Иногда бывает, что плакать не стыдно
В последние годы среди паломников все больше и больше молодых лиц, многие берут с собой детей. А как это было впервые со мной – о том и хочу рассказать…
Я была тайно бабкой крещена в советские годы. “Ну что, старая, сбегала, окунула?” – ехидно интересовались атеистические родственники. Бабка помалкивала и прятала под подушку Николая Чудотворца – маленькую, наклеенную на дерево олеографию – единственную из доставшихся мне в наследство икон.
Вспомнила о ней, когда на семью нашу густо посыпались болезни и несчастья. Не в исполком же областного совета бежать, когда умирает отец… Упала на колени перед бабушкиной иконой и возопила: “Николай Чудотворец, я такое дерьмо. Но сделай что-нибудь, чтобы отцу не погибнуть”. Вот такая была моя первая молитва. Отец умер через семь лет, и рака у него в последние годы уже не находили. Умер он в больнице, и я уже знала, что непременно пойду на Крестный ход молиться за помин его души.
Крестному ходу нашему на реку Великую – месту обретения чудотворной иконы святителя Николая – 600 лет. Были годы, когда паломников отлавливали с милицией и возвращали в Киров. Сейчас Крестный ход “реабилитирован”, областные власти по мере сил помогают паломникам. Но все равно для многих из нас Крестный ход становится своеобразным испытанием.
Вот я среди паломников в зеленом дворике Троицкой церкви села Макарье – многие начинают свой крестный ход отсюда, от родительских могил. Хотя немало и провожающих – они выискивают паломников и отдают им памятки – о здравии и об упокоении. Вот и мне вручили два листочка из школьной тетради с вложенными в них деньгами – “на свечушки”.
Сливаешься с разновозрастной толпой. Качаются плавно хоругви. Блестят на солнце ризы. Идут девушки в белых платочках, домотканых бабушкиных сарафанах. Идут старухи с палками-посохами. Идут молодые люди с детьми. Священники из районов. У всех серьезные, сосредоточенные лица.
Вот женщина везет коляску с больным ребенком. Вот поспешает в черных одеждах матушка София, настоятельница женского монастыря с юными своими помощницами. Скорый шорох шагов да тихое мелодичное пение.
Матушка Галина, жена священника из Костромы:
– У нас много древностей и святынь, но меня теперь тянет на Вятку. Здесь родился один из моих сыновей, здесь остались верные друзья.
Зачем иду? В пути поразмышлять о Боге, о доме, о близких. Ничто не отвлекает – ни суета земная, ни быт. Надо пройти этот трудный путь, освященный памятью предков. Ведь, по преданию, здесь шесть столетий ходили с Верой, Надеждой, Любовью, здесь Господня благодать.
Первый отдых под большим тополем. Благословение на путь неблизкий. Целуем крест.
Деревня Серовы. Шаткие мостки. Большие тополя. Чистая родниковая вода охлаждает зной.
В Косиных у крайнего дома добрая женщина с ведром горячего чая – он сладкий и пахнет смородиновым листом. Все кланяются и благодарят, спрашивают как зовут, – отвечает: Августа.
К вечеру первого дня неизвестно откуда набегают тучи, холодный дождь хлынул. Взметнулись сотни полиэтиленовых накидок. Дует ветер, плачут дети. Коляски под кронами ближнего леса.
И сейчас закроешь глаза – и видишь Бобино. Службу на кладбище. Как гудели сосны, как сладко пахло ладаном и как светло вспоминались те, кого уже нет с нами, кто прошел по этой земле и упокоился с миром.
Кончилась служба, снова хлынул ливень, омыл всех с головы до ног.
В стылом зале спортивного комплекса тихий шепот молитв и разговоров. Группами и в одиночку устраивается народ на ночлег. Кто запасливый – на одеяле или спальнике, а кто вроде меня, понадеялся на погоду, скромно подстелив газетку на пол и укрывшись всем, что только есть в рюкзаке.
Ближе к полуночи – тишина, а через час–полтора молодежь уже на ногах, на утренней молитве. Глубокие поклоны. Выходим в два ночи. Сквозь рваные тучи прорывается свет. К трем часам он уже обнимает все небо. Сырое утро, холодный ветер. Этот утренний переход показался мне самым трудным. Сырые травы, колдобины и утренний холодный блеск солнца. Сидим на оструганных бревнах бывшей деревни. Новая будет на прежнюю не похожа: она застраивается “финскими домиками” с тяжелым несуразным верхом. Рядом благообразный старик с окладистой бородой.
– Зачем иду? Помолиться. Николай – мой ангел-хранитель, помогает. В земной нашей жизни ведь как? Что-то тебе надо – к начальству ходишь и раз, и два, и три, просишь, унижаешься, а все равно обманут. А Николай, он не обманывает, к нему на поклон и иду.
Загарье. Вот и отдых. Солнце печет. От долгого пути валишься в траву – ни мыслей, ни сил, хоть полчасика поспать.
Женщины выходят побеседовать с паломниками. И хоть жизнь здесь ныне тоже нелегкая, обносят холодным молочком, чаем, квасом. Так принято было здесь столетия назад. Так делается и сейчас. Вообще в селах традиционных, с оседлым, так сказать, населением к паломникам относятся с почтением. Выходят из домов, встречают и провожают. И теперь уже навсегда с тобою пребудут низкие поклоны загарских жителей и прощальный взгляд женщины – ворота пристроя широко распахнуты, а она сидит простоволосая, в чем-то белом и головой кивает. “Вот, – говорят родные, – пойти с вами уж теперь не может, прощается”.
Крестный ход то собирается внушительной массой на широких дорогах, то растягивается длинной цепочкой, и если идешь в середине, то едва видны хоругви в голове, а оглянешься – далеко в зеленых озимях теряются последние паломники. Большой группой идут рабочие из Кирово–Чепецка. Священник из Опарино с женой и двумя маленькими детьми. Дружно держится оричевская молодежь. Идут студенты пединститута. Идут прихожане строящейся церкви Пантелеймона Целителя из Мурашей – бабушки все щебечут про стены, про штукатурку – паломники жертвуют на храм.
Идут физики из подмосковных Обнинска и Зеленограда, и известный писатель из Москвы, и поэт из Перми. И в каждой деревеньке к Крестному ходу присоединяется маленький ручеек местных жителей. Пни и болотины, пашня комками, леса, угоры, речушки, озими. Как красива наша земля!
То пыль овевает тебя от сотен прошедших впереди, то ложатся под ноги серебристые травы. Выбегают к ногам крохотные чибисы. Мелькают в сырых лесах незабудки. Цветут по обочинам лютики и петушки. Но всю эту красоту оценишь потом. А здесь только когда в какой-нибудь брошенной деревне рухнешь с устатку на траву, увидишь – небо голубое-голубое и услышишь, как мощно, как сильно шумят тополя. Столетия год за годом они встречали паломников.
И, может, главный урок Крестного хода – в терпении, в том, чтобы в суете и усталости земной не забывать красоту мира – зеркало вечной радости небесной.
Разговоры про Серафима Саровского, про Матрену Праведницу и земные – про хвори, про детей и родителей. Никто не говорит, как трудно идти, только стертые забинтованные ноги, утомленный взгляд, да походка выдают усталость. Падает крохотная бабуся в резиновых калошах. Молодой парень тащит ее на закорках, бабку отпаивают медом. Батюшка из Серафимовской церкви “впрягается” в коляску с больным ребенком и так идет уже до конца пути.
Ночлег в Монастырщине. А ночью в два часа молчаливо и расторопно выстраивается за хоругвями колонна. И в холодной ночи лишь тихий шепот молитв, да тонкие высокие голоса поют духовные стихи. Слов не разобрать, и только слышен рефрен: “Радуйся – радуйся”.
Уже стали знакомыми лица. На привалах горят костры. И сквозь темно-синее на небе нехотя прорывается и все ширится свет.
В Гороховщине в разрушенном храме панихида по всем умершим.
Кругом все белым-бело – на месте бывшей деревни буйно цветет тысячелистник. Среди высоких, в рост человека цветов протоптана тропка к источнику Казанской Божьей Матери. Вода чистая и вкусная.
И снова длинный переход. Собираются тучи, то дождь, то солнце. Сырые ветра задувают. Длинный, тяжкий двухчасовой переход. Только успеваем скрыться в неизвестно каким чудом сохранившемся доме у дороги – сыпанул крупный дождь с градом.
– Что-то сердится… – думаю про себя.
– Испытывает, – говорит сосед рядом.
Великорецкое. Тихо. Только шорох тысяч ног по асфальту. Идешь и смотришь на ставшие родными за долгую дорогу лица.
По обочинам молчаливо выстраивается народ. И не стыдно плакать, потому что… “общие даже слезы из глаз”.
И светлые улыбки на лицах, и радость в душе, которая не уходит во все время праздника в Великорецком.
… И когда горели свечи у пня того самого дерева, где была явлена вятичам икона Николая Чудотворца.
… И когда слушали акафист Николаю Чудотворцу.
… И когда у реки, у часовни стекались к исповедникам тревожные мысли, муки больной совести, грехи и скорби нашей жизни.
… И когда ты чувствовал над собою прощальную руку и слышал тихие слова:
“Не печалься. Господь милосерд”.
Светлана Шешина
Я была тайно бабкой крещена в советские годы. “Ну что, старая, сбегала, окунула?” – ехидно интересовались атеистические родственники. Бабка помалкивала и прятала под подушку Николая Чудотворца – маленькую, наклеенную на дерево олеографию – единственную из доставшихся мне в наследство икон.
Вспомнила о ней, когда на семью нашу густо посыпались болезни и несчастья. Не в исполком же областного совета бежать, когда умирает отец… Упала на колени перед бабушкиной иконой и возопила: “Николай Чудотворец, я такое дерьмо. Но сделай что-нибудь, чтобы отцу не погибнуть”. Вот такая была моя первая молитва. Отец умер через семь лет, и рака у него в последние годы уже не находили. Умер он в больнице, и я уже знала, что непременно пойду на Крестный ход молиться за помин его души.
Крестному ходу нашему на реку Великую – месту обретения чудотворной иконы святителя Николая – 600 лет. Были годы, когда паломников отлавливали с милицией и возвращали в Киров. Сейчас Крестный ход “реабилитирован”, областные власти по мере сил помогают паломникам. Но все равно для многих из нас Крестный ход становится своеобразным испытанием.
Вот я среди паломников в зеленом дворике Троицкой церкви села Макарье – многие начинают свой крестный ход отсюда, от родительских могил. Хотя немало и провожающих – они выискивают паломников и отдают им памятки – о здравии и об упокоении. Вот и мне вручили два листочка из школьной тетради с вложенными в них деньгами – “на свечушки”.
Сливаешься с разновозрастной толпой. Качаются плавно хоругви. Блестят на солнце ризы. Идут девушки в белых платочках, домотканых бабушкиных сарафанах. Идут старухи с палками-посохами. Идут молодые люди с детьми. Священники из районов. У всех серьезные, сосредоточенные лица.
Вот женщина везет коляску с больным ребенком. Вот поспешает в черных одеждах матушка София, настоятельница женского монастыря с юными своими помощницами. Скорый шорох шагов да тихое мелодичное пение.
Матушка Галина, жена священника из Костромы:
– У нас много древностей и святынь, но меня теперь тянет на Вятку. Здесь родился один из моих сыновей, здесь остались верные друзья.
Зачем иду? В пути поразмышлять о Боге, о доме, о близких. Ничто не отвлекает – ни суета земная, ни быт. Надо пройти этот трудный путь, освященный памятью предков. Ведь, по преданию, здесь шесть столетий ходили с Верой, Надеждой, Любовью, здесь Господня благодать.
Первый отдых под большим тополем. Благословение на путь неблизкий. Целуем крест.
Деревня Серовы. Шаткие мостки. Большие тополя. Чистая родниковая вода охлаждает зной.
В Косиных у крайнего дома добрая женщина с ведром горячего чая – он сладкий и пахнет смородиновым листом. Все кланяются и благодарят, спрашивают как зовут, – отвечает: Августа.
К вечеру первого дня неизвестно откуда набегают тучи, холодный дождь хлынул. Взметнулись сотни полиэтиленовых накидок. Дует ветер, плачут дети. Коляски под кронами ближнего леса.
И сейчас закроешь глаза – и видишь Бобино. Службу на кладбище. Как гудели сосны, как сладко пахло ладаном и как светло вспоминались те, кого уже нет с нами, кто прошел по этой земле и упокоился с миром.
Кончилась служба, снова хлынул ливень, омыл всех с головы до ног.
В стылом зале спортивного комплекса тихий шепот молитв и разговоров. Группами и в одиночку устраивается народ на ночлег. Кто запасливый – на одеяле или спальнике, а кто вроде меня, понадеялся на погоду, скромно подстелив газетку на пол и укрывшись всем, что только есть в рюкзаке.
Ближе к полуночи – тишина, а через час–полтора молодежь уже на ногах, на утренней молитве. Глубокие поклоны. Выходим в два ночи. Сквозь рваные тучи прорывается свет. К трем часам он уже обнимает все небо. Сырое утро, холодный ветер. Этот утренний переход показался мне самым трудным. Сырые травы, колдобины и утренний холодный блеск солнца. Сидим на оструганных бревнах бывшей деревни. Новая будет на прежнюю не похожа: она застраивается “финскими домиками” с тяжелым несуразным верхом. Рядом благообразный старик с окладистой бородой.
– Зачем иду? Помолиться. Николай – мой ангел-хранитель, помогает. В земной нашей жизни ведь как? Что-то тебе надо – к начальству ходишь и раз, и два, и три, просишь, унижаешься, а все равно обманут. А Николай, он не обманывает, к нему на поклон и иду.
Загарье. Вот и отдых. Солнце печет. От долгого пути валишься в траву – ни мыслей, ни сил, хоть полчасика поспать.
Женщины выходят побеседовать с паломниками. И хоть жизнь здесь ныне тоже нелегкая, обносят холодным молочком, чаем, квасом. Так принято было здесь столетия назад. Так делается и сейчас. Вообще в селах традиционных, с оседлым, так сказать, населением к паломникам относятся с почтением. Выходят из домов, встречают и провожают. И теперь уже навсегда с тобою пребудут низкие поклоны загарских жителей и прощальный взгляд женщины – ворота пристроя широко распахнуты, а она сидит простоволосая, в чем-то белом и головой кивает. “Вот, – говорят родные, – пойти с вами уж теперь не может, прощается”.
Крестный ход то собирается внушительной массой на широких дорогах, то растягивается длинной цепочкой, и если идешь в середине, то едва видны хоругви в голове, а оглянешься – далеко в зеленых озимях теряются последние паломники. Большой группой идут рабочие из Кирово–Чепецка. Священник из Опарино с женой и двумя маленькими детьми. Дружно держится оричевская молодежь. Идут студенты пединститута. Идут прихожане строящейся церкви Пантелеймона Целителя из Мурашей – бабушки все щебечут про стены, про штукатурку – паломники жертвуют на храм.
Идут физики из подмосковных Обнинска и Зеленограда, и известный писатель из Москвы, и поэт из Перми. И в каждой деревеньке к Крестному ходу присоединяется маленький ручеек местных жителей. Пни и болотины, пашня комками, леса, угоры, речушки, озими. Как красива наша земля!
То пыль овевает тебя от сотен прошедших впереди, то ложатся под ноги серебристые травы. Выбегают к ногам крохотные чибисы. Мелькают в сырых лесах незабудки. Цветут по обочинам лютики и петушки. Но всю эту красоту оценишь потом. А здесь только когда в какой-нибудь брошенной деревне рухнешь с устатку на траву, увидишь – небо голубое-голубое и услышишь, как мощно, как сильно шумят тополя. Столетия год за годом они встречали паломников.
И, может, главный урок Крестного хода – в терпении, в том, чтобы в суете и усталости земной не забывать красоту мира – зеркало вечной радости небесной.
Разговоры про Серафима Саровского, про Матрену Праведницу и земные – про хвори, про детей и родителей. Никто не говорит, как трудно идти, только стертые забинтованные ноги, утомленный взгляд, да походка выдают усталость. Падает крохотная бабуся в резиновых калошах. Молодой парень тащит ее на закорках, бабку отпаивают медом. Батюшка из Серафимовской церкви “впрягается” в коляску с больным ребенком и так идет уже до конца пути.
Ночлег в Монастырщине. А ночью в два часа молчаливо и расторопно выстраивается за хоругвями колонна. И в холодной ночи лишь тихий шепот молитв, да тонкие высокие голоса поют духовные стихи. Слов не разобрать, и только слышен рефрен: “Радуйся – радуйся”.
Уже стали знакомыми лица. На привалах горят костры. И сквозь темно-синее на небе нехотя прорывается и все ширится свет.
В Гороховщине в разрушенном храме панихида по всем умершим.
Кругом все белым-бело – на месте бывшей деревни буйно цветет тысячелистник. Среди высоких, в рост человека цветов протоптана тропка к источнику Казанской Божьей Матери. Вода чистая и вкусная.
И снова длинный переход. Собираются тучи, то дождь, то солнце. Сырые ветра задувают. Длинный, тяжкий двухчасовой переход. Только успеваем скрыться в неизвестно каким чудом сохранившемся доме у дороги – сыпанул крупный дождь с градом.
– Что-то сердится… – думаю про себя.
– Испытывает, – говорит сосед рядом.
Великорецкое. Тихо. Только шорох тысяч ног по асфальту. Идешь и смотришь на ставшие родными за долгую дорогу лица.
По обочинам молчаливо выстраивается народ. И не стыдно плакать, потому что… “общие даже слезы из глаз”.
И светлые улыбки на лицах, и радость в душе, которая не уходит во все время праздника в Великорецком.
… И когда горели свечи у пня того самого дерева, где была явлена вятичам икона Николая Чудотворца.
… И когда слушали акафист Николаю Чудотворцу.
… И когда у реки, у часовни стекались к исповедникам тревожные мысли, муки больной совести, грехи и скорби нашей жизни.
… И когда ты чувствовал над собою прощальную руку и слышал тихие слова:
“Не печалься. Господь милосерд”.
Светлана Шешина
-
Верующая
- 1
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
