Самая потрясающая служба
В советское время не было, пожалуй, более ужасающего символа разорения Русской Церкви, чем Дивеевский монастырь. Эта обитель, основанная преподобным Серафимом Саровским, была превращена в страшные руины. Они возвышались над убогим советским райцентром, в который превратили некогда славный и радостный город Дивеево.
Власти не стали уничтожать монастырь до конца. Они оставили развалины как мемориал своей победы, памятник вечного порабощения Церкви. У Святых врат обители был водружен памятник вождю революции. С воздетой к небу рукой он встречал каждого приходящего в разоренный монастырь.
Все здесь говорило о том, что к прошлому возврата нет. Столь любимые по всей православной России пророчества преподобного Серафима о великой судьбе Дивеевского монастыря, казалось, были навсегда попраны и осмеяны. Нигде, ни в ближних, ни в дальних окрестностях Дивеева, действующих храмов не осталось и в помине — все были разорены.
А в некогда прославленном Саровском монастыре и в городе вокруг него располагался один из самых секретных и охраняемых объектов Советского Союза под названием «Арзамас-16». Здесь создавалось ядерное оружие.
Священники если и приезжали на тайное паломничество в Дивеево, то скрытно, одевшись в светское платье. Но их все равно выслеживали. В тот год, когда мне довелось в первый раз побывать в разрушенном монастыре, двух иеромонахов, приехавших поклониться дивеевским святыням, арестовали, жестоко избили в милиции и пятнадцать суток продержали в камере на обледенелом полу.
В ту зиму замечательный, очень добрый монах из Троице-Сергиевой лавры, архимандрит Вонифатий, попросил меня сопроводить его в поездке в Дивеево. По церковным уставам, священник, отправляясь в дальний путь со Святыми Дарами — Телом и Кровью Христовыми — должен непременно брать с собой провожатого, чтобы в непредвиденных обстоятельствах вместе защищать и хранить великую святыню. А отец Вонифатий как раз и собирался в Дивеево, чтобы причастить обретавшихся в окрестностях монастыря старых монахинь — последних доживших до наших дней со времен еще той, дореволюционной обители.
Путь нам предстоял поездом через Нижний Новгород, тогдашний Горький, а оттуда на машине в Дивеево. В поезде батюшка всю ночь не спал: ведь у него на шее на шелковом шнурке висела маленькая дарохранительница со Святыми Дарами. Я спал на соседней полке и, время от времени просыпаясь под стук колес, видел, как отец Вонифатий, сидя за столиком, читает Евангелие при слабом свете вагонного ночника.
Мы доехали до Нижнего Новгорода — родины отца Вонифатия — и остановились в его родительском доме. Отец Вонифатий дал мне почитать дореволюционную книгу — первый том творений святителя Игнатия (Брянчанинова), и я всю ночь не сомкнул глаз, открывая для себя этого поразительного христианского писателя.
Наутро мы отправились в Дивеево. Путь нам предстоял около восьмидесяти километров. Отец Вонифатий постарался одеться так, чтобы в нем не могли узнать священника: тщательно подобрал полы подрясника под пальто, а свою предлинную бороду спрятал в шарф и воротник.
Уже смеркалось, когда мы приближались к цели нашей поездки. За окном автомобиля в вихрях февральской вьюги я с волнением различал высокую колокольню без купола и остовы разрушенных храмов. Несмотря на столь скорбную картину, я был поражен необыкновенной мощью и тайной силой этой великой обители. А еще — мыслью о том, что Дивеевский монастырь не погиб, но живет своей непостижимой для мира сокровенной жизнью.
Так и оказалось! В захудалой избе на окраине Дивеева я встретил такое, чего не мог вообразить даже в самых светлых мечтах. Я увидел Церковь, всегда побеждающую и несломленную, юную и радующуюся о своем Боге — Промыслителе и Спасителе. Именно здесь я начал понимать великую силу дерзновенных слов апостола Павла: «Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе!»
И еще: на самой прекрасной и незабываемой церковной службе в моей жизни я побывал не где-нибудь в великолепном кафедральном соборе, не в прославленном седой древностью храме, а в райцентре Дивееве, в доме № 16 по улице Лесной.
Точнее, это был даже не дом, а старая банька, приспособленная под жилье.
Впервые очутившись здесь с отцом Вонифатием, я увидел комнатенку с чрезвычайно низким потолком, а в ней десять старух, ужасно древних. Самым младшим было, по крайней мере, далеко за восемьдесят. А старшим, совершенно определенно, больше ста лет. Все они были в простых старушечьих одеждах, в обычных платочках. Никаких ряс, монашеских апостольников и клобуков. Ну какие они монахини? «Так, простые бабки», — подумалось бы мне, если бы я не знал, что эти старухи — одни из самых мужественных наших современниц, истинные подвижницы, проведшие в тюрьмах и лагерях долгие годы и десятилетия. И несмотря на все испытания, лишь умножившие в душе веру и верность Богу.
Я был потрясен, когда на моих глазах отец Вонифатий, этот почтенный архимандрит, настоятель храмов в патриарших покоях Троице-Сергиевой лавры, заслуженный и известный в Москве духовник, прежде чем благословить этих старух, встал перед ними на колени и сделал им земной поклон! Я, честно говоря, не верил своим глазам. А священник, поднявшись, принялся благословлять старух, которые, неуклюже ковыляя, по очереди подходили к нему. Видно было, как искренне они радуются его приезду.
Пока отец Вонифатий и старухи обменивались приветствиями, я огляделся. По стенам комнатушки, у икон в древних кивотах тускло горели лампады. Один образ сразу обращал на себя особое внимание. Это была большая, прекрасного письма икона преподобного Серафима Саровского. Лик светился такой добротой и теплом, что не хотелось отрывать взгляда. Образ этот, как я узнал после, был написан перед самой революцией для нового дивеевского собора, который так и не успели освятить и чудом спасен от поругания.
Тем временем стали готовиться ко всенощной. У меня дух захватило, когда монахини стали выкладывать из своих тайных хранилищ на грубо сколоченный деревянный стол подлинные вещи преподобного Серафима Саровского. Здесь были келейная епитрахиль преподобного, его вериги — тяжелый железный крест на цепях, кожаная рукавица, старинный чугунок, в котором Саровский старец готовил себе еду. Эти святыни после разорения монастыря десятки лет передавались из рук в руки, от одних дивеевских сестер другим.
Облачившись, отец Вонифатий дал возглас к началу всенощного бдения. Монахини как-то сразу воспрянули и запели.
Какой же дивный, поразительный это был хор!
— «Глас шестый! Господи, воззвах к Тебе, услыши мя!» — возгласила грубым и хриплым старческим голосом монахиня-канонарх. Ей было сто два года. Около двадцати лет она провела в тюрьмах и ссылках.
И все великие старухи запели вместе с ней:
— «Господи, воззвах к Тебе, услыши мя! Услыши мя, Господи!»
Это была непередаваемая словами служба. Горели свечи. Преподобный Серафим смотрел с иконы своим бесконечно добрым и мудрым взглядом. Удивительные монахини пели почти всю службу наизусть. Лишь иногда кто-то из них заглядывал в толстые книги, вооружившись даже не очками, а огромными увеличительными стеклами на деревянных ручках. Так же они служили и в лагерях, в ссылках и после заключения, возвратившись сюда, в Дивеево и обосновавшись в убогих лачугах на краю города. Все было для них привычно, а я действительно не понимал, на небе нахожусь или на земле.
Эти старухи-монахини несли в себе такую духовную силу, такую молитву, такие мужество, кротость, доброту и любовь, такую веру, что именно тогда, на этой службе, я понял, что они одолеют все. И безбожную власть со всей ее мощью, и неверие мира, и самую смерть, которой они совершенно не боятся.
Митрополит Тихон (Шевкунов)
Власти не стали уничтожать монастырь до конца. Они оставили развалины как мемориал своей победы, памятник вечного порабощения Церкви. У Святых врат обители был водружен памятник вождю революции. С воздетой к небу рукой он встречал каждого приходящего в разоренный монастырь.
Все здесь говорило о том, что к прошлому возврата нет. Столь любимые по всей православной России пророчества преподобного Серафима о великой судьбе Дивеевского монастыря, казалось, были навсегда попраны и осмеяны. Нигде, ни в ближних, ни в дальних окрестностях Дивеева, действующих храмов не осталось и в помине — все были разорены.
А в некогда прославленном Саровском монастыре и в городе вокруг него располагался один из самых секретных и охраняемых объектов Советского Союза под названием «Арзамас-16». Здесь создавалось ядерное оружие.
Священники если и приезжали на тайное паломничество в Дивеево, то скрытно, одевшись в светское платье. Но их все равно выслеживали. В тот год, когда мне довелось в первый раз побывать в разрушенном монастыре, двух иеромонахов, приехавших поклониться дивеевским святыням, арестовали, жестоко избили в милиции и пятнадцать суток продержали в камере на обледенелом полу.
В ту зиму замечательный, очень добрый монах из Троице-Сергиевой лавры, архимандрит Вонифатий, попросил меня сопроводить его в поездке в Дивеево. По церковным уставам, священник, отправляясь в дальний путь со Святыми Дарами — Телом и Кровью Христовыми — должен непременно брать с собой провожатого, чтобы в непредвиденных обстоятельствах вместе защищать и хранить великую святыню. А отец Вонифатий как раз и собирался в Дивеево, чтобы причастить обретавшихся в окрестностях монастыря старых монахинь — последних доживших до наших дней со времен еще той, дореволюционной обители.
Путь нам предстоял поездом через Нижний Новгород, тогдашний Горький, а оттуда на машине в Дивеево. В поезде батюшка всю ночь не спал: ведь у него на шее на шелковом шнурке висела маленькая дарохранительница со Святыми Дарами. Я спал на соседней полке и, время от времени просыпаясь под стук колес, видел, как отец Вонифатий, сидя за столиком, читает Евангелие при слабом свете вагонного ночника.
Мы доехали до Нижнего Новгорода — родины отца Вонифатия — и остановились в его родительском доме. Отец Вонифатий дал мне почитать дореволюционную книгу — первый том творений святителя Игнатия (Брянчанинова), и я всю ночь не сомкнул глаз, открывая для себя этого поразительного христианского писателя.
Наутро мы отправились в Дивеево. Путь нам предстоял около восьмидесяти километров. Отец Вонифатий постарался одеться так, чтобы в нем не могли узнать священника: тщательно подобрал полы подрясника под пальто, а свою предлинную бороду спрятал в шарф и воротник.
Уже смеркалось, когда мы приближались к цели нашей поездки. За окном автомобиля в вихрях февральской вьюги я с волнением различал высокую колокольню без купола и остовы разрушенных храмов. Несмотря на столь скорбную картину, я был поражен необыкновенной мощью и тайной силой этой великой обители. А еще — мыслью о том, что Дивеевский монастырь не погиб, но живет своей непостижимой для мира сокровенной жизнью.
Так и оказалось! В захудалой избе на окраине Дивеева я встретил такое, чего не мог вообразить даже в самых светлых мечтах. Я увидел Церковь, всегда побеждающую и несломленную, юную и радующуюся о своем Боге — Промыслителе и Спасителе. Именно здесь я начал понимать великую силу дерзновенных слов апостола Павла: «Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе!»
И еще: на самой прекрасной и незабываемой церковной службе в моей жизни я побывал не где-нибудь в великолепном кафедральном соборе, не в прославленном седой древностью храме, а в райцентре Дивееве, в доме № 16 по улице Лесной.
Точнее, это был даже не дом, а старая банька, приспособленная под жилье.
Впервые очутившись здесь с отцом Вонифатием, я увидел комнатенку с чрезвычайно низким потолком, а в ней десять старух, ужасно древних. Самым младшим было, по крайней мере, далеко за восемьдесят. А старшим, совершенно определенно, больше ста лет. Все они были в простых старушечьих одеждах, в обычных платочках. Никаких ряс, монашеских апостольников и клобуков. Ну какие они монахини? «Так, простые бабки», — подумалось бы мне, если бы я не знал, что эти старухи — одни из самых мужественных наших современниц, истинные подвижницы, проведшие в тюрьмах и лагерях долгие годы и десятилетия. И несмотря на все испытания, лишь умножившие в душе веру и верность Богу.
Я был потрясен, когда на моих глазах отец Вонифатий, этот почтенный архимандрит, настоятель храмов в патриарших покоях Троице-Сергиевой лавры, заслуженный и известный в Москве духовник, прежде чем благословить этих старух, встал перед ними на колени и сделал им земной поклон! Я, честно говоря, не верил своим глазам. А священник, поднявшись, принялся благословлять старух, которые, неуклюже ковыляя, по очереди подходили к нему. Видно было, как искренне они радуются его приезду.
Пока отец Вонифатий и старухи обменивались приветствиями, я огляделся. По стенам комнатушки, у икон в древних кивотах тускло горели лампады. Один образ сразу обращал на себя особое внимание. Это была большая, прекрасного письма икона преподобного Серафима Саровского. Лик светился такой добротой и теплом, что не хотелось отрывать взгляда. Образ этот, как я узнал после, был написан перед самой революцией для нового дивеевского собора, который так и не успели освятить и чудом спасен от поругания.
Тем временем стали готовиться ко всенощной. У меня дух захватило, когда монахини стали выкладывать из своих тайных хранилищ на грубо сколоченный деревянный стол подлинные вещи преподобного Серафима Саровского. Здесь были келейная епитрахиль преподобного, его вериги — тяжелый железный крест на цепях, кожаная рукавица, старинный чугунок, в котором Саровский старец готовил себе еду. Эти святыни после разорения монастыря десятки лет передавались из рук в руки, от одних дивеевских сестер другим.
Облачившись, отец Вонифатий дал возглас к началу всенощного бдения. Монахини как-то сразу воспрянули и запели.
Какой же дивный, поразительный это был хор!
— «Глас шестый! Господи, воззвах к Тебе, услыши мя!» — возгласила грубым и хриплым старческим голосом монахиня-канонарх. Ей было сто два года. Около двадцати лет она провела в тюрьмах и ссылках.
И все великие старухи запели вместе с ней:
— «Господи, воззвах к Тебе, услыши мя! Услыши мя, Господи!»
Это была непередаваемая словами служба. Горели свечи. Преподобный Серафим смотрел с иконы своим бесконечно добрым и мудрым взглядом. Удивительные монахини пели почти всю службу наизусть. Лишь иногда кто-то из них заглядывал в толстые книги, вооружившись даже не очками, а огромными увеличительными стеклами на деревянных ручках. Так же они служили и в лагерях, в ссылках и после заключения, возвратившись сюда, в Дивеево и обосновавшись в убогих лачугах на краю города. Все было для них привычно, а я действительно не понимал, на небе нахожусь или на земле.
Эти старухи-монахини несли в себе такую духовную силу, такую молитву, такие мужество, кротость, доброту и любовь, такую веру, что именно тогда, на этой службе, я понял, что они одолеют все. И безбожную власть со всей ее мощью, и неверие мира, и самую смерть, которой они совершенно не боятся.
Митрополит Тихон (Шевкунов)
-
Верующая
- 1
Только зарегистрированные и авторизованные пользователи могут оставлять комментарии.
