Русская няня по имени Анна

Я – француженка, родилась в Париже. Отец мой был инженером, хорошим специалистом, и поэтому в конце 30-х годов его пригласили в Америку на работу в одну крупную промышленную компанию. Вот так получилось, что мы пережили Вторую мировую войну за океаном, – нам повезло, что мы не видели нацистов на улицах Парижа.

В 1945 году папе предлагали продлить контракт в США, но он отказался, потому что война заканчивалась и родители мечтали поскорее вернуться во Францию. Мы приехали в Париж в июне 1945 года. Все военные годы наша парижская квартира простояла закрытой, и родители нашли ее непригодной для жизни. Они решили провести капитальный ремонт. Папа сам сделал чертежи, составил смету, нашел рабочих, мама активно ему помогала. Встал вопрос: что делать со мной, десятилетним ребенком, на время ремонта? Решено было отправить меня под присмотром няни в наше сельское поместье в Бордо.

Мама принялась искать няню. Она хотела найти надежную и образованную женщину, но на собеседования приходили в основном испуганные беженки из Восточной Европы, по разным причинам не желавшие возвращаться на родину. Гувернантки-француженки ехать в Бордо на два с половиной месяца не соглашались. Поиск затягивался.
– Они все, как одна, безграмотны! – сетовала мама. Согласно ее плану, няня должна была все лето натаскивать меня по французской грамматике. Наконец однажды, когда я копала траншею в куче строительного мусора посреди разрушенной гостиной, мама подозвала меня и представила молодую девушку:
– Элиза, это твоя няня. Мадемуазель Анна Полякова.

Я сразу почувствовала какой-то удивительный медовый запах от ее одежды. Ани была очень красивой девушкой. Особенно хороши были ее глаза – даже не голубые, а по-настоящему синие. Их взгляд притягивал так, что на ее лицо постоянно хотелось смотреть. Когда наш поезд на пути в Бордо проверял военный патруль, я, наблюдательная, как все десятилетние французские девочки, подметила, с каким восхищением оглянулся на нее молодой офицер…
Приехав, мы нашли поместье в ужасном состоянии. Во время войны там укрывались какие-то беженцы, которые не берегли своего временного пристанища. Мы долго и трудно открывали проржавелый замок, а, войдя, поняли, что не нужно было так трудиться: огромные окна, выходившие в сад, были разбиты – мы могли бы спокойно влезть через них. Темнело, моя няня была растеряна, а я чуть не плакала при мысли, что в этом страшном пустом разоренном доме нам придется прожить целых два месяца. Электричества не было, водопровод не работал.

Мы сели на уцелевшие стулья и молча посмотрели друг на друга.
– Я вас очень прошу, Ани, давайте вернемся в Париж! – взмолилась я.
Она ответила мне известной русской пословицей, которую я уже не помню дословно, но ее смысл был в том, что лучше подумать утром, а не вечером. Затем она пошла к соседям, принесла воды, свечей, мы умылись, приготовились ко сну…

Спали на чердаке, забаррикадировав двери от вторжения ночных воров. Эти подробности, наверное, уже мало кому интересны, но я все так хорошо помню! И сейчас мне кажется почти прекрасным запах мышей, пропитавший стены нашего чердака, – ведь это было мое детство… Мое детство…

Ани разбудила меня рано. Приготовила завтрак. Она нашла стекольщика, который уже пришел чинить окна. Несмотря на все наши бытовые проблемы, Ани в первый же день провела для меня урок русской литературы. Она прочитала мне рассказ Толстого «Лев и собачка». О, я его очень хорошо поняла, потому что, уезжая из Америки, мы оставили на попечении соседей нашу собаку, скучая по которой, я даже плакала иногда. Заплакала я и на уроке, представив, что нашего доверчивого Чарли отведут в Нью-Йоркский зоопарк, в клетку со львом.

Ани не стала меня утешать. Она смотрела с улыбкой и говорила, что это хорошо, что я плачу. Я на нее обиделась. Почувствовала себя страшно одинокой и никому не нужной. Родители меня не любят, думала я. Они отправили меня в деревню! С такой холодной и жестокой русской! А сами сейчас, наверное, ужинают в ресторане или пошли в синема…

Сейчас-то я понимаю, как было трудно Ани – молоденькой девушке, оставившей ради куска хлеба свою семью, друзей и приехавшей с чужим капризным ребенком в незнакомую местность. Но тогда я была уверена, что самые главные трудности пали на меня.

Я капризничала, отказывалась принимать душ и требовала горячей ванны, плакала, что нет электричества, была недовольна, что молоко пахнет коровой. В общем, как я понимаю сейчас, от нее требовалось много терпения и сил, чтобы оставаться ровной, приветливой, доброжелательной. Чтобы согревать мне молоко по утрам, читать книги, проверять диктанты, рассказывать интересные поучительные истории, играть со мной в мяч, ходить на прогулки, всячески развлекать меня и организовывать мой день.

* * *
Мне запомнилось, как однажды шел дождь и мы разговаривали на террасе. Ани всегда слушала меня серьезно и внимательно, какие бы глупые вещи я ни говорила. На этот раз я рассказала ей, что в Америке у меня остался дружок, который обещал писать мне письма и за которого я выйду замуж, когда вырасту. Она не отмахнулась от меня, как мама, а сразу поверила, что это возможно. Спросила, как его зовут, и с интересом рассмотрела его фотографию, которую я привезла с собой. Даже поинтересовалась, где мы будем жить – в США или в Европе?

Как я потом узнала, ее жених – тоже русский – погиб во время войны в концлагере, поэтому Ани носила по нему траур. Какой был удивительный обычай – в те времена многие женщины, становясь вдовами, одевались в черное. Иногда я чувствовала тот самый приятный медовый аромат от ее одежды, который уловила, когда увидела ее в Париже впервые. Однажды я спросила, что это за духи.

– У меня нет духов, – ответила Ани.
– А чем же от вас так приятно пахнет?
– Это свечи, – догадалась она и достала из своего старого потертого саквояжа связку желтых свечей. Я понюхала их и согласилась, что это тот же самый запах.
– А зачем тогда в первый вечер вы пошли за свечами к соседям, если у вас они были? – удивилась я.
– Их нельзя жечь просто так. Это церковные свечи, их зажигают перед иконами.
– Вы верите в Бога?
– Да.

И она, помолчав немного, рассказала мне, что после гибели жениха очень тосковала. Его сожгли в печи концлагеря, и вот Ани, бедная, все представляла себе, как он задыхается там в дыму. Она перестала есть, выходить на улицу, разговаривать с людьми.
– Но однажды я увидела сон, – рассказывала она. – Такое прекрасное зеленое, цветущее пространство у какого-то незнакомого озера. И там на берегу я увидела его. Он сидел спиной ко мне и не хотел поворачиваться, не хотел разговаривать… А я еще принесла булочки с шоколадом и пыталась его накормить. И какой-то светящийся, очень красивый человек – наверное, это был Ангел, – объяснил мне, что мой жених очень страдает. Что моя тоска мучает его, и он не может быть спокойным и счастливым. Он любит меня даже сильнее, чем на земле, но на небе ему хорошо. После этого сна я проснулась утешенная. И постепенно начала чувствовать, что силы к жизни возвращаются ко мне.

– А как вы с ним познакомились? – заинтересовалась я.
– С женихом? – чуть наивно спросила она. – Мы с ним вместе выросли. Наши родители вместе эмигрировали в Париж в 1920 году.
– Он был красив?
Она достала из своего бумажника и показала мне фотографию, где рядом с ней – празднично одетой и веселой – стоял высокий молодой парень.
– Как его звали?
– Сергей.
– И вы больше никого не сможете полюбить так, как его?
– Нет… – серьезно ответила она.
Я слушала ее молитвы на ночь и постепенно научилась среди многих имен разбирать свое – Елизавета: она молилась и обо мне. В августе мы вернулись в Париж. А осенью Ани ушла в православный монастырь под Парижем.
* * *
Мои родители всегда были равнодушны к религии, муж тоже был атеистом. Я прожила неплохую жизнь. У меня была хорошая семья, мы много путешествовали, но сейчас дети выросли, живут отдельно, муж умер. Теперь у меня много свободного времени, и все чаще я размышляю о том, что со мной будет, когда я умру. Все пожилые люди много размышляют над подобными вопросами.

Может быть, Бога нет, и тогда меня просто не будет. А вдруг Он есть, а я всю жизнь не хотела узнать о Нем? Может быть, глупо считать, будто нам все известно, и не замечать многих вещей, напоминающих о существовании другой жизни? Думая об этом, я начала читать религиозные книги, нашла православную церковь.
Но самым сильным свидетельством присутствия Бога для меня была жизнь моей няни. Как вам объяснить?.. После войны общество как будто сошло с ума. Люди хотели забыть о страшной войне, о смерти, ранах и о мучениях. Все хотели наслаждаться жизнью, радоваться, любить. Все-все без исключения хотели любить и быть любимыми. Ради этого многие готовы были переступить любые заповеди, разорвать все связи. Это трудно было осудить – желание радоваться жизни.

Ани тогда был всего двадцать один год, и она была очень красива. Мужчины, которые в послевоенные времена были слишком избалованы женским вниманием, смотрели на нее с нескрываемым интересом. Но она не захотела этих нормальных человеческих радостей: любви, семьи, детей. Отказалась от всего, что для каждой молоденькой девушки ее возраста составляет смысл жизни. И при этом не стала несчастной или грустной. Она была какой-то изнутри радостной. Значит, у нее была еще большая радость, чем наслаждение жизнью здесь. Это я поняла со временем.

Несколько лет назад я крестилась в православной церкви. Знаю, это произошло благодаря молитвам моей няни. Русской женщины по имени Анна.

Рассказ Элизы Шарер