Плохой поп

Жил-был в одном древнем селении Плохой Поп. Настолько плохой, что люди даже имя его забыли, из-за чего так священника за глаза и величали: Плохой Поп. Некоторые умники, правда, говорили, что звать его отроду Фарисеем, но сельская общественность в это не поверила.

Даже в депешах архиерею, за которые не уставали потчевать водкой писаря Манявкина с вечно синей от писанины правой рукой, имени да фамилии батюшки не было. Только вопили жалобно манявкинские каракули: «Владыко, избави нас от Плохого Попаааа!».
Плохой Поп, по мнению громады, был бессовестным во всем. Служил так долго, что у бедных старушек все темы о хозяйстве кончались и приходилось слушать песнопения по-церковнославянски, отчего у них потом жутко болели головы. Язык за зубами держать не умел — как только увидит грешок ближнего своего, так и приходит без спросу, да как начнет чехвостить! И «покайся» ему, и «покайся», без стыда и совести. Адскими муками грозился даже! А на какой лошади на службу каждый день прискакивал (и хватало ж сил да времени у бездельника ежедневно в церковь таскаться, когда другие только по воскресеньям служили, и то через одно) — у старосты такой не было! Вот тебе и нестяжатель!
Но самую отвратительную штуку Плохой Поп выкинул однажды на амвоне. Вместо того, чтобы, как водится у хороших священников, говорить о всепрощении и о всемилостивости ко всем и вся, вышел, да как поднимет крест, да как завопит на весь храм: «Кто еще раз пойдет к Маньке-блуднице на гульбище поганое, того и Господь Бог жестоко покарает, и я ко Святому Причащению не допущу!».
Видали такую дерзость в сане-то священном?
Неизвестно, сколько бы еще терпели жители бедной деревни произвол Плохого Попа, но вот приключилось у них несчастье лютое. Мор начался, да странный очень: люди не умирали пока, но ходили, как мухи чумные, ничего делать не могли. Падали в измождении на землю, плача от слабости и боли. И надумал боголюбивый народ в церковь идти, молебен служить, чтобы Господь смилостивился над людьми. Но вот незадача — нет в селе иного попа, кроме Плохого Попа. Что ж поделать — пошли его искать.
Нету! Церковь заперта, чего досель средь бела дня не бывало. Пошли к нему домой — голуби зерно клюют, отвязанная лошадь травку щиплет, в келье лампада погашена. А Плохого Попа нету!
Куда ж подевался? Искали, искали, да и нашли. Лежит Плохой Поп за селом в густой мураве, руки крестом раскинул. Подошли, посмотрели — а лежит-то он и неживой… Глаза закрыты, а на устах улыбка блаженная!
И как увидели люди своего Попа Плохого, мертвым лежащего, так враз и легче им стало, и отпустила их зараза неведомая.
— А! — сказали люди. — Как же мы раньше не догадались, что за его-то грехи, попища этого, Бог нас и карал!!! Теперь он помер, и нам легче. Вот негодяй был!
И все-таки народ добрый, богобоязненный, посердились да и перестали. Разошлись кто куда: мужики могилу Плохому Попу копать, бабы обед поминальный снаряжать, старушки за душу грешную молиться, чтобы Господь в ад эту самую, во гресех вдоль и поперек погрязшую, душу не упек (ибо поделом!!!), староста о лошади позаботиться, дабы добрая скотинка не пропала, у Маньки-блудницы тоже свои дела нашлись… Остался Плохой Поп лежать один-одинешенек да ждать, пока приготовят ему домовину.
Вернее, почти один-одинешенек. Были там еще два ангела, людям невидимые.
Один парил над телом и записывал в огненную книгу последние слова Плохого Попа. И ложились на пламенный свиток горящие письмена:
«Господи! Аще волиши жертвы, возьми меня, грешного, ада достойного, но чадушек моих пощади, пусть еще поживут, пусть покаются, Господи!».
А второй, сияющий, как молния, прекрасный и светлый, взлетел выше, в облака, поднял руки с крыльями кверху и молился:
«Слава Тебе, Господи Иисусе, что услышал меня, недостойного. Буди всегда Милостив чадушкам моим, яко Благ и Человеколюбец….»