Про бабу Таню
На сегодняшний день число разводов составляет примерно половину от числа заключенных браков. (данные статистики.)
Теплоход, что ходил между селами, вдоль по реке, дав гудок, отошел от пристани районного центра. Стояло лето, припекало солнце, и все пассажиры разместились на скамейках верхней палубы. Я с трудом нашел свободное место. Плыть предстояло часа два, до небольшого села, куда редактор местной газеты отправил меня в командировку. На скамейке, рядом со мной, сидели две женщины, а напротив, расположился мужчина, лет пятидесяти. Все оставшееся место занимали пустые корзины и ящики — их везли женщины, после дня торговли на местном рынке. Устроившись удобнее, я задремал. Через какое-то время, гудок, идущего навстречу теплохода разбудил меня. Женщины, присев друг к другу поближе, разговаривали между собой вполголоса:
— Я по-всякому пробую ее убедить, не разводись ты, потерпи, а она в ответ – он не хочет терпеть, а я должна? Я ей, говорю — сын у вас, а она – ничего, сама подниму. И ведь причину нашли – не сошлись характерами. Два года назад старшая дочь развелась, а теперь и младшая туда же. Беда прямо.
— И не говори,- отозвалась вторая. У меня сын развелся, дочка еще живет с мужем, но ссорятся постоянно. Смотреть на них больно, и чем помочь – не знаешь.
Они замолчали. Теплоход подходил к берегу, и женщины, забрав свои корзины и ящики, пошли к выходу. Ушел и мужчина, сидевший напротив. Стоянка была недолгой, и через короткое время теплоход отправился дальше. Вскоре появился мой сосед с пакетом пирожков в руках. Сев на свое место, он развернул пакет:
— Не желаете?
Отказываться я не стал, и, достав свой командировочный термос с чаем, присоединился к соседу.
— Слышали, о чем женщины толковали? — покончив с пирожками, спросил он. — Я недавно по телевизору передачу смотрел, говорят, что половина разводится. Нет любви в людях – ни к Богу, ни к ближнему своему. Редко такое сердце человеческое встречается, чтобы океан любви вместило, все как то не больше наперсточка помещается. Видел я, в своей жизни, только одну женщину, с сердцем таким.
— Расскажите, — попросил я его.
— Можно и рассказать. — Он посмотрел на бегущую за бортом воду, вспоминая:
— В начале восьмидесятых годов закончил я техникум сельскохозяйственный, и отправили меня в одно из сел механиком. Технику я любил, трактор мог руками своими разобрать и собрать. Там поселили меня к женщине одной, бабе Тане. Лет ей было за шестьдесят. Жила она одна, мужа несколько лет назад схоронила, две дочери жили в райцентре – одна врач, другая — учительница. Навещали мать, приезжали часто, то одна, то обе. Я хоть и молодой был, кроме работы, да гулянок в голове ничего не было, но поразило меня тогда то чувство, которое возникало, когда я находился рядом с ней. Это вот как после туч хмурых, вдруг солнышко появляется, или когда весенний ветерок тебя обдувает, или ручеек лесной журчит – душа тогда радуется и греется, вот и возле нее так было. Я об этом тогда особенно не задумывался, хорошо рядом, да и ладно. Работал, вечера с девчонками проводил. Через месяц примерно, в одной из дальних бригад сломался трактор, и поехал я его ремонтировать. Работы было много, закончили поздно, и остался я ночевать в бригаде. Помогал мне Степан Петрович, на пенсии он уже был, но работал. Поужинали мы, и стали в вагончике спать укладываться. А в соседней бригаде девчата песни поют, голоса звонкие, вечер тихий, далеко слышно.
-Хорошо поют, душевно, — Степан Петрович посмотрел на меня, — не нашел себе никого еще?
— Да никак пока, вроде и хорошо все, а любви нет. Я вот недавно читал в книге одной, что Бог поначалу создал людей целыми, а потом, рассердился за что-то, разделил их пополам и разбросал половинки в разные стороны. Ходят люди теперь, ищут друг друга. Может я просто еще не нашел свою?
— Надо же что придумали? – улыбнулся Степан Петрович.- Половинка то твоя, конечно, красивая и с косой до пояса? Эх, парень, а не думал ты, что она может быть слепая, или без рук, без ног лежать. — Он вздохнул.
— Тебя, говоришь, к бабе Тане поселили? Я ведь ее знал, когда еще Татьянкой звали. После войны был в нашем районном городке дом для инвалидов войны, для тех, кто совсем беспомощный и у кого близких либо вообще не было, либо отказались. Вот Татьяна там работала. И был у них там капитан один, Василием звали. Молодой, лет двадцати пяти, воевал летчиком, сбили его, горел, остался жив, но без рук и без ног. Причем так, что ни о каких протезах и речи не могло быть. Обрубок человеческий. Была жена у него где-то, не хотел о себе сообщать – Татьяна уговорила, сказала — нельзя решать за другого человека. В общем, письмо написали. Ждал он ответа, не показывал, конечно, но ждал. Пришел ответ. Писала она, что еще молода, чтобы себя с таким инвалидом связывать и что лучше ему остаться там, где он сейчас. И так тяжело ему было, а после этого, капитан жить не захотел, от лекарств и еды стал отказываться. Подушку по ночам грыз, чтобы криком не кричать. Как Татьяне удалось уговорить его к ней пойти жить, какие она слова нашла — не знаю, но согласился он, и увезла его Татьяна в деревню, где у нее после смерти матери дом оставался. Я тогда тоже в той деревне жил. Идешь иногда мимо дома, где жили они, Татьяна по делам хлопочет, а во дворе к тополю корыто деревянное подвешено, вроде люльки детской, в корыте том ее капитан лежит. Он поначалу совсем слабый был, сидеть не мог. Чуть окреп Василий, стала с собой брать, в поле или на сенокос. Луга у нас вдоль реки шли, посадит она Василия в шалаш, а сама пойдет сено ворошить, только прибегала его покормить да обиходить, а он сидит и на реку смотрит. Бабы, глядя на них, плакали — и жалели и завидовали, по хорошему завидовали, что может она так. И ведь отогрела Василия, разговаривать начал, а как то летом в поле ночевали, перед сном пели бабы, и Василий запел с ними. Голос у него хороший оказался, до войны на баяне играл и пел, никогда не забуду – он сидит и поет, а Татьяна рядом стоит и плачет. Через год у них дочка родилась, а потом и вторая. Как у Татьяны сил на все хватало — ума не приложу, но справлялась, потом дочки подросли – легче стало. Одно Василия донимало – что дела у него нет, а без дела – тяжело человеку. Рассказывать он любил и так складно у него получалось. Вот Татьяна однажды и предложила ему, что рассказы эти записывать будет, так и повелось, он говорит – она пишет. А как то поехала в райцентр и зашла в редакцию газеты, про Василия рассказала, и тетрадки с его рассказами отдала. Через какое-то время письмо из редакции пришло, писали, что рассказы понравились, и будут их печатать в газете, а еще отправили рассказы на областное радио и вскоре их прочитают. Василий, узнав об этом, засветился от радости, себя при деле почувствовал, да и деньги, хоть небольшие, перечислять стали. Потом колхоз дом им построил, уже со всеми удобствами. С Василием я подружился, часто заходил. Интересно с ним было, мнение свое имел и спорить умел. Тепло у них в доме было, по человечески уютно, и Татьяна тот уют душевный и теплоту создавала. Шло время, дочки выросли, институты закончили, работать начали. А вот Василий сдавать стал, инфаркт перенес, а второй не выдержал. Незадолго до его смерти заходил я к ним и случайно услышал, как он Татьяне говорил:
— Если мог бы я, Таня, встал бы сейчас перед тобою на колени и поклонился бы низко…
Вот как бывает, а ты говоришь – половинки…
Помолчал немного Степан Петрович и добавил:
— Благодарен был он Татьяне, – она его к жизни вернула, любовь и детей подарила, а главное — в себя и в людей он поверил, не озлобился, после всего, что случилось с ним. Вот какая женщине огромная сила была дана – она любила, себя отдавая. А нынешние любят для своего удовольствия, поэтому чуть что — характерами не сходятся.
Я не заметил, как за рассказом моего соседа, пробежало время. Справа показалось село, и пора было выходить.
— А что было потом? — спросил я.
— Месяца через три меня перевели в другой колхоз, и больше я бабу Таню не встречал. Слышал только, что когда там церковь построили – она при ней была, людям, как могла, помогала.
С немногими пассажирами, я сошел на берег. Теплоход дал гудок и отправился дальше. Глядя в след уходящему теплоходу, я вдруг вспомнил, что так и не узнал ни отчества, ни фамилии этой женщины, которая своей любовью, спасла человека. Так и осталась она в моей памяти – баба Таня.
Теплоход, что ходил между селами, вдоль по реке, дав гудок, отошел от пристани районного центра. Стояло лето, припекало солнце, и все пассажиры разместились на скамейках верхней палубы. Я с трудом нашел свободное место. Плыть предстояло часа два, до небольшого села, куда редактор местной газеты отправил меня в командировку. На скамейке, рядом со мной, сидели две женщины, а напротив, расположился мужчина, лет пятидесяти. Все оставшееся место занимали пустые корзины и ящики — их везли женщины, после дня торговли на местном рынке. Устроившись удобнее, я задремал. Через какое-то время, гудок, идущего навстречу теплохода разбудил меня. Женщины, присев друг к другу поближе, разговаривали между собой вполголоса:
— Я по-всякому пробую ее убедить, не разводись ты, потерпи, а она в ответ – он не хочет терпеть, а я должна? Я ей, говорю — сын у вас, а она – ничего, сама подниму. И ведь причину нашли – не сошлись характерами. Два года назад старшая дочь развелась, а теперь и младшая туда же. Беда прямо.
— И не говори,- отозвалась вторая. У меня сын развелся, дочка еще живет с мужем, но ссорятся постоянно. Смотреть на них больно, и чем помочь – не знаешь.
Они замолчали. Теплоход подходил к берегу, и женщины, забрав свои корзины и ящики, пошли к выходу. Ушел и мужчина, сидевший напротив. Стоянка была недолгой, и через короткое время теплоход отправился дальше. Вскоре появился мой сосед с пакетом пирожков в руках. Сев на свое место, он развернул пакет:
— Не желаете?
Отказываться я не стал, и, достав свой командировочный термос с чаем, присоединился к соседу.
— Слышали, о чем женщины толковали? — покончив с пирожками, спросил он. — Я недавно по телевизору передачу смотрел, говорят, что половина разводится. Нет любви в людях – ни к Богу, ни к ближнему своему. Редко такое сердце человеческое встречается, чтобы океан любви вместило, все как то не больше наперсточка помещается. Видел я, в своей жизни, только одну женщину, с сердцем таким.
— Расскажите, — попросил я его.
— Можно и рассказать. — Он посмотрел на бегущую за бортом воду, вспоминая:
— В начале восьмидесятых годов закончил я техникум сельскохозяйственный, и отправили меня в одно из сел механиком. Технику я любил, трактор мог руками своими разобрать и собрать. Там поселили меня к женщине одной, бабе Тане. Лет ей было за шестьдесят. Жила она одна, мужа несколько лет назад схоронила, две дочери жили в райцентре – одна врач, другая — учительница. Навещали мать, приезжали часто, то одна, то обе. Я хоть и молодой был, кроме работы, да гулянок в голове ничего не было, но поразило меня тогда то чувство, которое возникало, когда я находился рядом с ней. Это вот как после туч хмурых, вдруг солнышко появляется, или когда весенний ветерок тебя обдувает, или ручеек лесной журчит – душа тогда радуется и греется, вот и возле нее так было. Я об этом тогда особенно не задумывался, хорошо рядом, да и ладно. Работал, вечера с девчонками проводил. Через месяц примерно, в одной из дальних бригад сломался трактор, и поехал я его ремонтировать. Работы было много, закончили поздно, и остался я ночевать в бригаде. Помогал мне Степан Петрович, на пенсии он уже был, но работал. Поужинали мы, и стали в вагончике спать укладываться. А в соседней бригаде девчата песни поют, голоса звонкие, вечер тихий, далеко слышно.
-Хорошо поют, душевно, — Степан Петрович посмотрел на меня, — не нашел себе никого еще?
— Да никак пока, вроде и хорошо все, а любви нет. Я вот недавно читал в книге одной, что Бог поначалу создал людей целыми, а потом, рассердился за что-то, разделил их пополам и разбросал половинки в разные стороны. Ходят люди теперь, ищут друг друга. Может я просто еще не нашел свою?
— Надо же что придумали? – улыбнулся Степан Петрович.- Половинка то твоя, конечно, красивая и с косой до пояса? Эх, парень, а не думал ты, что она может быть слепая, или без рук, без ног лежать. — Он вздохнул.
— Тебя, говоришь, к бабе Тане поселили? Я ведь ее знал, когда еще Татьянкой звали. После войны был в нашем районном городке дом для инвалидов войны, для тех, кто совсем беспомощный и у кого близких либо вообще не было, либо отказались. Вот Татьяна там работала. И был у них там капитан один, Василием звали. Молодой, лет двадцати пяти, воевал летчиком, сбили его, горел, остался жив, но без рук и без ног. Причем так, что ни о каких протезах и речи не могло быть. Обрубок человеческий. Была жена у него где-то, не хотел о себе сообщать – Татьяна уговорила, сказала — нельзя решать за другого человека. В общем, письмо написали. Ждал он ответа, не показывал, конечно, но ждал. Пришел ответ. Писала она, что еще молода, чтобы себя с таким инвалидом связывать и что лучше ему остаться там, где он сейчас. И так тяжело ему было, а после этого, капитан жить не захотел, от лекарств и еды стал отказываться. Подушку по ночам грыз, чтобы криком не кричать. Как Татьяне удалось уговорить его к ней пойти жить, какие она слова нашла — не знаю, но согласился он, и увезла его Татьяна в деревню, где у нее после смерти матери дом оставался. Я тогда тоже в той деревне жил. Идешь иногда мимо дома, где жили они, Татьяна по делам хлопочет, а во дворе к тополю корыто деревянное подвешено, вроде люльки детской, в корыте том ее капитан лежит. Он поначалу совсем слабый был, сидеть не мог. Чуть окреп Василий, стала с собой брать, в поле или на сенокос. Луга у нас вдоль реки шли, посадит она Василия в шалаш, а сама пойдет сено ворошить, только прибегала его покормить да обиходить, а он сидит и на реку смотрит. Бабы, глядя на них, плакали — и жалели и завидовали, по хорошему завидовали, что может она так. И ведь отогрела Василия, разговаривать начал, а как то летом в поле ночевали, перед сном пели бабы, и Василий запел с ними. Голос у него хороший оказался, до войны на баяне играл и пел, никогда не забуду – он сидит и поет, а Татьяна рядом стоит и плачет. Через год у них дочка родилась, а потом и вторая. Как у Татьяны сил на все хватало — ума не приложу, но справлялась, потом дочки подросли – легче стало. Одно Василия донимало – что дела у него нет, а без дела – тяжело человеку. Рассказывать он любил и так складно у него получалось. Вот Татьяна однажды и предложила ему, что рассказы эти записывать будет, так и повелось, он говорит – она пишет. А как то поехала в райцентр и зашла в редакцию газеты, про Василия рассказала, и тетрадки с его рассказами отдала. Через какое-то время письмо из редакции пришло, писали, что рассказы понравились, и будут их печатать в газете, а еще отправили рассказы на областное радио и вскоре их прочитают. Василий, узнав об этом, засветился от радости, себя при деле почувствовал, да и деньги, хоть небольшие, перечислять стали. Потом колхоз дом им построил, уже со всеми удобствами. С Василием я подружился, часто заходил. Интересно с ним было, мнение свое имел и спорить умел. Тепло у них в доме было, по человечески уютно, и Татьяна тот уют душевный и теплоту создавала. Шло время, дочки выросли, институты закончили, работать начали. А вот Василий сдавать стал, инфаркт перенес, а второй не выдержал. Незадолго до его смерти заходил я к ним и случайно услышал, как он Татьяне говорил:
— Если мог бы я, Таня, встал бы сейчас перед тобою на колени и поклонился бы низко…
Вот как бывает, а ты говоришь – половинки…
Помолчал немного Степан Петрович и добавил:
— Благодарен был он Татьяне, – она его к жизни вернула, любовь и детей подарила, а главное — в себя и в людей он поверил, не озлобился, после всего, что случилось с ним. Вот какая женщине огромная сила была дана – она любила, себя отдавая. А нынешние любят для своего удовольствия, поэтому чуть что — характерами не сходятся.
Я не заметил, как за рассказом моего соседа, пробежало время. Справа показалось село, и пора было выходить.
— А что было потом? — спросил я.
— Месяца через три меня перевели в другой колхоз, и больше я бабу Таню не встречал. Слышал только, что когда там церковь построили – она при ней была, людям, как могла, помогала.
С немногими пассажирами, я сошел на берег. Теплоход дал гудок и отправился дальше. Глядя в след уходящему теплоходу, я вдруг вспомнил, что так и не узнал ни отчества, ни фамилии этой женщины, которая своей любовью, спасла человека. Так и осталась она в моей памяти – баба Таня.
-
Верующая
- 1
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
