезьяна, что крепко прижимает к себе своих детей, так что в конце концов душит их. Потому я сдерживаю своё сердце и радуюсь на Олета издалека чтобы ему не навредить.
Однажды я задержался, и, когда пришёл на холм, Оле­та уже не было, так как в тот день дул сильный ветер. Я оставил еду в обычном месте и ушёл. На следующий день я пошёл к Олету очень рано, потому что переживал, не съел ли его ястреб. Олет, когда увидел оставленную ему с вечера еду, «искусился помыслом», полетел по направле­нию к моей келье и стал ждать меня на половине пути.
Увидев меня, он от радости словно сошёл с ума. Я стал его кормить, но ему больше было нужно моё общество, чем еда. Я удивляюсь его воздержанию, любви и благо­дарности. Молитесь, чтобы мне быть подражателем его добродетелей.
Думаю, что я вас не разочаровал, сказал всё без утайки, не спросив разрешения Олета. Надеюсь, он не огорчится, хотя и так никто, кроме вас, об этом не узнает… Большой поклон вам от Олета и от меня.